Не прощаюсь Акунин Борис
Романов пожал вошедшему руку.
– А где мне быть? Где он, там и я.
– И уже не ефрейтор. – Бывший штабс-капитан с любопытством смотрел на бывшего ефрейтора – тот сильно переменился. – Чиновник особых поручений при большом начальнике. Кстати, кто ты, Орлов, теперь по чину?
– У нас чинов нет. Я – член коллегии ВЧК, Крюков – мой помощник.
– А кем буду я?
– Контриком. По нашим данным, офицерский заговор уже существует и активно расширяется. Нам нужно внедрить в подпольную организацию своего человека. Понятно, офицера. Понял теперь, что от тебя требуется?
Романов насупился, по лбу прорисовалась резкая морщина.
– Нет. Филерствовать не буду. Я с этими людьми вчера воевал вместе. Втереться к ним в доверие, а потом донести?
– Я тебе говорил, откажется, – скривил рот Крюков. – Они для него свои. Офицер – он всегда офицер.
– Помолчи, Тимофей, – одернул его Орлов. – Леша, скажи: ты в Бога веришь?
От неожиданного вопроса Романов сморгнул.
– Нет. А при чем тут это?
– Тогда второй вопрос. Как мир устроен, тебе нравится?
– Кому это может понравиться?
– Ну, а если мир плохой и Бога нету, кто будет на Земле порядок наводить?
Романов начинал злиться:
– Что ты со мной, как учитель с приготовишкой? Говори попросту.
– Я попросту. Проще не бывает. Начну с себя. Честно скажу: я в революцию пошел не для того, чтоб мир исправлять, а потому что я – это я. Мне всегда, с детства, хотелось всё перевернуть. Чтобы шурум-бурум, всё вверх тормашками. Или побывать там, где никто еще не бывал. Эх, думал в детстве, мне бы жить триста лет назад – открывал бы новые материки. Или, наоборот, жить бы на сто лет позже – летал бы на другие планеты. А однажды, уже в юности, как ударило. По-человечески устроенный мир – вот чего никто никогда не видал и где никто еще не бывал. Это и есть самое великое открытие и самое великое приключение. Устроить мир, чтобы он был не только для таких, как ты, кому повезло в чистенькой семье родиться, а для всех людей. Погляди на Крюкова. Он сызмальства жил в голоде, грязи, свинстве. Так и подох бы в навозе, если б не революция. А Крюковых у нас сто с лишним миллионов. И теперь все они будут жить, как кто расстарается – а не так, как от роду приговорено. Кто умный, толковый – тот из ничего станет всем.
Помощник слушал – блестели глаза. А Орлов заводился всё больше, чеканя слова.
– Конечно, в нашей бедной, дикой стране мы земного рая не построим. Но всё ж таки с голодухой, неграмотностью, унижением покончим. И ради этой великой, этой небывалой цели можно покорячиться, не пожалеть ни пота, ни крови, ни жизни… Ты с офицерами на фронте воевал, а я с анархистами в тюрьме сидел, с каторги бежал! Но сегодня ночью мы нанесли удар в спину своим товарищам, вместе с которыми делали революцию. Ударили исподтишка, подло… Да-да, подло! Скольких убили, а кто уцелел – будут нас проклинать и ненавидеть до конца дней. Но ради великой нашей цели мы пошли и на это! А он… он будет мне свою интеллигентскую чувствительность выказывать, мерехлюндер… Неудобно ему, видишь ли, перед господами офицерами!
Член чекистской коллегии начинал задыхаться от бешенства и не мог больше говорить, сделался страшен.
Но Романов его не испугался, а лишь оттянул воротник и почесал пулевой шрам на шее.
– Ладно, ладно, не сверкай глазами. Убедил. Обойдусь без мерехлюндий. Только вот что. Я себя подлецом считать не согласен. Если бы я с кем-то, как ты, в тюрьме сидел или с каторги бежал, я о старом товарище уж как-нибудь бы позаботился. Так что предупреждаю сразу: поперек сердца ничего делать не буду. Ясно?
Орлов будто и не ярился. Он снова подмигнул Крюкову, весело.
– Ясно, что вы, товарищ Романов, еще не доросли до классовой морали, вот и фамилия у вас подозрительная. Ничего, Леша, мы с Крюковым тебя постепенно перевоспитаем. А сейчас, прямо нынче же, отправляйся-ка на рыбалку.
– а какую рыбалку? – спросил Романов.
– На вольную. В открытое море. Там плавают акулы, а где именно – мы не знаем. Ни сети тебе дать не могу, ни гарпуна, ни наживки. Нам известно лишь, что офицерский заговор существует, об этом шушукается весь город, а где ловить заговорщиков – это ты сообрази сам. Ты же профессионал.
На голый крючок
В контрразведывательной практике задание, полученное Алексеем Романовым, называлось «удить на голый крючок». Это когда имеются достоверные сведения о том, что существует вражеская шпионская сеть, но нет ни имен, ни примет, ни адресов – вообще ничего. При нормально работающей контрразведке тут создается система «маркеров» или «колокольчиков», то есть по всем подразделениям, полицейским околоткам, станциям, извозчичьим биржам, по объектам, представляющим интерес для противника, рассылаются ориентировки: регистрировать всякую подозрительную активность по таким-то и таким-то параметрам. Рано или поздно какая-нибудь из рыбок сама себя выявит, «колокольчик» звякнет, а дальше уже вопрос техники.
Забрасывать одинокую удочку с голым крючком, чтобы поймать большущую стаю рыб, Романову прежде не доводилось. С другой стороны, задачу нельзя было назвать очень уж сложной, поскольку имелось три обстоятельства, сильно ее упрощавших.
Во-первых, придется иметь дело не с профессиональными разведчиками, а с любителями, вряд ли владеющими конспиративными навыками.
Во-вторых, военный заговор, в отличие от шпионской организации, должен постоянно расширять свои ряды – ведь речь идет о захвате двухмиллионного города.
Наконец, в-третьих, известно, из какой среды заговорщики вербуют участников – из бывших офицеров. Вроде штабс-капитана Романова.
Стало быть, нужно цепляться на крючок самому и правильно выбрать место для ловли. Вот и вся хитрость.
Покончив с недолгими логическими выкладками, Романов мысленно отмотал время назад, представив себя таким, каким он был до поворотных событий минувшего лета. Вернее, до одного события, о котором напомнил ему бесцеремонный Орлов. Сам Алексей обнес этот участок памяти глухим забором и старался в ту сторону даже не оглядываться. Не стал оглядываться и теперь. Просто сказал себе: я фронтовой офицер, ни черта не смыслящий в политике, но обозленный революцией, которая развалила государство и армию. Я оскорблен хамством распоясавшейся солдатни, я считаю большевиков германскими агентами, дьявольской силой, губителями России и люто, до зубовного скрежета их ненавижу.
Орлов с Крюковым сидели тихо, наблюдая за умолкнувшим Романовым, который вдруг зажмурился.
Это Алексей вживался в роль. Когда он снова открыл глаза, мир будто переменил окраску. В красивой дворянской усадьбе, где когда-то жила Наташа Ростова, теперь хозяйничают грубые, злые, враждебные люди. Они захватили не только дом Ростовых, они опоганили весь древний, прекрасный город, всю великую тысячелетнюю страну. Ну и рожа, подумал Романов, с ненавистью глядя на Крюкова. Развалился в ампирном кресле, скот.
– Подбери окурок, тварь. Этому паркету полтораста лет, ты в нем дырку прожег.
– Ты чего? Ты чего? – замигал Крюков, ежась под неистовым взглядом.
А Орлов рассмеялся.
– Отлично. Идите, ваше благородие, спасайте Россию от хамов.
Романов и пошел.
За дверью, правда, остановился. Сказал себе: «Итак. Я не красный командир, а обычный демобилизованный офицер. У меня нет ни продовольственных карточек, ни денег, ни крыши над головой, ни московской родни. Куда бы я обратился?»
Ответ очевиден. Военный, привыкший к попечению государства, как собака, приученная находить корм в своей миске, отправился бы в управление военного округа. Государство-то все-таки существует, хоть и большевистское.
Где в Москве штаб округа?
Полистал телефонно-адресную книгу на секретарском столе, нашел. Улица Пречистенка. Недалеко.
Встал перед пятнистым зеркалом (об него кто-то тоже гасил окурки), внимательно осмотрел себя. Пожалуй, достаточно спороть с фуражки звезду и прицепить на китель те ордена, которые офицеру положено носить постоянно.
Шагом марш, штабс-капитан.
На большом казенном здании висела красная тряпка с надписью «Военно-учетное управление РККА». Романов остановился перед входом, озадаченно хмурясь – как это сделал бы всякий офицер при виде непонятной аббревиатуры.
Дверь всё время хлопала, люди входили и выходили.
Рядом встал еще один такой же, как Алексей – в офицерской фуражке без кокарды, в высоких сапогах со шпорами. Судя по желтому канту, драгун. Запыхтел.
– Что это «РККА», не знаете? – спросил Романов.
– Рабоче-крестьянская красная армия. Вот думаю – записываться, нет… Паек дают, – вздохнул драгун. – Жить как-то надо… Эх, пойду.
Алексей вошел за ним. В длинном коридоре толпилось много людей, по виду – сплошь бывшие офицеры. Оно и понятно: нижние чины после демобилизации просто отправились по домам, вернулись к прежней жизни, а куда деваться профессиональным военным?
Алексей стал медленно прохаживаться, приглядываясь и прислушиваясь. Разговоры были тихие, унылые: нечем жить, паек, паек, паек, до чего же мы докатились, пропала Россия, в Архангельске англичане, немцы наступают на Париж.
На Романова тоже посматривали. Вернее, на его грудь. Шинель он распахнул, стали видны боевые ордена: офицерский и солдатский «георгии», «владимир» с мечами.
– Снимите это, – посоветовал немолодой артиллерист. – Недавно комиссар накричал на георгиевского кавалера, сорвал с него крест. Зачем нарываться?
У него самого на мундире был только академический значок, от орденов остались лишь дырочки.
– Сорвать, может, и не сорвут, однако назначения точно не получите, – сказал другой.
– Мне за три месяца жалованье не выплатили! Пусть выдадут. А назначения от них мне не надо! – Романов говорил громко – не так, как остальные. – В Москве теперь главная власть – германский посол Мирбах. Что он прикажет, то большевики и делают. Это что же, я буду немцам служить? Которые моих товарищей убивали?
– У вас, верно, семьи нет, – печально вздохнул артиллерист. – А у меня трое детей. Да-с.
Второй шепнул:
– Пускай лучше заправляет Мирбах, чем Ленин с Троцким…
– Господа, господа, поосторожней, – шикнул третий. – Слыхали про ЧК? Запросто могут ходить тут, подслушивать. Мы для них подозрительный элемент.
Посол Германии в советской России граф Мирбах
Все умолкли, оглядываясь.
Романов приметил, что некий благообразный, сильно пожилой господин в длинной кавалерийской шинели, с седоватой бородкой клином действительно остановился и прислушивается. На чекистского агента он был никак не похож, да, если верить Орлову, в ЧК и не было агентов.
Специально для кавалериста, проходя мимо, Алексей презрительно пробормотал:
– Офицеры, мать их. Тьфу! Овцы…
Потом он поговорил в том же духе еще в двух местах, всё время периферийным зрением следя за пожилым. Тот близко не подходил, но и не отвязывался. Неужто клюнуло, с первого же заброса?
– А катись она, ваша «эркака»! Пусть подавится моим жалованьем! – громогласно объявил Романов напоследок и пошел к выходу.
Идет сзади или нет? Оборачиваться нельзя.
Шел кто-то, шел, не отставал!
На улице Алексей остановился зажечь папиросу. Шаги за спиной тут же стихли. Снова двинулся – возобновились.
Он ощутил подзабывшееся чувство, азарт охотника – и вдруг устыдился. Господи, ведь не на чужих охотишься, а на своих, на русских, с кем еще вчера был вместе. Но теперь люди делились на своих и несвоих по иным признакам. И вообще, прав Орлов: к черту мерехлюндии.
Романов применил элементарный агентурный прием – сделал вид, что поправляет фуражку. В ладони было спрятано маленькое зеркало, чтобы смотреть назад, не оборачиваясь.
Оп-ля. «Хвостом» оказался не давешний дядя, а какой-то тощенький паренек в лыжной финской куртке. Стоит, делает вид, что изучает афишу на тумбе, а сам косит глазом. Может, показалось? Очень уж юн, совсем мальчик.
Для проверки Алексей проделал еще один трюк, тоже примитивный: снова зашагав, слегка задел плечом встречного и повернулся извиниться.
Мальчишка окончательно себя выдал – шарахнулся за тумбу.
В общем, ясно. Не загадка пляшущих человечков. Пожилой кавалерист бродит по коридору военно-учетного управления, отбирает офицеров, которые кажутся ему перспективными, а потом дает сигнал пареньку. Тот, видимо, пасется неподалеку от входа. Теперь мальчик будет таскаться по пятам, проверять: куда человек пойдет, с кем встретится, где проживает и прочее. Можно, конечно, поиграть в эту несложную игру, да времени жалко.
Поэтому Алексей поступил проще. Свернув в подворотню, спрятался в густой тени. Дождался, когда «хвост» сунется следом, – и крепко ухватил мальчишку за шкирку. Вблизи тот оказался совсем зеленым, лет семнадцати, а то и шестнадцати. Белокожий, тонкошеий, с пушком на верхней губе. Возмужает – станет красавцем, а пока как есть гадкий утенок.
– Сопливый совсем, а уже шпионишь! – прошипел Романов. – Прыщ чекистский!
Парень не испугался, а оскорбился.
– Я совсем не то, что вы подумали! Я не сопливый, я юнкер! А насчет прыщей это недостойно! – придавленно пропищал он. На лбу у него действительно розовела россыпь прыщей – за них и обиделся.
Разжимать пальцы Алексей не спешил, еще и дернул руку кверху, чтоб мальчик приподнялся на цыпочки.
– Зачем вы за мной следите, если вы юнкер?
– Я не слежу… То есть слежу, но не в том смысле… Отпустите, я задыхаюсь. Отпустите же! Я от людей, которые думают так же, как вы.
– О чем это они думают? – подозрительно спросил Романов, но ворот выпустил. – Говорите ясней.
– Я Копейщиков. Веня… то есть Вениамин Копейщиков. Юнкер Александровского училища. То есть бывший юнкер. А вы офицер, я знаю. Скажите только, вы ведь патриот?
– Коли уж вы представились… Я штабс-капитан Романов, Алексей Парисович. Что за странный вопрос про патриота? Я русский офицер, этим всё сказано.
– Я не просто так спрашиваю… – Парнишка мигал, что-то соображая. Потом решился. – Пойдемте со мной. Там с вами поговорит один человек.
– Кто? О чем?
– Такой же патриот, как вы. Идемте, Алексей Борисович, тут недалеко.
Незатейливо, подумал Романов. Это вам не германская разведка и даже не австрийская. Первого встречного сразу приглашают на явку.
– Во-первых, не «Борисович», а «Парисович». Во-вторых, если вы юнкер, то обращайтесь к старшему как положено.
– Виноват, господин штабс-капитан! – Веня Копейщиков вытянулся. – Я пробыл юнкером недолго, не успел привыкнуть. Идемте же, не пожалеете!
– Ладно, – проворчал Романов. Охотничий азарт весь куда-то подевался, осталась одна жалостливая досада. – Все равно деваться некуда. Я в Москве никого не знаю…
Явка
Идти было действительно недалеко, минут десять – через Арбат и Собачью площадку в какой-то переулок (Романов прочитал на табличке название – «Трубниковский»). По дороге Веня не затыкался ни на секунду, успев сообщить массу сведений. Что его приняли в училище только в октябре, по достижении шестнадцати лет. Что дать присягу он не успел, так как сразу началась «заваруха». Что он был на баррикаде и стрелял, но попал или нет, не знает, а врать не хочет. Что в «организации» он недавно, пока находится на испытательном сроке.
Но когда Алексей спросил, что за организация, юнкер замялся.
– Это вам Иван Климентьевич… то есть господин подполковник расскажет. Я не должен. И вы ему, пожалуйста, не говорите, что я про организацию сболтнул.
– Не буду.
Снова ожив, Веня затрещал дальше.
Выяснилось, что «явка» – это, собственно, квартира, в которой он живет с сестрой Зинаидой. Она совершенно отличная, хотя немолодая уже, на девять лет старше. Тоже настоящая патриотка, от нее можно ничего не скрывать. Она не Копейщикова, а Грузинцева, по мужу. Владимир Иванович Грузинцев был прекрасный человек, между прочим, офицер генерального штаба. Убит в Карпатах, ужасно его жалко.
Романов перестал слушать чепуху. Он думал, что заговор, который может устроить такая вот «организация», никакой опасности не представляет. Обычное российское дилетантство. Зря Орлов беспокоится. Уже одно то, что по городу ходят слухи об офицерском заговоре, – верный признак несерьезности предприятия. Надо посмотреть, кто у них за главного, и по-хорошему с ним поговорить, чтоб не игрался с советской властью в игрушки, не подводил людей под монастырь. Это может плохо закончиться – время сейчас нервное.
Дом, куда его привел разговорчивый юнкер, был недавней, предвоенной постройки. Вошли в подъезд через черный ход (парадную как зимой заколотили, так и осталось, объяснил Веня). Поднялись на второй этаж.
Мальчик позвонил особенным образом: два раза длинно, три коротко. Важно сообщил:
– Это значит, свои.
Конспираторы, вздохнул Романов, готовясь к встрече с «патриоткой», наверняка экзальтированной дурой.
Дверь открыла молодая дама в сером платье с белым воротничком. Высокая, с девичьей косой через плечо, но сразу видно, что именно дама, не барышня. Алексей понял бы это, даже если бы мальчик не сказал про погибшего мужа. У девушек не бывает такого внимательного, медленного взгляда и таких морщинок у рта.
Он щелкнул каблуками, назвался, ничего больше не объясняя, да в том и не было нужды.
– Это наш человек, – выпалил Веня. – Еще один. Ты, Зина, напои его пока чаем, а я за Иваном Климентьевичем сбегаю.
Хотел сразу и бежать, но женщина остановила, удержав за рукав.
– Зинаида Андреевна Грузинцева, – сказала она гостю. – Вениамин, ты никуда не побежишь, пока не наденешь шапку и не возьмешь перчатки. Утром я не проверила, а ты и рад. Восемь градусов на термометре.
– Госсподи, Зина, что я, маленький?
Мальчик смущенно поглядел на Романова, но взял и шапку, и перчатки. Понесся вниз через две ступеньки.
– Прошу вас. – Грузинцева отступила, давая гостю войти. – Раздевайтесь, проходите в гостиную. Вы, я вижу, с вокзала. От вас паровозом пахнет. Это хорошо.
– Почему хорошо? – спросил Алексей, думая: какой цепкий у нее взгляд. Не экзальтированная и не дура.
– Значит, вы только что приехали. Не чекист. Я всё время боюсь, что Вениамин приведет какого-нибудь подсадного.
Правильно боитесь, мысленно ответил Романов.
– Зачем тогда разрешаете ему… заниматься такими вещами? – Он сделал неопределенный жест. – В самом деле, может скверно кончиться. Ваш брат меня совсем не знает. Мало ли, что я такое? Запретите ему. Я вижу, он вас слушается.
– Да, он привык меня слушать. Когда мы остались без родителей, ему было двенадцать, а кроме меня никого. Но Вениамин уже не ребенок. Сейчас такие времена, что мальчикам нужно рано становиться мужчинами. Что я ему скажу? «Пускай всё гибнет, а ты сиди тихо, целее будешь»? Так мужчинами не становятся. Хотя, конечно, очень за него страшно… Вы садитесь, я сейчас.
Вышла.
Юнкера
Он оглядел комнату. Гостиная как гостиная, но есть две необычности. В углу нечто вроде киота, но в нем, подсвеченные лампадой, не иконы, а фотографии. Мужчина с женщиной (верно, родители) и военный с академическим знаком на кителе. Должно быть, покойный муж, хоть для Зинаиды Андреевны, пожалуй, староват. Второй необычностью была пишущая машинка с разложенными рядом стопками бумаги. Подойдя, Романов прочел начатую, но недопечатанную строчку: «МАРАТ: За каждую слезу, пролитую тобой, бедная труженица, аристократы заплатят каплей, нет, бочкой крови! Довольно ты страдала! Теперь для народа настало время утешения и расплаты!»
– Я зарабатываю перепечаткой пьес для театров, – раздался за спиной голос Грузинцевой. Она вошла так тихо, что Романов не услышал. В руках у хозяйки был поднос: чашка чая, несколько ломтиков хлеба, масло. Для голодных времен недурно. – В основном сейчас ставят всякую революционную чепуху, зато дают трудовой паек и даже приплачивают. Я научилась хорошо печатать, без помарок. Этим и живем.
Ты, верно, всё делаешь хорошо и без помарок, подумал Алексей. Дама ему очень нравилась, и настроение от этого окончательно испортилось.
Он действительно сильно проголодался, но старался откусывать поменьше и жевать медленно, прикинув, что три ломтика съест, а четвертый оставит.
– Вы не стесняйтесь. Хлеба достаточно, – сказала Зинаида Андреевна, всё посматривая на гостя, но ни о чем не расспрашивая.
– Наверное, я должен рассказать про себя?
– Придет Иван Климентьевич – расскажете. Зачем два раза?
– А… кто это – Иван Климентьевич? Ваш брат не объяснил.
Грузинцева довольно долго молчала. Романов уже пожалел, что задал вопрос.
– Отделенный командир, – в конце концов ответила она, видно, что-то для себя решив. – Вы пейте чай. Мне кажется, я вас смущаю.
И оставила его одного – должно быть, чтобы избежать других вопросов.
Четверть часа спустя из коридора донеслись звонки: дзззззз-дзззззз-дз-дз-дз. Романов поднялся и двинулся в прихожую. В такой ситуации важно получить позиционное преимущество: объект, попав в новое пространство, еще не сориентировался, не приспособил зрение к иной освещенности, и, пока щурится или моргает, можно составить о нем первое впечатление, самое важное.
Объект по имени «Иван Климентьевич», разумеется, оказался тем самым дядей в кавалерийской шинели, с бородкой. Агентурное чутье Алексея не обмануло.
– Постойте-ка, – сказал он первым, пока вошедший на него щурился. – Я вас где-то уже видел… А, в управлении, только что.
– Подполковник Зотов, – представился кавалерист. – Я боюсь, молодой человек ввел вас в заблуждение касательно… – Он неопределенно помахал рукой, покосившись на Веню Копейщикова, который стоял с виновато опущенной головой. – Молодой человек любит фантазировать.
Романов догадался, что юнкер получил взбучку за торопливость. А первое впечатление от «отделенного командира» было такое: типический армейский службист, наверняка добросовестный и исполнительный, странно только, что в таком возрасте (лет сорок восемь, а то и пятьдесят) всего лишь подполковник.
– Штабс-капитану можно верить, – сказала вдруг тихо Грузинцева. – Да и поздно уже скрытничать.
– В самом деле? – с облегчением произнес Зотов. – Я, дорогая Зинаида Андреевна, вашим суждениям привык доверять. Ну и отлично. Что это вы, чай пьете? Я бы тоже не отказался.
Заговорщиком подполковник оказался ненамного опытнее юнкера Вени. Вместо того чтоб как следует допросить незнакомого человека, сначала рассказал о себе. Загадка несоответствия между возрастом и чином объяснилась просто. Иван Климентьевич, кадровый офицер, попал в плен в самом начале войны, в августе четырнадцатого, потому и не продвинулся по службе. Вернулся из Германии только две недели назад и «не узнал родины».
– Какую чудовищную глупость, какую страшную ошибку совершило большевистское правительство, подписав позорный мир! – горячо говорил он. – Я видел Германию изнутри, она совершенно истощена. Нам бы продержаться еще несколько месяцев – и всё, победа! Надо было отступать, но не сдаваться. Даже отдать столицу, как Кутузов! А теперь что? Национальный позор, презрение союзников. И, конечно, никакого участия в дележе трофеев. Единственное спасение России – свергнуть Советы и снова вернуться в Антанту. Я как только добрался до дому, сразу кинулся искать людей, которые понимают это и готовы действовать. Нашел. Быстро. Нас очень много, Романов, и с каждым днем всё больше!
– Зинаида Андреевна сказала, что вы отделенный командир? Что это означает?
Лишь тут подполковник спохватился.
– Погодите. Сначала расскажите, где вы служили и за что получили столь почтенные награды. – Кивнул на романовский китель.
Узнав про контрразведку, подполковник поморщился. В прежние, довоенные времена подобная служба считалась для офицера не слишком почтенной. Но, услышав, что солдатский «георгий» получен за атаку, помягчел.
– Значит, умеете не только бумажки перекладывать. Что ж, с удовольствием приму вас в отделение. Видите ли, в организации система такая. Каждый новый человек вне зависимости от чина и возраста зачисляется рядовым, но получает право привлекать других офицеров, лично отвечая за них. Как только собралась тройка, становишься отделенным. Тройка превращается в девятку – ты уже взводный. Вот я, благодаря вам (вы у меня последний), скоро пойду на повышение, – засмеялся Иван Климентьевич. – Потом дорасту до ротного, а там, глядишь, и до батальонного, то есть достигну своей бывшей должности – я перед войной кавалерийским дивизионом командовал. У нас в организации карьеру делают быстро.
– А вы, то есть мы, как-то называемся?
Романов понял, что заговор устроен не так уж глупо. Конечно, при столь неосторожной системе вербовки легко нарваться на доносчика или просто болтуна, но так же просто цепочка и оборвется. А между тем, когда каждый рядовой участник организации является вербовщиком в переполненной офицерами Москве, членство у них должно расти как на дрожжах.
– «Союз защиты Родины». Хорошее название, примиряющее все политические взгляды – кроме, конечно, большевистских. И вы не думайте, что у нас нет подразделений крупнее батальона. Есть и полки, и бригады, и даже дивизия, – значительно понизил голос Зотов, оглянувшись на дверь, хотя подслушать его могли только хозяйка и ее брат – они тактично оставили офицеров наедине.
– Даже дивизия?
Романов быстро перемножил в уме, получилось больше двух тысяч человек. Ого!
– И, возможно, даже не одна. Впрочем, точно не знаю. Так высоко с моего шестка не видно. Но уверяю вас, руководят делом весьма серьезные люди. Когда пробьет час, мы моментально захватим все ключевые пункты столицы и парализуем советскую власть. Нам хватит одного удара, как хватило им в Петрограде полгода назад. Они тогда взяли мосты, узлы связи, резиденцию правительства – и вся огромная Россия оказалась у них в руках. Мы сделаем то же самое, только четче и организованней, по-офицерски.
Нет, это совсем не любительская затея, сказал себе Романов. Сама идея массовой, тысячной организации, которая состоит из легко заменяемых дилетантов, но управляется грамотно, из единого центра, до гениальности дерзка и действенна. Можно сколько угодно гоняться за щупальцами этого спрута и обрывать их, но до головы не доберешься, а пока будешь пытаться, вылезут новые отростки.
– Я только с поезда, в Москве никого не знаю, – сказал Алексей вслух. – Мне бы где-нибудь поселиться, и буду готов выполнять любые приказы.
Оказалось, что юнкер Веня не так уж тактичен. Дверь приотворилась, раздался звонкий голос:
– Господин штабс-капитан, а поживите у нас! Зина, ведь можно? Кабинет Владимира Ивановича все равно пустует.
– Да, конечно, – ответила из коридора Грузинцева после паузы.
До вечера Алексей отсыпался, разом за дерганые фронтовые дни и за тяжелую дорогу. Проснулся, сел на диване – накрыт стол: белейшая салфетка, симметрично разложенные приборы, на фарфоровой тарелке бутерброды с колбасой, печенье, термос с чаем. Залюбуешься. И записка мелким, но твердым, очень красивым почерком: «Есть горячая вода».
Поел, помылся в настоящей ванне, с газовым водонагревателем – давно забытая роскошь. Потом долго, с удовольствием брился, подстриг усы, привел в порядок ногти. Впервые за много месяцев ощутил себя жителем цивилизованного общества.
Вернувшись к себе, в кабинет убитого на войне генштабиста, стал расхаживать вдоль шкафов с книгами, все больше военными и историческими. Прикидывал, что делать дальше. Докладывать пока рано. Да и зачем? Все равно у Орлова никого кроме людей с винтовками нет. Они понадобятся только на завершающем этапе. Сначала нужно установить, кого и где брать. «Осьминожья» конституция удобна в смысле безопасности, но в то же время имеет слабую точку. Конечно, несколько тысяч заговорщиков установить и арестовать невозможно. Но это и не нужно. Если найти голову спрута и нанести по ней удар, можно не заботиться о щупальцах. Без управления и связи они будут беспомощны, перестанут представлять какую-либо опасность.
В кабинете было очень тихо. Пушистый ковер скрадывал шаги, резные часы не тикали. Алексей подумал, не завести ли – в детстве он очень любил заводить старинный отцовский «Мозер» бронзовым ключиком. Нет, не стоит. Если у такой аккуратной хозяйки часы стоят – значит, со смыслом. Понятным. Умер хозяин, остановилось время.
Вдруг, подумав об аккуратности Зинаиды Андреевны, сообразил, что забыл убрать за собой бритвенные принадлежности.
В носках, чтоб не шуметь, вышел в коридор, прислушался. Нигде ни звука. Время было уже позднее.
Черт, и свет в ванной не погасил!
Он приоткрыл дверь и застыл.
Зинаида Андреевна стояла подле умывальника с зажмуренными глазами, держала в руке, у самого носа, мыльный помазок. Зачем?
– Ради бога извините, – сказал Романов. – Сейчас помою.
Ее глаза раскрылись, в них было смятение.
– Это вы извините, – пробормотала Грузинцева. – Я… я совсем отвыкла от этого запаха. Мужского запаха. Веня еще не бреется…
Алексей перестал на нее смотреть, чтобы не смущать еще больше.
– Вам, должно быть, неприятно, что я разместился в кабинете вашего мужа. Я съеду, как только Иван Климентьевич найдет что-нибудь. Он обещал…
– Я думала, что будет неприятно, но почему-то… Почему-то хорошо оттого, что в доме снова живет мужчина. – Зинаида Андреевна повернула кран, стала медленно, тщательно, мыть помазок. Она тоже больше не смотрела на Романова. – Знаете, мы с Владимиром Ивановичем прожили недолго, я даже толком полюбить его не успела, хотя он был очень хороший человек. Знакомый отца. Когда папа с мамой так внезапно… Веня вам наверно рассказал?
– Нет.
– У нас было имение на Волге. Зимой всегда уезжали туда на Рождество. Последняя предвоенная зима была очень теплая, помните? Они провалились на Волге под лед, вместе с санями и лошадью. Канули, будто не было… Мне сейчас иногда кажется, что вся Россия, вся прежняя жизнь тоже ухнула в какую-то черную полынью, и… – Она содрогнулась. – Мне был двадцать один год, Вене двенадцать. Не знаю, как бы мы это перенесли, если б не Владимир Иванович. Он всё время был рядом. Выйти за него замуж казалось таким естественным. И у нас всё было бы прекрасно, я уверена. Но мы поженились в апреле, а в августе война. Потом он один раз приезжал на побывку – и всё…
Романов слушал, вздыхал. Сколько в России таких молодых вдов. И сколько еще появится.
– Что-то я разнюнилась, на меня непохоже. – Грузинцева кашлянула. – Всё запах виноват. Вы живите у нас, Алексей Парисович, сколько понадобится. Не бойтесь, я вас чувствительными разговорами больше терзать не буду. Спокойной ночи.
В общем, сломала она Романову всё оперативное планирование. Вернувшись к себе, он про дельное уже не думал. Только про то, как же это могло получиться: Орлов с Крюковым для него свои, а Зинаида Грузинцева, Зотов и Веня – чужие? Бред.
Сказка про белого бычка
– Печать «Снабарма» подлинная. И здесь тоже… – Орлов отложил удостоверение, взял мандат, дававший право проезда по железным дорогам. – У них, мерзавцев, есть свои люди и в Совете обороны, и в Наркомате путей сообщения. Хреновые дела, Крюков.
Помощник поглядел бумаги на свет.
– Мать твою! Бланки тоже настоящие. На прошлой неделе только отпечатали с водяными гербами!
Романов, стоя под окном, выпустил струйку дыма в форточку. У Орлова была жестокая простуда, от табачного запаха он начинал кашлять. Апрель перевалил за середину, но теплее пока не становилось.
– Как говорится в анекдоте, вы, ваше благородие, еще не всё знаете, – сказал Алексей, выгоняя сизое облачко рукой. – Что я выяснил за эту неделю у Зотова? Что у «Союза защиты» всюду агенты. Советская власть берет в учреждения кого ни попадя, без проверки. Один «союзник» тянет за собой другого, тот третьего. Советский аппарат, красноармейские штабы – всё червивое. Сколько вы напринимали на службу бывших офицеров и чиновников? Пять тысяч? Десять? Сами, поди, не знаете. Тем более не знаете, кто из них враг, а кто нет. Когда начнется восстание, запылает разом в сотне мест.
– Что ты предлагаешь? – угрюмо спросил Орлов.
У него в кабинете появилось новшество: железная койка у стены, накрытая солдатским одеялом. Член коллегии теперь квартировал прямо на рабочем месте.
Алексей объяснил суть своей идеи, закончив так:
– В общем, нужно выйти на их штаб. Одному мне это сделать трудно, требуются помощники.
Орлов хрипло закашлялся, тряся пальцем, что означало: погоди, сейчас догрохочу и скажу важное.
– Кх, кх, – прочистил он горло. – Мы тут времени тоже не теряем. Завели агентурный отдел, для слежки и сбора оперативных данных. Там уже целых пятнадцать сотрудников, так что помощники будут.
– Мне твои лопухи ни к чему. Только засветятся, всё дело испортят. Зотов рассказал, что в «Союзе защиты» есть специальный орган, занимающийся безопасностью. Называется «Охранный сектор». И состоят в нем профессионалы – бывшие работники полиции, жандармерии, Охранки. Чем ближе к штабу, тем строже меры предосторожности. Мне не слежка нужна, мне нужны помощники изнутри.
– Как это?
– А вот так. Я теперь у них активный кадр. Видишь, какую службу они мне устроили – чрезвычайный уполномоченный Совета рабочей и крестьянской обороны по снабжению Красной армии. Чусоснабарм, – с трудом выговорил Романов название своей должности. – Буду связным, для того и мандат. Но этого мало. У меня появилось право набрать собственное отделение. Двух человек. Втроем, изнутри, мы сделаем больше, чем твои сопливые «агенты». Найдутся у тебя среди толковых сотрудников бывшие офицеры?
– Шварц есть, – вспомнил Крюков. – Носатый такой. Который студент. Он при Керенском был прапорщик.
– Верно, Ося – парень умный. А где взять еще одного? – Орлов подергал бородку. – Больше офицеров нет.
– Отдай мне Крюкова, – попросил тогда Алексей. – Скажу, встретил боевого товарища, вместе воевали. Он хоть не офицер, но я за него-де ручаюсь. Захотят проверить – всё правда. Были вместе на фронте.
Орлов опять закхекал, застучал себя ладонью по груди.
– Гад ты, Леша. Пользуешься моей слабостью. У больного человека последнее отбираешь… Ты как, Крюков? Согласен?