Сельва умеет ждать Вершинин Лев
Всхлип.
Всплеск рук.
Все.
Чудо убежало, оставив на память о себе светлую грусть в душах и густой аромат сапожного дегтя…
Зал медленно возвращался в реальность.
Аплодисментов не было.
— Во, бля! — констатировал шеф канцелярии.
— Оп, ля, — присоединился премьер.
— О, я, я… — хором затянули министры.
— И в заключение нашей антрепризы, — Пьеро трагически воздел руки к люстре, призывая ее в свидетели, что нет его вины в неумолимом течении времени, — вниманию достойнейшей публики предлагается премиерная мелодрама «Ярмонка на Ыврэйе, или Как добрый молодец пятый угол искал», препотешной, разнохарактерной, комической дивертисман с принадлежащими к оному разными ариями, хохмами, анекдотами и побасками, исполняемыми как на отменной лингве, так и на йоркширском, малороссийском, баварском, провансальском, калабрийском и прочих забавных наречиях, а частью говором кокни, также и на достойный язык нгандва переложенных усилиями дорогого нашего маэстро Кпифру…
За кактусом устало вздохнули.
Маэстро, вновь джинсовый, привычно принял овацию.
— За сим… — Пьеро взмахнул рукавом. — Прошу!
Действо продолжалось.
А за матерчатым куполом шапито неспешно плыла но черни синяя луна, ожидая скорого появления красной товарки, легкий ветерок раскачивал над площадью круглые фонари, из соображений экономии отключенные на сезон двухлунья, и дюжие носильщики, усталые от безделья, дремали в ожидании завершения концерта, сидя на подножках паланкинов…
Его высокоблагородие подполковник действительной службы Эжен-Виктор Харитонидис, подойдя к окну, прислушался к приглушенным взрывам хохота и всплескам аплодисментов, доносящимся из «Гранд-Опера», пожал плечами и посмотрел на песочные часы.
Судя по времени, да и по реакции публики, поехала «Ярмонка».
Не лучшая из его вещей. Впрочем, веселая, шебутная. Недаром же она давно уже стала народной пиэсой. Как и «Не шей мне, матушка…». Да и сам автор, лейтенант Жэка Харитонидис, был тогда молод, благодушен и весело смотрел в будущее, не сомневаясь, что уже к сорока его не обойдут большие звезды. А вышло раньше. Только без всякого «Левиафана»; «Левиафан» — это ведь так, для художественности…
А был борт «117».
И был сумасшедший пророк Этюдо Авель Вальдес.
Его ясноглазые юнцы знали, что ведут себя скверно, и обещали сдаться, как только братоубийца Каин будет осужден, причем обязательно — это было их вторым и последним условием — в Нюрнберге. К переговорам подключили обоих пап, но, когда дело уже сладилось, Господь ни с того ни с сего послал своему Этюдо знак, что Каин находится где-то среди заложников. С этого момента счет пошел на минуты. А начальство, как всегда, блефовало, хитрило и требовало от спецназа стопроцентных гарантий…
Заложников, однако, спасли. Почти всех. Не повезло лишь некоему Натаниэлю Бумпо, пожилому трапперу с Фронтиры, графу Алексу де Бурбон д'Эсте и его супруге Наталии Данииловне, в девичестве Коршанской.
И грянул звездопад.
Большие звезды летели с толстожопых паркетных шаркунов, осыпаясь на погоны штабсов, старлеев и просто лейтенантишек, бравших тот проклятый отель. Перескочившие через чин, а то и через два, усеянные медалями ребята получали высокие назначения и отбывали к новым местам службы.
Итуруфия, Кхушха-2, Урюпиэна…
Свежеиспеченному майору действительной службы Эжену-Виктору Харитонидису досталась Валькирия.
Было интересно. Не так давно завершился Третий Кризис, Земля понемногу восстанавливала связи с колониями, волна за водной шли транспорты с переселенцами, которых надо было обустраивать, а ведь были еще и переселенцы-1, почти одичавшие за кризисный век, и им следовало мягко, тактично напомнить, что они тоже земляне.
Он справлялся. И ждал вполне заслуженного перевода если и не на Землю, где все равно уже не было родителей, то хотя бы поближе к Центру. А получил вторую звезду и благодарность Его Высокопревосходительства «за особые успехи в освоении целинных и залежных Внешних Миров».
Жена, сперва весьма довольная ролью первой леди, уже через три года не выдержала, и Эжен-Виктор не стал препятствовать разводу. Его самого на Валькирии удерживало чувство долга — не только перед Федерацией, которой он присягал, но и странного, гнетущего личного долга перед седым человеком из Лох-Ллевена, олицетворяющего собою эту Федерацию.
Теперь, двадцать два года спустя, все понимая и со всем смирившись, подполковник действительной службы Харитонидис любил планету седьмого стандартного класса Валькирию…
Ему хотелось, чтобы она была не хуже других.
В «Гранд-Опера» захохотали навзрыд.
Ага. Надо думать, вывели парового оола. Маэстро Кпифру, пожалуй, угадал, заменив фанерный паровоз этой животиной. Сейчас, когда отстроены четыре станции, а пути протянуты от рудников в излучье Уурры до сельвы предгорья, уже никого не удивишь паровозом — ни землян, ни туземцев.
— Ту-ту-у-у, — пролетело над сонной площадью.
Буйвола потянули за хвост. Значит, минут через сорок публика начнет разъезжаться…
Подполковник Харитонидис неторопливо прошел к массивному шкафу, снял с полки сияющий, крохотный, но совсем как настоящий паровозик, поставил его на стол и чуть-чуть подтолкнул пальцем.
— Ту-ту-у-у, — сказала моделька, пыхнув паром.
И пошла вдаль, курсом на юго-запад столешницы.
Забавно: паровозы, буквально как в древности, при Хаммурапи или, допустим, Утине. Хотя, кажется, уже тогда люди пользовались чем-то другим, бесшумным, экологически безопасным и эстетически безукоризненным…
Иногда Эжен-Виктор Харитонидис завидовал предкам.
Счастливчики, жившие в пасторальном, не знающем ни крупных войн, ни экологических катастроф двадцатом столетии, в эпоху разума, мира, братства и радужных надежд, — разве могли они хоть на миг допустить, что потомки пустят наследство по ветру? Если же и допускали, то в любом случае никто из них не мог представить себе, что это такое — три Кризиса подряд…
Человечеству еще предстоит осознать, каким чудом выкарабкалось оно из двухсотлетнего разрушительного противостояния, выхлестнувшегося с Земли во Внешние Миры. И далеко не сейчас, а годы и годы спустя, когда время, подзалечив раны, позволит судить о минувшем без гнева и пристрастия, внуки ровесников подполковника Харитонидиса сумеют по достоинству оценить то, что сделал для них Его Высокопревосходительство. Который, однако же, все-таки не всесилен.
Сегодня многое приходится начинать практически с нуля. Конечно, кое-что сохранилось, и лаборатории работают, и, к примеру, компотехника почти достигла уровня середины позапозапрошлого века, а скутеры и глиссеры уже обеспечивают вполне нормальную межпланетную связь, но больших космолетов, транспортников и «пассажиров» пока что единицы.
Поэтому его высокоблагородие глава миссии оказывал всю необходимую поддержку представительству Компании на Валькирии не только во исполнение приказа Центра, но и, можно сказать, от чистого сердца. Он вовсе не обольщался насчет этих ребят и их непростого прошлого (личные сбережения Эжен-Виктор предпочитал держать в «ССХ-Банке»), но именно Компания, а не господа Смирновы, подписала с Дедом соглашение «О реализации программы реконструкции и развития прыжкового Космофлота».
Их идея была проста и парадоксальна, как все гениальное.
Нельзя завозить во Внешние Миры сырье, которого давно нет в Центре, и громоздкую технику, которую не опустишь с орбиты в крохотном ботике, — и не надо. Вполне достаточно местных ресурсов. Разработав их любыми способами, вплоть до домниц, паровой тяги и привлечения к сотрудничеству туземцев, буде таковые отыщутся, можно проложить первые посадочные полосы для джамперов — и транспортная проблема будет снята.
А Валькирия — и Харитонидис весьма гордится этим — не просто располагает всем необходимым, включая и сырье, и толковых, рукастых аборигенов, с которыми в женском варианте даже весьма приятно спать, только нельзя размножаться…
Мда…
Так вот, валькирийское плоскогорье — одна из немногих, если не единственная точка во всей Федерации, идеально подходящая, условно говоря, баллистически… (Засим автор прекращает изложение технических подробностей, ибо заколебало. Умный читатель, несомненно, и так уже все понял, а дураки меня не читают (Л. В.).
— Фр-р… — обиженно сообщил паровозик, упершись медным лобиком в пузатый графин и нещадно буксуя. — Хрр-у…
Господин подполковник вздрогнул.
Хру?!
Неужто Гриша голос подал?
— Гриня, Гринечка, — скорее по привычке, нежели надеясь на успех, позвал он. — Выходи, а?
Ни звука, ни шороха.
Забился куда-то и спит как сурок.
Что ж это с ним сделалось? Ведь разумный был дружочек, смышленый, говорить умел, в преф играл. Сглазили, что ли? Или простудился, когда пропадал в марте на три дня? Вернулся — как подменили Гринечку. Ласков по-прежнему, да что толку? Для ласки бабы есть, а для души — никого…
Тоска.
Его высокоблагородие взял за спинку царапающийся паровозик и водворил в законное гнездо на полке.
— Вот тебе и ту-ту, — наставительно сказал он.
— Ту-ту-у-у! — откликнулись за окном. Загружаясь в носилки, звукоподражал министр, весьма оживленный, переполненный впечатлениями и желанием ими поделиться. Паланкин тронулся.
— Ту-ту-у! — паровыми оолами заголосили члены правительства Сияющей Нгандвани, трусцой устремляясь вслед. — Ту-ту-у!
— Орлы, — откомментировал Харитонидис, усаживаясь за стол.
Возникновением семьи, частной собственности и государства, имевшим место лет десять тому на южных равнинах, он практически не интересовался, препоручив эту проблему представительству Компании, так и так вербовавшему среди туземцев нгандва неквалифицированную рабочую силу.
Лично Эжена-Виктора никак не затрагивало, что делегацию Валькирии в верхней палате Галактической Ассамблеи отныне будет возглавлять король Муй Тотьяга, Подпирающий Высь, толстый и рыхлый парень, обожающий халву. Ведь и до того на ежегодных пленарных заседаниях Ассамблеи некоторых глав миссий, согласно указу Его Высокопревосходительства, замещали шефы их канцелярий…
Ему, как главе Администрации, отвечающему за безопасность валькирийских землян, было вполне достаточно решения умных людей о поставке войскам новоявленного субъекта Федерации оружия с минимальным рабочим циклом. Мало ли что? Туземцы есть туземцы…
Черт, как в горле першит!
Привычно ухватив графин за тонкую, беззащитную шейку, господин подполковник приподнял тару и рассмотрел содержимое на свет.
Ишь ты, уже позеленели… Почкуются… А малые-то какие шустрые!
Отстоялась.
Опрокинув в рот стакан благородного пурпура из священного минерального источника Гмрджу, Эжен-Виктор Харитонидис внимательно прислушался. В пищеводе что-то отчаянно вспискнуло и тотчас умолкло.
Пош-ло…
И вот так уже почти два месяца. Вернее, месяц и четыре дня. Если быть совсем точным. И ничего кроме. И уже даже не очень хочется.
А ведь шестнадцать лет — никакой «Гмрджуковки».
Сперва «Вицли», потом — местное пойло, к которому, впрочем, он тоже привык и даже в какой-то мере полюбил, оценив благотворное воздействие густой, как варенье, сивухи на нежную нервную систему кадрового военного. Без уже и не мыслилось, благо ишачье здоровье позволяло.
Правда, года четыре назад повадился захаживать Этюдо Вальдес. Сперва изредка, потом зачастил. Он был весь зеленый и мокрый, как в момент водружения на кол, только разговаривал вполне спокойно и разумно. Нет, он не предъявлял никаких претензий, даже, пожалуй, набивался в друзья и звал в гости с ночевкой. Но Эжену-Виктору было крайне неприятно общество Авеля, а тот никак не желал понимать намеков, и Гришеньке приходилось пресекать визиты самым беспощадным образом.
Зато в марте, когда Гришенька куда-то исчез, Этюдо ввалился сквозь стену, совершенно пьяный, веселый, совсем не зеленый и трое суток провел за плечом его благородия в спальне и кабинете, настойчиво уговаривая взять табельный пистолет, вставить дуло в рот, нажать спусковой крючок и посмотреть, до какой степени жизнь изменится к лучшему. Он вовсе не настаивал, но, что самое страшное, был невероятно убедителен…
На исходе третьей ночи подполковничий «дхар» дал осечку.
А вскоре вернулся поцарапанный, кем-то обстриженный Гриша, и с рассветом земляне Валькирии узнали о введении сухого закона. Вплоть до особого распоряжения, в связи с чрезвычайными обстоятельствами.
Которых, между прочим, хватало. И хватает поныне.
Прежде всего — необъяснимое отсутствие рейсовика.
Уже два месяца контрактники, отработавшие положенный срок, ждут отправки. Их, конечно, всего шестьдесят семь, но контингент сложный, в Козе становится неспокойно по вечерам. Заканчиваются необходимые припасы. Ну, без «Вицли» прожить можно, а теперь и нужно, но как буровикам обходиться без авилина? К тому же войска короля Нгандвани опять нуждаются в перевооружении, лично Подпирающий Высь — в халве, а двор Его Величества — в банках из-под оной для выпиливания орденов. Ведь ни золотом, ни медью на Валькирии никого не порадуешь… то ли дело блеск благородной жести, повергающий во прах и самых дерзновенных из простонародья.
В конце концов — где почта?
Люди звереют без писем из дому, без новостей спорта, без светских сплетен и злобятся на губернатора, потому что фельдъегерская связь работает исправно: скутеры прибывают раз в месяц, как положено, но толку-то? — там ни полслова о происходящем, а только очередные идиотские директивы, как, например, приказ о немедленном подшитии на левый обшлаг мундира латунной пуговки (прилагается), согласно решению коллегии Генштаба, обязательной к ношению для чинов от майора и выше.
Но кто же в это поверит? Упорные сплетни гласят, что резиденция его высокоблагородия по колено завалена свежайшей корреспонденцией.
Авария? Четвертый Кризис? Мятеж? Переворот?
Но скутеры-то ходят…
А как быть с переселенцами-1?
С унсами, предки которых, на несчастье правнуков, поселились в местах, лежащих на пути будущей железной дороги? Первая партия должна была вылететь на новую планету обитания, выделенную в качестве компенсации, еще месяц назад. Спецрейсом. И где тот спецрейс?
— Вопиющие! — громко и отчетливо сказал Харитонидис прямо в лицо молодому и мужественному портрету Его Высокопревосходительства. — Да! Вопиющие нарушения действующего законодательства и нравственных нормативов! Кто там у вас отвечает за дисциплину, господин Верховный Главнокомандующий?
И, выплеснув гнев на беззащитное начальство, вставил в комп давно ожидающий этого кристалл.
Двадцать два года он прекрасно обходился без юристов, вполне доверяясь Уставу караульной службы, а в особо сложных случаях — своему гражданскому правосознанию. Но после недавних разоблачений и арестов в представительстве Компании квалифицированный специалист все же понадобился. Чтобы досконально разобраться в дебетах, кредитах, толлингах, шмолингах и прочей непонятной нормальному военному человеку бухгалтерии. И чтобы вся эта шушера не отделалась так легко, как ее пахан Штейман, сбежавший, по слухам, на юга и неплохо там пристроившийся…
Мэтр Падла, светило местной адвокатуры, главу миссии по очень многим причинам не устраивал. От прочих же юристов, вплоть до старенького, по авторитетному свидетельству экономки, ни на что уже не способного мэтра Пони, упомянутое светило за годы практики Валькирию очистило наитщательнейшим образом, кого спровадив за солидные отступные, кого скомпрометировав посредством тогда еще незамужней Дусеньки, а кого, говорят, и простенько, без затей опоив настоем невстань-травы.
Так что Кристофер Б. Руби оказался сущей находкой.
Не шутка: старший компаньон крупной юридической фирмы и доверенное лицо «ССХ, Лтд», с настоящим дипломом, но главное — для Эжена-Виктора это значило очень много — «серый берет». Корпоративная этика, естественно, не позволила Эжену-Виктору любопытствовать, какой именно подвиг совершен господином Руби. Довольно и того, что тот, волею судьбы застряв на Валькирии, крайне нуждался в хорошо оплачиваемой работе по специальности, а его высокоблагородие глава миссии, многими по старинке называемый губернатором, мог и хотел таковую предоставить.
И предоставил, и не ошибся. За какой-то месяц паренек разобрался в документах планетарного офиса Компании, да так дотошно, что мэтр Падла, представлявший по доверенности интересы ныне разоблаченного Штеймана, слег в клинику, и по сю пору душа в нем держится исключительно на регулярных инъекциях вытяжки непомри-корня. А докладная записка, подготовленная Кристофером, позволяет господину подполковнику ставить перед Центром вопрос о необходимости анализа деятельности головного офиса Компании в Истанбуле, Земля.
Другой бы на его месте уже почивал на лаврах. А трудяга Руби хочет еще и проехать с ревизией по местам, по всем трем десяткам рудничных, заводских и путейских поселков, находящихся в ведении Компании.
— Зверь парень! — вкусно, с удовольствием крякнул Харитонидис.
Раз хочет — пусть едет. Скажем, в среду. В Козе работы уже нет и пока не предвидится. Выпишем мандат, командировочные — и с богом. Кстати, из Форт-Машки пишут, что южные дикари повадились воровать землян. Надо бы разобраться. И пускай заодно завернет на север, в Форт-Уатт. Пора наконец порешать с унсами вопросы переселения и компенсаций. Он юрист миссии, да еще и «серый берет», ему и карты в руки.
Подполковник Харитонидис тепло улыбнулся.
Крис справится. Он славный, надежный парень. И даже чем-то похож на Гришеньку.
— Хрр-у…
Из-под сейфа выполз легкий на помин Гриня.
Встряхнулся.
Чихнул.
Тихо процокав копытцами по паркету, пробежал кабинет наискосок и ткнулся пегим пятачком в хозяйскую ногу. Его высокоблагородие нежно пощекотал клок уже отросшей щетинки за розовым ушком. Гриня, жмурясь, приподнял мордочку и благодарно закурлыкал.
— Вот так, хрюша, — негромко сказал подполковник действительной службы Эжен-Виктор Харитонидис. — Именно так. А что поделаешь? Никуда не денешься. Надо жить. Надо работать, — в голосе его высокоблагородия не было сейчас ни гнева, ни металла, а только лишь бесконечная тоска. — И все-таки, сынок, может, хоть ты мне скажешь, что творится на Земле?
Гриня промолчал.
Он был всего лишь — свинка.
Маленькая, ласковая, совершенно бестолковая свинка, понятия не имеющая о высоких материях. В том числе и о том, почему на орбиту Валькирии так давно не приходят рейсовые космолеты…
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
короткая и на первый взгляд не очень-то нужная, из которой, однако, любознательному читателю становится совершенно ясно, что конкретно происходит на Земле и почему на Валькирию не прилетают транспортные космолеты.
Где-то в горох. 4 июня 2383 года.
Альпы. Сверкающие, граненные временем отроги.
Стерильная, беззвучная, до голубого сияния накрахмаленная белизна, острыми клычками юного вампира впившаяся в густейшую, надменно-морозную синб.
Вечные Альпы, корона дряхлой, глупо молодящейся Европы.
Стелются серпантином крохотные, почти незаметные тропки, жмутся к отрогам, криво зависая над изголодавшимися обрывами, а вдоль узких ущелий гуляет ветер, густой и веселый, он то взвизгивает тоненько, то, поднатужась, дует в хрустальные трубы, и тогда вой его делается похож на гулкий плач слона, оступившегося на льду и летящего в бездонную, радостно распахнутую пропасть. Ветер шалит и дразнится, но давно уже не ждет ответа. Некому отозваться. Глубоко-глубоко внизу, под грудами слежавшегося снега спят эти неудачливые слоны; одноглазый Ганнибал Барка, бешеный сын Карфагена, гнал их некогда через перевалы, но не сумел вывести, растерял, переморозил; слоны были принесены в жертву горным духам, и те, довольные даром африканца, не только отпустили его живым, но и помогли побеждать…
И где-то здесь, окруженная сияющими вершинами, возвышается черная гора Гохберг, а у подножья, куда не ложится снег, укрытая каменной дверью в пятью пять человеческих ростов, таится пещера, именуемая Фюршт. Шлифованным мрамором выложен пол ее, сорок фарфоровых колонн подпирают высокие своды, а в слегка подсвеченных багрянцем подземного пламени недрах дремлет рыжебородый кайзер Фридрих из рода австрийских Штауфенов, еще при жизни прозванный Барбароссой; не спит он, но и не бодрствует, а сидит, погруженный в смутные грезы, и ничто не в силах потревожить его. Но в урочный час, когда мера горя людского превысит предел, когда правда будет повержена ложью, а последний герой, истратив остатки сил, уронит на окровавленную землю сломанный меч, тогда содрогнется гора Гохберг и распахнется пещера Фюршт, выпуская в мир живых огнегривого великана. Громыхнет горным громом булава в деснице его, серебряной рекой потечет окольчуженная конница, и воспрянет добро, и на вечные веки скроется в подземных укрывищах перепуганное зло.
Впрочем, так утверждали давно отпевшие свое миннезингеры, а узнать поточнее, так это или нет, вряд ли возможно, ибо, как утверждает Центрстатбюро Галактической Федерации, согласно данным последней, 2375 года, планетарной переписи, ни единого миннезингера, трубадура или даже, на худой конец, трувера нет нынче на Земле…
Теперь только Альпам известен ответ, но Альпы молчат.
Тишь.
Тишина.
Белое безмолвие.
Но чу! — невнятный звук возникает в синем просторе небес. Он все ближе, ближе, он становится трескучим, словно январский мороз.
Что это?
Ни быстрые авиачелноки, ни массивные аэроджипы, изредка оскверняющие собою совершенный, безусловный покой, не издают шума, они пролетают, влача за собою светлый след, быстро и беззвучно, словно стыдясь своей рукотворной нелепости, особенно заметной здесь, в краю вечных льдов…
Крохотная стрекозка вырастает из темной точки, приближающейся с северо-запада, и где-то далеко, в ущельях, удивленно ухает косматый тролль. Давно, очень давно не бывало здесь таких машин, тяжелых и неуклюжих, с трудом удерживаемых в сияющем воздухе бешено вращающимися винтами. Тролль думал, что таких уже нет, что они вымерли, как мохнатые слоны, бродившие по Белым Клыкам в дни его юности, задолго до того, когда смуглые люди в тюрбанах пришли сюда и привели безволосых слонов, ни один из которых не сумел уцелеть в снегах.
Тролль ошибается. Но не очень. Ни в гражданском флоте, ни в обильных техникой вооруженных силах Галактической Федерации нет больше вертолетов. Этот — последний. По приказу, пришедшему из очень высоких инстанций, его извлекли из запасников Федерального музея, а потом, уже в ангаре, похожем на крытое дюралем футбольное поле, орава золотопогонных, сияющих большими звездами мастеровых трое суток, не смыкая глаз, копалась в чреве почтенного ветерана, по винтику, по шестеренке доводя до ума руины затребованной командованием техники.
И сейчас, лихо выводя послушную машину в крутой, щегольски выверенный вираж, седовласый пилот чувствует себя таким счастливым, каким не был даже в тот незабываемый миг, когда еще юным курсантиком узнал: триппер вполне излечим.
Что триппер!
Молодо стучит сердце, гонит кровь по сосудам ровным, упругим током, легко дышит грудь, исчезла нудная тяжесть в затылке. Ни о диабете, ни о скверной опухоли в желудке, ни даже о подагре, будь она проклята, не помнит и не собирается вспоминать сейчас отставной подполковник аэромобильных сил Федерации, семикратный кавалер «Титанового Колибри», персональный пенсионер континентального значения.
Он нужен Родине! Родина не обошлась без него!
Пилот рвет рычаги, поднимая легонький вертолет дыбом.
Никак иначе не может он выразить свою великую радость, свою безграничную признательность единственному пассажиру «стрекозки».
Кто он? Неважно.
Важно, что усы и брови его, чуть выглядывающие в прорезях спецназовской маски, серебрятся сединой, а голос не по-молодому надтреснут. Похоже, они с пилотом — ровесники. И хотя пассажир куда более поджар и спортивен и вряд ли его мучают по ночам боли в суставах, главное — не это. А то, что он тоже — из старой гвардии, из парней, любивших риск и презиравших удобства. Недаром же предпочел он старую добрую «стрекозку», злыми языками называемую рухлядью, а истинными знатоками — антиквариатом, ярким бесшумным безделушкам. Да, конечно, все эти новомодные «паджаэро» почти не нуждаются в ремонте и практически не падают, но им все равно никогда не сравниться надежностью с вертолетом…
Рычаг от себя.
Толчок.
Есть!
— Когда назад, шеф? — в соответствии с инструкцией не покидая кабины, кричит пилот, и пассажир, уже стоящий на снегу, не желая перекрикивать громыхание винтов, растопыривает три пальца.
Все ясно. Через три часа. По правде сказать, пилот предпочел бы обождать здесь, не гоняя машину туда-сюда попусту: надежность надежностью, но мало ли что? Однако ничего не поделаешь, таков приказ.
Рычаг на себя!
Взвихряется, вспучивается снежная пыль.
Проводив взглядом резво рванувшуюся ввысь «стрекозку», пассажир стягивает с потной головы опостылевшую маску-шапочку. Он и впрямь далеко не молод, хотя назвать это сухощавое лицо, украшенное тонкими седыми усиками, старческим ни у кого не повернулся бы язык, а многочисленные морщины опять же нисколько не портят впечатления, скорее добавляют шарма. Его выправка идеальна, а продолговатый сверток, судя по всему, не такой уж легкий, он вскидывает на плечо без видимых усилий.
Короткий взгляд на хронометр.
Четырнадцать пятьдесят одна.
Отлично. В самый раз.
Среброусый еще раз поглядел вслед вертолету, уже превратившемуся в крупную, ежесекундно уменьшающуюся темную точку. А когда треск и стук окончательно растаяли в горной тиши, двинулся вперед, к отвесной, совершенно гладкой стене, возвышающейся в нескольких десятках шагов от места посадки.
Идти было нелегко. Мешало, и крепко мешало железо, поддетое под овчинный, армейского образца полушубок. С каждым шагом идущий все жестче кривил губы, сплевывал, порой что-то неразборчиво бормотал.
Как человек здравомыслящий, немало поживший и переживший, он подозревал, что выглядит сейчас довольно-таки дурацки, а когда придется скинуть полушубок, вообще превратится в шута горохового.
Подумать только — кольчуга, налокотники, наплечники…
Бред.
Впрочем, выбирать не приходится. В чужой монастырь со своим уставом, как известно, не ходят. А если кто и суется, ему не отпирают.
Подойдя вплотную к стене, седоусый снова оттянул рукав с запястья.
Четырнадцать пятьдесят семь.
Подумать только, всего лишь сотня шагов, а семи минут как не бывало. Херовый результат, даже с поправкой на глубокий снег. Пр-роклятые железяки…
Ладно, хватит о грустном.
За дело!
Скинутый полушубок упал на снег. Тысячи лучиков распрыгались по насту, соскочив с добротно отполированной вязи железных колец и чешуи нагрудника. Высоко задрав голову, седоусый медленно и внятно, тщательно придыхая и бережно следя за ударениями, произнес несколько коротких, гортанных, царапающих слух слов.
Мерзкий холодок пробежал по спине. Противно дернулось сердце.
Но, как и было обещано, скала откликнулась.
Мгновенная рябь промчалась по глади, пушистые хлопья зашевелились, вскипели, холодный парок возник и тотчас опал звонкими градинами, а посреди белизны, словно смоляное пятно, возникла иссиня-черная, маслянисто поблескивающая плита.
Седоусый удовлетворенно кивнул.
В последний раз, уже без особой необходимости, почти машинально, сверился с хромированным циферблатом.
Четырнадцать пятьдесят девять.
С секундами.
Пора…
Сноровисто распаковав сверток, высвободил из ветоши дряхлый, незаточенный, со следами плохо удаленной ржавчины меч.
Неодобрительно осмотрел.
Поморщился. Секунду помедлил.
Безо всякого удовольствия трижды поцеловал испещренную непонятными письменами крестовину и приложил к глянцево-маслянистой черни выпуклый алый камень, вделанный в навершие роговой рукояти. А затем, чувствуя себя уже полным идиотом, принялся вычерчивать закорючки рун.
Справа налево: …коса с двойным лезвием. Ансуз, знак посланника.
Чуть дрогнула почва под ногами, и легчайшим гулом откликнулся черный камень.
…острие кельского меча. Уруз, знак силы.
Светло-пепельная, почти неуловимая дымка на миг застлала глаза.
…косой крест, вытянутый вверх. Гебо, знак союза равных.
Черная плита, всхлипнув, распалась надвое, открывая узкий проход.
И сомкнулась, пропустив пришельца в темное чрево горы Гохберг.
В короткий коридор, больше похожий на захудалую заводскую проходную, правда, без турникетов и вахтерской будки, плавно переходящий в гигантскую, на девять десятых залитую смолистой тьмой пещеру…
Да.
Вымершие в незапамятные времена болтуны-миннезингеры, как ни странно, не врали. Разве что самую малость преувеличивали.
Тридцать, может быть — тридцать пять, но никак не сорок фарфоровых колонн уходили в затянутую тьмой высь, подпирая невидимые своды, не шлифованный мрамор, а тщательно отполированные гранитные плиты лежали у ног вошедшего, а посреди пещеры, на высоких табуретах, расставленных по периметру круглой и плоской базальтовой глыбы, неподвижно восседали окольчуженные воины в белых накидках, украшенных большими алыми крестами. Ровно двенадцать было их, оцепеневших в вечном веселье, одинаковых, словно дюжина капель прозрачной ключевой воды, и лишь тринадцатый, сидящий спиною к замшелому, вяло потрескивающему камину, отличался от прочих и возрастом, и статью, и обликом. Вычесанные космы густой рыжей бороды волнами ниспадали на его широкую грудь, а хмурое чело венчала зубчатая, изукрашенная огромными лалами корона.
По самым примерным прикидкам, оптом, не торгуясь и учитывая неизбежный откат ментам, каменья тянули тонн на девятнадцать-двадцать, если не на все двадцать пять. В послереформенных кредах. Само собой, живым налом.
Седоусый присвистнул.
И тотчас же сидящие на табуретах зашевелились.
Забренчали кольца железных рубах, зашуршал грубый холст накидок, где-то в темноте зафыркали, заприседали, издавая призывное ржание застоявшиеся кони, распахнулись под рыжими бровями венценосного великана беспощадные серо-голубые глаза, и, описав в душном воздухе полукруг, в самую середину стола-монолита ударила тяжелая шипастая булава.
— Кто ты, нарушивший мой покой?! — грянуло зычно и гулко, и раскаты мощного баса заполнили пещеру, сминая и глуша отголоски удара.
На подобный, скажем прямо, неординарный случай инструкций у пришельца не имелось. Оставалось два варианта, на выбор: перепугаться и опрометью бежать в никуда, что, разумеется, было категорически исключено, или спокойно ждать продолжения.
Ожидание, к счастью, не затянулось.
Слабым сквозняком потянуло вдруг в лицо, и откуда-то из зыбкой близлежащей мглы, источая аромат женьшеневого лосьона, шаркающей кавалерийской походкой выбрел невысокий, но весьма крепенький старик в роскошном махровом халате, академической шапочке с пушистой кистью и поношенных, но вполне еще приличных войлочных шлепанцах на босу ногу.
— Опять, — брюзгливо сказал он в пустоту. — Опять никому нет дела до старого человека. Никто не хочет помнить, что старому человеку необходимо соблюдать режим, и никого не интересует, что старый человек уже почти принял снотворное. Да?
Рыжебородый громила заметно усох. Окольчуженная дюжина замерла. Кони тоже.
Подойдя почти вплотную, старик ощупал взглядом пришельца.
Не особо заинтересовавшись, отвернулся.
— Свободен, Фриц. Забери мальчиков. И, бога ради, уведи наконец животных. Сколько можно повторять: они пахнут…
Прошел к базальтовому столу. Вальяжно развалился в кресле, закинув ногу на ногу, спиной к камину. Вялым жестом указал на ближайший табурет: присаживайтесь, мол, в ногах правды нет. Покосился на топчущих грань света и тьмы кольчужников.
— Вы еще тут?
— Aber wenn ег ein Partisan ist? (А вдруг это партизан? (нем.). — опасливо хрюкнули из полумглы.
— Der polevoj Komandir?
— А хоть Гриша Котовский, — буркнул старец. — Кыш, я сказал!
Читать бесплатно другие книги:
