Испытание Вульф Трейси

Глава 31. Мой маленький маяк

Оказывается, Хадсон снял для нас не просто дом, а целый комплекс построек – причем в их число попал действующий маяк.

– Маяк!

Хадсон ухмыляется.

– Да.

– Ты снял для нас маяк!

– И два дома рядом с ним, – замечает он, опираясь на стену плечами и одной ногой, обутой в лофер Dior Explorer.

Он выглядит классно – по-настоящему классно, – но я ему этого не скажу, отчасти потому, что его самомнение и так уже достаточно раздуто, а отчасти потому, что:

– Ты снял для нас маяк.

– Да. – Он вскидывает одну слишком уж красивую бровь. – Ты так и будешь это повторять?

– Возможно. И, вероятно, буду при этом смотреть на тебя влюбленными глазами.

– Понятно. – Проходит несколько секунд прежде, чем он спрашивает: – Это почему?

– Потому что ты снял для нас маяк! – Я раскидываю руки и кружусь, позволив себе ненадолго забыть о том, почему нам вообще нужно было снимать жилье. – Это же самая офигительная вещь на свете!

– Я рад, что тебе нравится.

– Это же маяк. На берегу океана. Только для нас двоих. Как это может не нравиться?

Он не отвечает, но, повернувшись и посмотрев на него, я понимаю, что в этом нет необходимости. Все и так написано у него на лице, и это заставляет меня кружиться еще быстрей.

Я спотыкаюсь, потому что от кружения у меня начала кружиться голова. И тут Хадсон, конечно же, хватает меня за руку и притягивает к себе.

– Ты что, хочешь соблазнить меня, воспользовавшись тем, что у меня кружится голова? – Я игриво шлепаю его по груди.

– Вообще-то я собирался просто поддержать тебя, поскольку у тебя закружилась голова, но, если ты настаиваешь…

В мгновение ока он обнимает меня и переносится по длиннющей винтовой лестнице, пока мы не оказываемся в спальне, где он толкает меня на очень удобную кровать.

Это одновременно и волнительно, и забавно, и я смеюсь, упав на пружинящий матрас. Я протягиваю руки к моей паре, ожидая, что сейчас он ляжет рядом со мной. Но вместо этого он кладет мой рюкзак в изножье кровати, садится и убирает растрепанные кудри, упавшие мне на глаза.

– Ты так прекрасна, – шепчет он, и его пальцы касаются моей щеки.

– Ты прекрасен, – вторю ему я, повернув голову, чтобы поцеловать его ладонь.

– Ну да, – с серьезным видом соглашается он, склонив голову набок. – Так оно и есть. Но одно не исключает другого.

– О боже. – Я хватаю подушку и шлепаю его ею. – Ты невыносим, ты это знаешь?

– По-моему, ты это уже говорила, и не раз, – отвечает он и неожиданно выхватывает у меня подушку. Я готовлюсь к тому, что он в ответ тоже шлепнет меня ею, но он бросает ее на пол и наконец ложится на кровать рядом со мной.

– Ты хочешь есть? – спрашивает он.

– Да, хочу, но недостаточно сильно, чтобы встать с кровати и заказать еду. – Я протягиваю руку к своему рюкзаку. – По-моему, там еще осталась пара «Поп-Тартс».

Он закатывает глаза.

– Нельзя жить на одних «Поп-Тартс», Грейс.

– Может, и так, но я готова попробовать. – Я разворачиваю мятую серебряную обертку, отламываю кусок вишневого печенья и кладу его в рот.

Хадсон качает головой, но смотрит на меня со снисходительностью.

– А как насчет тебя? – спрашиваю я, откусив еще несколько кусочков. – Ты сам голоден?

Я произнесла эти слова, не имея в виду ничего такого, но, едва слетев с моих уст, они обретают совершенно иной смысл. Глаза Хадсона вспыхивают, внутри у меня все трепещет, и в комнате вдруг повисает напряжение, от которого мое сердце начинает биться быстро-быстро.

– А ты как думаешь? – спрашивает он после нескольких долгих напряженных секунд.

– Я думаю, что ты умираешь от голода, – говорю я ему и призывно откидываю голову. – Как и я сама.

– Тогда съешь еще одно вишневое печенье. – Но в глазах моей пары горит огонь, когда он окидывает меня взглядом, останавливаясь на моих губах… и на моем горле.

Я провожу пальцами по чувствительной коже у основания шеи.

– Я говорю о голоде иного рода.

Хадсон издает глубокий грудной звук, в котором звучат и наслаждение, и боль, а за ним следует долгий судорожный вдох, от которого руки у меня начинают дрожать, а сердце выпрыгивает из груди еще до того, как он припадает губами к моей шее.

– Грейс. – Он произносит мое имя тихо, почти шепотом, и в его устах оно звучит почти как молитва, пока он нежно осыпает поцелуями мою ключицу и ямку под горлом. Его губы теплые и мягкие, и ощущать их так приятно – ощущать его всего так приятно, – что я кладу руку на лоскутное одеяло, чтобы удостовериться, что я никуда не уплываю. Но Хадсон кладет руки на мои бедра и еще крепче прижимает меня к себе.

Мои пальцы судорожно вцепляются в шелк его темно-русых волос, пока он покрывает поцелуями мою шею. Меня охватывает наслаждение, и я не могу удержаться от стона. От звука ответного стона Хадсона – глубокого, исступленного, опасного – напряжение внутри меня нарастает. Мои пальцы еще крепче стискивают его волосы; тело выгибается, прижатое к его телу, и я выдыхаю его имя.

Я отчаянно хочу, чтобы он перестал играть. Отчаянно хочу, чтобы он сделал то, чего жаждет мое тело, о чем умоляет каждая его клетка. И Хадсон это знает – еще бы ему не знать. Его сдавленный смешок доказывает, что он медлит нарочно, нарочно мучает меня. Возможно, мне следует разозлиться на то, что он продолжает сдерживать себя, что он разжигает желание, бурлящее во мне, пока оно не превращается во что-то нехорошее, неистовое, порочное. Нечто такое, чего я почти не узнаю.

И, возможно, я бы в самом деле разозлилась, если бы это был кто-то другой. Но это Хадсон. Это моя пара. И его дрожь доказывает, что он так же растерян, как и я, так же ошеломлен тем, как это ново и драгоценно, и не хочет торопить момент. И этого мне довольно, более, чем довольно. По крайней мере до тех пор, пока он не запечатлевает долгий поцелуй на нежной коже за моим ухом. Все мое тело распаляется, его охватывает страсть. Моя скованность улетучивается, как и моя гордость.

– Пожалуйста, – молю я, выгнув шею и запрокинув голову. – Хадсон, пожалуйста.

– Пожалуйста, что? – рычит он, и голос его звучит так хрипло, что я едва узнаю его.

Я хочу ответить ему – пытаюсь ответить ему, – но мой голос теряется в урагане страсти.

И, когда он наконец припадает губами к любимому месту на моем теле – там, где бьется пульс на горле, – все мое существо отчаянно требует его.

Он целует меня один раз, два – и вот так просто моя кровь будто превращается в бензин, а кончик его клыка, который скользит по моей коже, есть не что иное, как спичка, воспламеняющая меня даже до того, как он стонет и наконец – наконец – впивается в меня.

Его руки стискивают мои бедра, и на один короткий миг я ощущаю острую боль, когда его клыки пронзают мою кожу и проникают в вену. Но эта боль быстро проходит, и остаются только наслаждение и жар. Жар, который обдает мою кожу, переполняет мою кровь, обжигает нервные окончания. Жар, который затопляет, захлестывает меня, который заставляет меня гореть.

Меня сотрясает дрожь, бьют электрические разряды, и я загораюсь, как северное сияние, пляшущее на ночном небе Аляски. Хадсон вонзает свои клыки все глубже – и я думаю, что в легендах о вампирах все неправильно. В них говорится, что укусов вампиров следует бояться, но в укусе Хадсона нет ничего пугающего, если не считать тех ощущений, которые он будит во мне. Если не считать того, как отчаянно он заставляет меня хотеть его – настолько, что все остальное перестает существовать.

И вот уже Сайруса нет.

Нет войны.

Нет смерти.

Нет ничего, кроме Хадсона и электрического тока между нами.

Он глухо стонет, его пальцы впиваются в мои бедра, а я выгибаюсь и дрожу, прижимаясь к нему. И прошу его взять еще больше. Пока мы не доходим до точки, где уже нет меня и нет его. Есть только мы, тонущие друг в друге. Раскалившиеся от наслаждения.

Я дрожу, прижимаясь к Хадсону, позволяя ему взять меня всю – до того момента, пока он с рычанием не отстраняется. Я хнычу, пытаюсь его удержать, но из этого ничего не выходит. Он поднимает голову, бранясь, и отодвигается от меня на несколько дюймов. Это совсем немного, но я остро чувствую это и пытаюсь опять притянуть его к себе. Опять притянуть его к моему горлу, к моей вене. Но Хадсон сопротивляется, его ярко-синие глаза смотрят на меня с тревогой, от которой пламя, пылающее во мне, гаснет, словно от ушата с ледяной водой.

– Я в порядке, – заверяю я его, предвидя следующий вопрос. – Ты выпил совсем немного крови.

– Нет, я выпил слишком много, – не соглашается он, говоря с выраженным британским акцентом, который порой раздражает, но чаще возбуждает меня. – Ты дрожишь.

Я закатываю глаза и теперь уже сама покрываю поцелуями его мускулистое горло.

– Я уверена, что моя дрожь вызвана не потерей крови.

– В самом деле? Тогда чем?

– Поцелуй меня, и я покажу тебе, – шепчу я, уткнувшись в него.

– Покажи мне, и я поцелую тебя, – парирует он.

– Я надеялась, что ты это скажешь. – Я царапаю зубами его подбородок, и теперь уже он прижимается ко мне.

– Я люблю тебя, – шепчет он, уткнувшись лицом в мои волосы, и эти слова потрясают меня, словно электрический разряд, хотя и приятный.

Быть может, когда-нибудь они станут для меня привычными. Уютными. Похожими на теплое одеяло, греющее сердце и душу. Но сейчас они как фейерверк, они взрываются в глубине моего сознания и потрясают меня до кончиков ногтей.

– Я люблю тебя еще больше, – шепчу я, целуя его горло, а затем его ключицу, одновременно расстегивая пуговицы рубашки. Ему следовало бы принять душ, и мне тоже, но сейчас жар и запах его тела возбуждают меня.

Из-за того, что он так близко, я не могу ждать. Я дергаю и его одежду, и свою, отчаянно желая, чтобы прижаться к его обнаженному телу. Мне необходимо обнимать его, касаться его, знать, что что бы ни произошло, у меня всегда будет это.

Что рядом со мной всегда будет Хадсон.

Но прежде, чем я успеваю найти способ сказать ему это, он отстраняется от меня – его грудь ходит ходуном, глаза горят, на нижней губе блестит крошечная капелька крови. Его волосы, обычно идеально уложенные, растрепались, и он выглядит таким сексуальным. Я хочу сейчас одного – опять запустить в них руки, притянуть его к себе и позволить страсти на время унести нас прочь от всего этого ужаса.

Но он держит мои руки в своих, и по тому, как он закрывает глаза и делает долгий судорожный вдох, видно – он хочет мне что-то сказать.

– Что-то не так? – спрашиваю я.

Он качает головой.

– Просто я люблю тебя, только и всего.

– Я тоже тебя люблю.

– И мне жаль…

– Тебе жаль, что ты любишь меня? – спрашиваю я и чувствую, как жар внутри меня уступает место внезапному холоду.

– Нет! – Его глаза, его прекрасные небесно-синие глаза широко раскрываются. – Я никогда не смог бы об этом пожалеть. Я буду любить тебя всю жизнь.

– Ты хочешь сказать, вечно? – Я смеюсь. – Я за.

– Вообще-то я хотел поговорить с тобой именно об этом.

– О вечности? – прикалываюсь я, стараясь не обращать внимания на звучащий внутри меня сигнал тревоги. Потому что это Хадсон, и он никогда не сделает ничего, что причинило бы мне вред.

Он сглатывает, и на его челюсти начинают перекатываться желваки.

– Мне нужно, чтобы ты сделала для меня кое-что.

– Все что угодно.

Он закрывает глаза и опускает голову, так что волосы падают ему на лицо. Я убираю их, чтобы видеть его глаза, когда он откроет их вновь, и фокусируюсь на его мягких прядях вместо того, чтобы беспокоиться о том, что он собирается мне сказать. Потому что не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять – что бы это ни было, мне это не понравится.

Он поднимает мою руку, целует мою ладонь и крепко сжимает ее. Затем открывает глаза, и я вижу в них решимость, которой прежде там не было. У меня сжимается сердце, и тут он кладет другую мою руку, ту, на которой находится тату с Короной, на свою грудь.

– Я хочу, чтобы ты пустила ее в ход.

– О чем ты? – недоумеваю я.

– Я хочу, чтобы ты использовала Корону и лишила меня моей силы.

Глава 32. Я просто хочу отключить подачу энергии

Я разражаюсь смехом. Это так нелепо, что я не могу не смеяться.

– Ага, как же, – говорю я наконец, повернувшись на бок. – А я-то думала, что ты действительно скажешь что-то серьезное.

– Я совершенно серьезен. – Он тоже поворачивается на бок и приподнимается на локте. – Мне в самом деле нужно, чтобы ты…

– Ты не можешь говорить серьезно, – возражаю я, стараясь не обращать внимания на противное сосущее ощущение в животе. – Не может быть, чтобы ты в самом деле хотел, чтобы я лишила тебя твоей силы – и я ни за что этого не сделаю, даже если ты всерьез попросишь меня об этом.

– Ты только что уверила меня, что сделаешь для меня все, – тихо напоминает он.

– Так оно и есть. Я готова сделать для тебя все, в чем будет хоть какой-то смысл. Я готова умереть за тебя. Но это? – Я качаю головой. – Это неправильно. Ты не можешь просить меня…

Он приподнимает бровь.

– Не могу просить тебя сделать так, чтобы я больше никогда не имел возможности легкомысленно причинять вред другим?

– Ты никогда никому не причинял вреда легкомысленно. – Я делаю глубокий вдох, затем медленный выдох, чувствуя, как внутри меня зарождается ужас. – К тому же речь идет не о том, чтобы помешать тебе причинять вред другим – ведь ты просишь меня причинить вред тебе самому. Ты не можешь этого не понимать.

– Я прошу тебя помочь мне, Грейс. Во всем мире только ты одна можешь это сделать. – В его голосе звучит такая мука, что к моим глазам подступают слезы.

Но я не могу сделать то, чего он хочет. Не могу. Даже если мне удастся придумать способ найти пропавшую Армию горгулий и заставить Корону работать до того, как мы сойдемся в битве с Сайрусом – а гарантий этого нет, – я просто не смогу использовать ее против своей пары. Не смогу лишить Хадсона части того, что делает его Хадсоном, даже если ему кажется, что он этого хочет.

Я снова делаю глубокий вдох и медленный выдох, пытаясь не поддаться панике.

– Хадсон, я не верю, что ты действительно этого хочешь.

– Несмотря на то, что я говорю тебе, что это именно то, чего я хочу? – В его голосе звучит уверенность, та самая уверенность, которая так же естественна, как его темные волосы и синие глаза.

Так же неотъемлема, как и его магическая сила.

– Мы пережили ужасные дни. Мы все сейчас не в себе. Всего несколько дней назад мы были в тюрьме, затем последовала битва на острове, а затем Кэтмир. Как ты вообще можешь думать о том, чтобы принять такое решение, если у нас еще даже не было возможности как следует обдумать все то, что произошло?

– Я уже обдумал все, что произошло, и все-таки прошу тебя это сделать. – Он досадливо запускает руку в волосы. – Ты можешь себе представить, каково это – знать, что Лука погиб, потому что я не использовал свой дар вовремя? Или что моему младшему брату понадобилось драконье сердце, потому что я боялся пустить мои способности в ход? – Его голос дрожит. – Или понимать, что я боюсь того, что произойдет, если я все же использую их?

Он вскакивает с кровати и начинает ходить по комнате, обходя то место, куда из окна льется солнечный свет.

– Ты не понимаешь, как давит на меня этот мой дар, какая это тяжелая ноша, тем более, что, когда опасность угрожает тебе, я пускаю его в ход, вообще не раздумывая.

– Но они же хотели нас убить! – На этот раз уже я сама в раздражении запускаю руку в волосы. – Нельзя сказать, что ты просто взял и уничтожил человековолков, которые были ни в чем не повинны. Если бы им представился шанс разорвать наши глотки, они бы не упустили его.

– А что, если в той стае был один волк, похожий на Дауда? Что, если я убил и его?

– Ты не можешь знать, что среди них был кто-то, похожий на Дауда…

– А ты не можешь знать, что его там не было! – рявкает он. – И теперь мы никогда уже этого не узнаем. Вот о чем я говорю.

– И из-за этого ты решил навсегда отказаться от своей магической силы? Несмотря на то, что, скорее всего, ты поступил правильно? Несмотря на то, что те волки могли всех нас убить? – Я качаю головой. – Это глупо. Мы ведем битву за судьбы мира, битву, которая определит, как сверхъестественные существа и обычные люди будут жить многие века, которая определит, будем ли мы жить вообще. Ты – самое мощное оружие, которое у нас есть, и ты хочешь, чтобы я лишила тебя твоей силы, потому что ты боишься совершить ошибку?

– Я ее уже совершил. И не одну, а несколько. – Он качает головой. – И я хотел, чтобы ты забрала у меня мою силу не прямо сейчас, а после того, как мы сразимся с Сайрусом. Но я прошу тебя об этом не потому, что хочу, чтобы ты спасла мир. Я прошу тебя об этом, потому что хочу, чтобы ты спасла меня.

Я явственно слышу в его голосе обиду, и у меня щемит сердце. Она яснее любых слов говорит мне, что я повела себя неправильно. Но можно ли меня в этом винить? Ведь мне никогда не приходило в голову, что он может попросить меня о таком.

И, возможно, зря. Ведь я всегда знала, что у него непростые отношения с его магическими талантами – и из-за того, как Сайрус обращался с ним, когда он был ребенком, и из-за того, каким образом он использовал их, когда впервые попал в Кэтмир. А если добавить к этому все то, что произошло в последние дни, стоит ли удивляться, что у него сносит крышу? И что он думает, будто для него это единственный выход?

Но это не так, не может быть так. Его сила – это неотъемлемая часть его личности, такая же неотъемлемая, как сарказм, который он использует как щит, чтобы держать других на расстоянии, или доброта, которую он так силится скрыть.

Я обескуражена, испугана и здорово расстроена. Как он может просить меня о таком? Сейчас мне хочется одного – натянуть на голову одеяло и сделать вид, будто этого разговора никогда не было. Но, хотя мы и зашли в тупик, я не могу просто взять и оставить все как есть. Ведь очевидно, что Хадсон страдает.

Я не знаю, как это исправить, но, если я буду и дальше спорить с ним, это только усугубит дело. И я со вздохом встаю с кровати и подхожу к нему. Он стоит, опершись одним плечом о стену и скрестив руки на груди – вообще-то обычно он принимает эту чертовски сексуальную позу только тогда, когда хочет сделать вид, будто ему плевать на происходящее, и, раз он решил использовать ее сейчас, то я хреново справляюсь с ролью его пары.

– Послушай, – говорю я, когда снова оказываюсь с ним лицом к лицу – Мы можем поговорить об этом в другой раз?

Он вскидывает бровь.

– Тяжело что-то обсуждать с тем, кто уже все для себя решил.

– Знаешь, то же самое я могла бы сказать и о тебе. – Мне не стоило этого говорить, и я осознаю свою ошибку, едва только эти слова слетают с моих уст. Вот черт. – Я не хотела…

– Ты знаешь, каково это – быть мной, Грейс? Каково это – провести все свое детство взаперти, чтобы стать самым мощным оружием, которое только может существовать? Каково это – каждую секунду стараться сделать так, чтобы никого не ранить и никого не лишить воли?

Меня охватывает печаль. Мне тошно от того, что он страдает, и еще более тошно от того, что ему кажется, будто единственный способ прекратить его страдания – это заставить меня совершить ужасное насилие.

– О, Хадсон, я не могу даже вообразить…

– Вот именно, не можешь. В этом-то и суть. Ты не знаешь и половины о том, как работает моя магическая сила и чего мне стоит обладание ею. – Он с досадой вскидывает руки и поворачивается, чтобы уйти, но в последний момент поворачивается ко мне и очень тихо говорит: – Каждый раз, когда я использую ее, свет внутри меня немного тускнеет. Грейс, я боюсь, что однажды я не смогу отыскать путь обратно – и к тебе, и к себе самому.

– Тогда не используй ее! – прошу его я. Если он не будет использовать свою силу, то все образуется. Ему больше не придется страдать, а мне не придется лишать его того, что делает его им.

Но он только качает головой и, повернувшись к окну, уставляется на океан.

– Ты простила мне смерть Луки, но когда-нибудь погибнет тот, чью гибель ты не сможешь мне простить, не сможешь простить, что я не спас его. И я все равно проиграю.

– Я никогда не стану винить тебя в том, что ты не убил кого-то, чтобы спасти нас. – Я вцепляюсь в его рубашку и заставляю повернуться, чтобы по моему лицу он увидел – я убеждена в том, что говорю.

– А что, если следующей при мне погибнет Мэйси? Что, если при таком стечении обстоятельств я должен был бы обратить в пыль двух волков, чтобы спасти ее? Что тогда?

Я хочу сказать, что он ошибается, что я бы поняла. Я открываю рот, чтобы сказать, что он, конечно же, убьет двух волков, чтобы спасти Мэйси – и тут осознаю, что он прав. Мы все исходим из того, что Хадсон сам выбирает, когда использовать свои таланты, чтобы спасти нас, но так ли это? Я знаю, что всегда буду его любить, всегда буду на его стороне, всегда поддержу его выбор. Но если быть честной, часть меня была бы безутешна, если бы он не сделал всего, что в его силах, чтобы спасти последнюю оставшуюся у меня родню – ту девушку, которая пошла бы на все, лишь бы спасти своих друзей.

Он видит это в моих глазах и, судорожно вздохнув, шепчет:

– Грейс, я умоляю тебя – не оставляй меня таким. Я не знаю, как долго я еще смогу это выдержать и не потерять навсегда как себя, так и тебя.

У меня разрывается сердце. Потому что ради Хадсона я бы сделала все – все что угодно. Кроме этого. Какие бы страдания ни доставляли ему его магические таланты, есть то, чего он не учел. Хотя его сила может когда-нибудь в будущем надломить его, нет гарантии, что это обязательно произойдет. И поскольку рядом с ним всегда буду я, его пара, то, что бы ни случилось, у меня будет возможность помочь ему вновь обрести себя. Но, если я лишу его этих его способностей и кто-то попытается убить меня – и сумеет это сделать, поскольку у него больше не будет его дара – вот тогда его душа не сможет пережить боль от потери пары, кто бы ни пытался помочь ему собрать осколки. Я знаю это наверняка – потому что я чувствовала бы себя так же, если бы мы с ним поменялись ролями и что-то произошло с ним самим.

Когда вы сопряжены, это значит, что вы прикрываете и поддерживаете друг друга. Всегда. И я буду носить Корону до скончания времен, если это будет необходимо для спасения моей пары.

Как бы то ни было, сейчас не время пытаться убедить Хадсона, что я права. Потому что сейчас мы оба валимся с ног от изнеможения. Но я вижу, что он ждет, чтобы я согласилась положить конец его мучениям, а сама я уверена – впервые со дня нашего знакомства, – что разочарую его.

И я совершенно не представляю, что нам теперь делать.

Глава 33. Порой перерыв на кофе бывает роковым

Должно быть, он видит мой отказ на моем лице, потому что его плечи опускаются.

Но через секунду он расправляет их, и у него делается непроницаемое лицо – то, которое он показывает остальному миру. Даже его глаза, которые в последние дни всегда смотрели на меня с нежностью, ничего не выражают.

– Хадсон…

– Все в порядке, – говорит он, и его улыбка, когда он заправляет волосы мне за ухо, полна печали. – Как насчет того, чтобы немного поспать?

Я хочу возразить, хочу сказать, что надо бодрствовать, пока мы не решим эту проблему. Но, по правде говоря, я так устала, что в голове у меня туман и я уже ничего не соображаю. Так что, возможно, сон – это именно то, что нам нужно, прежде чем мы опять попытаемся разобраться в этом вопросе.

Бог свидетель, способность мыслить яснее нам бы не помешала.

– Ладно. – Я хочу принять душ, но боюсь, что засну прямо стоя под струями воды. В конечном итоге я просто раздеваюсь до нижнего белья и ложусь в кровать. Хадсон присоединяется ко мне через пару секунд, и я засыпаю еще до того, как он накрывает меня одеялом.

Я сплю как убитая четыре часа и просыпаюсь только потому, что Хадсон садится в изножье кровати, держа в руках стаканчик кофе навынос.

Части меня хочется малодушно смотреть только на этот кофе в его руке – все лучше, чем снова наткнуться на тот убитый взгляд, который я видела в его глазах, когда мы ложились спать – но он достоин большего. Наши отношения достойны большего.

Поэтому я медленно и осторожно перевожу взгляд на его лицо – и вздыхаю с облегчением, когда вижу в его глазах привычную нежность и доброту. Я не могу не спросить:

– Ты в порядке? – Я совсем не уверена, что сама сейчас в порядке.

– Да, вполне. Удивительно, что могут сделать даже несколько часов сна.

Мне становится не по себе, ведь обычно Хадсон говорит с выраженным британским акцентом, когда бывает зол, и ругается на чем свет стоит. Что же это значит? Он что, притворяется, что с ним все в порядке, но на самом деле это не так? Или же он смирился с моим решением и пытается жить с ним?