Сельва умеет ждать Вершинин Лев

Доклад Следопыта был краток:

— …одного, вон того, крайнего, взяли живым. Вырвался. Пытался удрать. Пришлось прикончить.

Он ждал похвалы. И дождался бы, не вмешайся Мкиету.

— Не хвали их, нгуаби. Они действовали храбро, но они разведчики, а не бойцы. Все мы оглохли бы и ослепли, случись с ними беда…

— Их следует высечь, — подтвердил Убийца Леопардов, играя бичом. — Но позже. А вообще-то, — гигант фыркнул и подмигнул оробевшим дозорным, — вы молодцы. Не так ли, мудрый мвамби?

— Не спорю, — все еще хмурясь, согласился Мкиету. И усмехнулся.

— Ладно, живите…

Дмитрий сгреб всех пятерых в охапку, и юноши молча прижались к нему, не пытаясь оправдываться.

Быстро допросили пленных.

Как и следовало ожидать, троица носильщиков, молоденьких дгаа из Межземья, хоть и глядела на великого нгуаби с откровенным восторгом, не сообщила ничего полезного.

Старики велели им идти, они повиновались.

Вот и все.

Махнув рукой, Мкиету велел мальчишкам умолкнуть и повернулся к бритоголовому хозяину нуулов.

Этот смотрел почтительно, но без робости.

Он — ттао'кти. Он знает: ни лесные люди, ни народ гор не причиняют вреда вездесущим пронырам, разносящим по глухим селениям серую соль и бруски желтой бронзы. Если великому нгуаби нужны новости — очень хорошо; нет ничего проще! У-Мбоу готов к честному обмену…

Брат-лесовик — не здешний. Он уроженец далеких равнин окраинного юго-запада, и речь его, похожая на птичий клекот, в полной мере доступна одному лишь многомудрому Мкиету. Старейшина слушает долго, сосредоточенно, время от времени переспрашивая. Затем, удовлетворенно кивнув, развязывает кожаный кисет. Три озерные жемчужины падают в подставленную ладонь, и У-Мбоу почтительно склоняет голову.

— Пусть мое жалкое знание пойдет тебе на пользу.

— Пусть пойдет тебе на пользу некрупный жемчуг дгаа, — степенно отвечает мвамби.

Оба на миг застывают. Затем ттао'кти, не спрашивая дозволения, уходит к нуулам. Ему больше нечего сказать.

Спустя миг Дмитрий узнает купленные вести.

Им удалось перерезать караванный путь врага. Совсем скоро здесь же пройдет еще один обоз из Макка-каури. Это будет большой, богатый обоз! Одних нуулов, если верить У-Мбоу, собрано почти три десятка, а есть еще и семь оольих упряжек. Охраны немного. Равнинные люди спокойны и беспечны.

Дмитрий смотрит на Мкиету. На H'xapo. На Мгамбу.

Слов не нужно.

— Да, — отвечает мвамби.

— Да, — подтверждает сержант.

— Да, сэр, — кивает ефрейтор. Решено.

— Сержант!

— Да, сэр!

— Распорядитесь…

— Так точно, сэр!

…Всем известно: сельва не любит чужих. Но и к родным детям неласкова влажная глушь, заросшая шипастым кустарником. Даже любимцам своим, людям дгаа, далеко не везде позволяет она устроить привал. Тропа узка и прихотлива. Порою целыми днями вьется она меж зыбучих трясин или петляет, прижавшись к отвесным кручам. Но если и откроется мирная полянка, не спеши радоваться, путник! Очень возможно, место уже облюбовано и обжито умг'ттао, лесной мелочью. Страшнее отравленных плевков Слепца Ваанг-Нгура злобно жужжащие тучи потревоженных москитов, клещей и слепней. Ни наилучший из охотников, ни терпеливый нуул, ни толстокожие оолы не способны выдержать их атаку, а в преследовании беглеца гнус неутомим. Разве что в воде можно спастись, но и вода в чащобе встречается далеко не везде, подчас приходится довольствоваться гнилыми лужами и платить за утоление жажды кровавым поносом, выпивающим все силы без остатка.

— Эй, человек!

Мкиету щелкает пальцами, подзывая ттао'кти.

Еще пять капель застывшего рассвета перекочевывают из кожаного мешочка мвамби в маленький туесок, висящий на поясе бритоголового, и брат-лесовик, трижды хлопнув в ладоши, прикладывает к сердцу сжатый кулак. Хвала щедрым! Светлый Тха-Онгуа свидетель: три луны, считая от этого мгновения, У-Мбоу принадлежит почтенному старцу. Что же касается удобного места для стоянки, то оно совсем рядом…

Полчаса спустя около узенького, удивительно чистого родника уже встали костяки легких навесов, и нежными цветками распустились крохотные, почти бездымные костерки…

Вытянув натруженные ноги, Мкиету качает головой.

Будь здесь побольше зрелых мужчин, он посоветовал бы великому нгуаби обойтись без огня. Но двали пока еще не привыкли к чащам Истинной Сельвы. Им всюду видятся сонмища злых демонов, готовых к нападению, даже уханье безобидной ночной свау способно разжижить их кровь. Поэтому мвамби не возражает сержанту. Он молчит, но брови его сдвинуты на переносице. В славные прежние времена юноши дгаа не нуждались в поблажках…

Впрочем, недостаток опыта двали с лихвой восполнили усердием и сноровкой. Обустроить привал успели еще до наступления сумерек. Наскоро перекусили. А потом полумрак сгустился, и к лагерю подступила непроглядная тьма.

Она казалась живой. То тяжко вздыхала, то глухо взрыкивала, то вздрагивала от топота кого-то неразличимо большого, а то и взрывалась ревом вышедшего на охоту клыкача…

Порыв ветерка, влажного и липкого.

А вместе с ним — странный, почти человеческий крик…

Часовые замерли.

Крик повторился, щемя сердце безысходной тоской.

Часовые, судорожно сжимая оружие, отошли поближе к костру.

— Потерянная душа бродит, — сдавленно прошептал лопоухий юнец. — К кому пристанет, тот будет бессмертен и одинок.

— Хуже не придумаешь, — откликнулся другой.

— Говорила мне Великая Мать, — начал третий, — что…

Договорить он не успел.

— Молчать в дозоре, — прошипел Убийца Леопардов, приподнимаясь на локте. Юнцы притихли.

— Это ккукка. Ясно, салаги?

Часовые облегченно завздыхали.

Усомниться никому не пришло в вихрастую голову. Как сказал сержант, так и есть. А птица-вдова — это не страшно. Наоборот, интересно. Мало кто видел чащоб-ноедиво…

Еще один крик, уже никого не пугающий.

— Достойного жениха ищет, — сообщил ушастый. — Кого изберет, тот не будет знать бед…

— Лучшего не пожелаешь, — отозвался второй.

— Говорила мне Великая Мать, — начал третий, — что…

Шпок!

Крохотный камешек, вылетев из-под накидки сержанта, глухо щелкнул говоруна по лбу, и бедолага обмер, разинув рот.

— Убью, — задушевно улыбаясь, пообещал H'xapo.

И сделалось тихо.

Только легкое потрескивание веток в костерке, пофыркивание стреноженных нуулов да негромкое сопение спящих людей изредка вплетались в безмолвную песню ночи…

Дмитрий не спал. Сидел, обхватив руками колени. Не отрываясь, глядел в ровное пламя костерка. У ног его свернулся калачиком худенький двали, изредка жалобно вскрикивающий во сне.

— Тс-с-с… Все хорошо, малыш…

Заворочался, блаженно улыбнулся.

— Спи…

За пять дней похода Гдлами осунулась, вокруг глаз легли темные круги. Неудивительно. Военная Тропа выпивает силы без остатка даже у зрелого мужа, а ведь Вождь несет двойную ношу: она и воин, равный среди равных, и Удача отряда. Говорят старики, что и сам Дъямбъ'я г'ге Нхузи, могучий и выносливый, вернулся из первого похода на носилках…

— Спи, малыш… Я здесь…

Спит.

Огонь несмело пробивается меж толстых чурок. Чужие холодные звезды висят над головой. Весь окружающий мир на удивление прост: звезды во мраке, костер в кольце тяжелой тени, шепот леса, раскрашенные воины с копьями, словно явившиеся со страниц любимых в детстве книжек…

И тоскливый плач в ночи.

Время остановилось, застыло.

Смежаются веки.

Бесшумно раздвинув перепутанные тьмою кусты, у костра присаживается Дед. Морщится. Похмыкивает, будто собираясь начать разговор. Но молчит. Рядом с ним двое. По левую руку — Гдламини, только не та, измученная, что дремлет у ног, а сияющая, ясноглазая, божественно прекрасная в белом свадебном платье. По правую — незнакомый широкоплечий воин. Мускулистые руки и грудь иссечены шрамами, вокруг шеи — тройное ожерелье из длинных, жутковатых на вид клыков и когтей. Спокойное лицо удивительно знакомо, хотя нгуаби мог бы поклясться, что видит воина впервые…

Почему часовые молчат?

Почему не поднимают тревогу?!

Странно…

Спи, малыш, я здесь, — негромко говорит Дед.

Спи, сынок… Все хорошо… — кивает тесть.

Спи, любимый, — улыбается Гдлами.

Мрак.

Тишина.

Покой.

И голос сержанта:

— Пора, тхаонги!

…Проснулись рано.

Бритоголовый проводник постарался на совесть: даже Убийца Леопардов не отыскал бы лучшего места для засады, нежели этот неглубокий овражек, пологие склоны которого густо заросли бамбуком и мелким колючим кустарником, а к тропе подступали тяжелые надолбы валунов…

За поворотом соорудили завал. Наконечники копий, ттаи и къяххи вымазали глиной, чтобы невзначай не выдали отблеском. Умеющие обращаться с гранатами получили по две штуки из трофеев, взятых в первой вылазке.

Воины подходили к Вождю, преклонив колено, отдавали яркие тао-ттао — походные бусы и надевали тао-мг — бусы смерти. На юных лицах не было ни страха, ни тревоги. Чтя заветы предков, дгаадвали готовились к битве, как к свадебному пиру…

Один за другим, по старшинству и заслугам:

— Воин Ккимбо вва Нзули готов к битве, о Светлоликий!

— Хой, Ккимбо!

— Воин Сесе Секу T'Ma готов к битве, о Светлоликий!

— Хой, Сесе Секу!

— Воин Кансало Ут'ту-Укку готов к битве…

— Хой, Кансало!

— Воин Бомбоко гге Бомбоко готов…

— Хой, Бомбоко!

— Воин Манса Нген-Тали…

Гдламини стоит, неестественно выпрямившись, полузакрыв глаза. Черты заострились, голос хрипл и по-мужски низок. Она сейчас не похожа на себя. Неудивительно! Накануне первой битвы устами Вождя говорит сам Светлоликий Тха-Онгуа, определяя судьбы мужчин, вставших на тропу войны.

— Воин ТТатаури Мхлангу…

— Хой, ТТатаури!

Все. Прошел последний из рядовых.

Теперь черед командиров.

— Мвамби Мкиету Джамбо К'Клаха б'Дгахойемаро готов к битве, о Светлоликий!

— Хой, мудрый Мкиету!

— Ефрейтор Мгамба вва Ньякки б'Дгахойемаро готов к битве, о Светлоликий!

— Хой, отважный Мгамба!

— Сержант H'xapo Мдланга Мвинья б'Дгахойемаро готов к битве, о Светлоликий!

— Хой, могучий H'xapo!

Ну что ж, пора и тебе, земани.

— Дгаангуаби Ггабья г'ге Мтзеле б'Дгаадгаайя готов к битве, о Светлоликий!

Обжигающе горячие пальцы касаются затылка. Жаркая волна растекается по телу.

— Хой, великий нгуаби!

Вот и все.

Мгновение тишины.

А затем в отдалении захныкала птица-вдова.

Парни М'куто заметили обоз.

— Внимание, по местам, — тихо приказал Дмитрий. — Приготовиться! Время пошло!

— Есть, сэр!

Все важное обговорили с вечера. Теперь — ни спешки, ни лишних вопросов. Каждый знает свое место.

Позиция Мгамбы — ближе к горловине оврага, у самого поворота, Дмитрий с отделением автоматчиков залег в центре; за хвост обоза отвечают три десятка отборных урюков сержанта.

Залегли.

Врылись в землю.

Слились с прелой листвой.

Вторично застонала ккукка, уже гораздо ближе.

Укрывшись за плоским валуном, Дмитрий привалился к стволу раскидистого бумиана. Он был готов к бою и совершенно спокоен. Раздражала, правда, ненадежность автомата. Трофейное оружие, как правило, выходило из строя после десятка очередей. Судя по всему, поставщики местных властей приняли меры на случай непредвиденных осложнений. С такой рухлядью туземцы долго не побунтуют…

Ладно, что имеем, то имеем. Заряды к родному «дуплету» так и так кончились…

И послышался шорох.

Все громче — шарканье сандалий по камешкам и подножной трухе, все отчетливее — нуулье пофыркиванье и тяжелая поступь оолов, запряженных в тяжелые повозки-волокуши.

Вот они!

С карабинами на изготовку, сторожко озираясь, мимо Дмитрия, едва не задев дгаангуаби ногой, прошел щуплый солдатик в смешной форме, похожей на детскую пижамку. Судя по всему, его кое-как готовили к лесной войне, и он, назубок вызубрив уроки наставников, пытался передвигаться бесшумно.

Получалось, однако, из рук вон плохо.

Ведь он был пришельцем.

А сельва не любит чужих…

Вереницею потянулись нуулы.

Пара, вторая, третья… десятая…

Длинные уши торчали над треугольными мордами, словно диковинные мохнатые рога. И умные звери, и погонщики вслушивались в молчание зарослей, боязливо озираясь по сторонам. Им, детям Межземья, понимающим язык Ттао'Мту, был ясен скрытый смысл стонов полночной плакальщицы, ни с того ни с сего проснувшейся средь бела дня, но ни люди, ни звери не спешили делиться знанием с карабинерами, напоминая своим молчанием тем, кто затаился в зарослях: мы — не враги, мы — подневольны; нас не надо убивать…

Караван втянулся в лощину полностью.

Вслед за последней, девятой по счету, оольей упряжкой брели люди нгандва, вооруженные автоматами. Эти, успокоенные многочисленностью, чувствовали себя увереннее, нежели карабинеры из передового дозора. Тихо переговаривались, похоже, даже перешучивались. Начальник, увешанный тонко позвякивающими металлическими бляшками, ехал верхом на смирном пегом ооле-недоростке, попыхивал чем-то вроде самокрутки, изредка без особой опаски поглядывая по сторонам.

Птица-вдова заголосила навзрыд.

Всадник заметно вздрогнул.

Прозвучала резкая команда, говор прекратился, солдатики подтянулись и выровняли ряды.

Напряжение достигло предела…

Змеиное шипение у самых ног. Из-под приподнявшейся палой ветви — бритвенно острый взгляд Мкиету…

Ноздри мвамби трепетали.

Впрочем, и сам Дмитрий почуял донесшийся с порывом ветерка острый запашок. Так, только гораздо слабее, пахла праздничная накидка H'xapo; Убийца Леопардов надевал ее лишь в самых торжественных случаях и гордился пятнистым одеянием больше, чем даже ожерельем из клыков рыжей тьяггры.

Мвинья?

Не может быть! Хозяин Сельвы не бродит по глухомани, тем паче там, где появляются ненавистные двуногие.

Но запах, запах…

И — внезапно в отдалении — рев!

Тревожно заржав, заволновались и смешали строй нуулы. Сбились с шага оолы-тяжеловесы. Взвизгнул один из погонщиков. Завопил, размахивая руками, другой.

А потом по кустам ударила очередь.

Один из равнинных людей, обезумев от близости жуткого зверя, расстреливал зеленую стену от бедра, не целясь, но что с того? Дура-пуля, вспоров безмолвные заросли, нашла цель, рядом с Дмитрием кто-то жалобно вскрикнул, и автоматчики мгновенно рассыпались цепью, на ходу передергивая затворы.

Они больше не были похожи на игрушечных солдатиков.

Пронзительный свист хлестнул от завала.

Воины нгандва замерли.

И в тот же миг в них полетели гранаты.

— Хэйо!

Дмитрий броском выкатился из-за камня, короткими очередями полосуя облака пыли и дыма, взбугрившиеся над дорогой.

Ответных выстрелов не было. Да и лай автомата нгуаби был почти не слышен, мгновенно угасая в жалобном вое нуулов и человеческих стонах. Фактор внезапности сыграл свою роль: колонна перестала существовать как боевая единица. А спустя пару секунд кустарники ожили и встали дыбом. Темная масса полуголых воинов, размахивающих ттаями и копьями, вынырнув из укрытий, со всех сторон обрушилась на ошеломленных солдат…

Пришел час рукопашной.

Впоследствии, анализируя этот скоротечный бой, Дмитрий не сможет не воздать должное мужеству щуплых солдатиков с равнины и квалификации их инструкторов, кем бы эти инструкторы ни были. И мудрый Мкиету, не возражая, подкрепит кивком удививший многих приказ нгуаби: похоронить павших людей нгандва, не отсекая голов и не куражась над телами. А немногие двали, желавшие соблюсти древний обычай, не посмеют и пикнуть, только потупятся и заерзают под спокойным взглядом Убийцы Леопардов…

Солдатики в смешных камуфлированных пижамках дрались до конца, не бросая оружия и не становясь на колени. Но что они, дети равнины, ошеломленные внезапностью атаки и забрызганные кровью разорванных в клочья друзей, могли противопоставить бешеному порыву лесных людей дгаа?

Тха-Онгуа свидетель, ничего.

Кроме уже ничего не решающей отваги.

Визг, душераздирающие стоны, вопли людей и плач задетых шальными осколками вьючных животных слились в сплошной жуткий вой. Ловкие, увертливые дгаа чертями вертелись вокруг еще сопротивляющихся пришельцев, остро отточенные лезвия в их руках мелькали в воздухе, словно лопасти никогда не виданных людьми дгаа вертолетов…

Шаг за шагом схватка смещалась в сторону от дороги, прокладывая широкую просеку в шипастом кустарнике.

— Хой!

Выпад!

Лезвие ттая нежно вспарывает мягкое.

Всхлип…

Взмах!

С треском и хрустом ломается твердое.

Вопль…

Удар!

Искры и лязг…

Металл столкнулся с металлом.

Еще!

Шаг в сторону…

Уход!

И — выпад!

Вскрик.

Хрип…

Из распоротого живота офицерика-нгандва сизым ворохом поползли кишки.

Все…

Опустив къяхх, Дмитрий утер лоб тыльной стороной ладони. Дышалось с трудом. Пот невыносимо резал глаза. Какие там полцарства! Год, а то и два собственной жизни отдал бы сейчас лейтенант Коршанский за стакан воды, можно даже без сиропа…

Внезапно из кучи, копошащейся в кровавой пыли, пробкой выскочил низкорослый солдатик. Тоненько взвизгнул, зажал ладонями истекавшее кровью лицо и слепо помчался вперед, согнувшись пополам.

Он уже не хотел драться. Он хотел жить. И ему было недосуг разбираться, кто или что преграждает путь…

Уклониться Дмитрий не успел.

Удар в живот перерубил дыхание.

Подкосились ноги.

Сжавшись в комок от чудовищной боли, дгаангуаби даже не заметил, как еще один нгандва, возникший неведомо откуда, занес над его головой окровавленный тесак.

Ax-x — прошелестело над ухом.

Короткий метательный нож вонзился в горло солдата, как раз под остро торчащим кадыком. Широко раскрыв рот, нгандва громко икнул, сделал шаг назад, всплеснул руками, выронил топор и, хрипя, рухнул навзничь.

— Ггьё, нгуаби?

Тень сгустилась в человека. Мтунглу, с ног до головы перепачканный в крови, склонился над Дмитрием.

— Нгуаби?!

— Ни-и… ничего… Пройдет, — выдавил Дмитрий, с трудом распрямляясь. — Спасибо тебе, муу…

Испещренное подживающими язвами лицо человека-тени осветилось. Йех-хо! Сам нгуаби назвал его, Мтунглу, братом! Скольким поверженным врагам равна такая похвала?!

Лишь теперь, продышавшись и осмотревшись, Дмитрий обнаружил, что в горячке боя изрядно удалился от тропы.