Бойцовская порода Пучков Лев

— Тетя Валя приготовила ужин, — Надя ткнула пальцем в сторону кухни, откуда доносились аппетитные запахи, и едва заметно усмехнулась. — Я вас дождалась. Что еще?

— А встретить что — никак? — по инерции изобразил обиду Альберт, мгновенно определившись: все, вопрос решен — вот ее как раз и берем секретаршей. Куда ей деться, как мать преставится? Согласится, как миленькая. Ух-х-х, милочка ты моя! Позиция номер два не за горами…

— У вас не нашлось пятьдесят рублей? — ернически всплеснула руками Надя. — У нас отлично работает такси. И совсем недорого — по столичным меркам.

— И то правда, — Альберт пропустил мимо ушей скрытую иронию, уже вовсю купаясь во вдруг образовавшейся перспективе реализации своих потаенных мечтаний. — Где все?

— Кого вы имеете в виду?

— Ну — мать, Войтов…

— Нина Павловна — в «ракушке», — Надя резко сбавила тон, опустила глаза, губы дрогнули предательски. Любит хозяйку? Это хорошо. Значит, и сынка хозяйкина тоже должна залюбить — плоть от плоти, как-никак… — А Иван Иваныч… Вот как уехал утром из офиса — так и не появлялся больше.

— Ясно, — Альберт тоже потупил глаза, моргнул несколько раз, изыскивая в закоулках своей рациональной души хоть кусочек приличествующей случаю скорби. «Ракушкой» белогорские обзывают онкологию горбольницы. Значит, у матери — рак… Вот такая грустная история. Увы, увы — все мы смертны. Глаза поневоле остановились на Надиных туфельках. Ах, какие ножки! И попрыгаете же вы на костлявых Альбертовых плечах! Ух-х-х… А Войтов, стало быть, прячется. Или в запой ушел — от безысходной тоски. Чует, видимо, какова ему уготована участь — матерый волчище, опытный! Но — закосневший в своей типичной, стандартной манере мышления. В его голове наверняка не нашлось местечка для такой шальной идеи, как внезапное дарение холдинга благодарным наследником. Что поделаешь — тотальная конвергенция, тяжкое наследие социализма…

— Так… Вы на машине?

— На машине, — кивнула Надя. — Вы куда-то собрались?

— Вы подождите немного — я сейчас быстренько приму душ, и вы меня к матери отвезете, — мужественно заявил Альберт, надеясь получить аргументированное возражение — время-то позднее, куда, на ночь глядя, в больницу?!

— Не велено, — не замедлил поступить аргумент. — Это — завтра.

— Вот те раз! — удивился Альберт. — И кем же это не велено?

— Ниной Павловной не велено, — строго сказала Надя. — Сказали — завтра, к одиннадцати. До одиннадцати — процедуры.

— Так она что — не…

— Нина Павловна в здравом уме и твердой памяти, — сердито нахмурившись, поспешила сообщить Надя. — Завтра я за вами заеду в половине одиннадцатого — будьте готовы. Что-нибудь еще?

— Вы уже хотите уезжать? — встревожился Альберт.

— Хочу, — подтвердила Надя. — Я вам больше не нужна. Вы сейчас принимаете ванну, ужинаете и ложитесь отдыхать. Тетя Валя вас обслужит.

— Останьтесь, пожалуйста, еще нанемного! — взмолился Альберт. — Поужинайте со мной. Вы не представляете себе, как это… как это… в общем — прилететь вечером в город детства, где тебя никто не встречает, прийти в свой дом, в котором тебя никто не ждет…

— Хорошо, — без особого энтузиазма согласилась Надя. — Только ненадолго, а то муж расстроится.

— У вас — муж? — озабоченно вскинул бровь Альберт.

— Я похожа на женщину, на которой нельзя жениться?

— Нет-нет, что вы, что вы! — Альберт отчего-то покраснел. — Напротив, вы очень даже… Гхм… Вы очень хорошо выглядите.

— Спасибо, — дежурно улыбнулась Надя. — А сейчас быстро мойте руки — и к столу…

Ужинали втроем: домохозяйка тетя Валя, служившая Пручаевым лет пятнадцать, являлась чуть ли не членом семьи, и выпроваживать ее было как-то неудобно, хотя Альберт предпочел бы остаться с Надей наедине — глядишь, что-нибудь бы да и получилось.

— А как у нас дела на рынке недвижимости? — мимоходом поинтересовался Альберт, воздав должное кулинарному искусству тети Вали и выслушав от нее кучу последних новостей местного значения.

— А что именно вас интересует? — уточнила Надя, в третий раз выразительно глянув на часы — пора, мол, и честь знать!

— Ну, сколько, к примеру, сейчас будет стоить такой дом, как наш? — легкомысленно подставился Альберт. — Или наша дача на Белой?

— А вы, никак, все продавать собрались? — тяжело глядя на сотрапезника, спросила Надя. — Не рановато ли?

— Да нет — просто поинтересовался, — запоздало спохватился Альберт. — Просто… ну, давайте будем называть вещи своими именами: если вдруг что… если случится это, я в этом доме не останусь. Он постоянно будет мне напоминать о родителях… которых нет. Понимаете?

— Понимаю, — ледяным тоном ответила Надя. Тетя Валя тяжело вздохнула и отвернулась к окну, задрожав подбородком. — Рановато вы… об этом.

— Может, и рановато, — покладисто кивнул Альберт. — У меня сейчас смятение мыслей — вы должны понимать… Но вы не думайте — я вас не оставлю. Тетю Валю заберу домработницей — ей переквалифицироваться уже поздновато, а вы, Надя… вы будете моим личным секретарем. Для вас ничего не изменится…

— Ну спасибо — утешили, — Надя, зло усмехнувшись уголком рта, встала из-за стола и направилась к выходу. — Век не забудем вашу доброту. Спасибо за ужин, теть Валь, — все было очень вкусно…

— Я что-то не так сказал? — обескураженно промямлил Альберт, поспешая вслед за дамой — не удержать, так хоть реабилитироваться частично. Вот так расположил к себе, вот так «законтачил»! — Если вам показалось что-то режущим слух, вы должны меня извинить — у меня сейчас такое состояние…

— Все нормально, — бросила Надя, выдергивая из гардероба свою сумочку и вешая через руку плащ. — Вы меня не провожайте, я сама. Завтра — в половине одиннадцатого. Не проспите, пожалуйста…

…Ночь прошла отвратительно. В чистом воздухе элитного «спального» района катастрофически не хватало родных московских ароматов бензина и горелого асфальта, мертвая тишина непривычно давила на неподготовленный слух молодого человека, более приспособленный к непрекращающемуся грохоту проездной улицы и разнообразным мелким шумам многоквартирного дома. Стараясь отвлечься и заодно продуктивно попользоваться свежими впечатлениями, наш умелец рукодельный почти всю ночь напролет моделировал разнообразные пикантные ситуации с суровой секретарькой Наденькой — от жестокого изнасилования, сопровождавшегося дикими воплями и рычанием, до самых изощренных и фантастических ласк, каковые, несомненно, украсили бы совокупную коллекцию ухищрений франко-индуистских эротоманов.

В результате этой дрянной ночи было семикратно испачкано банное полотенце — пришлось замочить[23] во время утреннего туалета, завтрак был съеден без обычного аппетита, и к половине одиннадцатого, когда к усадьбе подъехала виртуально изнасилованная и заласканная Надя, Альберт, сам того не желая, чувствовал себя примерно, как и подобает скорбящему сыну, проплакавшему всю ночь напролет и посеревшему от горькой бессонницы…

В фойе «ракушки» их ждали. Войтов с двумя рослыми бодигардами, дама за пятьдесят со старомодной прической и солидным портфелем и симпатичная худенькая девушка небольшого росточка — в деловом костюме и с ноутбуком под мышкой.

Девушка с ноутбуком Альберту понравилась сразу — хрупкость сложения ее не портила, напротив, придавала какой-то шарм и некоторым образом противопоставляла рослой породистой Наде.

«Все, вопрос решен, — вяло взбодрился Альберт. — Вот ее и возьмем второй секретаршей — хватит ей у Войтова прозябать. Такую недурственно можно и на весу, припечатав спинкой к стеночке и ухватив под коленочки — легкая. И забавно же будет попискивать, пигалица, да косточками похрустывать! Ух-х-х…»

Войтов запойным не выглядел — несмотря на хроническую угрюмость (он такой в любой ситуации), был свеж, бодр, чисто выбрит, ароматен в меру и, вообще, вид имел вполне преуспевающий, чем наследника изрядно огорчил.

«Перехвалил я дядю Ваню, — с сожалением отметил Альберт. — Туповат наш надежда и опора — даже и краешком не помыслил, что наследник может сотворить для ветеранов холдинга какую-нибудь пакость. Разве можно быть таким беспечно доверчивым?!»

Управляющий наследника коротенько приобнял, дамам представлять нужным не счел, бодигардам сделал знак пребывать в фойе и, не обращая внимания на перемещавшийся по отделению персонал, потащил всю компашку на второй этаж — в стационар.

— Мужайся, — тихо пробурчал Войтов перед дверью палаты № 23, расположенной в конце коридора. — Держи себя в руках.

«Это вы все мужайтесь, — сердито подумал Альберт, проходя в палату. — Вот передумаю благодетельствовать, засучу рукава — такое вам устрою…»

Палата была более похожа на жилище состоятельного педанта: стерильная чистота здесь сочеталась с неброской роскошью интерьера и совсем не казенным уютом. Тем не менее непреложные элементы больничного быта не давали забыть, что это именно палата: скромно притулившаяся в углу установка для кварцевания, штатив с капельницей у кровати, на прикроватной тумбе — пульт с кнопками вызова, в углу, под потолком, — камера наблюдения и — стойкое медикаментозное амбре.

Мать, облаченная в домашний халат, полулежала в объемном кожаном кресле, укутанная в плед — несмотря на то что в палате было очень тепло. В сравнении с периодом двухгодичной давности (в последний раз они виделись с Альбертом на похоронах отца) Нина Павловна сильно похудела и, как ни странно, выглядела изрядно помолодевшей, чему немало способствовали яркий румянец на бледном лице, ненормально блестящие глаза и застывшая на пунцовых губах легкая улыбка.

— Что ж ты… так долго не был у меня? — мать говорила медленно, глядя как будто сквозь Альберта. — Два года…

— Мама… Мамочка! — Альберт, настроившись было держаться бодрячком, вдруг непроизвольно сделал два шага вперед, рухнул перед креслом на колени и, прижав безвольно лежавшие руки матери к своему лицу, принялся тоненько всхлипывать. Понял вдруг, рационалист офисный, как плох его единственный в мире родной человек — запоздало пробудилось что-то непрошеное в душе. — Мам… Что? Что с тобой? Почему мне никто не сказал?!

— А я держалась, — с какой-то нездоровой бравадой похвалилась Нина Павловна. — На лекарствах сидела… Все как-то недосуг… А тут вдруг… Что ж ты не приезжал-то, оболтус?

— Я звонил! — горько взрыднул Альберт. — Я постоянно звонил! Ты все время говорила — все нормально… Я не знал!

— Последний месяц ни разу не звонил… — упрекнула Нина Павловна. — А мне… мне уже недолго осталось. Ты не смотри, что улыбаюсь… это эйфория. От лекарств это…

— Мама, мамочка… — полным искреннего раскаяния голосом прошептал Альберт. — Прости меня, пожалуйста! Прости…

— Проект, — Нина Павловна, с трудом выдернув деревянную руку из ладони сына, слабо ткнула пальцем в сторону дамы с портфелем. — Дай ему…

Дама проворно распахнула портфель, заученным жестом извлекла пластиковый скоросшиватель с листками и вручила Альберту.

— Что?! — нервно вскинулся Альберт, углядев в заглавном бланке зловещее слово «завещание». — Зачем это?

— Читай, — приказала мать. — Читай…

Ничего для себя нового в казенной бумажке Альберт не нашел — мельком глянул, запечатлел суть: все имущество, счета, контрольный пакет, акции каких-то компаний, права на что-то — все завещается ему. Печать и подписи отсутствуют… но мать же сказала — проект. Однако дела совсем плохи, если она вплотную занялась завещанием…

— Господи… — Альберт опять хлюпнул носом, уронил папку на пол и уткнулся в материны колени. — Мамочка! Мама… Прости…

— Теперь — готовое, — Нина Павловна кивнула даме с портфелем. — Дай ему дубликат…

Дама выудила из портфеля еще один скоросшиватель и протянула Альберту.

— Хватит, хватит — я все понял! — горестно вскрикнул Альберт, отпихивая от себя скоросшиватель. — Ничего… Ничего мне не надо!

— Чи-та-ай, — с нажимом вымолвила Нина Павловна. — Встань с пола…

Альберт стряхнул слезы, с трудом сложил прыгающие строчки в абзацы и… действительно встал с пола. Пожал плечами, отошел к окну, прочел еще раз. Протер глаза, обвел присутствующих взором, полным недоумения — присутствующие поспешно опускали глаза, суетливо руками перебирали… знали, сволочи, о чем речь!

— Мама?! — еще сырым от слез голосом вопросил Альберт. — Мама!!! Это… Это — что?!

— Это завещание, сынок, — легкая улыбка продолжала насильственно владеть губами матери — не будь ситуация столь трагичной, можно было бы подумать, что она непринужденно шутит. — Ты понял, что там написано?

Альберт не отрываясь смотрел на мать — пытался уловить в глазах ее какой-либо намек на прояснение ситуации. Понял ли он, что там написано? Понял. Грамоте разумеет. Их фамильная усадьба и двести тысяч долларов — Наде. За верную службу. Дача и три машины — Фонду содействия правоохранительным органам. Контрольный пакет — Войтову. За все ту же службу. Объекты недвижимости и денежные средства, принадлежащие по праву наследования лично А. П. Пучаевой, — опять Фонду содействия правоохранительным органам, часть — Региональному управлению по борьбе с оргпреступностью. За исключением шестисот тысяч долларов, которые передаются «Белогорпромбанку» для учреждения ежегодной премии сотрудникам правоохранительных органов за безупречное раскрытие заказных убийств… И про сынулю сказано: двухкомнатная квартира на имя матери в Москве, в которой проживает Альберт, с момента вступления в силу завещания отходит в его полную собственность, так же, как и сто тысяч долларов, которые он может в любой момент получить в «Белогорпромбанке»… С буквами все понятно. Непонятно — зачем все это написано. Что это вообще такое?!

— Завещание составлено с соблюдением всех норм права, — бойко прощебетала девушка с ноутбуком. — Перспектива обжалования в суде совершенно отсутствует. К завещанию имеются необходимые документы, обеспечивающие его легитимность: заключение экспертной комиссии о дееспособности…

— Это еще кто?! — заторможенно поинтересовался Альберт, продолжая безотрывно смотреть на мать. — Зачем она здесь? Зачем вообще…

— Это юрист холдинга, — пояснил Войтов. — Она может дать любые консультации по существу дела и компетентно разъяснить все нюансы.

— Я… простите… Я ничего не соображаю, — Альберт положил скоросшиватель с документами на широкий подоконник, потер виски и озабоченно посмотрел на Войтова. — Дядь Вань… эмм… Иван Иванович — вы не хотите ничего объяснить?

— Я составлю протокол, — искательно улыбнулась Альберту девчушка с ноутбуком. — Вы ознакомились с завещанием в присутствии управляющего холдингом «Белогорпромбанк» Войтова Ивана Ивановича, а также нотариуса центральной городской…

— Подождите, подождите, — досадливо махнул на нее Альберт — вот еще недоразумение выискалось! — Какой протокол, о чем вы? Я хочу… все знать! Я имею на это право!

— Девочки — подождите в фойе, — распорядился Войтов. — Протокол не к спеху…

Дамы послушно покинули палату — Альберт машинально отметил, что Надя, по-прежнему избегавшая встречаться с ним взглядами, покраснела как маков цвет. Что это с ней? Застеснялась чего-то? Но это, в общем, не так уж и важно — а важно то, что Наде так идет это приятное покраснение! Секретарша у него будет — прелесть!

— Нине Павловне трудно говорить, — объяснил Войтов свое нежелание покидать палату. — Я в курсе, поясню, что нужно…

— Я не понял — вы чего тут устроили? — Альберт взял скоросшиватель, помахал им перед носом у Войтова. — Это что за эксперименты, дядь Вань? Ну и шуточки у вас, я вам скажу!

— Это не шуточки, — Войтов недовольно поморщился. — Ты взрослый мужчина, детство кончилось. Ты только что зачитал текст завещания, это серьезный юридический документ… который лишает тебя права на наследование принадлежащих Нине Павловне имущества и средств. Только я что-то не понял по твоей реакции, как ты это вообще воспринимаешь. Ты в порядке?

— Я? — Альберт осторожно присел на краешек кровати, бездумно уставился на желтоватый пластик скоросшивателя. Попытался сосредоточиться — не получалось. В голове не укладывалось, что все это всерьез, на самом деле. Такого с ним просто не могло произойти, это не то чтобы нерационально — это просто что-то чудовищное!

— Я в порядке… В полном порядке. Что назло милицейским постам. Бьют ребята на Малой Рогатке. Из рогаток по вооробьям…

— Э-э, — Войтов озабоченно нахмурился, шагнул к Альберту, щелкнул у него перед лицом пальцами. — Ты что — в шоке?

— Я? — Альберт пожал плечами, глупо хмыкнул. — Да, пожалуй. Я в нем. Ничего не понимаю…

Войтов досадливо крякнул, потянулся к тумбе, стукнул пальцем по кнопке вызова. Тотчас же, как чертик из коробки, в палату заскочила медсестра, профессиональным взглядом оценила обстановку, узрела бледного Альберта, покачивающегося бездумно на краешке кровати, и метнулась было к двери:

— Щас я — нашатырь…

— Нет, голубушка, — нашатырем тут не обойтись, — Войтов сунул сестре в ручку розовую купюру. — А организуй-ка нам спиртику, детка. Грамулек сто, не меньше.

Медсестра кивнула, сказала: «Щас» — и удалилась. Вернулась, как по волшебству, секунд через тридцать — Войтов, доставший ради заполнения паузы платок, толком высморкаться не успел.

— Я… спиртного не пью в такое время, — вяло заявил Альберт, наблюдая, как управляющий разбавляет спирт в кружке. — А такое я вообще не пью…

— Пей, а то по харе дам, — грубо предупредил Войтов, пихая кружку под нос молодому человеку и демонстрируя увесистый кулак. — Ниночка, извини… Ну?!

— Все-все — я уже… — Альбертова система восприятия, независимо от эмоций проанализировав кулачище, сообщила пребывавшему в прострации, что в случае неповиновения с ним поступят крайне некорректно. — Кхе-кхе… Господи, какая гадость!

— Ну вот — уже лучше, — одобрительно буркнул Войтов. — Давай, приходи в себя побыстрее — хватит матери нервы трепать.

— Трепать? — удивился Альберт, обнаружив вдруг, что язык ему уже не совсем подвластен. — Кт-то треплет-то?

— Слабенький, — констатировал Войтов. — Всего-то стакан водки выдул, а повело, будто с литра. Пить тебе нельзя. Давай по-быстрому порешаем все вопросы, пока не окосел. Ты готов?

— Т-ты, дядь Вань, убирайся к черту, — махнул рукой Альберт. — Мне надо с матерью…

— Что ж ты, сынок! — слабо вскинулась Нина Павловна. — Чего это ты… со старшими так…

— Я — со старшими?! — Альберт вскочил и, горестно вздев руки к потолку, возопил:

— Я-я-аа?! Оо-о-о, господи… Мама! Мамочка!!! Вот это да… Вот это… Ты только что объявила — под протокол, — что лишаешь меня всего! Что делаешь своего единственного сына нищим! По миру пускаешь! Что… что фактически убиваешь своего единственного ребенка, которого родила в тяжких муках! Мама — да ты не в себе! Ты просто с ума сошла! Что с тобой?!

— Если ты не будешь вежлив с матерью, я тебя обижу, — пообещал Войтов, глядя на Альберта уставшим взором все повидавшего санитара психиатрической больницы. — Хочешь разговаривать — успокойся, сядь и задавай вопросы по существу. Ты меня понял?

— Я понял, дядь Вань, понял! Обижайте меня, обижайте! Убейте меня, застрелите… — Альберт плюхнулся на кровать, скрестил руки на груди и попытался ровно дышать, насильственно загоняя гнев в пятку. Рациональный рассудок, насильственно выдранный из уютной прострации алкогольным шлепком, подсказывал закаленному в психо-тренингах молодому человеку, что прямо здесь и сейчас имеется реальная перспектива в дополнение ко внезапно свалившейся на него проблеме получить порцию изрядную физических оскорблений — Войтов всегда славился тем, что слово держал и в критических ситуациях был скор на руку. Тот же рассудок подсказывал, что эмоциями — истерикой, криками и стенаниями — здесь ничего не добьешься: в данный момент это не близкие, а оппоненты, с которыми необходимо вести диалог на основе жесткой логической аргументации.

— Я готов, готов… За что? Мне скажут, за что меня так… наказывают?

— Во-первых, никто тебя по миру не пускает — не надо усугублять, — Войтов хмыкнул и недовольно покрутил головой. — «По миру…» У тебя есть то, чего нет у сотен тысяч молодых людей, начинающих свой жизненный путь: хорошее образование, квартира в Москве, необременительная перспективная работа и приличный стартовый капитал.

— За что? — тихо напомнил Альберт. — Мама! Мамочка! За что вы со мной — так?!

— Отец твой был выдающимся человеком, — проигнорировал вопрос Войтов. — Он всего достиг сам, без чьей-либо помощи. В начале карьеры у него не было ни твоего образования, ни квартиры в Москве, ни тем более…

— При чем здесь отец? — Альберт скорбно скривился. — Вы думаете, что говорите? Отец умер два года назад!

— Твой отец был очень предусмотрительным человеком, — продолжал Войтов. — Каждые три года он обновлял завещание. Вот в этой папочке, что ты бросил на подоконнике, вторым экземпляром лежит завещание твоего отца, датированное мартом 1998 года. Ты догадываешься, что там написано?

— Мне, дядь Вань, плевать, что там написано, — Альберт смежил веки и вновь принялся раскачиваться на краешке кровати. — Вы мне так и не ответили — почему вы со мной вот так по-скотски поступаете?!

— Этим документом отец твой назначает своей наследницей Нину Павловну, — Войтов грубость пропустил мимо ушей, но нездорово потянулся и хрустнул костяшками пальцев. — Гхм… А также там сказано, что твой отец поручает Нине Павловне по окончании твоего обучения не давать тебе ни рубля, с тем чтобы ты от беспечной жизни не сделался дегенератом, а пошел по стопам своего отца, стал настоящим мужчиной и добыл для себя все сам… Можешь посмотреть.

— Не желаю я ничего смотреть, — буркнул Альберт. — В завещании не может быть такого пункта — вменение обязательств наследнику не имеет юридической силы! Это бред какой-то!

— Завещания пишутся в произвольной форме, — терпеливо напомнил Войтов. — Нина Павловна просто выполняет волю твоего отца, вот и все. Нина — я правильно говорю?

— Правильно, — подтвердила Нина Павловна. — Все правильно…

— Господи, какие же вы упертые! — простонал Альберт. — Ну почему вы такие, а? Отец наверняка имел в виду, что меня не нужно баловать деньгами, пока я не встану на ноги! Он и в мыслях не держал лишать меня наследства!

— Скажи ему, — попросила Нина Павловна. — И хватит — тяжело мне, отдохнуть бы…

— Так вот, Нина Павловна свято чтит волю твоего отца, — заторопился Войтов. — Но она мать, она тебя жалеет и решила дать Тебе шанс.

— Ну, спасибо, — Альберт привстал с кровати и дурашливо поклонился. — Возглавить холдинг с испытательным сроком? Не справился — пошел вон. А вы тем временем мне будете палки в колеса вставлять? Ну, спасибо!

— Ничего возглавлять не надо, — покачал головой Войтов. — Ты… должен отомстить за отца.

— Что?!!! — Альберту показалось, что он ослышался. — Как-как? Вы сказали — отомстить?!

— Ты не ослышался, — подтвердил Войтов. — Найти убийц — заказчиков и исполнителей и покарать их. То есть исполнить свой сыновний долг и таким образом доказать, что ты не маменькин сынок, а настоящий мужчина. Что непонятно?

— Подождите, подождите… — Альберт побагровел от усилия — хотелось броситься в отчаянии на пол, биться головой, орать в голос, возражая таким образом против тупоголовости старших. — Так-так-так… Та-ак… Я позволю себе напомнить, что мы с вами не на Кавказе, где кровная месть — норма жизни, а в самом сердце России. И некоторым образом претендуем на право называться цивилизованными людьми. Вы на что меня толкаете?!

— Я тебя просила… Еще на похоронах… — неестественная улыбка на губах матери болезненно искривилась — и понятно вдруг стало, что вовсе не улыбка это, а застывшая гримаса боли, что лицо за последнее время привыкло к этой гримасе и просто не приемлет иного положения одеревеневших мышц. — Эти люди убили не только твоего отца… Они также убили и меня… Понимаешь?

— Нина, Нина! — обеспокоился Войтов. — Не напрягайся! Спокойно — все он понимает! Это он шутит так. Альбертик шутит, да?

— Господи, дай мне силы… — стиснув зубы, пробормотал Альберт. — Да, да — шучу я, конечно! Поищу я их, поищу, мамочка, — можешь быть спокойна на этот счет! Вот встану на ноги, разберусь с делами холдинга…

— Ты не понял, — нахмурился Войтов. — Это нужно делать сейчас. Условие — что ты должен стать настоящим мужчиной, как завещал отец, должно быть соблюдено до того, как…

— Врачи дают мне… от силы четыре недели, — вмешалась Нина Павловна. — Надо успеть…

— Не понял? — изобразил недоумение Альберт. — Как это — четыре недели?

— Не прикидывайся! — тихо рявкнул Войтов. — Чего дурачка корчишь? Четыре недели — потом… черт! Потом аппарат. Уже — недееспособность… Если успеешь, Нина Павловна подпишет другое завещание — тот проект, что тебе давали смотреть первым.

— А если не успею? — уточнил Альберт. — Четыре недели — это совершенно нереально! Два года все правоохранительные органы искали — нуль, а я, дилетант, по сути, ничего не смыслящий в оперативно-розыскной деятельности…

— А если не успеешь, завещание номер один вступит в силу, — жестко отрезал Войтов, колюче глядя на Альберта. — И тогда я буду решать, каким образом вознаградить тебя за сыновнее рвение. Но у меня — ты в курсе — будет только контрольный пакет. Все остальное отойдет по указанным адресам.

— Но это же полнейший абсурд! — вскричал Альберт. — Господи, ну какие вы упертые… Все правоохранительные органы…

— Ты чего как попугай? — оборвал юного спорщика Войтов. — Правоохранительные органы! Чужие люди ищут убийц постороннего человека — за мизерную зарплату…

— Ну и как вы себе это представляете? — едко хмыкнул Альберт. — Как я буду их искать?

— Да очень просто, — Войтов тоже хмыкнул — и не менее едко: ну что за молодежь дурная пошла, элементарных вещей не понимает! — Наймешь команду сыскарей-профессионалов. Поставишь задачу. Определишь стимул и сроки. Они будут работать, а ты координировать их деятельность. Все расходы холдинг берет на себя.

— Ваня… — тихо прошептала Нина Павловна. — Позвони… сестру… пусть укол…

— Черт! — Войтов грузно метнулся к тумбочке, стукнул по кнопке вызова. — Прости, Ниночка, прости… Утомили своими идиотскими проблемами… Ну-ка, разговорчивый ты наш, пошли-ка отсюда. Организационные вопросы можно решить и в офисе…

Сразу проследовать в офис для решения организационных вопросов Альберт отказался. Клубная закалка — это конечно, прекрасно, но молодой человек не был настолько уверен в своих силах, чтобы после такого внезапного поворота событий преспокойно обсуждать какие-то там мифические способы обнаружения злобных негодяев, вставших волею случая между ним и родительским наследством.

— Мне надо побыть одному, — честно признался Альберт. — Я сейчас не могу…

— Хорошо, — понятливо кивнул Войтов. — Ты это… Без меня к матери не суйся. Ей сейчас и так очень плохо. Как будешь готов — звони. Смотри только, сильно не затягивай — времени не так уж и много…

Оказавшись дома, Альберт отослал тетю Валю на базар за покупками, наказав, помимо всего прочего, непременно приобрести две бутылки приличного коньяка, и, оставшись один, приступил к плановой эмоциональной разрядке. Суть такой разрядки, в соответствии с тренинговыми методиками, состоит в том, чтобы как можно более искренне имитировать проявление обычных человеческих эмоций, отвечающих сути текущего момента. Оставлять их в себе нельзя: это вредно и нерационально, а давать им полную волю для их спонтанного излияния ни в коем разе не стоит — иначе получится, что ты потерял над собой контроль и не являешься хозяином ситуации.

Наш юный психолог проанализировал, как с ним сегодня обошлись горячо любимые близкие, и выделил три основных типа душевного надругательства: его огорошили и смертельно обидели — то есть напрочь сломали вроде бы фундаментальные установки в отношении судьбы наследства; нанесли тяжкую душевную травму, заставив усомниться во вменяемости людей, призванных о нем заботиться; вырвали из привычной колеи и поставили перед необходимостью экстренно заниматься чем-то настолько невообразимым, что даже и думать об этом не хотелось!

Отсюда закономерно вытекали три доступных в данных условиях способа реактивного самовыражения: максимально громко, до хрипоты, поругаться, используя самые сильные словесные конструкции (прокричаться, продышаться); постараться по возможности искренне поплакать, жалея себя и слезно проклиная всех, кто не прав — независимо от степени родства и уважаемости (задать работу так называемым «антистрессовым» железам); изо всех сил поколотить по чему-нибудь относительно мягкому и упругому, поломать какую-либо ненужную мебель, побить что-нибудь хрупкое — старую посуду или стекло (дать волю агрессивной моторике, распотешить исходящее лютой злобой мортидо).

Определившись в способах самовыражения, Альберт переоделся в спортивный костюм, проследовал на кухню на предмет отбора щербатых тарелок для битья и по дороге, дабы время даром не терять, начал для разогрева выкрикивать грязные ругательства в адрес супостатов. То бишь матери, Войтова и покойного Пручаева-старшего, который, собственно, и дал нездоровый толчок продуктивной идее слепить из нормального офисного сидельца какого-то там мистического настоящего мужчину.

Вот тут-то многажды апробированная клубная методика и дала сбой. То ли методика не ко всем ситуациям применима, то ли полтора года занятий — не совсем тот срок, что потребен для полноценной душевной закалки…

В общем, когда громко кричавший Альберт добрался до кухни, ничего контролировать он уже не мог — эмоции прочно взяли верх над ситуацией и принялись вовсю куражиться над хлипким офисным организмом низложенного наследника.

— Мамм-ма!!! Маа-а-а-а!!! Оа-ааа!!! — заходясь в горьких рыданиях, верещал Альберт, сметая на пол все, что под руку попадется, и в кровь разбивая руки о кухонную мебель. — Что же вы со мной сделалии-и-иии?!!! На кого вы меня, сиротинушку, бросаит-тя-яааа!!!

Как долго длилось разнузданное буйство травмированной души, Альберт не помнил. С ним впервые в жизни случилось нечто вроде берсеркского припадка: адекватное восприятие реальности на некоторое время было утрачено, так же, как и чувство ответственности за творимые деяния, иными словами, парень напрочь выключился из обстановки.

Очнувшись, Альберт обнаружил, что в доме все перевернуто вверх дном, оконные стекла по большей части разбиты, кое-где надломлены рамы, повсюду валяется битая посуда, а сам он весь покрыт кровоточащими ссадинами и порезами — особенно руки.

— Методика не работает, — хрипло констатировал Альберт, подходя к окну и стараясь понять, откуда доносится назойливый трелеподобный звук. — Надо будет консультироваться…

Через ажурный верх забора с улицы проникали сполохи милицейской мигалки. Кто-то там болтал по рации, но особого энтузиазма не наблюдалось. Втянув голову в плечи, возмутитель спокойствия наконец-то определил природу звука и поплелся в прихожую — звонил антикварный телефон, чудом уцелевший в вихре не сработавшей разгрузочной методики.

— Да?

— Ты в порядке? — это был Войтов — тон его показался

Альберту несколько озабоченным.

— Да… А что?

— Да тут, понимаешь, участковый твой звонит, говорит — наряд выслали. Шум там какой-то, звон…

— Поплакал маленько, стекла побил, — признался Альберт. — Но уже перестал. Уже все.

— Ты смотри там, не перегибай, — участливо пробурчал Войтов. — Безвыходных ситуаций не бывает в принципе, а у тебя вполне даже нормальное положение — все решаемо. И это… как бы там ни обернулось, ты знай — я тебя не брошу. Слово даю. Может, к тебе прислать кого?

— Спасибо, не надо, — отказался Альберт. — Вы участковому позвоните, пусть он наряд отзовет. Мы тут как-нибудь сами…

По приходу тети Вали Альберт честно сообщил причину погрома и обещал, что такое впредь не повторится. Домохозяйка поохала, попричитала, обработала юному оболтусу боевые травмы и накрыла обед. Оболтус пообедал без аппетита, велел позвать плотника, чтобы вставил стекла, а сам прилег подремать в спальне наверху — благо второму этажу мощи разгрузочной методики недостало.

Проснулся Альберт в седьмом часу вечера с незнакомой ему ранее головной болью и уже опробованным в самолете желанием быстро и безболезненно умереть. Даже и не обязательно красиво, лишь бы мгновенно и не больно. Пусть тогда все терзаются — довели молодое дарование своими идиотскими идеями, толкнули навстречу гибели!

— Меня без наследства оставили, — позвонив по мобильному руководителю своей клубной группы, сообщил Альберт.

— То есть кастрировали? — бодро уточнил руководитель. — Но ты жив, голос твой не дрожит, значит, не все потеряно. Помимо этой пагубной страсти в мире столько всего замечательного! Правильно?

— Правильно, — согласился Альберт, уже жалея, что зря потратил деньги на звонок — ничего нового руководитель сказать ему не мог, за полтора года все варианты поведения в случае внезапных утрат, болезней, всяческих мелких бед, смертей близких и прочих напастей отработаны вдоль и поперек.

— Расскажи мне, расскажи, — вальяжно потребовал руководитель. — У меня есть для тебя десять минут.

— Меня лишили права наследовать нажитое отцом богатство, — уточнил Альберт. — А так я цел, невредим. Но я сейчас в прострации. Обидно, знаешь ли. Установка сломана. Я с ней жил с того момента, как начал себя осознавать. И вдруг — бац!

— А-ха! — обрадовался руководитель. — То есть тебе не достанутся заработанные отцом денежки. А должны были достаться. Это то же самое, как всю жизнь ездить по правой стороне и однажды утром вдруг обнаружить, что все едут по левой. А-ха! Ты хочешь поговорить об этом?

— Хочу, но кратко — денег жалко. Я жив-здоров. Не дурак. У меня есть работа, квартира в Москве, стартовый капитал. То есть можно жить да жить. Правильно?

— Разумеется! — одобрил руководитель. — Жизнь прекрасна! Возьми от нее все, что можешь. Не застревай в своем сиюминутном горе. Спустя два года ты будешь дико хохотать над своими переживаниями.

— Я все это знаю. Но обидно! — пожаловался Альберт. — Методика разрядки не сработала — эмоции возобладали над разумом. Так обидно, что хочется умереть! Ничего не могу с собой поделать. Хочу совет. Только коротко — я по мобильному.

— Запой, — коротко посоветовал руководитель. — Средство вне методик, но очень действенное — для русских. Ты же вроде русский?

— Вроде, — подтвердил Альберт. — Только… я не пью.

— Я в курсе, — сказал руководитель. — Но тем лучше. Пить пару суток подряд, но под контролем опытных пьяниц. Потом сутки — выход. Потом позвонишь. Принято?

— Попробуем, — с некоторым сомнением согласился Альберт. — Во всяком случае — спасибо за совет…

Спустившись вниз, Альберт несколько минут тупо смотрел, как плотники стеклят окна, затем поинтересовался у тети Вали, купила ли она коньяк. Нет, не купила. Почему? Сказали — приличный купить. Приличного на базаре не было. Это в фирменный магазин ехать надо — в центр. Все ясно, вопросов нет.

— Под контролем опытных пьяниц, — вспомнил Альберт, уединясь в прихожей с телефонным справочником. — Кто там у нас опытный?

Последующие полчаса были потрачены на изыскание опытных из числа одноклассников и школьных приятелей. Таковых — опытных — обнаружилось аж полтора десятка. Из этого числа посредством вялого анализа были отсеяны все неблагонадежные, а оставшимся четверым Альберт предложил сгруппироваться с конкретной целью — гулять напропалую двое суток подряд. За его счет, разумеется. Но у кого-нибудь на квартире — у него нельзя.

Предложение было принято с энтузиазмом, и уже через час Альберт сидел в теплой компании где-то на окраине Се-веро-Западного района — неблагополучного во всех отношениях рабоче-крестьянского пригорода, в котором проживал одноклассник — сын вдовы утонувшего рыбака Сашка Гуляев по кличке Мотыль.

Начало было воодушевляющим, но как развивались события после пятой рюмки, Альберт помнил туманно. Были какие-то отрывочные эпизоды, различные по яркости и силе впечатлений. Гомон, смех, какие-то крики непонятные. Долго сидели, затем куда-то шли, потом ехали — возможно, даже на мотоцикле с коляской и совсем без шлемов. Там, куда шли или ехали, тоже пили и ели, затем плясали до упаду, опять пили, били кого-то, где-то даже и ногами, кто-то отчаянно визжал и клялся всех перестрелять, а то и взорвать. Кого-то макали башкой в пожарную бочку, желая зачем-то протрезвить, и чуть не утопили — макнули и оставили. Смешно дрыгались ноги, пузырьки такие забавные булькали… Потом бочку опрокинули, и тот, кого чуть не утопили, отчаянно рыгал, пугая спящих соседей утробным рыком — вроде как ночь была на дворе. Девчата там какие-то ржали, как кобылицы некормленые, кого-то тискали и куда-то тащили, танцевали под Киркорова, которого Альберт в нормальное время на дух не переносил. Особенно запомнилась кислая духота какого-то тесного закутка, запах дешевого туалетного мыла и свежей браги в совокупности с обильным потом крестьянки, хорошо покушавшей накануне малосольной селедки. Надсадное ойканье и судороги жаркого женского тела, желавшего во что бы то ни стало прибыть на станцию Приоргазмье, несмотря на полную невменяемость возницы. И невероятная гордость, пробивавшаяся сквозь самогонный морок: вот такой я настоящий мужик, вот так меня бабы любят!

Более-менее придя в себя, Альберт с огромным удивлением обнаружил, что пребывает в уборной головного офиса «Белогорпромбанка» и при этом бос и наполовину наг — то есть из предметов туалета имеет лишь брюки и очки. То, что это был офис, сомнений не вызывало: повсюду виднелись фирменные логотипы, слегка раздваивающиеся и покачивавшиеся — когда Альберт отдыхал в Сочи, там вот таким образом буи на волнах качались. А в том, что именно головной, запойный убедился, выглянув в коридор: смутно вспомнилось вдруг, что он тут бывал раньше, до смерти отца — слесарь тутошний на мопед амортизатор подваривал.

— Однако теперь это чужое. Это Войтова собственность, — вслух сказал Альберт и, прислушавшись к своим ощущениям, нашел их настолько омерзительными, что решил немедля повеситься — благо его брючный ремень из хорошей кожи каким-то чудом остался целым и невредимым.

Попытка суицида не задалась с самого начала. Во-первых, в уборной решительно не за что было зацепить ремень. Все трубы утоплены в стенах, ничего нигде не торчит, везде идеально ровная поверхность и стерильная чистота.

— Погодите, я вам устрою, — пробормотал Альберт, и, разбежавшись от двери, прыгнул боком на оконную раму.

Рама была выполнена из хорошего пластика, стекло оказалось то ли ударопрочным, то ли вообще не стеклом — но все вместе спружинило и пребольно швырнуло прыгуна на пол.

— Гады! — слезно завопил Альберт, поднимаясь с пола и принимаясь выламывать из стойки керамическую раковину умывальника. — Я вам покажу, сволочи…

— Откройте немедленно! — забухали из коридора в дверь. — Откройте, это охрана!!!

— Охрана?! — поразился Альберт, не переставая выдирать раковину. А как же его тогда сюда пустили вообще? Его же не знают здесь! Тем более — такого пьяного. Войтов, что ли, распорядился? Зря, зря он так!

— А нечего пускать кого попало… Хх-ха! — поднатужившись, наш старатель молодецки рявкнул, вырвал раковину и немедля запулил ее в окно.

— Хлюп! — одна створка рамы, совместно со стеклом, не выдержав варварского обращения, вывалилась наружу. Альберт не замедлил присоединиться: вскочил на подоконник, крепко зажмурился и, протиснувшись в образовавшийся проем, прыгнул.

Полет был недолгим.

— Придется дверь ломать, — раздался голос сверху. — Там задвижка крепкая.

— Может, слесаря? — предложил второй голос. — Жалко дверь.

— Дядя Ваня сказал — немедленно, — возразил первый голос. — Немедленно! А уже минуты три прошло. Нет, придется ломать.

— А может, поговорить с ним? — не оставлял надежд второй голос. — Может, сам откроет?

Альберт разжмурился и посмотрел наверх. Бетонный короб, поверху — толстые прутья решетки, на ней сидят двое в униформе, с уоки-токи в руках, озабоченно смотрят на дебошира. И как это он сразу не вспомнил! Это же цокольный этаж — полуподвал, здесь размещается мастерская и хозяйственные службы. Ай-я-яй! Сорвался феерический полет. В корне задушили красивый порыв, гады приземленные.

— Заточили, сволочи! — всхлипнул Альберт, грозя униформистам изрезанным кулаком. — Чего это вы тут устроили у себя?! Погодите — я до вас доберусь! Я вам всем сделаю!!!

— А ты говорил — откроет! — с чувством глубинного профессионального превосходства сказал первый голос и тут же, без тени сомнения, скомандовал в уоки-токи:

— Миша — давай!

Дверь сломали быстро, взяли безболезненно — спрятаться в уборной было негде, а секьюрити оказались втрое здоровее каждый, нежели вандал обалкоголенный, — и по причине легкой победы особенно издеваться над ним не стали: выписали пару поджопников для успокоения, скрутили и притащили к Войтову в кабинет.

— Liberty!!! — воскликнул Альберт, зафиксировав в слегка двоившейся панораме образ дяди Вани. — No pass are ran!!!

— Хорош, — оценил Войтов и, покачав головой, велел ожидавшему у стола толстому здоровяку в деловом костюме:

— Домой его. Парный суточный пост. И… Никольского. Пусть выводит.

— У Никольского уважаю только три вещи, — доверительно икнув, сообщил Альберт. — «Музыкант», «Ночная птица» и «Мой друг — художник и поэт».

— Папина кровь, — сказал толстый, делая знак секьюрити, чтобы вели пленного к выходу. — Дядя Коля, покойник, бывало, как переберет…

— Я тебя узнал! — радостно воскликнул Альберт, узрев в лике дородном знакомые черты — это был начальник службы безопасности, за последние два года растолстевший до неузнаваемости. — Ты — наш СБ. То есть — их СБ. Тебе срочно на диету надо. Это большой риск — с таким весом. Можно не дожить до светлого будущего…