Кладбище домашних животных Кинг Стивен

Глава 39

– В те дни, когда еще шла война.., поезд остановился в Орпингтоне, и Билл Батермен приехал на катафалке на станцию забрать своего сына Тимми. Гроб грузили четыре железнодорожника. Я был одним из них. Там же присутствовал парень из «Регистрации Смертей» – была такая военная версия похоронного бюро, Луис. Но парень из «Регистрации Смертей» даже не вышел из вагона. Он сидел в вагоне рядом с двенадцатью гробами и пил… Мы загрузили Тимми в катафалк-кадиллак… В те дни ничего необычного не было в таких «вагонах-поторопись!», потому что в те дни существовал огромный концерн, который занимался тем, что рассылал и хоронил мертвецов до того, как они сгниют. Билл Батермен стоял на перроне с каменным лицом, какой-то.., думаю.., скажем так, серый, как пепел. Но он не плакал. Машинистом на паровозе в тот день был Хьюи Грабер, и он сказал, что тот военный от «Регистрации…» как турист. Солдаты загрузили полный вагон гробов в Лиместоне на Прескью Асле, а гробы туда привезли с юга. Солдатик сказал Хьюи, что у него есть пять бутылок ржаного виски. Он пронес их под рубашкой. Говорил он примерно так: «Хорого, миссстср инженер, септодня вы поведете Сверхъестественный Поеезд, знаете об этом?» Хьюи только кивнул. «Тогдаааладно. Многие называаают этот поееезд – Поездом Мертвых из Алабамы». Хьюи попросил парня вынуть из кармана список мертвецов и мельком взглянул на него. «Сперва нам нужно будет сгрузить два гроба в Хоултонс, а потом один в Пассадамкедже, два в Бангоре, один в Дерри, один в Ладлоу и так далее… Я чувствую себя словно задушенный молочник… Хотите выпить?» А Хьюи взял и вылил выпивку на землю. Бангор не то место, где ловят машинистов, от которых несет ржаным виски, но парень из «Регистрации…» ничего потом против Хьюи не имел, даже больше; Хьюи утаил факт пьянства от армейского начальства. «Они бы устроили тому парню выволочку», – так потом говорил Хьюи. Так они и работали, сгружали на разных станциях накрытые звездно-полосатыми флагами гробы. На какой станции один, на какой – два. Всего гробов было восемнадцать или двадцать. Хьюи сказал, что они сгружают их всю дорогу от самого Бостона; и всюду были плачущие и причитающие родственники; всюду, кроме Ладлоу.., а в Ладлоу Хьюи увидел только Билла Батермена, который, как он сказал: «выглядел так, словно сам почти мертвец, только ждал подходящей минуты дух испустить». Когда же турне закончилось, Хьюи взял того солдатика и они посетили штук пятнадцать или двадцать разных мест.., и Хьюи напился до чертиков, а потом отправился к одной проститутке (раньше он никогда в жизни себе этого не позволял), а проснулся сильно исцарапанный и весь трясущийся; он сказал, что понимает, почему такие поезда называют сверхъестественными, и больше он никогда ни за какие премии не станет водить сверхъестественные поезда… А тело Тимми отвезли в морг Гринслана на Улице Папоротников. Этот морг находился на том месте, где сейчас Новая Прачечная Франклина, и через два дня Тимми похоронили на кладбище «Плеасантвиев». Все, как положено… Так вот, я скажу тебе, Луис. Когда Тимми убили, миссис Батермен уже лет десять как умерла. Она-то еще пока живая была, пыталась родить второго ребенка, но ничего из этого не получилось. Второй ребенок, наверное, облегчил бы боль Билла, как по-твоему? Второй ребенок помог бы старому Биллу забыть Тимми, который доставил отцу столько горя; Тимми, которому уже ничем нельзя было помочь. Я бы на твоем месте, Луис, тоже выбрал бы этот путь. Ребенок и жена останутся живы и все пойдет путем. А Тимми… Заменяя лейтенанта в своем взводе, так было написано в письме, которое получил Билли, Тимми был застрелен на дороге, ведущей в Рим, 15 июля 1943 года. Его тело поплыло домой через два дня и прибыло в Линестон девятнадцатого. Потом, на следующий день, его погрузили на сверхъестественный поезд Хьюи Грабера. Большинство из тех солдат, что убили в Европе, развозили по домам на таких поездах… Тимми прошила очередь из автомата, и посмертно он был награжден Серебряной Звездой… Тимми похоронили.., не спрашивай когда, точно не знаю, но думаю, это случилось 22 июля. И через четыре или пять дней Марджи Вашбарн, которая работала на почте, увидела Тимми, идущего по дороге к конюшне Йорка. Марджи с криками убежала.., понимаешь почему? Она пошла назад на почту, бросила кожаную сумку с недоставленной почтой прямо на стол Джорджа Андерсона и сказала ему, что пойдет домой и ляжет в постель. «Марджи, тебя тошнит? – спросил Джорджи. – Ты белая, как крыло чайки». «Я теперь буду дрожать всю жизнь и я не хочу говорить с вами об этом, – ответила Марджи Вашбарн. – Я и Бриану об этом ничего не скажу (это был ее муж), и матушке своей и никому-никому не скажу. Когда я умру и отправлюсь на небеса, если Иисус меня попросит рассказать.., нет, может ему-то я расскажу. Но я не верю в то, что увидела». И она ушла. А все знали, что Тимми умер. Некролог был напечатан в Бангорских «Дели ньюс» и Эллсвортском «Американ» неделю назад.., ну там фотография и все такое полгорода было на похоронах. А тут Марджи видела его идущим по дороге.., идущим пошатываясь… Она все-таки рассказала об этом Джорджу Андерсону.., но только уже минут через двадцать… Теперь она умерла… А Джордж рассказал мне, что сразу понял: она хотела ему рассказать что-то о том, что видела. И еще Джордж сказал: ему показалось, Марджи немного повредилась в уме, ты понимаешь? «Тимми такой бледный, – так она рассказывала минут через двадцать, – и одет в старые брюки и вылинявшую рубашку цвета хаки». А в тот день, должно быть, градусов двадцать было в тени. Марджи еще сказала, что у Тимми волосы торчат в разные стороны. «Его глаза, словно изюминки в хлебе. Я видела его призрак. Вот что испугало меня. Никогда я раньше ничего похожего не видела». Вот так сказала та, кто увидела его первой. Но вскоре выяснилось, что и другие видели Тимми. Миссус Страттон… мы называли ее «миссус» потому что всю жизнь она была незамужней, разведенной давалкой; у нее был двухкомнатный домик, там где Педерсенская дорога соединялась с Ханкокской. У нее было много пластинок и она всегда была готова составить вам компанию, если у вас найдется долларов десять, которые не так уж трудно было в те времена заработать.., десять долларов, чтоб оплатить ее услуги. В общем, она тоже видела Тимми со своей веранды и сказала, что он шел по обочине дороги, а потом остановился. «Постоял он там», – так она говорила. Руки Тимми болтались, а голова наклонилась вперед: выглядел он словно боксер, только что получивший нокаут. Миссус рассказала, что сама стояла тогда на веранде, а сердце у нее заходилось, как у старухи лет шестидесяти, которая едва двигается «Потом, – рассказала она, – Тимми повернулся. Выглядел он словно человек, упившийся до беспамятства». Тимми посмотрел прямо на нее. У нее аж руки задрожали; она уронила корзину с бельем и белье рассыпалось, испачкалось. Она сказала о глазах Тимми.., она сказала, что они словно глаза мертвеца: тусклые, как мрамор. Но Тимми видел ее…и он усмехнулся.., еще она сказала, что Тимми заговорил с ней. Спросил ее, чего это она застыла, ведь он-то и не думает приставать к ней. Если только ночью придет выеб.т. Миссус Страттон убежала с веранды в дом и не выходила больше недели, пока все не закончилось… Многие видели Тимми Батермена. Большей частью они все уже умерли… и Миссус Страттон и другие, но есть несколько старых кляч, вроде меня, которые могут еще порассказать тебе… если ты правильно попросишь их… Мы видели его, скажу я тебе… Тимми-то бродил туда-сюда по Педерсенской дороге, где-то в миле от дома своего отца. Он ходил туда-сюда, взад-вперед весь день, и все знали об этом. А он и ночью ходил. Рубашка не застегнута, лицо бледное, волосы торчат в разные стороны, расстегнутая ширинка, и этот его взгляд… этот взгляд… Джад сделал паузу, чтобы закурить, потом, встряхнув рукой, погасил спичку и посмотрел на Луиса через туман плывущего синегодыма. И хотя история старика звучала конечно совершенно безумно, в глазах Джада не было лжи.

– Знаешь, есть много историй и фильмов – не думаю, что они хоть чуть-чуть правдивы, о зомби с Гаити. В таких фильмах ожившие мертвецы ходят, волоча ноги, и их мертвые глаза смотрят вперед, а ходят они медленно, неуклюже. Так вот, Тимми Батермен напоминал их. Луис, он напоминал зомби из дешевых фильмов, но он не был зомби. Он казался чем-то большим. Что-то было у него в глазах, Луис. Не знаю, как объяснить то, что я хочу тебе рассказать. Не знаю, захочу ли я вспоминать его глаза, даже если окажусь в аду… Хитрость, вот что было в них. Словно разговаривая с Миссус Страттон, он и впрямь решил ночью заглянуть к ней. Что-то вселилось в него, Луис. И не думаю, чтоб оно было разумным и чересчур сильным.., а может, ничего такого и не было.., и Тимми Батермен изменился совсем по другой причине. Словно.., он постоянно слышал идущий откуда-то радиосигнал. Глядя на него, ты сразу понимал: «Если он ко мне прикоснется, я закричу..» Вроде так… Так что Тимми бродит туда-сюда по дороге еще один день. Я тогда отработал смену и вернулся домой. А тогда уже, должен сказать, 30 июля… Так вот, вернулся я домой, а у меня на задней веранде сидит Джордж Андерсон – начальник почты, ты его не знаешь, и пьет холодный чай с Ганнибалом Бенсоном – вторым человеком в нашем дорожном управлении. С ними еще был Алан Пуринтон – начальник пожарной охраны. Норма тоже сидела с ними, но ничего не говорила… У Джорджа была изуродована правая нога. Случилось это, когда он работал на железной дороге, и теперь травма причиняла ему много неудобств в жаркие и влажные дни. Но он сидел у меня на веранде, как бы там ни болела его нога. «Это зашло слишком далеко, – сказал мне Джордж. – У меня почтальон не желает ходить по Педерсенской дороге – это первое. Кроме того, пора привлечь к ответственности „Каина“ и его сыночка». "Кого это ты называешь «Каином»? – поинтересовался я. Ганнибал рассказал мне, что звонил в Военный Департамент, связался с лейтенантом по имени Кинсмен, в чьи обязанности входит следить, чтоб никто из военных дураков ничего не выкинул. «Четверо или пятеро местных написали в Военный Департамент, – продолжал Ганнибал, – и этот лейтенант Кинсмен оказался заинтригованным. Если бы только кто-то один написал письмо, они бы только посмеялись. Кинсмен сказал, что звонил в полицию в Дерри и сказал, что, возможно, у них в Ладлоу появились проблемы с психопатами, ненавидящими семью Батерменов. Дело в том, что письма пришли от разных людей. Лейтенант сказал „Это видно даже по почерку и имена на конвертах тут ни при чем“. А во всех письмах одно и то же – безумная новость, мертвый Тиммоти Батермен сбежал из Ада и его оживший труп расхаживает туда-сюда по Педерсенской дороге. Этот Кинсман должен был или куда-то отослать парня или получить от него объяснения, – закончил Ганнибал. – Все хотят знать, то ли Тимми мертв, то ли он в самоволке. Видно, военные на все сто не уверены в своих записях. Еще они хотят знать: кто похоронен в гробу Тимми Батермена, если тот жив?» Теперь понимаешь, Луис, неприятности какого рода возникают прежде всего. Мы там сидели, пили холодный чай и разговаривали. Норма спросила нас, хотим ли мы по сэндвичу, но есть никто не хотел. Мы все ходили вокруг да около и, наконец, решили поехать к Батермену. Никогда я не забуду того вечера, даже если доживу и стану старше вдвое. Вечер был теплым. Теплее чем в Аду. Солнце напоминало баскетбольный мяч в корзине облаков. Никто из нас не хотел идти в гости к Батсрменам, но пришлось. Норма поняла это раньше, чем любой из нас. Она, выдумав какую-то причину, отвела меня в сторону и сказала: «Не давай им шастать вокруг дома Батерменов, а постарайся как можно быстрее увести их оттуда, Джадеон. Ты должен думать о последствиях. То, что происходит – отвратительно!»

Джад внимательно посмотрел на Луиса.

– Она так и сказала, Луис. Это ее слово. «Отвратительно». И еще она прошептала мне на ухо: «Если что-нибудь случится, Джад, беги. Не думай о других: они увидят все сами. Ты помни обо мне и сразу, если что-нибудь случится, спасай свою шкуру…» Мы поехали к Батерменам на машине Ганнибала Бенсона – этого сукиного сына, прикарманившего все А-купоны, выписанные на город. Правда, честно говоря, не знаю, как ему это удалось… Пока мы ехали, никто ничего не говорил, но все мы дымили, словно паровозы. Мы боялись, Луис, все мы боялись. Но единственный, кто сказал что-то дельное, так это Алан Пуринтон. Он сказал Джорджу: «Билл Батермен ходил к чертям, в лес, на север от 15 шоссе, гарантирую». Никто ему не возразил, но я помню, как кивнул ему, Джордж. В общем приехали мы к Батерменам, и Алан постучал. Никто не ответил, тогда мы обошли дом и нашли там обоих: Билл Батермен сидел на задней веранде, накачавшись пивом, а Тимми стоял там же – на заднем дворе и смотрел, как садится красное, окровавленное солнце. А лицо его казалось пурпурным; словно с него содрали кожу. А Билл.., он выглядел словно дьявол. Мне показалось, что он потерял фунтов сорок. Глаза у него запали, словно маленькие зверята, заблудившиеся в пещерки.., и рот дрожал, перекосившись на левую сторону.

Джад сделал паузу, словно решал, что сказать, а потом незаметно кивнул.

– Луис, он выглядел так, словно его прокляли. Тимми посмотрел на нас и усмехнулся. Только, казалось, он хочет не усмехнуться, а закричать от ужаса. Потом он повернулся и снова стал смотреть на заходящее солнце. Билли же сказал: «Я, парни, не слышал, как вы стучали», но по лицу видно было – он врет. От стука Алана и мертвые проснулись бы.., даже глухие. Никто ничего больше говорить, похоже, не собирался, так что начал я:

«Билл, я слышал, твой парень убит в Италии». «Тут какая-то ошибка», – ответил он, глядя прямо на меня. «В чем ошибка?» – спросил я. «Ты же видишь, он стоит вон там, разве нет?» – поинтересовался Билли. «Тогда кого же ты похоронил в гробу на „Плеасантвиев“?» – спросил его Алан Пуринтон. «Будь я проклят, если знаю, – сказал Билли. – И будь я проклят, если мне на это не наплевать». Он потянулся за сигаретами и рассыпал их по веранде, сломал две или три, прежде чем закурил. «Может, провести эксгумацию? – спросил Ганнибал. – Ты думал об этом? Я могу позвонить в проклятое богом Военное Министерство. Они захотят узнать, может, они похоронили какого-то другого парня вместо Тимми». «Ладно! Это все, с чем вы пожаловали, черт возьми?! – грубо сказал Билли. – Все это касается только меня, ведь так? Вот мой мальчик. Он пришел домой на следующий день после похорон. Он в шоке или что-то в таком духе. Теперь он стал немного странным: и днем и ночью гуляет по округе». «Бросай, Билл, – одернул я его, и по всему было видно, что я на него злюсь. – Если они выкопают гроб и увидят, что он – пуст, хотя ты наверняка набил его камнями, после того как вынул оттуда своего парня, но наверняка-то я не знаю… Зато я знаю, что случится потом, и Ганнибал, Джордж и Алан тоже знают, и ты знаешь. Ты свалял большую глупость, когда поперся в лес, Билл, и наделал себе, да и всему городку много неприятностей». «Думаю, ты и твои парни знают, как пойти отсюда, – ответил мне Билл. – Я ничего не хочу объяснять ни тебе, ни кому-либо еще. Когда я получил телеграмму, то потерял смысл жизни. Я почувствовал себя так, словно обмочился в штаны. Ладно, я вернул себе парня. Но ведь они не правы были, когда забрали его у меня. Ему было всего семнадцать. Он – все, что у меня осталось, когда его мать ушла от меня, и плевал я на ваше е…е государство. Еб.. я вашу армию! Еб.. я Военное Министерство. Еб.. я Соединенные Штаты Америки и таких говнюков как вы, тоже. Я вернул его к жизни. Он пришел назад. Вот и все, что я вам скажу. А теперь топайте, откуда пришли». Рот его дрожал, зубы стучали, а на лбу выступил пот, выступил большими каплями, и только тогда я понял, что он совсем рехнулся. И меня такое дело довело до безумия. Жить вместе с такой.., тварью.

Луис почувствовал, как волна тошноты поднимается из желудка: слишком много пива он выпил и слишком быстро. Его все-таки должно вырвать. Тяжелое ощущение перегруженного желудка подсказывало: это случится скоро.., ох, как скоро…

– «Ладно, мы все равно ничего сделать не сможем, – сказал тогда Ганнибал. – Мы пойдем, Билл, пусть Господь поможет тебе!» А Билл ответил ему: «Бог никогда не помогал мне. Я сам себе помог». Вот тогда Тимми и пошел на нас. Даже жил он неправильно, Луис. Тимми ходил словно старый-старый дед. Он поднимал одну ногу, ставил ее, потом поднимал другую, но создавалось впечатление, что он волочит их, словно краб. Когда он подошел ближе, мы увидели красные отметины, пересекающие его лицо по косой линии, словно прыщики или маленькие ожоги. Я понял: это те места, где пули из фашистского автомата прошили его тело. Может быть, они даже отсекли парню голову… И от него воняло могилой. Черный запах, словно что-то внутри у него испортилось. Я увидел, как Алан Пуринтон рукой закрыл рот и нос. Такая ужасная вонь. Казалось, еще чуть-чуть и в голове у Тимми можно будет разглядеть опарышей, какие обычно живут в могилах…

– Остановись, – грубо перебил старика Луис. – Я уже послушал достаточно…

– Еще нет, – сказал Джад. Он сказал это серьезно и устало. – Еще нет. Я не могу, чтобы тот ужас опять повторился. Никто не может понять, как это плохо, пока это не случилось. Он был мертв, Луис. А теперь снова стал живым. И он.., он.., он многое познал.

– Многое познал? – Луис подался вперед.

– Конечно. Тимми сперва долго смотрел на Алана, ухмыляясь смотрел.., так что мы видели его гнилые зубы, а потом он заговорил низким голосом. Ощущение было такое, что Тимми впитал в себя естество могилы, впитал всеми порами своего тела. «Твоя жена, Пуринтон, еб… с человеком, который работает в аптеке. Что ты об этом думаешь? Она кричит, когда он входит в нее. Что ты думаешь об этом?» Алан, он словно задохнулся. Было видно, как слова Тимми сразили его наповал. Алан, он сейчас в доме престарелых в Гарденере.., по крайней мере, это последнее, что я о нем слышал.., ему сейчас должно перевалить за девяносто. А тогда, только это случилось, ему было сорок или около того, и ходило много разговоров о его второй жене. Она приходилась ему троюродной сестрой, и переехала в наши края с Аланом и его первой женой, Люси, еще перед войной. Люси умерла, и через года полтора он женился на этой девушке, Лаурине, так ее звали. Ей было не больше двадцати четырех, когда они поженились. И о ней уже тогда говорили разное. Если бы ты ее увидел, ты бы назвал ее свободной и легкомысленной. Но Лаурина считала, что любая женщина может быть немножко распущенной. И может быть, Алан о чем-то догадывался, потому что закричал: «Заткнись! Заткнись, или я вколочу тебе эти слова обратно!» «Заткнись, Тимми!» – приказал Билл, а выглядел он изможденным. Ну, знаешь, словно его сейчас вытошнит или он умрет, а может, случится и то, и другое. «Заткнись, Тимми!» Но Тимми не сделал этого. Он посмотрел на Джада Андерсона и сказал: «Этот внук, которого ты так ждешь, доведет тебя до смерти, старик. Деньги – вот все, что ему будет нужно.., деньги, о них он только и будет думать. Он выгребет все, что можно из Бангорского Восточного Банка. Сделает он это для тебя, но за твоей спиной он будет смеяться над тобой.., он и его сестра… Старик-Деревянная Нога – так они станут называть тебя», – говорил Тимми и, Луис, только тут я понял, как изменился его голос. Теперь его голос звучал подло. И эти слова о правнуке Джорджа.., и ты знаешь, Тимми, как потом выяснилось, говорил правду. «Старик-Деревянная Нога, – повторил Тимми. – Но твои внучки не остановятся, потому что будут знать, что ты беден, как церковная крыса, после того как все потерял в 38. А сам-то ты не хочешь заткнуться, Джордж? Или, может, ты попросишь своих внучков заткнуться?» Джордж тогда повернулся и пошел прочь, только деревянная нога его подвела, и он споткнулся, упал на ступеньку веранды Билла, опрокинул кувшин с пивом. Он был белым, Луис, как твоя мать. А поднявшись на ноги, Билл, он заревел на мальчишку: «Тимми, прекрати! Ты должен прекратить!» Но Тимми не прекратил. Он рассказал гадость о Ганнибале и потом кое-что сказал обо мне… Ганнибал уже тогда был.., грабителем.., я так скажу. Конечно, он был грабителем, это точно. Ужасно! И мы отправились назад, а потом побежали, потащили Джорджа за руки, потому что он не мог сам идти. Ремни протеза съехали; ботинок перекосился и волочился за ним по траве. Последний раз я видел Тимми Батермена.., когда он стоял на заднем дворе Батерменов, за веревкой для белья. Лицо его было красным в лучах заходящего солнца, с теми отметинами.., волосы у него были взъерошены и грязны.., и он смеялся и визжал снова и снова; «Деревянная Нога! Старик-Деревянная Нога! И.., рогоносец! А с ним сукин сын! До свидания, джентльмены! До свидания! До свидания!» – а потом он засмеялся, но продолжал кричать.., точнее.., что-то внутри его кричало.., и кричало.., и кричало…

Джад остановился. Его грудь вздымалась и опускалась слишком быстро.

– Джад, те вещи, что сказал вам Тиммоти Батермен, оказались.., правдой? – спросил Луис.

– Да, правдой, – пробормотал Джад. – Иисус! Это была правда… Вот тогда я побыстрее махнул в публичный дом в Бангоре. Мужчине не так много надо, хотя не скажу, что пошел прямо туда, никуда не сворачивая. Мне нужно было.., может быть.., утонуть в чьей-то плоти. Отдать какой-то женщине то, что мужчина не может принести домой, чтобы поделиться с женой. Люди скрывают свое исподнее, Луис. Это ужасно, то, что я сделал, и ощущение вины преследовало меня восемь или девять лет, а Норма, она не оставила бы меня, даже если бы знала… Но кое-что вместе с ее смертью ушло навсегда. Кое-что очень дорогое для меня.

Глаза Джада были красными, опухшими и потускневшими. «Слезы стариков неприятны», – подумал Луис. Но когда Джад протянул руку Луису, Луис крепко пожал ее.

– Он сказал нам только плохое, – через мгновение продолжал старик. – Только плохое. Один Бог знает, что есть жизнь одного человека, ведь так? Через два или три дня, Лаурина Пуринтон уехала из Ладлоу, и люди, те, кто видел, как она садилась в поезд, говорили, что у нее было два огромных синяка и чемодан с ее пожитками. Алан.., он никогда не говорил об этом. Джордж умер в 1950 году, и если и оставил потомков, то я никогда не слышал ни о его внуке, ни о его внучке. Ганнибала вышибли со службы, потому что случилось нечто, похожее на то, что предсказал Тиммоти Батермен. Просто я не хочу говорить об этом – тебе не знать.., но скажем так: незаконное присвоение городской собственности, и это будет близко по смыслу, я так считаю. Пошли разговоры, что он едва не проворовался, но вообще разговорами все и кончилось. Увольнение со службы – это для него было суровым наказанием, ведь он всю жизнь строил из себя большого человека.., но все предсказания Тимми пошли на пользу этим людям. То есть, вот, что я имел в виду… Людям всегда тяжело, когда им говорят правду в глаза, но иногда это необходимо. Ганнибал устроился в Восточный Центральный госпиталь, сразу после войны. Алан Пуринтон стал одним из самых щедрых людей. А у старого Джорджа Андерсона было единственное желание: до конца своих дней работать на почте… И плохо лишь то, что приходится говорить об этом. Плохо, что нам приходится помнить о плохом.., но мы знаем, чего опасаться. Тиммоти Батермен отправился на войну хорошим, обычным ребенком, может, немножко туповатым, но добрым. Тварь, которую мы увидели в тот вечер в лучах заходящего солнца, – это было чудовище. Может, это был зомби, дух или демон. А может, у такой твари и вовсе имени нет, но Микмаки о таких как Тимми, все знали, не важно с именем они или без.

– Откуда? – онемев, спросил Луис.

– Что-то было в том прикосновении Вакиньяна… – ровно проговорил Джад. Глубоко вздохнув, он мгновенно подождал, откинулся на спинку стула, посмотрел на часы. – Тяжелый день. Уже больше часа, Луис. Я рассказал раз в девять больше того, что собирался рассказать.

– Сомневаюсь, – возразил Луис. – Слишком красноречиво ты говорил. Но скажи: чем закончилась та история?

– Через две ночи в доме Батерменов случился пожар, – рассказал Джад. – Дом сгорел. Алан Пуринтон сказал, что Тварь погибла в огне. Керосин вспыхнул сразу в нескольких местах. Там еще три дня стоял запах дыма.

– Оба сгорели?

– Да. И отец и сын. Но они умерли раньше. Папаша дважды прострелил грудь своего сынка. Стрелял он из старого кольта. Пистолет нашли в руках Билли Батермена, словно он после застрелился. Все выглядело так, словно сначала он убил своего мальчика, уложил труп на кровать и поджег дом, а потом он сел в свое любимое кресло у радиоприемника и взял в рот дуло кольта, сорок пятого калибра…

– Боже, – только и сказал Луис.

– Они замечательно обуглились, и местный врач сказал, что у него такое впечатление, что Тиммоти Батермен умер за две-три недели до пожара.

Наступила тишина.

Потом Джад все же продолжил:

– Я не преувеличиваю, когда говорю, что я мог стать причиной того, что твой сын умер, Луис. Микмаки знали то место, но ничего не знали о том, кто именно создал его. Микмаки же не всегда тут жили. Они пришли, кажется, из Канады, а может, даже из Азии, из Славянских земель. Они прожили тут, в Мэйне, тысячу лет, а может, и две тысячи… точно нельзя сказать, потому что они почти никаких следов не оставили на этой земле. А теперь они ушли… и пришли мы, хотя наши следы надолго останутся на этой земле, не важно. Но место выглядит не слишком-то реальным для тех, кто живет тут, Луис. Никто не владеет им, и оно так и остается тайным. Оно – злое, проклятое место, и я поступил неправильно, когда отвел тебя туда, похоронить кота Элли. Теперь я это понимаю. Это место могущественно, и ты должен его остерегаться, если хочешь, чтоб с твоей семьей и тобой все было хорошо. Я не хочу бороться с этим. Ты спас жизнь Нормы, и я хотел что-то сделать для тебя, а это место повернуло все мои благие намеренья во вред. Оно сильное.., и я думаю, его сила накатывается время от времени, словно фазы луны. Раньше оно было лишено силы, а теперь я замечаю, что сила возвращается. И я боюсь, что злая сила воспользовалась мной, чтобы через тебя дотянуться до твоего сына. Ты видишь, что я наделал, Луис? – его глаза с мольбой смотрели на Луиса.

– Ты говоришь, что то место знало о предстоящей смерти Гаджа, я так понимаю? – сказал Луис.

– Нет. Я говорю, что то место могло убить Гаджа, потому что я рассказал тебе о его силе. Я говорил тебе: может оказаться, что это я из самых хороших побуждений убил твоего сына, Луис.

– Я не верю в это, – дрожа, проговорил Луис. – Нет. Этого не может быть.

Он крепко сжал руку Джада.

– Завтра мы похороним Гаджа. Похороним его в Бангоре. И в Бангоре он и останется. Я не хочу перетаскивать его на Хладбище Домашних Любимцев или еще куда.

– Пообещай мне, – грубо попросил Джад. – Пообещай!

– Я обещаю, – сказал Луис.

Но где-то в глубине он презирал свое обещание.., и его обещание было нарушено.

Глава 40

Ничего не случилось.

Все это: гудящие грузовики «Оринго»; пальцы, которые прикоснулись к джемперу Гаджа, а потом и сам Гадж, красиво раскатанный… Речел, появляющаяся на людях в домашнем халате; Элли, носящаяся с фотографиями Гаджа и тащившая его складной стульчик к себе в кровать, слезы Стива Мастертона; драка с Ирвином Голдменом; ужасная история о Тимми Батермене, которую рассказал Джад Крандолл, – все это заполнило голову Луиса Крида, все это пронеслось перед ним.., все, что случилось с тех пор, как он помчался за своим сыном, выскочившим на дорогу. За спиной у него пронзительно закричала Речел… «Гадж, возвращайся! Не беги дальше». Но Луис не расточал в беспорядке вздохи. События надвигались, надвигались, и, конечно, кое-что и в самом деле случилось: Луис услышал рев приближающегося по дороге грузовика, что-то повернулось в его голове, и он услышал, как Джад Крандолл говорил Речел в первый день их пребывания в Ладлоу: «Вы только приглядывайте за дорогой, миссис Крид. По этой дороге ездит много больших грузовиков».

Гадж уже спускался по откосу, переходящему в обочину 15 шоссе, его сильные ножки скользили, и в мире все было бы правильно, если бы он упал и растянулся, но он не падал, а все шел дальше, а грохот грузовика становился все ближе и ближе Грохот становился громче – рычащий звук, который Луис иногда слышал, лежа в кровати, когда грезил на грани сна. Потом послышался утешающий визг тормозов, но сейчас этот звук ужаснул Луиса.

«О, мой бог, великий Иисус, дай мне поймать Гаджа! Не дай ему выскочить на дорогу!»

Луис рванулся из последних сил и прыгнул, бросив тело прямо и параллельно земле, словно футболист19, пытающийся перехватить противника, схватить его за ноги. Луис видел свою тень, скользящую над травой, вслед за ним, и вспомнил о воздушном змее, «ястребе», тень которого вот так же скользила по полю миссис Винтон.., и вслед за Гаджем, Луиса вынесло на дорогу. Пальцы Луиса схватили малыша за джемпер.., а потом Луис подхватил малыша…

Он отбросил его назад и приземлился, ударившись скулой о дорожку, ведущую к дому, разбил себе нос. Его яйца отозвались сильной болью… «Оххх, если бы я знал, я бы не стал нынче играть в футбол, и всегда бы носил плавки, а не семейные трусы». Но та боль и боль разбитого носа ушли на задний план, когда он услышал оскорбленные завывания Гаджа, который приземлился на плечи, упал на спину на краю лужайки, ударившись головой. Через мгновение его плач утонул в реве пролетевшего мимо грузовика, гудок которого звучал почти победно.

Луис, переполненный злостью, приподнялся, держась руками за низ живота, а потом, придя в себя, взял сына на руки. Через мгновение к ним присоединилась Речел, истерически кричавшая на Гаджа:

– Никогда не выбегай на дорогу, Гадж! Никогда! Никогда! Дорога – плохая! Плохая!

А Гадж был так удивлен этими поучениями, что перестал плакать и кричать, а стал таращиться на свою мать.

– Луис, ты разбил нос, – сказала Речел, а потом обняла его так неожиданно и сильно, что на мгновение Луису показалось, что он больше не сможет дышать.

– Это не самое худшее, – сказал он. – Речел, мне кажется, я стал кастратом. О, мальчики мои, как больно!

И тут Речел засмеялась таким истерическим смехом, что Луис сперва испугался за нее, решил, что сходит с ума: «Если бы Гаджа убило, она бы сошла с ума».

Но Гаджа не убило – все это только ужасно подробное видение. Луису всего лишь показалось, что в тот солнечный майский день Гадж погиб.

А потом Гадж пошел в начальную школу; когда ему исполнилось семь лет он поехал в летний лагерь, где провел удивительное, восхитительное лето. И еще: он принес своим родителям скорее мрачный сюрприз, чем нечто радостное: показал, что отлично может месяц их не видеть, безо всяких там психических травм. Когда ему исполнилось десять, он целое лето провел в Лагере Агавам в Рамонде, а в одиннадцать выиграл две синие и одну красную полоски в Четвертом Лагере Свиматона, чем и закончилась его летняя активность. Он рос высоким и, конечно, оставался прежним милым Гаджем, и не терял способность удивляться окружающему миру… и в Гадже никогда не было ни капли озлобленности или гнилостности..

Он хорошо учился в средней школе и стал членом команды по плаванию в Иоан Папст, даже посещал церковную школу, потому что это было обязательным для всех членов команды по плаванию. Речел огорчилась, а Луис даже не был удивлен, когда в семнадцать лет Гадж обратил внимание на догмы Католической религии. Речел верила; все потому, что девушка Гаджа была католичкой. Речел уже видела, что Гадж женится в недалеком будущем («если эта маленькая сучка с иконой святого Кристофера не отвалит от него, мне придется съесть твои трусы, Луис», – сказала она) и рушатся все планы относительно колледжа Гаджа и команды олимпийской надежды, а потом девять или десять маленьких католиков будут бегать тут, когда Гаджу исполнится сорок лет. Гадж станет (как и предсказывала Речел) водителем грузовика; водителем, который курит сигары; водителем с объемистым пузом, налившимся от пива; «нашим папочкой» и «мучителем» для супруги; он встанет на путь, ведущий к забвению в сердцах людских.

Луис подозревал, что мотивы поступков его сына красивы, и хотя Гадж стал католиком (в один прекрасный день он сделал это) Луис тогда, ничуть не смутившись, послал чудесную открыточку Ирвину Голдмену. Там было написано: «Возможно у вас теперь есть внук, верящий в Иисуса. Ваш зять Луис».) Но на самом деле все было не так.., не женившись на по-настоящему хорошенькой (и уж во всяком случае не неряшливой) девушке, Гадж спас свою карьеру.

Он поступил в школу Иоана Хопкинса, вошел в Олимпийскую команду по плаванию, и стал высоким, ослепительным и невероятно гордым в день, когда исполнилось шестнадцать лет, с того дня как Луис спас его из-под колес грузовика «Оринго». Луис и Речел стали почти совсем седыми, хотя Речел-то красилась… А Гадж получил золотую олимпийскую медаль. Тогда его показали по телевидению, стоящего с мокрой, откинутой назад головой; его глаза были широко открыты и печальны; когда заиграли национальный гимн, взгляд Гаджа замер на флаге, медаль повесили ему на шею и золото засверкало. Луис и Речел тогда заплакали.

– Я догадывался, что его наградят, – гордо сказал Луис и повернулся обнять жену. Но она посмотрела на него с зарождающимся ужасом, ее лицо, казалось, постарело, словно за мгновение собрало все зло, что видит человек за долгие годы жизни. Звуки национального гимна увяли, и когда снова Луис посмотрел на экран телевизора, то увидел какого-то чернокожего мальчика с темными кудряшками, которые сверкали от драгоценных капель воды.

Его наградят…

Его наградят…

Его наградят как…

…о, Великий Бог, его кроваво наградят!...

Луис проснулся, залитый холодным, мертвым светом встающего солнца, часов в семь, вцепившись руками в наволочку. В его голове чудовищным звоном отдавался каждый удар сердца: боль накатывалась и отступала. Он решил, что головная боль – последствие вчерашнего пива, да и в желудке у него словно лежал кирпич. Луис заплакал. Подушка стала мокрой от слез. Даже во сне он помнил, знал правду и из-за этого страдал.

Встав, Луис отправился в ванную. Сердце тревожно билось у него в груди. Жестокие воспоминания обрывками всплывали в памяти. Он едва успел добраться до унитаза, чтобы выблеваться.

Потом он замер на коленях на полу ванной, закрыв глаза. И стоял он так, пока не почувствовал, что может встать на ноги. Схватившись за ручку, он слил воду, потом подошел к зеркалу, хотел поглядеть на круги под глазами, но зеркало оказалось закрыто квадратной простыней. Двигаясь почти вслепую, Речел уже закрыла простынями все зеркала в доме.

…не будет олимпийской команды по плаванию. Луис печально представил себе, как возвращается назад и садится на кровать. Во рту – вкус прокисшего пива, и Луис поклялся себе (в первый и последний раз), что больше никогда не будет напиваться. Не будет Олимпийской команды, не будет колледжа, не будет маленькой девочки-католички, не будет Лагеря Агавама, открытки тестю.., ничего не будет.

Тело его дорогого мальчика, такое крепкое и сильное, почти расчлененное… Кровавая награда… Луис сидел на своей кровати, оцепенев и сжимая руки… Дождевые капли лениво стекали по стеклу. Его горе полностью вернулось к нему. Грезы рассеялись. Горе пришло и заполнило его целиком. Луис закрыл лицо руками и зарыдал, качаясь взад-вперед на кровати, думая, что может так выйти, что у него больше не будет второго шанса, ничего не будет.

Глава 41

Гаджа похоронили в два часа дня. К тому времени дождь прекратился. Клочья облаков двигались над головой. Большая часть присутствующих на похоронах взяла черные зонтики, которыми снабдил всех желающих, владелец похоронного бюро.

По просьбе Речел, владелец похоронного бюро, исполнявший обязанности отпевающего, постарался быть краток. Он всего лишь прочитал отрывок из Евангелия от Матфея, который начинался: «А он, подозвав ребенка, поставил его посреди них…» Луис стоял с одной стороны могилы и смотрел на своего тестя, стоящего на противоположной стороне. На мгновение Голдмен посмотрел на Луиса, а потом опустил глаза. Сегодня у него не было никакого желания драться. Мешки под глазами Голдмена напоминали почтовые сумки, а вокруг его черной шелковой шапочки, прикрывавшей лысину, волосы были великолепными и белыми, словно остатки паутины, которую разорвал ветер. Седые пейсы закрывали худые щеки, и выглядел он словно выпивший. Луису показалось, что Ирвин не понимает, где он. Луис попытался заглушить жалость к старику, зародившуюся у него в сердце.

Гадж лежал в маленьком белом гробу. Замки гроба были отремонтированы, сидели на парс хромированных бегунков. Края могилы могильщики застелили жгуче зеленым пластиком, который резал глаза Луису. Несколько корзин с цветами стояли на краю этой искусственной и неприятной ямы в земле. Низкий холм, покрытый могилами.., фамильные склепы, один римско-образный монумент с выгравированным именем «Фиппс» – серебряное на желтом. Луис стал рассматривать монумент. Потом он снова перевел взор на владельца похоронного бюро, который в этот момент произнес:

– Давайте преклоним головы и отдадим последнюю дань усопшему.

Молчание длилось несколько минут, но Луис этого не заметил. Неподалеку стоял автопогрузчик. Он был припаркован там, где кончались могилы. А когда владелец похоронного бюро закончил церемонию Оз – Веикий и Ушшасный – Ирвин раздавил сигарету о каблук ботинка и убрал окурок (на кладбище сторожа штрафовали за окурки, брошенные на землю всегда прибавляя к этому штраф за создание пожароопасной обстановки. И вообще, многие из клиентов, похороненных на кладбище, умерли от рака легких). Гроб опустили, навсегда отрезав сына Луиса от солнечного света.., навсегда или до дня воскрешения?

Воскрешение.., ах, какое это замечательное слово!

Ты должен послать на х.. эту мысль. Даже не думай об этом!

Потом владелец похоронного бюро сказал:

– Аминь, – Луис взял Речел за руку и повел ее прочь. Речел зашипела, протестуя; она хотела еще мгновение постоять…

– ..пожалуйста, Луис, – но Луис был уверен, что поступает правильно. Они направились к машине. Луис увидел владельца похоронного бюро, собирающего черные зонтики с выгравированным на ручке адресом своего бюро у расходящихся с кладбища. А потом владелец похоронного бюро передал зонтики своему помощнику, который поставил их в стойку для зонтов, выглядевшую на кладбище совершенно неуместно. Она тоже стояла на кусочке мокрого зеленого пластика. Одной рукой Луис держал Речел за правую руку, другой – за левую руку Элли в белой перчатке. Элли надела то же платье, что надевала на похороны Нормы Крандолл.

Джад пошел за Луисом и помог ему, посадил дам в машину. Джад тоже выглядел так, словно провел тяжелую ночь.

– Ты в порядке, Луис?

Луис кивнул.

Джад, наклонившись, заглянул в машину.

– Как ты, Речел? – спросил он.

Старик осторожно прикоснулся к ее плечу, а потом посмотрел на Элли.

– А как ты, дорогая?

– Я в порядке, – ответила Элли и продемонстрировала чудовищную улыбку акульих пропорций, демонстрируя старику, что ей просто здорово.

– Что за фотографию ты держишь?

На мгновение Луис подумал, что Элли не отдаст фотографию, только покажет ее Джаду, но потом с болезненной беззастенчивостью девочка протянула фотографию старику. Он подержал ее в своих больших пальцах.., пальцах, которые были такими неуклюжими и выглядели как-то неловко, пальцами, которые годились только для того, чтоб держать ручку передач больших машин, сцеплять вагоны на железнодорожной линии.., но это были те пальцы, которые извлекли жало пчелы из ранки на шее Гаджа с ловкостью заправского фокусника.., или хирурга.

– Ох, какая фотография, – сказал Джад. – На самом деле, очень милое фото. Это ты посадила малыша на санки? Он тут хорошо выглядит, правда, Элли?

Заплакав, Элли кивнула.

Речел начала было говорить, но Луис сжал ее руку.., подожди.

– Я едва усадила его туда, – ответила Элли, плача. – А он все смеялся и смеялся. Тогда мы прибежали домой, а мамочка дала нам какао и сказала: «Снимите свои ботинки», – Гадж сорвал их и закричал: «Тинки! Тинки!» и так протяжно, что мне уши заложило. Помнишь, мамочка?

Речел кивнула.

– Конечно. Могу поспорить, что тогда было хорошее времечко, – сказал Джад, снова взяв фотографию в руки. – Он сейчас мертв, Элли, но ты должна сохранить воспоминания о нем.

– Я так и делаю, – сказала девочка, растирая слезы по лицу. – Я люблю Гаджа, мистер Крандолл.

– Я знаю это, дорогая, – он наклонился и поцеловал ее, потом отодвинулся и холодно посмотрел на Луиса и Речел. Речел встретила его взгляд, но оказалась в замешательстве, решив, что на нее обиделись, и не понимая, почему. Но Луис понял все: «Что вы сделали для нее? – спрашивали глаза Джада. – Ваш сын мертв, а ваша дочь жива. Что вы сделали для нее?»

Луис отвернулся. Ничего он не мог сделать для нее. Она переплывет свое горе, как сможет. А его голова была забита мыслями о сыне.

Глава 42

Вечером облака разошлись и поднялся сильный западный ветер. Луис надел легкий джемпер, застегнул молнию и снял ключи от «Цивика» с гвоздика на стене.

– Куда ты идешь, Луис? – спросила Речел без особого интереса. После ужина она снова начала плакать, плакала тихо и, кажется, не могла остановиться. Луис посоветовал ей принять валлиум. Приняв таблетку, Речел взяла газету, сложила ее так, чтоб можно было разгадывать кроссворд. В другой комнате Элли молча смотрела по телевизору «Маленький домик в раю», положив фотографию Гаджа на колени.

– Думаю, не съездить ли мне за пиццей?

– Разве ты можешь думать о еде?

– Сейчас я есть не хочу, – сказал Луис, говоря чистую правду, а потом добавил капельку лжи. – Но это, сейчас.

В тот же день между тремя и шестью часами, после обряда похорон были поминки. Поминки с угощением. Стив Мастертон и его жена привезли огромную кастрюлю гамбургеров. Чарлтон привезла кулич.

– Он не зачерствеет, а будет стоять до тех пор, пока вы не захотите есть, – объяснила она Речел. – Кулич всегда можно подогреть в микроволновой печи.

Данникерсы, живущие по-соседству, принесли ветчины. Появились и Голдмены, но они не разговаривали с Луисом и близко к нему не подходили, что его отнюдь не огорчало… Они привезли холодную кутью и бутерброды с сыром. Джад тоже принес сыра – большой круг крысиного лакомства. Мисси Дандридж принесла пирог с липовым медом, а Саррендра Харди – яблоки. На поминках собрались люди, исповедующие различные религии.

Поминки удались и прошли спокойно, но слишком гладко. Там было слишком мало выпивки, по сравнению с обычными поминками. После нескольких банок пива (только накануне Луис клялся никогда снова не прикасаться к нему), холодный полуденный свет преждевременно потускнел, превратив день в вечер, который всем показался невероятно скучным. Луис вспомнил несколько старых кладбищенских историй, которые дядюшка Карл рассказывал ему когда-то, например о том, что на похоронах в Сицилии женщины, которые не замужем, иногда отрезают кусочки от савана мертвеца и спят потом, положив их на голое тело, веря, что после этого им станет сопутствовать удача в любви; в Ирландии похороны в какой-то мере передразнивают свадьбу, и у мертвого связывают ноги, ведь еще древние Кельты верили: связывая ноги мертвецу, вы отвращаете его дух от прогулок. Дядюшка Карл рассказывал, что обычай связывать мертвецу ноги перекочевал в Нью-Йорк, потому что на всех кладбищах Америки заправляют ирландцы. А они верят в разные суеверия. Потом, посмотрев в лица гостей, Луис решил: наверное такие истории – ложь.

Речел почти не плакала. Дора успокаивала ее, и Речел словно к ней прилипла, уткнулась ей в плечо. Речел на подходила к Луису, возможно, считая его, как и себя, виновниками смерти Гаджа. Так или иначе она не оставляла свою мать. А Доре удавалось успокаивать дочь. Ирвин Голдмен стоял позади них; его рука лежала на плече Речел, и в тошнотворном триумфе он через комнату поглядывал на Луиса.

Элли играла серебряным поездом тарелочек с маленькими бутербродами, утыканными зубочистками. Фотография Гаджа лежала рядом.

Луис принимал соболезнования. Он кивал и благодарил соболезнующих. Только глаза его смотрели куда-то далеко, его манеры казались немного холодными. Все считали: он думает о прошлом, о случившемся, о том, что теперь Гаджа нет. Никто (даже Джад) не подозревал, что Луис разрабатывал стратегию эксгумации… Академический интерес, конечно, не то, чтоб он хотел это сделать. Единственный способ не сойти с ума – чем-то заняться.

Не то, чтоб он собирался заняться этим на самом деле…

…А вечером, в тот же день, Луис остановился у Оррингтонского магазина, взял две упаковки по шесть банок пива в каждой и поехал к «Наполи» за пиццей с пипперони и грибами.

– Как ваше имя, мистер?

«Волшебник Изумрудного Города – Оз – Веикий и Ушшасный», – подумал Луис.

– Луис Крид.

– Ладно, Луис, мы сейчас здорово заняты, может, минут через сорок пять… Подождете?

– Ладно, – согласился Луис и отошел. Он вернулся к «Цивику» и закрыл машину на ключ. От силы на весь Бангор было двадцать заказов пиццы.., но Луис выбрал эту нерадивую пиццерию потому, что она ближе всех остальных находилась к кладбищу, где похоронили Гаджа. «Ладно, так что же из того, черт возьми? – тяжело подумал он. – Они делают хорошую пиццу. Да и на улице сейчас совсем не холодно. Можно прогуляться. А получив пиццу, можно подбросить ее, а потом поддать кулаком.., вот бы Гадж рассмеялся…»

Луис поймал себя на этой мысли.

Оставив позади «Наполи», Луис направился к кладбищу. Он только посмотрит. Будет ли от этого вред? Нет!

Он припарковал машину у Пиццерии на противоположной стороне улицы и ему пришлось перейти дорогу, чтоб добраться до ворот из кованого железа; ворот, которые мерцали в последних отблесках дня. Над ними, в полукруге, были большие железные буквы: «Плеасантвиев». На взгляд Луиса, не существовало ничего более уродливого. Кладбище было расположено удачно – находилось на склоне нескольких холмов. Но в те последние несколько минут дневного света тени деревьев, растущих на кладбище, казались глубокими черными лужами, такими же темными и неприятными, как застоявшаяся вода. Отдельно стояло несколько плакучих ив. Но и тут не было полного покоя. Неподалеку располагались турникеты, где взималась плата за проезд.., холодный ветерок доносил отдаленный рев моторов грузовиков.., мерцание в небе, там, где находился Международный Бангорский Аэропорт.

Луис протянул руки к воротам и задумался. Ночью они будут заперты.., но сейчас-то они открыты. Может, еще просто рано, а попозже их обязательно закроют, чтобы уберечь кладбище от алкоголиков, вандалов, подростков-хулиганов и тех, кто хочет кого-нибудь воскресить…

(Снова это слово).

Правая половина ворот открылась со сверхъестественным скрипом, и, взглянув через плечо, уверившись, что за ним никто не следит, Луис шагнул вперед. Закрыв ворота за спиной, он услышал, как они лязгнули. Оказавшись в приемной Смерти, он огляделся.

«Великолепное место, – подумал он. – Никто, я думаю, не сможет охватить его одним взглядом… Почему человек отвел такое прекрасное место под никому не нужный хлам?»

Потом в голове у Луиса послышался голос Джада, предупреждающий и испуганный. Да, да! Испуганный.

«Что ты собираешься делать? Ты лучше посмотри на дорогу, не хочешь ли проехаться?»

Луис заставил голос Джада замолчать. Но подсознание продолжало издеваться над ним. Да ведь никто не знал, что он окажется тут, когда померк дневной свет!

Луис отправился прямо к могиле Гаджа. На мгновение он оказался в тени деревьев. У него над головой таинственно шелестела листва. Его сердце стучало очень громко. Могилы и памятники выстроились грубыми рядами. Где-то там находился домик смотрителя, и там же была карта «Плеасантвиева», занимавшего акров двадцать, или около того, изящное и разумно разбитое на квадраты кладбище. В каждом квадрате находилось по несколько могил и продающихся участков.., участков на продажу. Однокомнатные апартаменты для усопших.

«Не слишком-то похоже на Хладбище Домашних Любимцев», – подумал он, и эта мысль заставила его остановиться и задуматься на некоторое время, удивляясь. Нет Хладбище Домашних Любимцев вызвало у него ощущение.. – душевного смятения.

Те грубые, концентрические окружности имели один общий центр, словно круги, расходящиеся по воде. Словно дети, хороня своих домашних любимцев и тем самым создавая кладбище, сделали это совершенно несознательно.

На мгновение Луис увидел Хладбище Домашних Любимцев. Видение походило на своего рода рекламу: «Приходите!» Словно парад уродцев на карнавале. Они-то придут и приведут с собой пожирателей огня, и вы будете смотреть их выступление, потому что все знают: вы не купите кусок мяса, если не увидите, как его пожарят. Вы не дадите наличные, если не увидите.

Могилы… те могилы, напоминающие круги друидов!

Могилы Хладбища Домашних Любимцев походили на наиболее древние религиозные символы: уменьшающиеся круги складывались в спираль: спираль, ведущую наружу из какой-то точки в бесконечности – упорядоченный хаос или хаотический порядок, все зависит от того, о чем вы думаете! Этот символ египтяне вырезали на камнях над могилами фараонов. Спираль – символ феникса на могильных камнях падших королей. Такие картинки можно обнаружить в пещерах древней Муцены; на камнях Стоунхэджа, которые сложены были на заре Вселенной; о них упоминали в Библии Ветхого Завета, как о вихрях, с которыми говорил Иов.

Спираль – древнейший знак силы в нашем мире, древнейший человеческий символ, обозначающий мост между нашим миром и Бездной.

Наконец, Луис добрался до могилы Гаджа. Многое изменилось тут за последние несколько часов. Не было пластика. Рабочие скрутили его и убрали. Теперь они перенесли свое оборудование на следующий участок, где ожидались похороны. Могилу Гаджа обозначил голый, каменный четырехугольник три на пять. Надгробие еще не установили. Луис преклонил колени. Ветер взъерошил ему волосы. Небо уже стало почти черным.

«Ни один солнечный луч не коснулся меня, не попытался согреть. Тут нет сторожевых псов. Ворота не заперты. Скоро наступит день Воскрешения. Если он придет сюда с киркой и лопатой…»

Встряхнувшись, Луис встал. Только что ему в голову закралась шальная мысль: а может, «Плеасантвиев» так и стоит всю ночь без присмотра, ведь, наверняка, он смог бы извлечь своего сына из могилы так, чтоб не заметил ни сторож, ни смотритель. Мысленно это сделать ничего не стоит, а вот на деле… Могло оказаться, что он совершает преступление. Какое преступление? Осквернение могилы? Непохоже. Злое озорство? Или вандализм? Это ближе к теме. Будет составлен протокол или нет, а слухи разойдутся мгновенно. Люди станут говорить: местный университетский доктор выкопал своего двухлетнего сына, недавно погибшего в автокатастрофе. Луис потеряет работу. А даже если нет, Речел такие истории надолго охладят, да и Элли наверняка услышит их в школе, и жизнь ее превратится в страдание из-за дразнилок. А кончатся все дразнилки проверкой у психиатра.

«Но ведь я могу вернуть Гаджа к жизни! Гадж станет снова живым!»

Он и в самом деле верит в это?

Дело в том, что да. Он говорил себе это снова и снова время от времени, как перед смертью Гаджа, так и после нее: Черч на самом деле не умирал, его только оглушило. Черч сбил его с пути истинного. Детская история с подтекстом, как Винни Пух. Хозяин не просто так строит пирамидку камней над тем, кто должен ожить. Выкапывается преданный зверь. Преданный зверь возвращается домой. Все великолепно, кроме того, что это – неправда. Черч был мертв. Земля, где хоронят Микмаки, вернула его к жизни.

Луис сидел у могилы Гаджа, пытаясь собрать воедино все компоненты; как рациональные и логические, так и все, что могла дать ему Черная магия. Теперь Тимми Батермен. Во-первых, верит ли Луис в эту историю? И во-вторых, что в ней не так?

Луис попытался подвергнуть критическому анализу большую часть рассказа Джада. Неоспоримо, если существует место, похожее на то, где хоронили своих мертвых Микмаки (как и было на самом деле), если люди знают о нем (по крайней мере, некоторые из жителей Ладлоу), тогда рано или поздно кто-то попытается поэкспериментировать с человеком. Экспериментатор, как понимал Луис, не ограничится несколькими домашними любимцами и ценными животными для улучшения породы…

Тогда все правильно.., но верил ли Луис в то, что Тимми Батермен превратился в какого-то демона?

Это более сложный вопрос. Тут Луис решил быть осторожнее, потому что он не хотел верить в превращение Тимми и не хотел видеть, к чему может привести воскрешение. Нет, он определенно не хотел верить, что Тимми Батермен стал демоном. Били Батермен не мог.., совсем не мог.., получить в результате своего эксперимента подобного результата.

Еще Луис думал о Ханратте, о быке. Ханратт, как сказал Джад, изменился. Изменился так же, как Тимми Батермен.

Несколько человек тащило его туда, где хоронили Микмаки. Тимми Батермена похоронил его отец.

Но почему Ханратт сошел с ума? Разве это означало, что все животные портятся?

Нет. Ханратт скорее исключение. Посмотрим на других животных: Спота, пса Джада; попугая старухи и самого Черча. Они все вернулись изменившиеся. Изменения существовали, но не такие уж кардинальные, чтобы Джад не решился порекомендовать Луису процесс.., процесс…

(воскрешения).

Да, воскрешения. Конечно! Образ «отца» растворился, когда Джад начал оправдываться перед Луисом и стал разглагольствовать о зловещих, приводящих в замешательство вещах – то, что сам Джад не смог бы даже назвать философией.

Как Луис мог отказаться от своего единственного шанса, невероятного шанса, появившегося еще до того, как он услышал историю Тимми Батермена? Одна ласточка лета не делает!

«Ты отбрасываешь все умозаключения, отдавая предпочтение тому, что ты хочешь, – протестовал его разум. – Признайся, что с Черчем произошли неприятные перемены. Даже если ты хочешь не обращать внимания на зверей – мышей и птиц – как насчет остального? „Грязный“ – вот лучшее слово из всего: оно все включает в себя. Представляешь Гаджа в день возвращения? Может, лучше забыть об этом? Ты же не хочешь, чтоб к тебе явилось зомби из второсортного фильма ужасов? Или что-то столь прозаическое, как умственно неполноценный маленький мальчик? Мальчик, который может откусить себе пальцы и отсутствующим взором смотрит на тени в телевизоре, и никогда так и не научится писать свое имя? Что Джад сказал о своем псе: „…словно я мыл мертвый кусок мяса“. Кусок мяса, который дышит? И даже если ты сможешь удовольствоваться этим, как ты объяснишь воскрешение сына своей жене? Своей дочери? Стиву Мастертону? Всему миру? Что случится, если Мисси Дандридж выйдет на дорогу и увидит Гаджа, бегающего по двору? Мы ведь еще не слышали ее криков, Луис, не видели ее измученное лицо, закрытое руками… А что ты расскажешь репортерам? Что ты скажешь операторам из „Настоящих людей“, которые окажутся у тебя на пороге, решив снять фильм про твоего воскресшего сына?»

Вот такая жуткая жизнь у тебя начнется.., или это говорит твоя трусость? Верит ли он на самом деле в то, что все это не так важно? Как Речел встретит своего сына? Только слезами радости.

Да, Луис и впрямь был уверен, что Гадж может вернуться… ладно.., пусть даже не совсем такой. Не изменятся ли у них отношения к Гаджу? Но ведь родители любят детей, родившихся слепыми, сиамских близнецов, детей, которые выросли полными дебилами? Родители полагаются на собственное добросердечие и милосердие по отношению к детям-убийцам и грабителям.

Верит ли он, что сможет любить Гаджа, даже если Гадж будет носить ползунки до восьми лет? Если даже он не осилит букварь до двенадцати лет! Может, он просто станет думать о своем сыне, как.., о некоем божественном выкидыше?

«Но, Луис, мой бог, ты же живешь не в вакууме! Люди скажут…»

Он отрезал эту мысль с грубой, яростной силой. Все это вещи, которые сейчас не так уж важны, в особенности общественное мнение.

Луис посмотрел на могилу Гаджа и почувствовал страх, даже ужас. Неведомое двигало им. Его пальцы начали шарить в грязи.., потом он потянул за кольцо. Очистив пальцы от грязи, потирая руки друг о друга, Луис покинул кладбище, чувствуя, что переборщил, поверив, что его увидят, остановят, станут расспрашивать прямо на дорожке…

Ему досталась последняя пицца, которая оказалась кривой: одна сторона больше другой, к тому же холодная, скользкая – в целом, она напоминала ком вареной глины. Луис съел только один кусок, а потом выбросил в окно автомобиля коробку и все остальное, вместо того, чтобы вести это назад в Ладлоу. По природе он не был пиз…ом, просто не хотел, чтоб Речел видела такую несъедобную вещь. Это может вызвать у нее подозрение. Отнюдь не из-за пиццы ездил Луис в Бангор!

Теперь Луис обдумывал время преступления.

Время. Время может оказаться важным, критическим, непреодолимым препятствием. Тимми Батермен умер задолго до того, как отец похоронил его на земле, где хоронили Микмаки. «Тимми застрелили девятнадцатого.., похоронен он был.., никак не вспомнить, но я думаю, это было двадцать второе июля. Через четыре или пять дней Марджи Вашбарн.., увидела Тимми, гуляющего по дороге».

Правильно. Скажем, Билл Батермен медлил четыре дня.., так! Если Луис заблуждается, пусть все так и будет. Скажем, три дня. В виде доказательства, Луис уверил себя, что Тимми Батермен вернулся к жизни двадцать третьего июля. Шесть дней прошли между смертью мальчика и его воскрешением, и это по самоуверенной оценке человека, который об этом знал лишь понаслышке. Процесс мог занять и дней десять. Со дня смерти Гаджа уже прошло четыре дня. Время уходило, но до срока Билли Батермена было еще далеко. Если…Если бы Луис мог сделать с Гаджем все так же, как с Черчем. Ведь Черч выбрал для своей смерти очень удачное время, не так ли? Семьи Луиса не было в Ладлоу, когда Черча убило. Никого тут не было, кроме него и Джада.

Его семья была в Чикаго.

Теперь последний кусочек мозаики встал на свое место.

– Что ты хочешь? – спросила Речел, уставившись на Луиса, остолбенев от удивления.

Было четверть десятого. Элли уже уложили в кровать. Речел приняла еще одну таблетку валлиума, чтобы разогнать ощущение, оставшееся у нее после поминок («поминки» – еще одно дурацкое слово, похожее на «часы посещения»); она выглядела ошеломленной, но вела себя спокойно, с тех пор как Луис приехал из Бангора.., казалось, теперь она всегда будет в таком состоянии.

– Вернись в Чикаго с матерью и отцом, – спокойно повторил Луис. – Они уезжают завтра. Если ты позвонишь им прямо сейчас, а потом перезвонишь в аэропорт, то вполне вероятно улетишь вместе с ними на одном самолете.

– Луис, ты что, с ума сошел? Это после того, что произошло у тебя с моим отцом…

Луис почувствовал, что говорит намного бойчее, чем следовало. Его охватило некое, странное возбуждение. Словно защитник в футболе, он получил мяч, и должен был провести его ярдов семьдесят, играя и не выпуская его. Луис никогда не был хорошим лгуном, и он не распланировал все детали, но сейчас, когда он рассказывал правдоподобную ложь, полуправду, заранее придуманные объяснения лились потоком.

– Драка – одна из причин, по которой я хотел бы, чтобы ты и Элли отправились с твоими родителями в Чикаго. В этот раз мы должны залатать эту рану, Речел. Я это знаю.., чувствую это.., эти «часы посещения»… Когда драка началась…

– Но поездка в Чикаго.., я не думаю, что это – хорошая идея, Луис. Ты нам нужен. И мы тебе нужны, – Речел с сомнением смерила взглядом своего мужа. – Наконец, я надеюсь, что ты нуждаешься во мне. И никто из нас в любом…