Сельва не любит чужих Вершинин Лев

— Вимпа?! — голос Юрия Валерьевича дрогнул.

— Уже теплее, — едва ли не с садистинкой осклабился Болгарин.

— Тиантуах?!!

— Совсем тепло…

— Ну… неужели… — губы босса дрожали; он хотел выговорить заветное слово, и боялся; но наконец решился. — Ттай?!!

Перегибать палку не следовало. Лет двадцать пять тому Юрий Валерьевич, не удержавшись, мог броситься на мучителя с кулаками. Сейчас такого, естественно, не произошло бы, но мучить владельца корпорации все-таки нехорошо. Валерий Павлович, незабвенный шеф, этого не одобрил бы.

Короткие пальцы Болгарина быстро размотали покровы.

— Ттай!!! — ликующе вскричал господин Смирнов, хватая добычу.

Это и впрямь был ттай. Причем не новодельный, какие навострились лепить в мастерских Татуанги, а самый настоящий, с Валькирии, широкий, древний, отведавший немало теплой крови. Уж в чем, в чем, а в таких вещах Юрий Валерьевич разбирался досконально.

Как давно он мечтал о таком ножике! С шестнадцати лет, нет, даже еще раньше, когда впервые увидел в какой-то передаче по стерео валькирийского дикаря в полном вооружении. И никак, никак не удавалось заполучить желанную игрушку. Даже сам Валерий Павлович, твердо пообещавший сыну подарить нож его мечты к окончанию лицея, единственный раз в жизни не преуспел в поисках и вынужден был, извинившись за нарушенное слово, компенсировать неразысканный клинок аэроджипом. Что, впрочем, ни в малой степени не успокоило разнервничавшегося наследника.

— Откуда?! — глядя на шефа секьюрити, как древний араб на явившегося из лампы джинна, благоговейно прошептал Юрий Валерьевич. — Откуда, дядя Сережа?

Сергей Борисович скромно пожал плечами.

— Искал, Юрочка. Делал тут, понимаешь, обыск…

И тут же стал невыносимо официальным. Беседу следовало немедленно возвращать в деловое русло, пока обретенный ттай не выбил босса из реальности на сутки-другие.

— Так каковы будут распоряжения относительно мирмексия?

В синих глазах господина Смирнова светилось счастливое непонимание.

— Что? — спросил он, нежно баюкая в ладонях роговую рукоять.

— Какие указания по поводу мирмексия? — повторил Болгарин.

— Ах, это, — с явной неохотой глава концерна возвращался в бренный мир. — Мирмексий. Там как, все уже подписано?

— Все, Юрий Валерьевич.

— Ну вот и хорошо, что все, — пробуя ногтем темное лезвие, подытожил Смирнов-младший и судорожно хлебнул боржоми. — Молодцы. Хвалю. От всей души. Всем благодарность в приказе.

— Разумеется, босс, — шеф секьюрити покорно склонил почти не поседевшую за семьдесят пять лет голову и, приподняв руку, сверился с наручными часами. — Кстати, Юрчик, уже время. Надо бы посмотреть.

— Включай, Сережа.

Юрий Валерьевич уже вполне владел собой. Но выпустить из рук драгоценный сверток пока что было выше его сил.

Жалобно пискнул пультик в похожем на средних размеров арбуз кулаке Сергея Борисовича, и мгновенно включился переносной стереовизор.

Взбудоражив душу, стремительно пронеслась музыкальная заставка, алым и белым огнем вспыхнули на фоне густо-фиолетового звездного неба титры «Тайм-с-Игоряшей», и в глубине экрана, словно живой, только во много раз уменьшенный, возник Игорь Вячеславович Нещев-ротный собственной персоной, неподражаемо элегантный в своем белом костюме, дымчатых очках и голубом галстуке-бабочке.

— Рад приветствовать вас, уважаемые стереозрители!

Пышная укладка чуть вздрогнула, изображая поклон.

— В прошлый раз мы с вами подробно говорили о том, какую опасность несет Галактике синяя чума. Позволю себе напомнить…

Кадры хроники эпохи Третьего Кризиса были подобраны не просто умело, но с высочайшим профессионализмом. Тем более что съемочной группе было из чего выбирать.

Вот: улицы городов Ерваана, заваленные быстро разлагающимися трупами, окрашенными, все как один, в различные оттенки синевы.

Вот: перекошенные лица врачей из передвижных амбулаторий Бомборджи. Руки их, обламывающие ампулы и вводящие вакцину, движутся без малейшей суеты, а лица испятнаны быстро растущими синими точками. Они все подхватили заразу и знали это, но никому из двух сотен так и не довелось узнать, что всей бригаде медиков будут присвоены «Звезды доблести». Посмертно.

А вот и ядерный гриб над главным материком Зульфикары. Старший мичман Коаль Кадьякко, глава Верховного Военного Совета, предпочел выжечь половину планеты во имя спасения еще не зараженных областей. Он и сам погиб в этом взрыве, к счастью своему так и не узнав, что ему лишь казалось, что где-то на Зульфикаре остались незараженные области.

— Эта чудовищная болезнь едва не поставила точку на истории человечества, — медь и бархат сменяли друг друга в модуляциях Игоря Вячеславовича. — Позволю себе напомнить, что человечество так и не победило ее. Она ушла сама. Неведомо как, неизвестно почему. Точно так же, как явилась…

Теперь на экране мелькали колонки цифр, графики, выкладки. Некто добродушно-упитанный, в белейшем халате, давал интервью, демонстрируя стереокамере разноцветные запаянные пробирки.

— Специалисты утверждают, что сегодня мы с вами готовы встретить ее возвращение во всеоружии. Во всяком случае, именно так полагает академик Везальев, директор Галактического Института Микробиологии… — обозреватель улыбнулся, надув тугие пунцовые щеки. — Но так ли это? Сегодня, когда эпидемия вспыхнула на одной из планет Федерации, Валькирии, мы обязаны знать наверняка…

В глубине экрана — группа совсем молодых парней и девушек в зеленых комбинезонах, с маленькими зелеными флажками в руках.

Нещевротный взволнованно срывает очки. Протирает их.

— Согласно последним опросам, девяносто семь процентов граждан Федерации поддерживают объявление федеральными властями карантина и установление орбитальной блокады вокруг Валькирии. Но, — голос его зазвучал торжественно, с нескрываемой гордостью, — восемьдесят три процента опрошенных не возражают против отправки на Валькирию добровольческого, санитарного корпуса…

Камера делает наезд, давая крупным планом руки комментатора, перебирающие толстенную пачку писем.

— Многие из вас, дорогие друзья, интересуются моим личным мнением по этому поводу. Ну что ж… — вновь водруженные на нос очки сияли первозданной чистотой. — Возможно, моя позиция покажется кому-то циничной, но давайте будем искренни друг с другом. Валькирия обречена. Если вакцины академика Везальева окажутся неэффективны, ее населению можно только сочувствовать, но не помочь. И только полная блокада на весь срок эпидемии спасет человечество от повторения памятного всем кошмара. Но если хотя бы одна из них подействует… — Игорь Вячеславович судорожно вздохнул, и лишь теперь зрителям сделалось очевидно, до какой степени он, обычно образцово сдержанный, взволнован, — тогда мы сможем поздравить Галена Синовича Везальева с Президентской премией, а себя с победой над синей чумой. И воздать должное храбрым добровольцам.

Он помолчал. Значительно. Умело. Нагнетающе.

— А теперь, уважаемые зрители, коротко о недавней попытке переворота на Куккенхазе, экономические новости, а также спортивный репортаж, подготовленный нашим специальным корреспон…

Пультик в кулачище Болгарина пискнул вторично. Дальнейшее смотреть не было смысла.

— Животное, — сказал, как выплюнул, Юрий Валерьевич.

— Животное, — подтвердил шеф секьюрити. — Но профессионал. А Земля, сам понимаешь…

— Держится на плечах профессионалов, — отозвался босс.

Спорить не приходилось: отлично была слеплена передача. С толком. Со слезой. С надрывом. И при этом безукоризненно логично. Откровенно говоря, талантливо. Господин Салманов далеко глядел, закупая на корню краснощекого гомика. После планетарных показов этой программы общественное мнение будет раскручено до такой степени, что доброхоты Компании в Генеральной Ассамблее пролоббируют все, что потребуется, шутя: и решение о блокаде (собственно, она уже установлена), и отправку спецрейсом медиков-добровольцев. Никто, понятное дело, не будет уточнять, что это за медики.

И если бы не отлаженная, как хронометр, разведслужба «ССХ, Лтд», любимое детище Валерия Павловича, концерн вполне мог бы оказаться в крупнейшем за всю свою историю проигрыше. В такой яме, откуда уже не выбираются. К счастью, люди Болгарина знали свое дело. А специфические наклонности господина Нещевротногр в определенных кругах давно уже стали секретом полишинеля.

Короче говоря, вот уже более года Игорь Вячеславович, обмирая от леденящего ужаса перед возможным разоблачением, являлся исправным и абсолютно надежным информатором, снабжающим ведомство Сергея Борисовича свежайшими данными из самого сердца Компании…

Ни угрозы, ни деньги не заставили бы его пойти на это. Все дело было в гнетущей тоске, охватывавшей журналиста всякий раз, когда ему намекали, что в случае сбоя в работе Поль и Мишель разлюбят его. А милый Эдмон вообще не захочет видеть. Расстаться с этими мальчиками, такими могучими и нежными, было выше сил Игоря Вячеславовича.

Лично шеф «Смирнов, Смирнофф и Худис Секьюрити» всего только раз просмотрел от начала до конца кассету, записанную в одном из закрытых клубов, куда вход с собаками дозволен, а вот с дамами строго-настрого воспрещен. С него хватило. В дальнейшем Сергею Борисовичу приносили только распечатки воркования, имевшего место в розово-голубых кабинетах, украшенных мозаичными панно на темы Чайковского и Меркьюри.

Надо признать, что если Игорь Вячеславович Нещевротный и был бесспорным профессионалом в журналистике, то Поль и Мишель в своей области ничем не уступали ему. Не говоря уж об Эдмоне…

— Ты готов, Юрчик? — спросил Болгарин. И Юрий Валерьевич, не колеблясь, ответил:

— Вполне.

Пусть даже излишне опекаемый руководством концерна (а как же не опекать ребенка, выросшего на твоих глазах?!), он был достойным сыном своего отца, и складывающаяся комбинация была ему совершенно понятна, а что оставалось неясным, то растолковал Сергей Борисович.

Итак, дано: Принц угодил в аварию и оказался на Валькирии.

Компании это известно. И что же? Вместо того чтобы греметь во все колокола, Шамиль Асланович кладет эту взрывоопасную информацию под сукно, добивается объявления карантинной блокады и, судя по всему, готовит большую охоту на редкостную дичь в виде президентского внука.

Зачем? Это не важно, во всяком случае, пока. Аналитики так или иначе сумеют разобраться в ухищрениях господина Салманова. Сейчас гораздо важнее другое. А именно: как отреагирует на подобную новость Его Высокопревосходительство?

Вопрос риторический. Ясно как день: данный расклад придется старику не по нраву. Тем паче что нрав там тот еще. Вероятный результат, очевидный и без привлечения аналитиков: полный крах Компании и объявление ее вне закона. С арестами, конфискацией капиталов и, очень возможно, громкими процессами. Нет спора, господин Салманов и его сотрудники достаточно влиятельны. Но, как — бы ни были они опасны, нет во всей Федерации силы, способной устоять перед гневом разбушевавшегося Президента.

Тем более Президента, поддержанного всей мощью «ССХ, Лтд»…

С другой стороны: что, собственно, выигрывает «Смирнов, Смирнофф и Худис», сообщив лох-ллевенскому затворнику о происходящем? Устранение конкурента. И только. И что с того? Отношение Папы Дэна к супермонополиям общеизвестно. Он терпит их постольку, поскольку взаимная грызня ослабляет обоих, давая государству возможность выступать в роли арбитра. Но расправившись с одной, долго ли станет он терпеть вторую?..

Сомнительно. И на его месте Юрий Валерьевич поступил бы именно так. Значит, такой вариант нежелателен.

А вот если, ничего особо не оглашая, вызволить Принца с Валькирии и передать любящему дедушке с рук на руки… О-о, тогда можно мечтать о самых радужных перспективах. И не просто мечтать! Ведь если парнишка перед возвращением домой пройдет оздоровительный курс здесь, на Татуанге, он упадет в дедовские объятия уже вполне законченным патриотом имени и дела Валерия Павловича.

А это уже более чем серьезно. В такого начинающего политика не жаль вкладывать любые средства. Конечно, может оказаться, что Принц не интересуется политикой. Ничего. Значит, заинтересуется. Именно для подобных казусов в штате «Смирнов, Смирнофф и Худис Психоаналитик» числятся более сотни лучших специалистов Галактики…

Что же до Компании, то пусть себе существует. И даже, если получится, процветает. Ни к Шамилю, ни к кому иному из его Совета Директоров семейство Смирновых не испытывает личной неприязни. Главное, чтобы знали свое место и думать забыли о межзвездных перевозках!

Выбор был очевиден. План подготовлен.

И первым этапом его претворения в жизнь должна была стать доверительная беседа с прибывшей утром гостьей, укутанной в траур…

Поэтому обедали втроем, даже без Сергея Борисовича.

Ничто так не ценится в патриархальном Ерваане, как совместное застолье. Люди, пригласившие ерваанца отобедать в узком семейном кругу, уже не чужие ему. Он может им доверять, как родне.

И златоволосая, синеглазая Наталия Владимировна, отогнав прочь лакея, собственноручно потчевала печальную гостью, подкладывая ей самые лучшие куски. Она была счастлива быть хоть кому-нибудь нужной. Ведь с тех пор, как обожаемый супруг удалился в Пансион, запретив ей, прожившей с ним почти полвека, навещать себя чаще, чем раз в полгода, единственным смыслом жизни для нее сделался Юрочка. Но и сын не баловал матушку вниманием, предпочитая проводить время с хмурым Болгарином.

Нельзя не признать: в свои без малого семьдесят госпожа Смирнова, в девичестве Тихонина, была по-прежнему чудо как хороша! На вид она казалась едва ли не ровесницей собственному сыну. Безусловно, реши она наведаться на материк, ее появление там вызвало бы ни с чем не сравнимый ажиотаж. Однако на материк Наталия Владимировна выезжать не собиралась, и на то существовали веские причины.

Прежде всего: она была слишком счастлива в браке.

Не все дается легко и сразу. Некогда ей, тогда еще Натуське, пришлось, изрядно поднатужившись, выиграть восемь планетарных конкурсов красоты подряд, прежде чем Валерий Павлович обратил внимание на ее ухаживания. И далеко не сразу после этого он, серьезно поразмыслив, ответил согласием на робкое предложение руки и сердца.

Много чего случилось до этого дня. Были слезы ревности и обиды и бессильно сжатые кулаки, когда милый напропалую кокетничал со всеми окружающими, а она не могла позволить себе вспылить, потому что знала, как избранник ненавидит истерики…

Всякое бывало. Но результат стоил затраченных усилий.

Валерий Павлович знал цену слову. Единожды поклявшись перед алтарем беречь, любить и холить супругу, основатель концерна ни разу не нарушил клятвы. Жизнь Наталии Владимировны сделалась раем, и ни в чем не было отказа женщине, подарившей роду Смирновых наследника и продолжателя. Вы понимаете? Ни в чем! Именно госпожа Смирнова стала первым пациентом Галена Везальева, тогда еще совсем молодого доцента, разработавшего методику сохранения молодости до самой смерти…

Чудовищно дорогая и сложная, операция удалась на славу. Кто же мог знать, что крохотная, никем не замеченная ошибка хирурга, обеспечившего Наталии Владимировне неувядаемость, одновременно навеки лишит ее возможности говорить? Никто. Кроме, конечно, Валерия Павловича, которому эта ошибка обошлась в дополнительные сорок тысяч кредов.

Так что нечего было делать госпоже Смирновой на разгульном материке Татуанги. Поболтать так и так ни с кем не получилось бы, а заводить интрижки на стороне при живом и любимом супруге Наталия Владимировна не позволила бы себе ни за что на свете. Верность клятве, данной перед алтарем, была для нее не менее священным принципом, чем для Валерия Павловича.

В давно минувшие годы за этим строго присматривал Болгарин.

А сейчас нужда в присмотре совершенно отпала. Двадцатилетняя с виду, почтенная госпожа матушка была стара, и заветнейшей ее мечтой стало дождаться внуков. Не раз уже по этому поводу красноречиво грозил Юрочке ее маленький нежный кулачок…

— Спасибо, дочка, — сказала пятидесятилетняя гостья семидесятилетней хозяйке, откладывая в сторону серебряную ложку и утирая рот кружевной салфеткой. — Я насытилась. Мир дому твоему.

— Попробуйте виноград, госпожа Танака, — Юрий Валерьевич придвинул поближе вазочку, доверху наполненную фруктами. — Прошу вас, попробуйте. Конечно, до вашего ему далеко, но смею заверить…

— Спасибо, сынок. Я сыта, — повторила ерваанка.

И вскинула на главу концерна сухие воспаленные глаза, исполненные такой боли, что Юрию Валерьевичу сделалось не по себе и почему-то очень захотелось, чтобы вместо мамы рядом оказался дядя Сережа.

— Я знаю, сынок, ты хороший человек, — надтреснуто произнесла гостья, и края траурного платка всколыхнулись у нее на плечах. — И у тебя, дочка, когда-нибудь будут дети. Вы хорошие люди, мир вам! Я писала многим, но отозвались только вы. Теперь, кроме вас, не к кому мне нести свою беду…

Видно было, как пытается она сдержать себя. Ерваанцы не любят казаться слабыми. Но она слишком долго несла горе в себе молча; теперь оно вырвалось и говорило ее устами, и остановиться Марджори Танака уже не могла.

— Сын мой, Роджер, был хорошим мальчиком. Смирным, послушным… о, пусть великий незримый Астцахавац даст тебе, дочка, такого мужа, какой сыночек был у меня, несчастной Марджи-джу, жизнь которой окончена! Он был опорой моей и надеждой! Он прилежно учился и стал хорошим инженером! Он любил строить дороги, и он строил их! Он никогда не огорчал ни мать, ни старшую мать, он был защитником сестер и примером племянникам, он был… был, вуэй ми, вуэй! Был! Зачем я, да иссохнет печень моя, позволила ему лететь на эту проклятую Валькирию? Кто мог подумать, что его там убьют?! О, Астцахавац-чбо, за какие грехи ты так страшно покарал меня, брдз?!

Невыносимая мука, рвущая голос, способна была выточить слезу даже из левого глаза Болгарина. Что уж говорить о Наталии Владимировне?

Сама мать, она слишком хорошо понимала, что такое потерять единственного сына. Тихо плача, госпожа Смирнова крепко схватила Юрия Валерьевича за руку, и впервые за долгие годы он, суровый сын сурового отца, презирающий сантименты, не отстранился, а наоборот, подвинулся ближе к матери и прижался к ее теплому плечу.

А Марджори Танака, на беду себе, никак не могла заставить слезы, застрявшие в сердце, вырваться на волю.

— Роджер, мальчик мой, вуэй ми, вуэй! Что сделали с тобою?!

Она обвиняла убийц и требовала отмщения, нисколько не сомневаясь: извещение о смерти насквозь фальшиво.

— Инфаркт? Ах-ха-ха… — смех ее был страшнее рыданий. — Не бывает инфарктов у ерваанцев! Роджер всходил вершину Хайлалата и бегом спускался оттуда, и даже задыхался! Но пусть даже инфаркт, — очи ее были уже в пол-лица, — почему, почему они написали, что вышлют урну? Ерваанцев не кремируют, это противно заветам АстЦцахаваца-гмру!..

И это было чистой правдой, заставлявшей поверить, что дело нечисто. Пока госпожа Танака летела сюда, Сергей Борисович навел справки относительно обычаев Ер-Действительно, ерваанцев только предают земле, и только на родной планете. Тамошними юристами разработана даже особая форма контракта, включающая пункт непременной транспортировке тела усопшего гражданина Единого Ерваана на Родину для захоронения по обычаям предков. Именно такой контракт оформлял и Роджер Танака…

Юрий Валерьевич нахмурился.

Некая мысль, пока еще не ясная, крутилась в голове, не спеша выскакивать на поверхность сознания. Эта мысль была важна. Может, даже очень важна. Он предчувствовал это. И злился на себя, никак не умеющего сформулировать ее.

А потом пасьянс сложился.

Черт побери! Что бы ни случилось с парнишкой, его гибель не стали сваливать на синюю чуму. А ведь чего проще? Тут не то что кремация объяснялась бы. Тут, знаете ли, вообще об индивидуальном извещении речь бы не шла. Синяя чума, она и есть синяя чума!

Следовательно, там, на Валькирии, кто-то затеял свою игру, не во всем совпадающую с замыслами господина Салманова. Боже, как интересно! На раздумья и прикидки, похоже, времени не осталось вовсе…

— Госпожа Танака! — румяное лицо Юрия Валерьевича было сейчас необычно бледно. — Я готов помочь вам. Чего бы вы хотели?

Ну же, ну, говори! Скажи это сама, женщина! И она сказала. Именно то, что хотел услышать господин Смирнов.

— Помоги мне добраться туда, сынок! — слезы перегорели, так и не пролившись, и лик Марджори-джу был совершенно бесстрастен, напоминая маску гранитного истукана. — Я сумею разобраться во всем. И если нужно, я отомщу. Клянусь селением своим, именуемым Врдзавирк, и памятью односельчан своих, и честью рода своего…

Глаза ее прожигали насквозь, и молчать было невозможно.

— Я помогу тебе, мать, — сказал Юрий Валерьевич. И тогда Марджори Танака зарыдала.

А Сергей Борисович, слышавший весь разговор от первого до последнего слова, благо с боссом было согласовано, а техника позволяла, удовлетворенно улыбнувшись, придвинул поближе компофон и, несколько секунд помедлив, набрал номер.

Никаких гудков. Сразу же голос, негромкий и усталый:

— Слушаю вас…

— Добрый день, — тихо сказал Болгарин, и любой, увидевший его сейчас, поразился бы, заметив на его лицо робость. — Узнаете?

— Естественно, — донеслось издалека.

— Тут вот какое дело…

Разговор длился минуту, может быть, полторы. Никак не более.

Когда же аппарат звякнул, возвестив об окончании беседы, Эдвард Юсифович Гуриэли, почетный гражданин и безвыездный обитатель Татуанги, Симнела, Конхобара, Ерваана, Ерваала, Ерваама, Бомборджи, Зульфикары, Старой Земли и еще сотни планет, входящих в Федерацию, покачал головой и, не прикасаясь руками, задумчиво сломал случайно оказавшийся перед глазами карандаш.

Надвое. Опять надвое. Снова надвое. Еще раз надвое.

И еще…

Занятие, разумеется, бессмысленное. Даже вредное, поскольку карандаш был совсем новый и мог пригодиться, но думать помогает.

Он не был удивлен звонком. Напротив, шеф секьюрити концерна «Смирнов, Смирнофф и Худис, Лтд» был одним из очень немногих лиц, заслуживших право звонить в случае нужды по этому номеру. И к чести его, единственным, ни разу еще этим правом не воспользовавшимся. Уже по этой причине господин Гуриэли заведомо обязан был выполнить его просьбу.

Но в том-то и дело, что просил звонивший почти невозможного!

Именно так: почти. Поскольку ничего невозможного категорически для Эдварда Юсифовича, по крайней мере, в пределах данной Галактики не было. Лично он, правда, испытывал некоторые сомнения по поводу воскрешения мертвецов, но экспериментировать поостерегся, всерьез опасаясь последствий удачного окончания опытов. Возможно, когда-нибудь после, на досуге, и стоит попробовать. Но не теперь.

Ему уже и без того по самое горло хватало глупых сплетен, слухов и никому не нужных домыслов.

К примеру, сколько бы раз ни опровергала его пресс-служба эту несусветную чушь, но время от времени появлялись горластые кретины, взахлеб доказывающие доверчивым простакам, что некогда Эдвард Юсифович был Словом. Вы можете себе представить? Просто Словом, и ничем больше, поскольку, по вывернутой наизнанку логике этих идиотов, в те далекие времена ничего больше и не было…

Каково?

А чего стоили грязные пересуды и намеки, впрямую оскорбляющие его семью, бросающие тень на доброе имя мамы и грязно порочащие ни в чем не повинного папашу, честно отработавшего у верстака всю жизнь?..

В былые дни Эдвард Юсифович горячился, пытался судиться с болтунами, возражать, доказывать что-то с документами в руках. Но с некоторых пор просто-напросто запретил пресс-секретарям тратить драгоценное время на сочинение бесполезных опровержений.

И запретив, увидел, что это хорошо.

Что именно так и следовало поступить с самого начала.

Все равно ведь на всякий роток не накинешь платок, а злые языки, каждому известно, страшнее пистолета. Сам-то господин Гуриэли твердо знал: он такой же человек, как и все остальные. С той только разницей, что именно он, а не кто-то другой с самых первых дней жизни посвятил всего себя без остатка напряженному и плодотворному труду на благо всего человечества.

Необъяснимое для глупцов и профанов всемогущество оказалось всего лишь побочным результатом основного процесса.

Между прочим, любому, кто полагает, что борьба за счастье людское — дело легкое и выгодное, стоило бы хоть одним глазком заглянуть в рабочее расписание Эдварда Юсифовича. Это, кстати, не так трудно: в архивах имеются рассекреченные документы. Можно с уверенностью утверждать, что, ознакомившись с ними, самый заядлый завистник поумерит пыл. Ибо такому психически здоровый человек завидовать не может…

С раннего утра до позднего вечера, с понедельника до воскресенья: мероприятия, встречи, официальные банке ты, пятиминутки, выезды, заседания, брифинги, интервью, приемы — и так без конца, без отпуска, без перерыва на обед и даже без элементарного перекура!

Ни на гран покоя, ни на понюх отдыха, никакой личной жизни — да и какая там личная жизнь под постоянным прицелом объективов?! — и всем от души плевать на то, как ты себя чувствуешь…

Тяни или сдохни! Ты не принадлежишь ни себе, ни своей семье, если таковая еще сохранилась, а История, достоянием которой ты (слабенькое утешение) уже стал, не спешит на выручку… И вместо благодарности или хотя бы понимания на твою долю выпадают лишь злобные наветы врагов и глупые сплетни идиотов, мешающие спокойно работать!

Знали бы вы, безмятежные обыватели, какова это ноша: ежечасно думать о вас, о миллиардах самонадеянных особей, не способных существовать без надзора, страдать за других и болеть чужими болями, не имея ни времени, ни права на то, чтобы хоть немного позаботиться о себе…

Лошадь давно бы пала под такой тяжестью.

Но Эдвард Юсифович не лошадь.

Он человек, и ничто человеческое ему не чуждо.

Вот почему одна крохотная слабость у него все-таки имеется.

Если вдруг, совершенно неожиданно, в расписании возникает пробел, господин Гуриэли торопливо выбирается из-за массивного письменного стола, вспрыгивает на видавший виды велосипед и мчится на юг, к дверям свое-го обширного кабинета. Лихо затормозив, спрыгивает на цветной паркет. Озирается. Проворачивает ключ в замке, отсекая себя от внешнего мира с его заботами и волнениями. И, быстро-быстро вращая педалями, поспешает обратно, к северной стене.

От легчайшего касания уходит в поручень кресла потайная кнопица.

Тихо гудя, медленно распадается надвое ореховая панель, открывая проход в секретное помещение, о котором ничего не известно ни тем, кто строил здание, ни даже проектировщикам офиса.

Святая святых невелика. Подсвеченная багряными лампами, направленными снизу вверх, она наполнена таинственными ало-черными тенями, молчаливо и торжественно теснящимися вдоль укрытых гобеленами стен. И Эдвард Юсифович, подстанывая от сладостного предвкушения, шустро вскарабкивается на возвышающийся среди комнатки пьедестал, на ходу драпируясь в специально для таких случаев припасенную белую простынку с широкой пурпурной каймой по краям.

Прочно утвердившись на мраморе, он вытягивает правую руку вперед, указуя ею вдаль, точь-в-точь как тот бронзовый мужик, которого видел он в раннем детстве, гуляя с няней по приморскому бульвару одного из красивых и грустных городов Старой Земли…

И замирает.

В этот миг ему хорошо.

Мысли легки, светлы и прозрачны.

— Остановись, мгновенье, — распоряжается он. — Ты прекрасно!.

Мгновение беспрекословно подчиняется.

И сколько бы ни длилось оно — минуты, часы, дни, годы, десятилетия, века, — господин Гуриэли размышляет всегда об одном и том же.

О своем извечном оппоненте, принципиальном, бескомпромиссном и непримиримом, единственном, кто не просто посмел бросить ему вызов, но и отстаивал свои взгляды, пусть ошибочные, до конца.

Эдвард Юсифович вспоминает его с теплом и любовью.

Если в эти безмятежные минуты он и сожалеет о чем-либо, то лишь о том, что очень уж редки и обидно мимолетны встречи с незабвенным соперником. Не чаще, чем раз в четыре года наведывается дорогой враг в края, опекаемые господином Гуриэли, а когда все же появляется, то прячется так, что отловить его для тихой беседы за бокалом вина даже при возможностях Эдварда Юсифовича не всегда удается…

Впрочем, сегодня пустовать пьедесталу.

Ликуйте, ало-черные тени, никто не потревожит ваш покой!

Свободного времени нет ни секунды. Полно работы.

Но прежде всего — сделать то, о чем просит Сергей Борисович. Тут вариантов нет. В конце концов, корпорации «Смирнов, Смирнофф и Худис, Лтд» он, Эдвард Гуриэли, кое-чем обязан, а порядочным людям не к лицу забывать о долгах и увиливать от кредиторов.

Самое забавное в том, что просьба совершенно проста, но дать разрешение правомочен один лишь человек во всей Галактике. Никто, кроме Его Высокопревосходительства, не властен дать «добро» на посещение планеты, объявленной в состоянии карантина.

Никто. Даже господин Гуриэли.

Ну что ж…

Пошарив по карманам, Эдвард Юсифович извлек на свет Божий крохотную записную книжку, расползающуюся меж пальцев от дряхлости. Сосредоточенно полистал, Улыбнулся, обнаружив искомое.

Поднял трубку телефона, красующегося в центре стола.

Да-да, вы правильно поняли — телефона! Самого настоящего, неописуемо древнего, массивного, черного. Жутковатого и вместе с тем необъяснимо привлекательного, словно Квазимодо.

Диск, хмуро ворча, провернулся семнадцать раз.

— Лох-Ллевен? — спросил Эдвард Юсифович. — Гуриэли на проводе. Как там Хозяин? В порядке? Рад за него. Попросите, пожалуйста…

Рассеянно напевая, дождался ответа. И совсем негромко сказал, улыбаясь с некоторым смущением, словно человек на том конце провода мог это увидеть и оценить:

— Здравствуй, Данил. Это я. Прости, что беспокою, но без тебя, похоже, не обойтись…

И грянул гром.

Естественно, не в кабинете Эдварда Юсифовича.

А совершенно в другом месте.

На Татуанге.

Раскат прогремел гулко и тяжко, взявшись непонятно откуда, и дробные отзвуки его долго не желали утихать, стальными горошинами перекатываясь в безоблачном небе над спокойными водами, омывающими Южные Тихоны.

Такое вот природное явление. И никакой мистики.

А то, что с ударом грома в столовой опрокинулись все до единой солонки и в гостиной, жалобно звякнув, треснуло пополам венецианское зеркало, так это… ну, в общем чепуха!

Мало ли какие бывают совпадения.

Во всяком случае, Сергей Борисович не обратил на грохот никакого внимания. И на свой остановившийся хронометр тоже. У него была масса иных, более важных забот.

Уже завтра к полудню ведущие газеты и стереоканалы получат официальное обращение Галактического Комитета Обеспокоенных Матерей. Взволнованные женщины не станут просить ни о чем. Они потребуют, и потребую' во весь голос, допустить делегацию Комитета на Валькирию, где в грязных чумных бараках гибнут их дети. Ничто не способно исцелить страждущего так, как всепобеждающая материнская любовь!

Жаль, конечно, что матерей еще предстоит набрать, но это дело наживное; такого добра в Федерации хватает Главное, что Почетный Председатель Комитета, госпожа Смирнова-Тихонина Наталия Владимировна, слова лишнего не вымолвит, а Исполнительный Директор, госпожа Марджори Танака (Ерваан), напротив, не замедлит высказать правду-матку в лицо любому чинуше, посмевшему стать на пути благородного материнского порыва.

В том, что такие чинуши найдутся, сомневаться не приходилось.

В любом случае, Галактическая Ассамблея на инициативу Комитета Матерей наложит вето, это Сергей Борисович, по долгу службы знакомый с нравами народных избранников, понимал четко. Кое-кто из депутатов, лояльных «ССХ, Лтд», попытается, конечно, затеять обсуждение, но дальше мордобоя у микрофона дело не продвинется. К сожалению, среди тамошних омандаченных недоделков едва ли не половина сидит на дотациях Компании, а с остальными бессмысленно работать. Это не люди, а быдло, последние номера партийных списков, тупо тянущие ладошки к потолку вслед за горластым большинством…

Ну что ж, на каждую хитрую жопу, как известно, найдется винт с левой резьбой. Отказ Ассамблеи, снабженный непременным многостраничным обоснованием причин оного, можно будет, не читая, сдавать в макулатуру, как только из Администрации Его Высокопревосходительства Президента придет разрешение Комитету снаряжать полет в карантинную зону.

В том, что разрешение будет дано, Болгарин, памятуя о беседе с господином Гуриэли, нисколько не сомневался.

Он думал о другом. О том, например, сколько санитаров должно сопровождать несчастных женщин? Сколько фельдшеров? Сколько старшего сансостава? Какое оборудование выделить на случай, если медики Компании повадятся воровать лекарства? И как набрать нужное количество подготовленных людей, не ослабляя при этом охрану Южных Тихон?

А еще Сергея Борисовича волновало: где же, черт его побери, Юрка?

Сколько еще времени этот бесенок намерен переодеваться?!

— Бо-осс! — не выдержав, позвал он.

— Я здесь! — откликнулся Юрий Валерьевич, распахивая двери.

И был он хорош. До того хорош, что придирчивый Сергей Борисович не нашел за что уцепиться и не счел нужным скрывать удовлетворенную ухмылку. Он безмолвно признал: совсем не зря Юрчик переодевался так долго!

Где привычный костюм? Нет его! Тем паче галстука…

Все скромно и просто: синие, слегка потрепанные джинсы, майка, кроссовки, легкая кожаная куртка.

На широком ремне, слева, — кобура с «дуплетом».

За ремнем, справа, — «гуппи», машинка донельзя простенькая, но безукоризненно надежная.

Левая штанина немножко топорщится. Болгарин, не глядя, мог бы заключить пари, что там скотчем прикреплено нечто маленькое, допустим, «пэк» или «крошка ру», в крайнем случае, «кронпринц».

Поперек груди, небрежно наклоненный дулом книзу, — «олди».

Под мышкой, вблизи от сердца, чуть оттопыривает предплечье «фидель».

С другой стороны… э, а кстати, что там?

Ага, так и есть. «Бермудо-45». Это, пожалуй, уже лишнее.

Тоскливым взглядом проводив изъятый ствол, Юрий Валерьевич, однако, не произнес ни слова. В таких вопросах дядя Сережа с пеленок был для него непререкаемым авторитетом…

— Мужчи-ина, — протянул Болгарин, одергивая куртку любимца, и глава концерна порозовел от счастья. — Все запомнил? Ничего не забыл?

Юрий Валерьевич помотал головой.

— Ну, с Богом!

Крепко хлопнув босса по широкому, металлически звякнувшему плечу, шеф секьюрити отошел в сторону, пропуская господина Смирнова к пристроившемуся около самого бунгало вертолету-малютке, уже начинающему раскручивать винты…