Бойцовская порода Пучков Лев

Глава 5.

МАДЕМУАЗЕЛЬ, ВАШ ВЫХОД!

— Чуть правее. Тепло вроде, а задуло.

— Нормально?

— Нормально. А щель все равно осталась.

— А там стена — если кто пойдет, я сразу увижу и загорожу. Давай-давай, не стесняйся.

— Кто стесняется? Было бы кого!

— А я не в счет?

— Ты муж.

— Очень приятно! Давай, мойся быстрее и полезай в отсек. Я тебя вытру.

— Чего это вдруг? Я сама.

— Ничего — я помогу. Давай-давай…

— Даю-даю…

Знают все в округе взрослые и дети,

Что моя собака — ужасней всех на свете…

— Алиса принимала душ и радостно напевала всякую чушь. В половине девятого утра на Белорусском вокзале. Рудин ассистировал, а Ваня Соловей работал часовым по охране подступов. Выехали в полночь, добрались только что, ночь была не по-сентябрьски душной и влажной, прекрасная дама, промучившись восемь часов в «уазике», почувствовала себя некомфортно и предъявила ветеранам альтернативу: истерика или водные процедуры.

— Я в таком потно-замызгано-помятом виде никуда не поеду. Вы посмотрите, на кого я похожа, по-вашему? Хоть убейте — мне нужен душ…

Разведку проводить не стали: все трое давненько не путешествовали железнодорожным транспортом, устройство систем жизнеобеспечения вокзалов помнили смутно, а потому поступили, как в полевых условиях: облюбовали на дальних подступах к вокзалу местечко, где скопилось поменьше машин, подъехали вплотную к бетонному ограждению и в течение трех минут оборудовали даме душевую. Открыли заднюю дверь «уазика», Ваня — мастер на все руки, подвесил к двери двухлитровую пластиковую бутылку с водой, у донышка аккуратно проколол иглой три отверстия и показал, как пользоваться: пробку открутил — брызжут три тонких струйки, закрутил — подача воды прекратилась. Рудин растянул солдатскую плащ-палатку, вечно валявшуюся в грузовом отсеке, Соловья отправил караулить на предмет посторонних граждан, а Алисе скомандовал:

— В баню — шагом марш! Только побыстрее давай. А то публика не поймет…

Рудин, наблюдавший за привокзальной купальщицей, испытывал целый букет чувств и по причине пережитой накануне бессонной ночи не мог определиться, как ему к этому букету отнестись. Икебана была еще та: зависть, гордость, всепобеждающая здоровая похоть, прущая тугими фаллическими щупальцами изо всех уголков тренированного организма, привыкшего к экстремальным нагрузкам; щемящая грусть предстоящей разлуки, стремление защитить инфантильное создание от всех бед этого сурового мира, а в завершение — неискоренимое солдафонское желание все подряд запретить, указать на место, натянуть паранджу потемнее и пинками загнать в стойло. Примерно вот таким образом:

— Стоять! Сидеть! Лежать смирно, принадлежать только мне! И принадлежать по первой команде, без всяких капризов и ссылок на настроение!

А в ответ, разумеется, хотелось бы слышать что-нибудь типа: «Есть, товарищ командир! Рядовая Алиса к интиму готова! В какой позиции желаете начинать?»

Увы, увы — каждый из нас, как правило, мечтает именно о том, чего ему в жизни не хватает. А в жизни Рудина было все как раз наоборот.

— Рудин — ты можешь сразу на турник идти. Сегодня я не в духе…

— Серенька — ты ложись один, я поработаю пару часиков. Что значит — не могу один? Не можешь — на турник, потом под душ!

Вот так у них было. А еще было так:

— Сережка! Хочу вот это… — подразумевается примерно следующее: подскочил мужлан, метнулся туда, не знамо куда, и с похвальной поспешностью исполнил все, что пожелает прекрасная дама.

Таковое положение вещей объясняется очень просто. Алиса, например, никогда не задумывалась над тем, любит она Рудина вообще или как. Наша дама, безусловно, ценит своего спутника жизни как надежного и сильного мужика, неутомимого любовника и преданного друга, способного противостоять любым невзгодам и защитить своих близких от превратностей судьбы. Пылкого трепетного чувства тут нет и в помине — это не Алиса выбрала Рудина, а он сам, не спросясь, вошел в ее жизнь в тяжелую минуту, поддержал, защитил, дал набраться сил и неспешно повел по тернистой тропе бытия дальше. Когда умный шалопай Борька — сын Алисы — спросил ее в порядке удовлетворения мальчишеского любопытства:

— Ма, а ты Пса вообще-то как? Любишь? — «ма», не задумываясь, ответила:

— Ну, конечно, люблю! Что за вопросы?

— А как ты его любишь? — уточнил коварный Борька. — Как телка — Бандераса в рекламе «Сан-Пелегрино», или хуже?

— А что там за телка? — напряглась Алиса — она вообще-то телевизор смотрит редко, а когда смотрит, рекламу всегда перещелкивает. — И почему ты решил, что они друг друга любят?

— Ну ты древняя, ма! — возмутился Борька. — Она его глазами ест — ежу понятно… Ну, тогда как Джульетта — Ромео?

Вот тут наша дама крепко задумалась. Как же она любит Рудина? Нет, то, что любит, — это понятно, это даже не обсуждается! А как любит?

— Как каменный дом на горном перевале, — определилась Алиса, хорошенько поразмыслив. — Особенно когда непогода. Дом крепкий, надежный, теплый и уютный. Снаружи ветер свищет, вульфы горные воют — хотят нас с тобой схряпать. А мы — в доме. Если он рухнет, мы вряд ли долго продержимся на этом перевале, продуваемом всеми ветрами. Простынем, заболеем и умрем — если раньше вульфы не съедят…

Вот так Алиса любит Рудина. Он для нее — дом на перевале.

Рудин же Алису любит совсем иначе. Он ее нашел. Руководствуясь специфическими производственными понятиями, посредством длительной селекции произвел отбраковку всех остальных особей женска пола, в общем-то, годных для производства плановой вязки[19], но не подходящих на роль предмета поклонения.

До появления Алисы в его жизни Рудин обращался с дамами по-скотски утилитарно, рассматривая их не иначе, как в качестве объекта удобного удовлетворения похоти и придерживаясь своеобразного метода, выкованного в процессе холостяцкого существования. Метод был прост, незатейлив и, как показала практика, срабатывал почти безотказно. Рудин выдерживал пятидневный цикл — неизвестно чем руководствуясь, он пришел к выводу, что четыре дня нужно накапливать энергию, аккумулируя устойчивое либидо, а на пятый необходимо совершать отправления сексуального характера, совокупляясь неоднократно с первой попавшейся особью противоположного пола. Так вот, в пятый день Рудин, если у него не было постоянной партнерши, отыскивал по ему одному заметным признакам подходящую особь, прямо заявлял, что желает слиться с ней в одну сочащуюся эротикой космическую сущность, и, получив согласие, тут же тащил оную особь в свою комнатушку в здании Школы. (В родном Белогорске у него флэт отсутствовал — жил наш парень прямо на работе.) А в комнатушке Рудин свою временную избранницу неутомимо эксплуатировал с крепким акцентом на точку «дань-тянь» (а это на два индивидуальных цуня ниже пупка) на протяжении определенного времени от двух до семи раз — в зависимости от настроения. Каким образом Серега умудрялся отыскивать дам, которые с ходу соглашались вступить с таким странным типом в интим, никто из окружения Рудина так и не сумел понять, но выглядели все эти объекты плановых «вязок» очень даже прилично — с девицами легкого поведения щепетильный ветеран связываться не желал. Зловредный Григорий Васильевич Толхаев (тогда еще с ногами, состоянием и положением в обществе) по этому поводу с острой завистью шутил:

— А он же Пес — он носом чует. У суки бывает течка — кобель за два километра прибежит, не ошибется. А у этих (имелись в виду объекты плановой вязки), видимо, что-то в этом роде. Душевная течка, что ли…

Толхаева можно было понять: если он «снимал» на набережной известного рода «бабочек», клевавших на шикарную «тачку», классный «прикид» и дармовое угощение, то Рудину совершенно не требовались внешние атрибуты, соответствующие имиджу «крутого». Пес, будучи облачен в ветхие шорты и застиранную майку, подходил к даме на той же самой пресловутой набережной, протягивал ей заключение еженедельного обследования психиатра с настоящей печатью, результат анализов крови и осмотра венеролога, затем, неотрывно глядя невинным взором на свою избранницу, проникновенно просил: «Прочитайте, пожалуйста».

Избранница читала — ведь нет ничего предосудительного в том, чтобы прочитать бумажки, предложенные таким симпатичным, хоть и незнакомым мужчиной.

— Видите, я совершенно здоров, — переходил Серега к основной части. — Как в психическом плане, так и телесно. Поэтому не называйте меня сумасшедшим. Ваш запах будоражит кровь, один ваш вид вызывает сладкую дрожь в каждой мышце моего тренированного тела. Я не знал женской ласки с 1995 года (тут возможны варианты — от трех до десяти лет воздержания) — судьба жестоко обошлась со мной, но теперь… теперь, увидев вас, я чувствую, как кипит во мне необузданная сила первобытного желания. Вы верите в любовь с первого взгляда? Вы знаете, как прекрасна женщина в тот момент, когда она не просто испытывает эротическую разрядку, а в буквальном смысле умирает от дикого блаженства на последней фазе оргазма? Она действительно безгранично чиста в своем раскрепощенном порыве, безжалостно сорвавшем ее цивилизованную сущность, она — самка… Не краснейте, сударыня, — испытайте меня…

— Сволочь, — расстроенно констатировал Григорий Васильевич, как-то подслушав из машины подобную сцену — в тот раз он подвозил Рудина на набережную. — Если бы я к кому подкатился в таком прикиде да начал что-то нести в подобном духе — в лучшем случае просто схлопотал бы по харе! По большому счету, не сомневаюсь, что за такие штуки можно и в дурдом угодить. А этому — дают напропалую, черт бы его драл! И что характерно — в обычное время из него слова лишнего, кроме мата, не вытянешь — а как плановая «вязка», так он прямо распускается, как аленький цветочек, так и сочится красноречием, мерзавец! Я — интеллигент потомственный — даже слов таких не знаю, а этот собакостеб — нате вам…

Так вот, представьте себе, жил человек до тридцати восьми лет именно таким образом — как указано выше, устоялся, сформировался, куда бы, казалось, меняться… И вдруг — нате! Дама. Светлая и чистая. Трогательно беззащитная, не приспособленная к житейским передрягам, застывшая на месте в своем ребячески-наивном восприятии мира и не перешагнувшая почему-то границу нормальной стервозности, которую в свое время преодолевают практически все взрослеющие дамы. В общем, явилась. И вся налаженная система полетела кувырком. Теперь Рудин любит исключительно одну Алису. Только, разумеется, не как дом на перевале. А, пожалуй, как воздух, которым мы дышим. Он ею болен. Вместе уже два года, а все никак не привыкнет.

— Интересно, как это у тебя получается? — как-то поинтересовался Рудин в припадке откровения, по-дилетантски пытаясь поковыряться в подаренном ему судьбой неразъемном монолите чувства. — У тебя в роду ведьм не было?

— Шпренгера читал? — шаловливо сверкнула глазищами Алиса. — Который с Инститорисом?

— Нет, не читал, — несколько смутился Рудин. — При чем здесь евреи? Я тебя о сокровенном…

— Правильно — евреи тут совершенно ни при чем, — загадочно подмигнула Алиса. — А ты попробуй — почитай. Может, все вопросы отпадут…

А началось все с запаха. Рудин, всю жизнь посвятивший собакам и поневоле перенявший от своих питомцев некоторые специфические особенности, в отношениях между людьми огромное значение уделял запаху. Хорошие люди пахнут хорошо — это правило с течением времени сформировалось для Пса в устойчивый постулат, которым он никогда не пренебрегал. Бывало, доходило до абсурда — знакомясь с человеком, Рудин нюхал его, морщил нос и тут же отходил подальше, к великому недоумению обнюханного, который даже и не подозревал истинную причину столь странного поведения нового знакомца.

— Да аллергия у него, — смущенно говорили близкие, успокаивая «нехорошо пахнущего». — Врожденная. Но — лечим, помаленьку лечим…

Когда два года назад Алиса начала дрессировать своих собак в Школе консервативной дрессуры, Рудин, разумеется, исследовал ее запах: в ходе тренировок, как бы случайно, приобнимал за плечи, слегка прижимался, придерживая за талию — занюхал, короче. Запах женщины Псу понравился сразу и безоговорочно. Это свидетельствовало о том, что данная особь в качестве объекта плановой вязки ему подходит. Реакция Алисы на запах Рудина также была положительной — женщина не морщила бессознательно носик, когда обучающий приближался к ней. Руководствуясь своим песьими постулатами, Серега сделал вывод: контакт вполне возможен, поскольку чувственное восприятие с обеих сторон имеет явно выраженный позитивный характер — а это главное. Остальное приложится.

Но совпадение ароматического восприятия, в общем-то, ничего особенного не сулило: Рудин всех своих дам, которых намеревался подвергнуть интиму, проверял таким образом. Алиса же пахла по-особенному — Серега все более убеждался в этом с каждой встречей. Она пользовалась каким-то простеньким дезодорантом без ароматических добавок — естественный запах женского разгоряченного тела дурманил рассудок бывалого воина, проникал в подсознание, обволакивая надежнее стальной сети, сигнализировал устойчивыми импульсами: внимание, человече! Ничего подобного ранее ты не встречал и вряд ли когда-нибудь встретишь!

В человечье-собачьей физиологии Рудин разбирался достаточно сносно и поначалу особый для себя запах Алисы посредством трезвого анализа обосновал редкой гармонией метаболических процессов. Тем более что дама с течением времени отчасти подтвердила эту теорию: она с давних пор увлекалась раздельным питанием, крайне редко позволяя себе, что называется, «оскоромиться», обожала физкультуру и водные процедуры и вообще, как неиспорченный ребенок, жила в ладу с окружающим миром. Но теория теорией, однако по истечении двух лет мистическое очарование естественного Алисиного аромата до сих пор является для носочувствительного Сереги мощным стимулом сексуального характера, не утратившим своей первоначальной остроты и свежести…

— Если ты дольешь водички, я и голову помою — шампунь есть.

— Предложение отклоняется. Ты после этого будешь сохнуть полчаса — где фен воткнешь? И потом, напоминаю — у нас тут, радость моя, мал-мал вокзал, а не сауна. Ферштейн? Потому попрошу побыстрее.

— Ох и вредина же ты, Рудин, — я прямо не знаю… Рудин смотрел на купальщицу и чувствовал, как непрошеный огонь Первородной Силы могуче наполняет его не выспавшийся накануне организм. Запах, конечно, это большое дело. Но — я думаю, вы согласитесь: если бы Алиса обладала фигурой, положим, того же репродуктора отечественного пессимизма — Леры Староусадебной, полагаю, ничем таким особенным рудинский организм не наливался бы так непрошено! Алиса Рудольфовна чудо как хороша собой — вот второй секрет. Она просто обворожительна:

Длинные точеные ножки, осиная талия, попка кругленькая да плюс ко всему — копна воздушных волос цвета спелой пшеницы, большущие зеленые глаза под мохнатыми ресницами, не нуждающимися в туши, и чуть скуластое личико, некоторым образом нестандартное и вместе с тем весьма пикантное в своей нестандартности. Если ее приодеть как следует да затащить силком в косметический салон, наша золотоволосая красавица с великолепной фигурой, сильными стройными ногами и безукоризненным бюстом сведет с ума самого отъявленного женофоба. Однако по ряду причин она тщательно маскирует природой данные достоинства: носит массивные роговые очки, джинсовый комбез безразмерный, скрадывающий фигуру, либо отвратные клетчатые платья от подбородка до пят, моет волосы детским шампунем и стрижет себя сама (все равно в конский хвост скручивать — стараться не стоит!), как извращение игнорирует макияж и парфюмерию, ходит валкой утиной походкой и от всех этих ухищрений умудряется выглядеть старой колючей климактерозаврихой. В общем — прячется. От кого? Да от гадов разных под личиной представителей мужеска пола. В жизни нашей красавицы замаскированной дважды были случаи, когда таковые гады с нею поступили самым гнусным образом. И как раз именно тогда, когда она являла себя миру во всей своей прелестной открытости и незащищенности. Так что, извините: лучше в окопе да под массетью — и осторожненько этак обозревать подступы через перископ, не высовывая башку. Так надежнее…

Рудина Алиса стриптизом не баловала и никогда не позволяла любить себя при свете. Крайне редко, уступая наплыву романтических бредней, соглашалась на одну лишь тусклую свечку где-нибудь в углу, подальше, а если порой наступательная похоть мужа побеждала в дневное время, требовала занавешивать окно плотной шторой. Вы можете мне не поверить, но за два года супружеской жизни Рудин так и не имел возможности как следует полюбоваться голенькой Алисой при нормальном освещении: она никогда не купалась в водоемах, загорала только в глухом палисаднике, будучи дома одна и под охраной ризенов-людогрызов, а в открытых нарядах, даже наедине с мужем, не щеголяла. Впрочем, Сереге и без стриптиза хватало: он вечно носил в сердце (и предстательной железе) желанный образ обнаженной прелестницы, запечатленный в те редкие моменты бытовых недоразумений, без которых, сами понимаете, не обходится ни одна супружеская пара даже самого консервативного склада…

…Мой собак похож немного На бульдога и на дога. На собаку-водолаза. И на всех овчарок сразу!

Рудин вовсю наверстывал упущенное: делая вид, что наблюдает за тылом, косился на повернувшуюся к нему спиной Алису и жадно впитывал осиянный ласковым сентябрьским солнцем прекрасный вид. Тридцатисемилетняя дама, умудрявшаяся прибавлять себе еще лет пять скверным нарядом и вышеперечисленными ухищрениями, неглиже выглядела чуть ли не в два раза моложе. Гладкая, как у десятилетнего ребенка, кожа, слегка тонированная палисадным загаром, радостно бликовала под утренним солнцем капельками стекавшей воды, розовый сосок, колыхавшийся в такт движениям увенчиваемой им безукоризненной выпуклости, видимой со стороны вытянувшего шею Рудина, словно приглашал ветерана: айда, поиграем!

…Н-н-нна! Собаку. В-в-вва! далаза. И! на всех. Овча! рок сразу!

— Отвратительная песня, — хриплым от вожделения голосом прошептал Рудин. — А побыстрее нельзя, радость моя? У меня в отношении вас имеются кое-какие планы. Прощального свойства…

— Что за планы? — Алиса перестала напевать, подняла глаза на Рудина и, в мгновение ока распознав чудовищную простоту и утилитарность его к ней устремлений, возмутилась до глубины души:

— Да ты просто маньяк, Рудин! С того момента, как ты делал это в последний раз, прошло не более девяти часов! Ну-ка отвернись — на стену вон смотри! Теперь все — десять дней я вне твоих грязных посягательств!

Да, дорогие мои, пошалил-таки наш парень накануне — есть такой грех. Пятидневный режим плановой вязки давным-давно канул в Лету — свою замаскированную женщину Серега хочет каждый день и домогается ее благосклонности при любом удобном случае. Предчувствуя длительную разлуку (продолжительность тура — десять дней, это же целая вечность!), Рудин спать перед отъездом своей даме не дал, а вместо этого проявил изрядную настойчивость и устроил ей вечерний интим-марафон, последний отрезок которого пришелся аккурат на момент убытия, когда с улицы посигналил Ваня Соловей, приглашая отправляться в путь. В общем, впрок отымел перед отъездом — на десять дней вперед. Так что возмущение дамы было вполне обоснованным.

Получив свою порцию негодования, Серега погрустнел взором и, выражая всем своим видом покорность судьбе, отвернулся к стене. И чуть не подпрыгнул от неожиданности.

— Ой! — пискнула Алиса, проворно прячась в грузовой отсек.

— Ты че тут трешься, мудель?! — этот нелицеприятный вопрос был адресован невесть откуда свалившемуся молодому человеку в хорошей одежде, но с помятым лицом, который, воспользовавшись отсутствием бдительности со стороны увлекшегося созерцанием эротической картинки Рудина, подкрался к месту омовения непозволительно близко, присел на корточки и с любопытством глазел. — А ну, двигай отсюда!

— А тут, между прочим, общественная парковка, — ехидно прищурившись, заметил помятый. — Всем можно. А за погляд, как известно, денег не берут. А чего это вы тут устроили, а?

— Ты сам уйдешь или тебя проводить? — Рудин, скованный держанием плащ-палатки, с похвальной быстротой сообразил, что сам проводить не может, и решил привлечь боевого брата. — Ваня! А ну, ходи сюда!

— «Ходи сюда!» — передразнил помятый, благоразумно удалясь на более безопасную дистанцию. — Деревня!

— Урод, — парировал Рудин. — Ошибка акушера.

— Чего? — с готовностью поинтересовался подскочивший Ваня.

— Вон, — коротко мотнул в сторону помятого Рудин. — Сидит. Смотрит. Хамит! Разберись.

— Да ухожу я, ухожу, — пробормотал помятый, скоренько припуская к вокзалу. — Тут после девяти народ попрет — толпой. Всех гонять будете? Идиоты!

— Мы до девяти управимся, — заверил Рудин. — Вали отсюда, извращенец, пока ребра не пересчитали!

— Идиоты! — крикнул издалека помятый. — В вокзале, на втором этаже, душ есть — недорого. Пройти да посмотреть — лень, да? Деревня…

— Вот такие плохие люди, — конфузливо крякнул Рудин. — Иди, Ваня, — мы сейчас закончим. Вылезай, радость моя, домывайся.

— Спасибо, я уже, — Алиса покинула грузовой отсек, к немалому удивлению Рудина, будучи уже одетой — в пресловутый мешковатый комбез, только № 2 — чистый то бишь. — Охраняльщики, тоже мне…

— Ну, извини, — раздосадованно буркнул Рудин, сворачивая плащ-палатку и от всей души желая помятому долгой и мучительной смерти. И когда она успела одеться? Если раньше и была слабенькая надежда, что обнаженную даму все же удастся склонить к экспресс-интиму в грузовом отсеке, то сейчас вопрос был окончательно закрыт — стащить с Алисы комбинезон в общественном месте было равносильно вдумчивому боестолкновению с группой вырывающихся из окружения «духов»[20]. Все испортил, гад помятый!

— Он видел мои ноги, — округляя глазищи, заявила Алиса, торопливо закручивая волосы в хвост. — Теперь вы должны догнать его и прикокошить!

— Он видел твои ноги от ступней и до коленок, не выше, — покачал головой Рудин.

— Нет, выше, гораздо выше! — капризно воскликнула Алиса. — Я почувствовала это — его глумливый взгляд ожег мои бедра… эмм… нижнюю часть моих бедер. Или даже выше…

— Выше была плащ-палатка, радость моя, — пробурчал Рудин. — Хватит баловать — полезай в отсек.

— Что-о?! — от возмущения Алиса чуть было не поперхнулась. — Ты… совсем сдурел, Рудин?

— Никто на тебя не собирается посягать, радость моя, — грустно заверил Рудин. — НЗ мы будем упаковывать или как?

— НЗ? Ах, НЗ… Ну конечно, конечно, — Алиса докрутила хвост, зафиксировала его резинкой и полезла в отсек. — Только предупреждаю…

Неприкосновенный запас — четыреста долларов, разбиенные на купюры достоинством по десять и уложенные в два целлофановых пакета, перекочевали из кармана Рудина в Алисин лифчик, внутри которого загодя были пришиты два шелковых лоскутка — своеобразные кармашки.

— Куда?! — встревоженно зашипела Алиса, прикрывая грудь ладошками, когда Рудин, проследив за процессом укладки, полез рукой под лямку ее комбинезона. — Отлезь от меня, маньяк!!!

— Педагог, прекрасная дама, а пользуешься Гришиным солдатским лексиконом, — укоризненно перечислил Рудин. — Я просто проверю, не прощупывается ли снаружи.

— Да кто там меня щупать будет? — недовольно дернула плечиком Алиса. — Там у них неприкосновенность — не то что у нас.

— На таможне возможна выборочная проверка, — полукомпетентно сообщил Рудин, отодвигая Алисины ладошки и осторожно просовывая руку под рубашку. — Заведут в отдельную комнату, там будет дама, она тебя может прощупать с ног до головы.

— Дама? — затаив дыхание, уточнила Алиса.

— Ага, — Рудин пощупал запертые в полиамидовый плен полушария и принялся их нежно поглаживать. — Конечно — дама.

— Из-за четырехсот баксов — обыскивать? — Алиса наморщила бровки, крепко сжала коленки и принялась выпихивать задержавшуюся дольше, чем положено, руку мужа. — Хватит, проверил — все нормально!

— Золотая ты моя, — вздохнул Рудин, вынимая руку и целуя Алису в щечку. — Недотрога ты моя.

— Я тебя очень-очень люблю, Серенька, — заоправдывалась Алиса. — Но ты не лезь, ладно? Это всего лишь болезненное желание на прощание зафиксировать право собственности — это совершенно ни к чему сейчас. А я из-за этого нервничаю. Так что — не надо. А как приеду, я тебе устрою секс-парад. У меня как раз на восьмой день круиза пойдут. И по приезде можно будет без. Представляешь?

— Без? — несколько воодушевился Рудин.

— Без, — подтвердила Алиса, энергично взмахнув пушистыми ресницами. — Совсем без. Трое суток напролет. Представляешь? Это будет что-то…

В общем-то, они иногда и в опасные дни «без» балуются — когда денег на латекс нету, но всякий раз Алиса сразу после финального рудинского вскрика вскакивает как ужаленная и стремглав летит на кухню (у них ванны нет — душ на кухне оборудован), дабы немедленно произвести гигиенические процедуры контрацептивного характера. А вообще «без» — без резины, без опаски, без вскакиваний — это просто сказка!

— Погоди, — Рудин помахал Ване, чтобы приблизился, и вытащил Алисин чемодан. — Последний инструктаж тет-а-тет. Ты извини меня, радость моя, но ты иногда бываешь такая доверчивая… особенно с женщинами — просто ужас. Ты поменьше болтай в дороге, ладно? Не надо делиться ни с кем…

— Ой, да за кого ты меня держишь?! — возмутилась Алиса. — Сейчас выйду на перрон и объявление перед всей группой сделаю: еду в Европу продавать архив Остермана! Кто желает участвовать на паях — подходить в порядке живой очереди!

— Неплохо, — оценил Рудин. — Но… будь осторожнее. Люди, по большей части — злые и нехорошие, ты не верь первым впечатлениям. До Бреста — ладно, а вот как на автобусе в Словакию поедете — держи ухо востро! Там такие урки…

— Успокойся, родной мой, — Алиса томно улыбнулась и этак покровительственно похлопала спутника жизни по железобетонному плечу. — Я справлюсь. Сколько там? Смотри, в половине десятого сбор группы…

Итак, дорогие мои, вы наверняка уже поняли, что Алиса собралась в десятидневный Евротур. Я полагаю, прекрасная дама в джинсовом комбезе и без нашего соглядатайства доберется до Парижа: фирма солидная, группа большая, руководитель опытный, маршрут давно обкатан. Во Франции мы к Алисе присоединимся вновь, а сейчас предлагаю:

А) уточнить кое-какие незначительные детали из прошлого замаскированной леди;

Б) вывести на основе этих деталей прошлого взаимосвязь с теперешним положением дел;

В) прояснить, за каким чертом наша шалунья поперлась в туристическое путешествие ввиду явного краха семейного бизнеса, вместо того, чтобы сидеть дома и прилежно зарабатывать понемногу на жизнь.

Итак, по порядку нумерации.

Детали. Алиса Рудольфовна Сергеева (последние полтора года — Рудина): любимая женщина Рудина, можно сказать с полным основанием, самый дорогой для Пса человек в этом мире. До недавнего времени была преподавателем романо-германского факультета Белогорского государственного университета и, помимо Рудина, поддерживала отношения с престарелой матерью, которая живет в небольшом селе, километрах в сорока от Белогорска, а также с сестрой Алиной, жившей черт знает где до того момента, пока ее не загрызли Алисины собачки. Алиса в совершенстве владеет тремя языками: итальянским, немецким и французским и периодически подрабатывает переводами. Воспитывает Борьку — тринадцатилетнего сына от первого брака. О внешности нашей дамы и ее некоторых психотипических особенностях вы уже знаете.

Взаимосвязь. Тут сразу прошу прощения у тех, кто не читал две первые книги про приключения Пса и его команды: следующие несколько абзацев могут показаться сумбурным нагромождением мало о чем говорящих вам фактов. Но увы, подробнее не могу — злобные, мстительные, амбициозные редактора обязательно вырежут, как самоповтор, и будут при этом истекать желчью насчет попыток заработать другие деньги за одно и то же.

Жили-были две сестрички. Росли вместе, любили друг друга, носили одинаковые платьица и почти одинаковые имена (имея строптивый характер, Алина с детства требовала, чтобы ее звали Ли, а сестру упорно обзывала — Лиса), а как окончили школу, разъехались кто куда: Алиса поступила в БГУ, а Алина отправилась к родственникам отца в Прибалтику, которые обещали устроить внучку в престижный вуз. Спустя некоторое время отец сестричек поехал в гости на родину предков и утонул там в славной реке Даугаве — ногу судорогой свело. После этого Алина наезжала в Белогорск раз в год-полгода, чтобы навестить мать и сестру. Алиса знала, что сестра работает в какой-то крупной фирме с выходом на зарубеж, головной офис которой располагается в Москве, а филиалы — в странах Балтии. Чем она там занимается, Алина не распространялась — но, судя по дорогим подаркам, сногсшибательным нарядам и неподдельному лоску светской львицы, который приобретается только в течение многолетнего вращения в определенных сферах, прибалтийская юность пошла впрок сельской девчонке.

Жил-был Гриша Толхаев — знаете такого. Все вроде у него было в этой жизни, а вот поди ж ты — чего-то не хватало, как всегда. И пожелал Гриша со товарищи (Рудин с командой тут ни при чем — это были другие товарищи, которые потом Гришу бросили на произвол судьбы) извести сильных конкурентов, которые мешали развернуться во всю силу славной компании. Однако далее пожеланий дело как-то не шло: такую проблему решить на Белогорском уровне было очень сложно. Но вот как-то отправился Гриша по делам в Первопрестольную и встретил там своего давно не виденного однополчанина, которого он имел неосторожность разок спасти от верной смерти во время службы в Афганистане. Они это дело ударно отметили, и под пьяную руку поплакался Гриша однополчанину: заели недруги проклятые, житья не дают, кислород перекрывают, хоть заказывай их кому ни попадя! Нет проблем — сказал однополчанин. И заказ принял…

Угадайте с трех раз, как звали однополчанина? Раз… Правильно! Возьмите с полки булку с маком!

Выполнять заказ приехала… Ли. Алина, сестричка нашей замаскированной красавицы. Самый близкий человек Марта, авантюристка, снайпер-профессионал и так далее. Приехала, но работать не пожелала, а наделала кучу гадостей: стравила два влиятельных сообщества, сделала Гришу инвалидом, укокошила кучу совершенно посторонних людей, украла большие деньги и подставила Рудина с его командой. Если подходить объективно, то следует признать, что высокоумный Директор — Март то бишь, совершил, пожалуй, самую страшную в жизни ошибку, когда согласился отправить своего любимого человека в город детства — обычно среди «иксов» такие вещи не практикуются.

Особая прелесть интриги заключалась в том, что Алиса и Алина — близняшки. Ли — точная копия любимой женщины Рудина, кроме рваного шрама на бедре, между ними нет совершенно никаких внешних различий. Пес из-за этого потрясающего внешнего сходства чуть было не погиб. Перепутал. Пришел к одной, а там оказалась другая. С клофелином в вине и большущим пистолетом. Рудина спасли Алисины собаки — те самые ризеншнауцеры, что охраняют ее в процессе загорания в палисаднике. Сестра Алисы, несмотря на то что была как две капли воды похожа на любимую женщину Рудина, пахла совсем иначе, нежели члены их немногочисленной стаи: Пес, Алиса и Борька. Она была чужой. Пришла в их дом и покусилась на жизнь вожака стаи, который временно оказался беззащитным. С ней поступили, как и подобает в таких случаях поступать с чужим зверем. То есть перегрызли горло…

Вот вам взаимосвязь. Следует также заметить — хотя в контексте теперешнего состояния нашего знакомца Гриши Толхаева это может прозвучать не совсем корректно, что это именно та самая взаимосвязь. Не случись у Гриши желания поправить свое, и без того недурственное, положение посредством обращения к такому особому человеку, как Март, все наверняка было бы иначе. Алиса не встретилась бы с Рудиным, все остались бы живы, деньги никто не украл бы, Гриша не стал бы инвалидом. Все жили бы мирно в родном Белогорске, а наша замаскированная не ехала бы сейчас в десятидневный тур…

И последнее: за каким чертом наша шалунья отправилась в туристическое путешествие?

А решила попытать счастья в некоем авантюрном проекте, коего она была автором и, как ей казалось, — первооткрывателем. На самом деле правильно говорят скептики: что бы мы ни придумали, давным-давно изобретено до нас — нужно только внимательно смотреть в анналах.

Однако по порядку.

Сын Алисы — тринадцатилетний шалопай Борька, умненький и развитой мальчишка, имеет подружку-одноклассницу — Женю Скворцову. Так вот, эти самые Женя с Борькой как-то на уроке черчения принялись не в шутку бороться за карандаш. Тянут-потянут, вытянуть не могут, пыхтят и сопят от напряжения — оба примерно одинаковые по силенкам: Женька давно акробатикой занимается, а Борька постоянно с Рудиным время проводит в собачьих забавах. Но Женька все-таки маленькая женщина — она хитрее. Поймала момент, когда Борька собрался для решительного рывка, да и отпустила внезапно карандаш. А Борька дернул что есть дури и… засадил карандаш себе в глаз…

Решать два извечных российских вопроса не стали. Люди свои, виноваты оба, а что делать — любому дегенерату понятно. Занимать деньги где придется да спасать глаз. Заняли. Спасли. Восемнадцать операций за четыре месяца. Разумеется, в копеечку все влетело. Спасибо, Кузя-благодетель помог, лиходей жопогадостный (это Толхаев так ругается, когда сильно достанут).

Процесс «попадания» на проценты комментировать не будем — вы уже в курсе. А вот на процессе выползания из данной катастрофической ситуации следует остановиться особо.

От некоего Лиховского — ныне усопшего мужа ныне усопшей же Ли, лиходейной Алисиной сестренки — остался старинный архив: несколько десятков документов определенного характера. Так вот, прогуливаясь в Интернете, Алиса, совершенно без задней мысли, наобум, можно сказать, набрела на парочку древних фамилий, чьи отпрыски, цо ее мнению, кое-какие документы из этого архива пожелают приобрести. Вот и едет. Об архиве мы узнаем несколько позже — сейчас, полагаю, самое время посмотреть, чем там занимается наша замаскированная мадемуазель в славном городе Париже…

— …Даже и не попытаетесь?

— Я всегда очень плохо переношу акклиматизацию.

— Помилуйте, голубушка, — какая акклиматизация? В Москве было плюс двадцать три, здесь — плюс двадцать пять. Тут рукой подать!

— Пояса, Александр Сергеевич, пояса. Разница все-таки есть…

— Ну я не знаю… в наше время существует масса средств тонизирующего характера. Хотите, я позвоню — вам принесут все, что нужно. Эффералган, колдрекс, чай какой-нибудь восстанавливающий — ну, я не знаю, что там еще — минтон этот идиотский или эйрлайнз…

— Спасибо, Александр Сергеевич, ничего не надо. У меня всегда такое, как перееду, сутки — пластом.

— Да вы представляете, что вы пропускаете? Нет, вы только послушайте: остров Сите, Нотр Дам де Пари, Кон-сьержери, Сен-Шапель, Дворец правосудия, площадь Дофинов, Латинский квартал, Гревская площадь…

— Хватит, Александр Сергеевич, — чуть не плача, попросила Алиса — так вдруг ей обидно стало, что всего этого она не увидит. — Я только что приняла ванну, мне нужно выспаться как следует, и завтра к утру все пройдет.

— Да вы же лишаете себя, лишаете!

— Ой-е-е… — посочувствовала соседка по купе, а теперь и по номеру — бывшая швея-мотористка Тоня Глючева из Иванова, зарабатывающая на жизнь торговлей в овощной палатке. — И как это тебя угораздило? Всю дорогу такая бойкая была, стихи рассказывала…

— Акклиматизация, — дрожащим голосом прошептала Алиса. — Всегда так…

— Жаль, очень жаль, — руководитель группы огорченно развел руками. — Ума не приложу, как мне вас убедить, что все это — наносное, сугубо психологического свойства. Стоит лишь захотеть — и вы будете совершенно здоровы и веселы…

Алиса отвернулась к стене. Неудобно ей было. Руководитель группы — господин Величко, розовощекий пышущий здоровьем молодой человек с таким замечательным сочетанием имени и отчества, ласкающим слух каждого русского, действительно был отличным работником и хорошим человеком. Он искренне переживал из-за того, что представительница его группы, не найдя в себе силы побороть какие-то, по его мнению, сомнительные немочи переездного характера, пропустит такой замечательный кусочек пребывания в воспетом классиком «празднике». И вот такого замечательного человека приходилось обманывать, симулируя убийственное недомогание. А названия-то, названия! Господи, впервые в жизни — может быть, единственный раз в жизни! — попасть в Париж и целый день потратить черт знает на что, вместо того, чтобы, как все нормальные туристы, смотреть достопримечательности!

— Вот не повезло-то, — искренне всхлипнула Алиса — стало жалко себя, этакую невинную жертву обстоятельств, обреченную на лишения и вранье хорошим людям. — Гад-ская акклиматизация…

— Ну ничего, ничего, не стоит из-за этого так вот, — мягко сказал Александр Сергеевич. — Вы до вечера постарайтесь отлежаться, вечером — подъем на башню. Это, голубушка, нельзя пропускать, это уж вообще — грех. Давайте выздоравливайте. Пойдемте, Тонечка, — время…

Выждав для верности десять минут после ухода обманутых товарищей, Алиса быстренько собралась, прихватила папку с документами — нельзя оставлять такое без присмотра! — и покинула номер. В вестибюле было пусто, из представителей местного населения присутствовали: портье с козлиной бородкой и бакенбардами и что-то типа посыльного в потрепанной униформе — с глазами больного псориазом кролика. Представители, расположившись по разным сторонам стойки, вдумчиво играли в шахматы. Появление клиентессы было отмечено мимолетными взорами через плечо, бросаться с услужливой улыбкой выяснять — не нужно ли чего даме, никто и не подумал.

— Забегаловка! — сердито фыркнула Алиса, приближаясь к конторке. — А еще — три звезды!

Да, дорогие мои, отель вообще с самого начала не совпал с ожидаемым образом, выхваченным нашей дамой из кинофильмов и сетевых экспресс-релизов. Серенькое трехэтажное здание довоенной постройки, крепко нуждающееся в реставрации, узкие коридоры, небольшие номера, крохотные душевые — без ванн, белье чистое и глаженое с фирменными вензелями, но какое-то потрепанное, возможно, довоенное. Кафе прямо на террасе, под тентом — в здании нет оборудованного под прием пищи помещения. А на завтрак дали дежурное блюдо: жареные жирные колбаски, плавающие в шкворчащем масле вперемежку со стручковым перцем в обугленных чугунных сковородах, — Алису чуть не вывернуло от одного только вида!

— Что желает мадам? — лениво осведомился портье на родном языке, приняв у Алисы ключ и не заметив с ее стороны стремления немедленно покинуть вестибюль.

— У вас тут русские уже, почитай, лет десять останавливаются — могли бы ради приличия обиходный набор фраз выучить, — проворчала Алиса по-русски и ткнула пальцем в лежавший на столе толстенный телефонный справочник, донельзя затрепанный от долгого пребывания в пользовании. — Подай-ка мне вот это, козья морда.

— Пижальста! — «козья морда» изобразил подобие слабой улыбки, бухнув на стойку справочник. — Совьет юньон — отльична!

— Придурок, — ответно улыбнулась Алиса, принимаясь листать справочник. — У тебя подмышки пахнут.

— Эти русские — самые натуральные свиньи, — кивнув в сторону Алисы, заметил посыльный. — Не знаю, может, в нормальных гостиницах останавливаются получше, но у нас — свинья на свинье.

— Согласен, — поддержал портье. — Посмотри на эту — во что она одета? Дожив до такого возраста, можно было заработать себе на что-нибудь поприличнее. А прическа? Просто кошмар какой-то.

— За два года ни разу не дали чаевых, — лениво развивал тему посыльный. — У них это не принято. Удавятся за пару франков. В нормальных гостиницах клиенты вечно посылают за алкоголем после полуночи — тамошние посыльные на этом состояние делают. А эти никогда не покупают спиртного — они с собой везут, чтобы сэкономить. В нормальных гостиницах клиенты выпивают немного, в бутылках остается едва ли не половина! Утром, во время уборки, можно собрать по номерам приличный ассортимент для своего винного погребка и не тратиться на алкоголь вообще. А эти? Все выпивают до последней капли — после них остаются горы пустых бутылок!

— Кляча, — портье вновь кивнул в сторону Алисы. — Я твою пешку заберу — зря ты ее сюда поставил… Ты только посмотри на нее! Как она выглядит — это просто кошмар! Смотри, она еще достаточно молода — кожа, например, совсем свежая, ресницы красивые, глаза… Да, она определенно ничего… Но во что она себя превратила! Если бы я захотел с ней переспать, я бы попросил заняться ею свою Виолетту: чтобы прошлась по магазинам, приодела ее, сводила в парикмахерскую, в косметический салон. А так — бррр! Ужас какой-то, так себя не любить…

— Мне надоело слушать ваш треп, канальи, — выдала Алиса на безукоризненном французском, хлобыстнув справочником о стойку. Затем она подбоченилась, выставила вперед ножку и затараторила со скоростью спортивного комментатора:

— Вы на себя когда в последний раз в зеркало смотрели, дети пьяной ночи? Кто вам сказал, что с такими идиотами, как вы, кто-то захочет спать?! Да с вашими физиономиями у меня дома вас не пустили бы ни в один сельский клуб! И вообще, французы — мелочные, вздорные, негодные людишки. Аристократию перебили, один плебс остался — откуда бы взяться благородству, чести, великим делам? В России компанию проиграли, немцам сдались: не русские бы, так до сих пор прозябали бы в качестве немецкой метрополии! Два нормальных мужика у вас было — д'Артаньян да Сирано де Бержерак. Одного бесталанные карьеристы затерли, второго затравили недоноски недостойные. А отпрыски плебса не находят себе лучшего занятия, чем прозябать в третьесортных гостиницах в качестве портье и курьеров, и почему-то думают, что им позволено оскорблять клиентов и говорить о них всякие гадости. А бывает ведь и так, что у клиентов могут оказаться хорошие знакомые, которые в состоянии одним движением пальца не только испортить карьеру этим недоноскам, но и вообще осложнить им всю оставшуюся жизнь. Ну-ка, быстро найдите мне телефон барона де ла Торво. Чего уставились, недоразумения природы? Вам не знакома такая фамилия? Или я прошу чего-то невозможного?

— Мадам… эмм… Мадам…

— Мадемуазель! — задиристо топнула ногой Алиса.

— Мадемуазель… Конечно, конечно — мадемуазель… — растерянно пробормотал запунцовевший щеками портье — посыльный вообще отвесил челюсть и на некоторое время лишился дара речи. — Мадемуазель… Это какое-то недоразумение…

— У вас в прейскуранте указано: «…и другие услуги…» — продолжала щебетать Алиса. — Полагаю, я ничего такого особенного не прошу. Полагаю, то, что я прошу сделать, как раз и входит в эти самые «…и другие услуги…». Вы найдете мне номер барона?

— Разумеется, мадам… простите, мадемуазель! — портье придвинул к себе справочник и принялся листать его с такой поспешностью, словно его пообещали пристрелить в случае промедления. — Вы не там смотрите, мадемуазель, — барон не в общей нумерации, это нужно смотреть вот здесь: поместья и замки. Сейчас, сейчас — одно мгновение… Мадемуазель, вы, надеюсь, понимаете? Это недоразумение! Мы готовы компенсировать… сгладить… каким-то образом… Эмм… Вот, пожалуйста, замок Друа[21], барон де ла Торво. Извольте, мадемуазель, — я набрал.

— Шарль?! — наступательно гаркнула Алиса, едва услышав на том конце кряхтение и покашливание. — Это ты, старая задница? Ты еще не умер?

— Мсье де ла Торво в данный момент отсутствует, — с неудовольствием прокрякал старческий голос. — Что ему передать? Как вас поименовать?

— Во сколько он вернется? — поинтересовалась Алиса, глубоко порадовавшись про себя — вот была бы пикантность, окажись барон дома! — Впрочем, дайте-ка мне номер его мобильного телефона.

— В семнадцать тридцать, — сообщил старческий голос. — Барон не носит мобильный телефон, когда путешествует верхом. Как вас прикажете именовать?

— Скажите, что звонила Мари, — небрежно бросила Алиса. — Он поймет. Скажите, что я приеду в шесть часов вечера. И напомните ему, на ужин — никакой свинины! Вы хорошо меня поняли?

— Я вас понял, госпожа Мари, — в старческом голосе послышались какие-то скабрезные нотки, придававшие ответу двусмысленность. — Свинины не надо.

— Ну и отлично. Всего доброго, — Алиса положила трубку и, стараясь не глядеть на «детей пьяной ночи», направилась к выходу.