Цианид Старк Кристина
– Ты веришь мне? – спросила я.
Мне было важно, чтобы она поверила. Пусть весь мир сомневается в моих словах, но мне страшно нужно было, чтобы поверила мама. Она утерла красные глаза и крепко сжала мою руку.
– Кому же мне еще верить, как не тебе? – проговорила она. – Что было дальше?
– Митчелл пришел мне на помощь, врезал Дереку и велел мне идти в машину. В гостиной я встретила отца и сказала ему, что отказываюсь от права наследования и знать его не хочу. Нет иного пути остановить его с этим бесконечным сватовством…
– Отмени это решение, Ванесса, – сказала мама, поднимая на меня огромные красные глаза с немного размазанной тушью.
– Нет, – упрямо ответила я. – Если отец не считает меня за человека разумного, способного самостоятельно распоряжаться нашим бизнесом, то может пустить свою компанию с молотка. Мне нет до нее дела.
– Вообще-то отец очень переживает о тебе. Если бы ты только могла приехать к нам и поговорить с ним…
– Боже упаси, – ответила я. – Этого не будет. Он заманил меня! Заманил в тот кабинет! Зная при этом, что Дерек сделал со мной!
Мама тяжело вздохнула и снова сжала мою руку. Оладьи стыли на тарелке, и ни я, ни она не могли наконец начать есть.
– Ты не собираешься вообще приезжать в наш дом? Не можешь же ты вечно жить у друзей.
– У этого друга могу. Он не против и всегда меня поддержит.
И тут мама поняла, что к чему. Ее глаза расширились, и она спросила:
– Ты живешь с этим парнем, Митчеллом? Я думала, что ты поселилась у Магды, а он просто вещи забрать помог. Боже, только не говори мне…
– Да, я живу с ним.
Она покачала головой, взяла вилку и распилила оладьи надвое. Так энергично, что соус брызнул во все стороны. Забрызгал даже ее белый немыслимо дорогой жакет с золотыми пуговицами, но она даже не заметила этого.
– И как тебе с ним живется? Ты хотя бы узнала его? Кто он? Откуда он? Что у него за семья?
– Он совсем не похож на Дерека. Вот и все, что я скажу.
Мама вдруг рассмеялась, приложила салфетку ко рту.
– Ванесса, детка, быть непохожим на Дерека – это чертовски мало. Это так мало, что с таким же успехом ты могла бы предложить себя первому встречному на улице. Что если этот тип совсем тебя не достоин?
– А почему не достоин? Что тебя смущает? Его татуировки? Его внешний вид? Или то, что он работает курьером? Тебе не кажется, что это бесчеловечно – судить о ком-то так поверхностно?
– Да ничто меня не смущает, Ванесса. Я всего лишь говорю, что ты вообще не знаешь его, и прошу подумать над тем, что заставляет тебя жить и спать с ним. Может быть, этот малец просто голову тебе заморочил.
Мы помолчали, долго, минут пять. Съели молча оладьи и допили кофе. Я все это время думала над ответом.
– Знаешь, рядом с Митчеллом я чувствую себя принцессой. Как будто у меня корона на голове, а он – рыцарь, который ради меня стрелу поймает и кровь прольет. И если этого недостаточно, чтобы влюбиться в мужчину, то что еще нужно? Благородное происхождение? Крутая профессия? Дом в Килларни? Ролексы и мерсы? Ну так все это было у меня, мама, и могу сказать, что толку от этого не много. Это просто золотая шелуха. А под ней все может оказаться гнилым до самой сердцевины.
Мама ничего не ответила. Поковыряла вилкой в тарелке и подытожила:
– Это все красиво в теории, но есть один вопрос, на который тебе в итоге придется ответить, а именно: что он может тебе дать?
– Да много чего! Защиту, покой, безопасность, личное пространство, заботу, уважение, адекватность, здоровую психику, нежность, ласку, позитив, дружбу, поддержку, понимание, желание просыпаться утром, счастье, уверенность в себе, серотонин, крепкую руку, надежное плечо, чувство, что со мной никогда ничего не случится. Мне продолжать? Этого достаточно? Или ты бы хотела видеть еще и мерс в этом списке, а без него все перечисленное не стоит внимания?
Мама долго переваривала услышанное, опустив глаза и сжимая в кулаке вилку.
– Может этого и достаточно, милая, – наконец сказала она. – Я всего лишь хочу, чтобы моему ребенку было хорошо. Конечно, не в мерседесах счастье. Особенно, если один у тебя уже есть.
В конце января Магда затащила меня в кинотеатр на какую-то страшно популярную мелодраму о мафиози, который похитил девушку и решил держать ее в плену, пока она не влюбится в него.
Примерно на середине я малодушно соврала Магде, что пролила на себя колу и мне нужно домой. Вышла из кинотеатра и, пытаясь успокоиться, побрела домой под дождем.
На самом деле меня трясло от увиденного, и чувство бессильного гнева клокотало внутри. В том, чтобы похитить человека, держать под замком и принуждать к жесткому сексу, вообще-то не было ничего романтичного. Не было ничего притягательного в мужчине, который решил, что женщина будет принадлежать ему, и точка. Меня пугала ярость и сексуальная агрессия, которая была возведена в статус волшебной грезы – причем не только в этом фильме, но и во многих других.
Насилие надевало маску романтики, ослепительно улыбалось и выходило на сцену. Оно, как селебрити, пожимало всем руки, заигрывало с репортерами и позировало перед камерами. Засахаренное, романтизированное и украшенное вишенкой, пролезло в повседневную жизнь. Отовсюду рекламировали фильмы о насилии и книги о насилии, в которых страстные агрессоры, окутанные магической аурой, просто не знали, как еще проявить свою любовь, если не через жестокость и абьюз. По плохишам, без разрешения лезущим к тебе в трусы, сохли все школьницы. По наглым подонкам сходили с ума даже мои коллеги – интеллигентные женщины за тридцать. Агрессивные мачо, помешанные на доминировании, возвели унижение в ранг искусства и смотрели на тебя со всех рекламных щитов.
Но, черт, какое бы имя оно ни брало, в какие бы наряды ни рядилось, насилие оставалось насилием! Женщинам просто шептали «люблю» в перерывах между сексуальной эксплуатацией и полной эмоциональной выжимкой. Им дарили подарки, их осыпали комплиментами, но при этом продолжали плевать на принцип согласия и их собственное мнение. Оскорбляли, держали в плену, совали им член в рот при каждом удобном случае… Любовь? Да нет ее здесь, и не было. Нас просто обвели вокруг пальца. Мы едим дерьмо вместо тирамису и просим еще…
Я шла домой, энергично перешагивая через лужи, и очертания будущей статьи для «Зумера» уже принялись вырисовываться в моей голове. Я уже представила, как задаю читателям наводящие вопросы: «Ладно, а если мы заменим богатого сексуального мафиози на какого-нибудь жуткого маньяка из соседнего подъезда, который совсем не красавец и с деньгами у которого тоже туго. На досуге он любит делать чучела из бродячих кошек, а по вечерам берет бинокль и подглядывает в чужие спальни. А еще ему хочется женщину, но те считают его чудаковатым и не хотят иметь с ним дел. И вот этот самый тип решает похитить вас и держать в своей квартире, пока вы в него не влюбитесь. Еще он намерен заняться с вами сексом. И не один раз. Даже если вы этого не хотите. А теперь вопрос: считаете ли вы эту ситуацию по-прежнему романтичной? И если нет, то что именно оттолкнуло вас от этого типа? Бедность? Отсутствие физической привлекательности? Почему этот похититель автоматически теряет свой романтичный ореол и превращается в банального маньяка? А может, из любых отношений стоит мысленно вычесть статус, молодость, деньги и сексапильность – и тогда сразу станет ясно, в чем их суть? Может быть, в агрессивных хищниках на самом деле нет ничего прекрасного и романтичного – соскреби с них красивую глазурь из статуса и богатства и увидишь вещи в настолько неприглядном свете, что захочется выть…»
Митчелл вернулся поздно, так что у меня был весь день, чтобы закончить статью. Я дала ему черновик и спросила, что он думает.
– «Останется ли сказка о романтическом абьюзе сказкой, если из нее вычесть статус и богатство?» – прочел он вслух последнюю строчку моей статьи и откинулся на спинку дивана, задумавшись. – Интересный вопрос. Думаю, что нет.
– И я так думаю. Любая пришла бы в ужас, если бы ее похитил какой-то жуткий маньяк, живущий в подвале и питающийся отбросами. Однако если маньяк владеет островами и особняками, и выглядит, как Микеле Морроне [13], то его можно простить. И даже мечтать о нем. Что с нами не так? Сегодня я была в кино, а там примерно полсотни женщин и юных девчушек взахлеб смотрели фильм, где героиню похитил и принуждал к сексу какой-то мафиози. Это вообще как? – спросила я Митчелла, обхватив колени руками.
– Возможно, это просто сексуальные фантазии, а фантазии не имеют ничего общего с тем, к чему мы готовы в реальности. Два непересекающихся мира.
– Но фантазии могут трансформировать психику, они могут влиять на нее и со временем превратить во что угодно. Они подготавливают почву. Я боюсь, что все эти книги и фильмы по чуть-чуть вдалбливают, шепчут юным девчушкам, что домогательства, насилие и унижение – это просто темная разновидность романтики. Митчелл, даже я, взрослая женщина, которая пишет статьи на социальную тематику и закончила Тринити, год жила с человеком, который настолько умело мог мной манипулировать, что даже очень жестокие вещи воспринимались мной как норма и как нечто, что я сама заслужила. Что говорить о юных и наивных? А больнее всего то, что эти книги в основном пишут женщины. Практически все книги о нездоровых отношениях и бесчувственных подонках, окутанных романтической аурой, написаны женщинами. Зачем мы так сами с собой? Мы доказываем и нашептываем другим, что назвать женщину сукой и сунуть ей руку в трусы без разрешения – это на самом деле горячо и романтично. Избить, потому что приревновал, – нормально. Похитить и заставить подчиняться – волшебно. И, проворачивая все это, мы сбиваем с толку и толкаем к пропасти целое поколение девочек. Боже, я правда не понимаю, почему женщин так сильно влекут агрессивные подонки.
– Я не выныриваю из книг по биологии с тех пор, как решил поступить на медицинский. Хочешь посмотреть на все это с точки зрения эволюции? – спросил Митчелл, загадочно улыбаясь, словно был фокусником, предлагающим мне волшебный трюк.
– Давай, – кивнула я, отчаявшись найти хоть какое-то объяснение всему, что я видела вокруг.
– На молодой возраст приходится пик выработки тестостерона у мужчин. Факт. А его повышенный уровень прямо коррелирует с жестокостью и агрессией. Большинство тех, кто сидит в тюрьме, – это мужчины до тридцати лет. Тоже факт. А у наиболее жестоких преступников были обнаружены самые высокие уровни тестостерона. Это не случайность. Паззл складывался именно в такую картинку миллионы лет. Всем нашим предкам, вплоть до лобстеров, нужно было бороться за ресурсы и уничтожать соперников. Агрессия была нужна. Агрессивных любили, выбирали и почитали. У нас в крови засела тяга к тем, кто жесток. Женщинам сама природа шепчет: «Если он жесток, то будет победителем, а значит ему стоит подарить свои яйцеклетки», – улыбнулся Митчелл. – Прошли тысячи лет, но какая-то древняя зона в мозгу до сих пор сигнализирует прекрасному полу, что агрессия – это первый признак прекрасного победителя.
– Что же ты наделал, мозг, – простонала я.
– Он не поспевает за развитием социума. Он не в курсе, что мы уже вышли из пещер. Он не знает, что агрессия в нашем новом мире чаще вредит, чем помогает. Агрессорам сложно строить карьеру, сложно уживаться в коллективе, у них гораздо больше проблем с законом. Наступает время тех, кто адекватен и умеет идти на контакт.
– Но нас по инерции манят ненормальные и жестокие.
– Ничего, не расстраивайся, мозг со временем все поймет и наверстает. Через несколько тысяч лет так точно, – сказал Митчелл.
– Черт, кажется, мы в заднице.
Митчелл отложил ноутбук и притянул меня к себе, растирая руками мои плечи.
– Наверно, багаж, доставшийся нам от предков, и правда не самый лучший, но я верю, что адекватных людей по-прежнему больше. И они на своих плечах вытащат из пропасти этот мир.
– Таких людей, как ты, – прошептала я. – Разгребающих пепел и стекло.
– Нет, таких, как ты, – улыбнулся он. – Решительно пишущих статьи на сложные темы.
– Может, я слишком остро все воспринимаю? – спросила я. – Иногда я думаю, вот было бы хорошо смотреть на мир, как все. Не чувствовать этой раздирающей несправедливости на каждом шагу, не видеть, как почва разъезжается под ногами, и не мечтать все исправить.
– Нет, – сказал Митчелл, откинул волосы мне за спину и поцеловал в лоб. – Будь такой, какая ты есть. Кому-то нужно чувствовать боль и несправедливость острее других, чтобы ощутить ее раньше и предостеречь. Ты рождена, чтобы быть на линии фронта – на самой передовой. И твои чувства – это твое оружие.
– Не знаю… Это больно и страшно – быть на линии фронта.
– Ничего, ты не одна, я рядом, – сказал он.
В ту ночь я снова пришла к нему поздно и в одной ночной рубашке на голое тело. Я не стала пить таблетки, решила, что справлюсь без них, хотя ноги подкашивались от волнения.
Митчелл следил за мной взглядом, когда я вошла в комнату, и этот взгляд был почти физически ощутим: он был горячим, как расплавленный воск, – на грани того, что можно вынести.
– Не шевелись, – попросила я, робея. – И закрой глаза. Можно мне просто побыть рядом с тобой?
Он подчинился: вытянулся на диване и закрыл глаза. Я погасила свет, сняла с себя ночную рубашку и легла рядом. Положила руку на его грудь, касаясь его так осторожно, будто могла сделать больно. Мне нравилось, как его кожа покрывалась мурашками под моими пальцами и как учащалось его дыхание. Нравилась его безоружность и мысль, что он никогда не сделает мне больно.
Я склонилась над ним и принялась ставить поцелуи на его шее, груди и животе. Тревоги и волнения не было. Митчелл не шевелился, дав мне полную свободу действий. Так, наверно, отдавали себя жрицам храмов юные воины перед боем: целиком и полностью, помня, что завтра война, а может и смерть. Его грудь вздымалась, будто под ней бушевал невидимый океан.
– Можно? – спросила я, расстегивая молнию на его джинсах.
Митчелл открыл глаза и посмотрел на меня затуманенными, голодными глазами и ответил:
– Если это то, чего хочется тебе.
О, это было именно то, чего хотелось мне. У меня руки тряслись от нетерпения, когда я закончила с молнией и приспустила его белье. Мои пальцы принялись ласкать его, мои губы заскользили по его плоти. Мы лежали в простынях, пахнущих свежим хлопком. Его рука касалась моей щеки, снова и снова, будто он хотел удостовериться, что все это ему не снится. Небеса были здесь – в этой комнате. Рай был здесь – под потолком нашей спальни.
Но вдруг перед глазами промелькнуло секундное воспоминание о том, как Дерек «учил» меня делать минет. Он сказал, что мое горло слишком «не тренированное» – стоит ему протиснуться чуть глубже, и у меня начинаются рвотные спазмы – и это «нехорошо». Вспомнила, как Дерек притягивал мою голову к себе – так сильно, что лоб упирался в низ его живота, – и держал, чтобы я «привыкла». Я задыхалась, но он не отпускал. Ему нравилась моя беспомощность, он заводился, когда унижал меня. Случалось, меня тошнило прямо в процессе, но даже тогда он не прекращал.
Волна удушья накатила на меня снова, как тогда. Я остановилась, пытаясь прогнать из мыслей образ Дерека, называющего меня «блевотной шлюшкой». Однажды меня вырвало, и он размазал рвоту по моему лицу.
Я отдернула руки от Митчелла, распрямилась и почувствовала, как на мгновение теряю ориентацию в пространстве. К горлу снова подкатила тошнота, как тогда.
– Ванесса? – позвал Митчелл где-то далеко, пока я пыталась справиться с волной тремора, прокатившейся по всему моему телу.
– Несса, – повторил он, и я почувствовала, как его руки ложатся на мое лицо, ныряют в волосы, ласково поглаживая.
Митчелл хотел успокоить меня, но прикосновение напомнило мне то, что делал Дерек. Тот тоже запускал пальцы в мои волосы и клал ладони на затылок. А потом использовал мою голову как предмет для своего удовлетворения. Как неживой, ничего не чувствующий предмет.
Я оттолкнула руки Митчелла и сползла с кровати. Со мной творилось что-то жуткое. Внутри все жгло, тошнило так сильно, будто меня только что накормили стеклом. Закончилось тем, что я вылетела из комнаты и побежала в ванную, где меня рвало до боли в горле. Измученная, я свернулась в клубок на коврике и заплакала от отвращения к самой себе.
Мужчина, который так много сделал для меня, который был воплощением всего самого лучшего в моей жизни, который так сильно влек и возбуждал меня – только что получил от меня подарок: меня вырвало, как только я прикоснулась к нему губами. И если это не самое настоящие унижение – то что тогда?
Ту ночь я снова провела в своей спальне одна. Обливаясь слезами и пытаясь прогнать из головы уже не впервые возникшую мысль, что я должна оставить Митчелла. Он страдал вместе со мной. Может быть, даже сильнее. Я подвесила его за веревки между небом и землей, вцепившись в него, но не в состоянии дать то, чего он хотел. Сколько времени он еще выдержит, прежде чем сдастся и предложит мне расстаться? Сколько раз я еще буду оставлять его одного в постели и – бежать, прятаться, трястись от панических атак, забившись в угол?
Он не выдержит долго. Может быть, уже сейчас понял, что жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на женщину с психическими расстройствами, которая сможет вынести близость только под таблетками. Которая никогда не будет достаточно раскрепощена. Она будет вести бой со своими демонами, но раз за разом проигрывать им.
Глава 17
Вдребезги
Я не спала ночью и наутро чувствовала себя больной. Ближе к семи утра встала, оделась, набросила пальто и вышла на балкон. Хотелось накуриться сигарет до невменяемости, собрать вещи и исчезнуть. Вернуться в родительский дом, забиться в спальню, которая когда-то была моей, и не выходить оттуда до самой весны. Похоронить себя под старым одеялом, пронести в комнату бутылку виски и пить его прямо из горлышка. Курить прямо в комнате у окна, наплевав на мнение родителей. Уволиться, носить свои бесформенные юношеские свитера, которые мать зачем-то до сих пор хранит дома. Посадить в саду цветы, много цветов, смотреть, как их ростки тянутся к солнцу, и завидовать упорству сильных. Не все ростки выживают. Некоторые так и не выходят из-под земли…
– Ванесса.
Я оглянулась и увидела Митчелла, который тоже набросил куртку и вышел на балкон: сна ни в одном глазу, собранный и бодрый, будто встал еще до рассвета. У него было две чашки кофе, одну из которых он протянул мне.
– Привет, – шепнул он, целуя меня в висок. – Как ты?
– Ужасно, – ответила я, отворачиваясь.
Он словно не услышал меня, обнял и спросил:
– Хочешь, позавтракаем где-нибудь? Или съездим в шоппинг-центр, поищем подарок Джуну, он закатывает вечеринку в честь шестидесятилетия в эту пятницу. Закроется пораньше и весь ресторан будет в нашем распоряжении до рассвета. Надеюсь, ты сможешь выдержать шесть часов BTS и Blackpink [14], – улыбнулся он и снова поцеловал меня.
Сигарета почти выпала из моих пальцев. Я глянула на Митчелла, беспомощно утопая в его глазах – голубых, как небо после дождя. Он, казалось, вообще не помнил, что произошло ночью. Будто я не сбежала от него снова, как сумасшедшая, бросив его наедине со своими ожиданиями и эрекцией.
– Что? – спросил он, ловя мой взгляд.
– Я не думала, что после вчерашнего ты вообще… захочешь говорить со мной.
– А что было вчера? – спросил он, обхватив пальцами мое запястье и поднеся мою руку к своему лицу вместе с сигаретой.
– Много чего, – пробормотала я. – И такого, за что мне стыдно.
Митчелл выдохнул в сторону дым, погладил меня по щеке и сказал:
– Несса, с тобой долго обращались так, как мужчина не должен обращаться с женщиной. Новые отношения для тебя – минное поле, по которому страшно ходить. У тебя снова случилась паническая атака, ты проплакала всю ночь, наверно снова во всем обвиняя себя, хотя ни в чем ты не виновата. А теперь скажи, за что именно тебе стыдно?
Вопрос был явно риторическим. Он поставил свою чашку кофе на подоконник, обнял меня и закончил:
– Ты надеялась, что все будет легко, но, как оказалось, психические травмы – это не то, что можно просто замести под коврик или отправить в слив. Будет сложно. Это не последняя ночь, когда мы будем засыпать по отдельности. Они еще повторятся – эти ночи, когда ты будешь тихо плакать, а мне будет хотеться просунуть тебе под дверь свое сердце, лишь бы ты видела, что оно по-прежнему твое… Несса… Мы обязательно разгребем это стекло. Даже голыми руками.
Я даже «спасибо» не смогла сказать. Просто стояла в его объятиях, качая в себе свою боль, боясь расплескать ее. Еще не ясно было, что со всей это болью делать и как жить дальше, однако Митчелл снова дал мне понять, что не откажется от меня после очередного провала. Что он по-прежнему хочет меня, невзирая на все мои травмы, проблемы и то постоянство, с которым я раз за разом оставляла его в постели одиноким и неудовлетворенным.
– Ну что? Завтрак, шоппинг и поиски самого нелепого подарка для старины Джуна? – снова спросил Митчелл как ни в чем не бывало.
– Аминь, – буркнула я и, глупо улыбаясь, обняла его за шею. – И бабл-чай, если можно.
В день рождения Джуна мне не удалось уйти с работы, поэтому ехать мы с Митчеллом решили туда по отдельности. Он – чуть раньше, чтобы помочь с организацией. Я – позже, когда разделаюсь со всеми делами. Девлин неожиданно заболела, и составлять гороскопы с шуточными тестами наспех пришлось мне и Эми.
– Рыбы в этом месяце получат вместо вереницы непреодолимых тягот осуществление своих потайных желаний и сокровенных мечт. Похоже на стиль Девлин? По-моему, один в один, – сказала Эми, размахивая ручкой, и заговорщицким тоном добавила: – Чего еще ты хочешь? Требуй! Фантастического богатства? Испепеляющей страсти? Фантасмагории невообразимых чудес? Твой персональный астролог к твоим услугам.
– А можно что-то простое и полезное? Безболезненных месячных или нормального секса в кои-то веки?
– Да конечно можно! Так и напишем: Рыбы в феврале наконец дождутся безболезненных месячных и в кои-то веки нормального секса! Что еще?
– Научиться носить береты и отбивать подонкам яйца.
– Принимается.
– И чтоб все шлюхи мира были счастливы.
– Аллилуйя!
Мы с Эми так увлеклись, что я совсем забыла про время. До семи оставалась четверть часа, а мне еще по городу предстояло катить.
– Беги, беги! Хорошо повеселись! – сказала мне Эми, постукивая по клавишам ноутбука. – А я тем временем, пока Девлин будет лечить цистит, подарю людям немного счастья. А когда номер уезжает в типографию, напомни?
– Послезавтра.
– Успею, значит!
Когда я вышла из офиса, уже совсем стемнело. Моя машина одиноко стояла на опустевшей парковке, и луна серебрила ей бочок. Я набрала Митчелла, сказала ему, что совсем скоро приеду, сунула телефон в карман и… тут меня позвали.
Я резко оглянулась, мгновенно сжимаясь в комок от одного тембра этого голоса. Дерек стоял на противоположном конце парковки. Его машина была там же, только я поначалу не заметила ее за массивным кроссовером Эми. Меня затрясло так сильно, что я чуть не выронила ключи. Как обезумевшая, едва не крича, я открыла дверь и прыгнула внутрь. Заблокировала дверь, завела мотор и дала себе ровно пять секунд, чтобы успокоиться. Руки тряслись так, что я не могла переключать передачи.
Дерек подошел к моей машине и склонился к окну, заглядывая внутрь. Меня и его разделяло только стекло, и почему-то все это напомнило мне передачу с канала Дискавери – ту, где аквалангисты садились в клетку и погружались в морскую пучину, чтобы понаблюдать за акулами. И людей от акул отделяла только сомнительной крепости решетка.
– Ванесса, – позвал он и постучал по стеклу.
Митчелл здорово отделал его. Синяки еще не сошли с лица – оно все еще хранило фиолетовые следы, было заостренным и почти незнакомым, как будто моя память успела частично стереть его.
Я дала задний ход, отводя глаза и больше не желая смотреть на самого опасного хищника моей жизни. Он до сих пор заставлял меня сходить с ума от страха.
– Ванесса! – с нажимом повторил он, выскакивая перед моей машиной и мешая мне проехать к выходу. Я панически сглотнула, засигналила, надеясь, что выйдет кто-то из офисных охранников и избавит меня от необходимости решать эту проблему самостоятельно. Я бы скорее села в подводную клетку и опустилась в кишащие акулами воды, чем согласилась выйти и поговорить с ним.
Дерек понял это и тогда вынул из заднего кармана сложенный вчетверо лист, перевалился через капот и прижал этот лист к стеклу.
И то, что было напечатано на той бумажке, заставило меня медленно отпустить руль. Там были фотографии Митчелла, его имя, фамилия, дата рождения и еще много мелкого, мелкого текста. Сердце забилось так быстро, будто меня угостили стимуляторами.
– Возьми это, не пожалеешь, – сказал Дерек, жестом предлагая мне опустить стекло.
«Уезжай, не бери у него ничего!» – зашептало мне сердце, но разум уже вовсю орал, что если Дерек, ослепленный ревностью и местью, взялся за Митчелла, то лучше бы мне быть в курсе всего, что он замышляет. У Дерека была власть, много власти, и еще связи с людьми, одного слова которых хватило бы, чтобы Митчелл поплатился за то, что разбил Дереку лицо.
– Что тебе надо? – спросила я, опуская стекло, но только на пару миллиметров – ровно столько, сколько было нужно, чтобы лучше его расслышать.
– Ничего. Наоборот, кое-что от меня очень пригодится тебе.
– Как самоуверенно, – усмехнулась я, но не смело, а как-то вымученно: стекло отражало мое лицо, бледное и испуганное.
Дерек сунул в щель свою бумажку и, улыбаясь, сказал:
– Ты думаешь, что я, испытывающий к тебе слишком много чувств – так много, что иногда перестаю контролировать себя, – так вот, ты думаешь, что я – это худшее, что могло с тобой случиться? Пара инцидентов, которые можно было бы сгладить простым разговором и внимательностью друг к другу, заставили тебя бежать сломя голову прочь. Как по-детски! И ладно бы только это, но ты поспешила кинуться в объятия к тому, о ком вообще ничего не знаешь. А он конечно же не расскажет. Ибо зачем? Гораздо умнее молчать и, даст бог, обрюхатить дурочку Ванессу раньше, чем у нее глаза откроются.
Лист бумаги проскользнул в салон и упал на мои колени.
– Я не знаю, был ли у нас шанс, ибо во всем, что я делал, ты видела одни лишь извращения и жестокость. Хотя, клянусь богом, для меня это было проявление любви. Да, слишком сильной для твоей натуры. Слишком откровенной для такой неподготовленной женщины, как ты. Мне стоило быть аккуратней с тобой. Не доверять этому пошлому голодному огоньку в твоих глазах, который зажигался всякий раз, стоило мне тронуть тебя. Много чего можно было сделать иначе, согласен. Но прежде, чем бросать в меня камень и записывать в список злодеев, посмотри на того, кого ты выбрала в качестве замены, и посмотри внимательно. Вся жизнь может пойти наперекосяк, если сделать не тот выбор. Трахаться с отбросом, который и мизинца твоего не стоит, ради удовлетворения своих тайных фантазий – это еще куда ни шло. Трахайся на здоровье. Но не позволяй ему голову тебе задурить. Пожалей отца. Бернард не заслуживает того, чтобы его фирму прибрал к рукам малолетний уголовник.
Дерек развернулся и сел в свой «мустанг». Завелся мотор, свет фар прорезал вечерний сумрак – и он умчал.
Я сунула сигарету в рот, чиркнула зажигалкой и закурила прямо в салоне. Я никогда не курила в своей машине, но в ту минуту мои ноги так ослабли и тело налилось такой свинцовой тяжестью, что я не могла подняться. Трясущимися руками я развернула бумагу и прочла все, что там было написано.
Митчелл никогда не рассказывал мне о своем прошлом, разве что небольшие детали. И практически все они были связаны с его детством – ни слова о недавнем времени. Но теперь это прошлое ворвалось в мою жизнь бешеным торнадо. Буквы сложились в строки, а строки вонзились в меня тучей ядовитых, остро отточенных стрел…
Митчелл был наркокурьером. Был связан с одной из самых жестоких банд Северного Дублина. Отсидел два года за распространение и хранение наркотиков. После освобождения нашел себе работу курьера и завязал с криминалом (ну или сделал вид, что завязал). Здесь же были его фотографии из следственного изолятора: он выглядел моложе и до неузнаваемости жестко: заостренные черты лица, тяжелый взгляд. Совсем иная версия человека, которого я знала. Или думала, что знаю.
Я выкурила целых три сигареты одну за другой, но так и не смогла прийти в себя. Достала телефон, вбила имя Митчелла в поиск и нашла несколько упоминаний на новостных сайтах о его аресте и приговоре. Я никогда не искала Митчелла в интернете. Это казалось мне чем-то странным: рыть на кого-то информацию, но теперь я пожалела об этом. Лучше бы я узнала обо всем раньше и иначе. Не от Дерека.
Боже, почему же он сам не рассказал мне?! И до того, как предложил мне стать его девушкой!
Мысли роились, сбились в огромную кучу, в густой и жалящий пчелиный рой. Невозможно было выхватить какую-то одну – они атаковали меня одновременно, шумно, толпой.
Криминал всегда пугал меня. Клиенты отца, на которых я, случалось, натыкалась, когда приходила в его адвокатскую контору, – сбитые, крепкие, коротко стриженные парни, все в дорогих брендовых вещах, с опасным прищуром и характерным выговором, – вселяли в меня ужас. Однажды, когда мне было лет пятнадцать, один из них даже заговорил со мной: «Ты дочка Энрайта? У тебя славный папаша, детка. За хорошие деньги даже дьявола отмажет в Судный день. Никогда б не поверил, что у него может родиться такой ангелочек».
Я до смерти боялась всего, что выходило за рамки закона. Отец подлил масла в огонь, читая мне криминальные сводки с ранних лет. Должно быть, думал, что будущей адвокатше лучше заранее начать привыкать к характеру и духу этой работы. Но эффект все это произвело прямо противоположный. Одна только мысль, чтобы защищать какого-то подонка в суде, вселяла в меня отвращение. Конечно, если бы я стала адвокатом, то имела бы дело и с хорошими, несправедливо обвиненными людьми. Но не часто, ибо хорошим людям, совершившим преступление по глупости или случайно, обычно не требовался дорогой адвокат – а значит, и в контору Энрайтов они бы не обращались.
Если бы я знала, что Митчелл имел дело с незаконными вещами, я бы даже заговорить с ним не смогла. И дело было не в снобизме или предвзятом отношении, а в том паническом страхе и чувстве отторжения, который вызывало у меня все криминальное.
Даже культовое кино, романтизирующее преступность, вроде «Крестного отца», «Банд Нью-Йорка» и «Одиннадцати друзей Оушена», не смогло смягчить мое отношение к ней.
Возможно, мое сознание жило в некоем идеализированном мирке, посыпанном сахарной пудрой и шоколадной стружкой, но я ничего не могла с собой поделать. Криминал был для меня чем-то абсолютно негативным, беспросветно-черным, и ничто не смогло бы убедить меня, что внутри него могут быть оттенки. Ничто не заставило бы поверить, что мафиози может быть джентльменом, что торговец наркотиками может быть славным парнем, что насильник может быть примерным семьянином.
Я уронила лицо в ладони и плакала, пока от макияжа не осталась одна мазня. Даже вздрогнула, когда посмотрела в зеркало. Я не могла прийти на вечеринку Джуна в таком виде. Да и вообще больше не хотела ни на какую вечеринку. Я завела мотор и помчала в дом Митчелла, едва разбирая дорогу. Слезы застилали глаза, размывая мир в калейдоскоп – нелепый и жуткий.
Митчелл позвонил мне, пока я ехала, но я не нашла в себе сил ответить. Вернувшись, я замерла на пороге нашего дома, как ночное животное, застигнутое на дороге лучами дальнего света, и горе обрушилось на меня. Захотелось забиться под одеяло и ждать того, кто сможет меня утешить. Только вот единственный, кто мог бы это сделать, был также тем, кто разбил мне сердце.
Я зашла в спальню, сняла платье, подол которого был залит моими слезами и каплями потекшей туши, открыла шкаф в поисках другой одежды и… внезапно что-то заставило меня застыть на месте. Какое-то неясное подозрение. Я распахнула ту часть гардеробного шкафа, где были вещи Митчелла: несколько простых рубашек, толстовок и стопка футболок. В верхние отделения я никогда не заглядывала, но теперь внутренний голос приказал мне сделать это. Я забралась на стул и открыла верхние дверцы.
Здесь тоже была одежда, но это было совсем не то, что Митчелл обычно носил. Я увидела ярлыки, и мои глаза полезли на лоб: несколько курток и толстовок от Stone Island, рубашки Boss и немыслимо дорогие дизайнерские футболки, обувь от Balenciaga, кожаные ремни от Gucci. Я залезла в самый верхний ящик и обомлела. Там лежали очень дорогие аксессуары и часы, а также несколько пустых коробок от бижутерии с чеками и сертификатами. Та цепочка, которую Митчелл носил на шее, была сделана из платины и стоила десять тысяч евро. Сертификат был выписан на его имя. Вещи, на которые простой курьер не в состоянии заработать, даже если сотрет себя в порошок, развозя заказы.
Я сползла с табурета и села на кровать. Мозг беспомощно тонул во всей этой информации: наркокурьер, преступник, отсидел, был связан с бандой!
Я закрыла лицо руками, размазывая по лицу слезы и сопли. Телефон снова зазвонил, и я вздрогнула, словно услышала не рингтон, а вопль.
– Все в порядке? – спросил Митчелл, когда я приняла звонок. – Может подобрать тебя где-то?
– Не надо, – ответила я таким голосом, что сама его не узнала. – Было много работы. Я скоро буду.
Я все равно не смогу прятаться, оттягивать этот разговор и делать вид, что ничего не случилось. Мне нужно было выяснить все прямо сейчас, пока моя крыша не слетела окончательно.
То платье, в котором я планировала поехать на вечеринку и которое залила слезами и тушью, невозможно было наспех привести в порядок. Я вынула из шкафа другое – белое, обтягивающее, с глубоким вырезом на спине. Пожалуй, оно было слишком откровенным. Из-за открытой спины его нужно было носить без лифчика, но ткань была очень тонкой, и через нее просвечивали соски. Слишком расстроенная, чтобы париться над этой проблемой и искать решение, я просто разделила волосы на две части и позволила им струиться по груди.
Подходящие к платью туфли тоже плевали на все приличия: каблук был слишком, почти порнографически высоким. И на это тоже плевать, подумала я, наспех приводя лицо в порядок и выстраивая в голове план разговора. Я была хороша в построении планов, например, на раз-два могла расписать план большой статьи. Однако, когда доходило до реальной жизни, мои планы почему-то рушились быстрее, чем я успевала дописать их до конца.
На вечеринку я опоздала на полтора часа. Вошла с черного входа, когда веселье было уже в самом разгаре. Внутри было шумно и суетливо, BTS громыхали из колонок, столики уставлены закусками, которых было так много, что гости за вечер так и не успели их разгрести. Рисовое вино и соджу [15] сияло в маленьких стаканчиках. С потолка свисал серпантин и огромные красные звезды.
А потом я увидела Митчелла. Он стоял в стороне и рассеянно кивал какому-то парню, который что-то увлеченно рассказывал, пытаясь перекричать музыку. Митчелл сжимал в руке телефон и то и дело смотрел на дисплей. Он звонил мне, когда я уже подъезжала, и мне показалось, что и сейчас тоже он смотрит именно на мой номер. Мне показалось, что он ждет меня и очень сильно.
Он выглядел роскошно: на нем была одна из его безумно дорогих рубашек – тех, что он держал в верхнем шкафу. Идеально сидящие на его заднице и явно не в Penneys купленные брюки. Цепочка за десять тысяч отбрасывала отблески на шею. Золотой, опасный мальчик, скрывающий свои богатства, нажитые нечистым путем. И вовсе не курьер. Вовсе не тот, в кого я влюбилась.
Вот откуда в нем этот стиль, эта уверенность, эта гипнотическая раскрепощенность и легкость, с которой он вливался в любое общество. Он просто знает, что такое большие деньги. А деньги всегда делают людей расслабленными и уверенными в себе – как крепкий алкоголь.
Джун приметил меня раньше, чем Митчелл. Выходил из подсобки и наткнулся на меня. На старике был фартук с нарисованными на нем атлетическими «кубиками» и нелепая бумажная конусообразная шляпа именинника. Не будь я по уши залита гормонами стресса, непременно рассмеялась бы.
– Вау! Я сейчас ослепну от твоей красоты, милая Несса! – воскликнул он и поцеловал меня в обе щеки.
– С днем рождения, Джун, – проговорила я, обнимая его. – Пусть исполнятся все мечты.
– Да куда ж они денутся, мать их! Спасибо, что пришла! Митчелл все ждет тебя! Митчелл! Сынок! Ты только глянь, кто тут!
Я замерла на месте, как будто туфли намертво приклеились к полу – ни шага не могла сделать вперед. Митчелл поднял голову и увидел меня. Все вокруг медленно закружилось и поплыло. Я схватилась за плечо Джуна, чтобы не грохнуться. Комок подкатил к горлу – большой и колючий.
Митчелл подошел ко мне, глядя так, будто не узнавал. Обнял и прошептал на ухо: «Ну наконец-то. Господи, я так тебя ждал. Какая же ты красивая…»
Слезы стояли в глазах, мне пришлось запрокинуть голову, чтобы не пролить их. Внезапно на меня накатило страшное онемение и непонятная слабость во всем теле. Будто я лежала в горячей ванне и пила вино бокал за бокалом – вот такая сильная слабость. Захотелось просто забыть обо всем, что я узнала. Отодвинуть, замести в самый дальний уголок и больше никогда не возвращаться к этому. Рука Митчелла покровительственно легла на мою голую спину, медленно поглаживая, лаская. Если одно прикосновение могло сделать меня абсолютно невменяемой, то это было именно такое прикосновение. Его губы коснулись моей шеи – горячие и истосковавшиеся.
А потом он крепко обнял меня за талию и представил всем на вечеринке.
Как свою девушку.
И я ничего не сказала в ответ. Не остановила его. Не схватила его за руку, требуя подробного рассказа о его прошлом. Не завопила: «Вообще-то все кончено, и ты сам в этом виноват!» Я просто не смогла уничтожить этот момент, когда Митчелл с сияющими глазами знакомил меня со своими друзьями – с такой гордостью, будто я была знаменитостью. Этот мужчина источал такие сильные магнетические чувства ко мне, что только самая бессердечная и жестокая сука смогла бы прилюдно отвергнуть их.
Я не была такой.
Я была мягкой и сентиментальной, поэтому позволила ему обнимать себя, ухаживать, баловать, кормить меня с ложечки, подливать мне соджу, целовать меня так, что подкашивались колени. А внутри оплакивала нас, тихо и горько. Как будто снова была юной, несмышленой девочкой, и мне только что вдребезги разбили сердце.
Я напилась на вечеринке. Хватала бокал за бокалом, пока ноги не перестали держать. Смеялась как ненормальная над шутками незнакомцев. Танцевала до упада. Флиртовала с Митчеллом так грязно, что он чуть не утащил меня в туалет, чтобы урвать пару поцелуев. Он думал, что я счастлива. А я пыталась залить свою боль и забыть обо всем, что узнала. Мы с ним часто выходили курить, и я не трезвела даже на холодном ветру. Наоборот, все больше увязала в его голодном взгляде, прикосновениях и чувстве обреченности.
– Больше не надевай это платье, потому что у меня непрекращающийся стояк, который я не знаю, как унять, – прошептал мне Митчелл, когда мы вышли на улицу, в темный переулок, что начинался сразу за черным входом.
– Тогда, может, нам как-то стоит решить эту проблему? – спросила я, касаясь пальцем его ширинки.
Я была так пьяна, что могла бы даже трахнуться с ним напоследок. Идея не пугала, наоборот, казалась отчаянно прекрасной и романтичной. И плевать, что он – наркокурьер, и плевать, что отсидел два года. Я знала, что обманываю себя, но во мне было слишком много алкоголя, чтобы подумать обо всем как следует.
Митчелл ничего не ответил. Завернул меня в свою куртку, чтоб не мерзла, прижал к стене и медленно, ласково запустил мне руку под платье.
«Меня тошнит от этой фальшивой любви, такой фальшивой любви» [16]– громыхало из ресторана.
Я смотрела Митчеллу в глаза, а он смотрел на меня. Его пальцы проникли под мое белье, поглаживая и дразня. «Я хочу быть хорошим парнем только для тебя. Я захвачу мир только для тебя…»
Я прижалась к его губам и внезапно разревелась – так тяжело, что он застонал от шока.
– Все будет, Несса. У нас все будет, – повторял он, должно быть решив, что я расстроена нашими проблемами в интимной жизни.
– Ничего не будет, – пробормотала я, размазывая слезы и не в силах смотреть на него. – Потому что я знаю, кто ты. Я все знаю, Митчелл. Про твое прошлое, твою судимость, про все.
«Я люблю тебя, как безумец, люблю, как чокнутый, но это фальшивая любовь, фальшивая любовь…»
Глава 18
Felix culpa
Митчелл вызвал такси и всю дорогу прижимал меня к себе, запустив руку в мои волосы. Я требовала рассказать мне все сейчас же, он попросил потерпеть до дома: не хотел говорить при водителе. Я смирилась, умолкла и смотрела на проносящиеся за окном улицы – холодные и темные. В душе было так же – лед и мрак. Я плакала без остановки.
На ступеньках дома я споткнулась, и Митчелл подхватил меня на руки. Я обхватила его бедрами, и он понес меня наверх, горячо дыша в мои волосы. Одна его ладонь сжимала мою задницу, другая – спину.
Он не стал зажигать свет в доме. Усадил меня на диван, а сам вышел на балкон и чиркнул зажигалкой. Я увидела, как огонек осветил его лицо. Когда он затянулся, я подумала, что возможно это последний раз, когда я вижу его. Его руки дрожали, он едва мог держать сигарету.
Я вышла к нему на балкон, тоже попросила зажигалку и сказала:
– Почему ты не сказал раньше?
– Не знал как.
– Но знал же, что это рано или поздно всплывет?
Митчелл не ответил, затянулся, утирая мокрый лоб.
– Ты должен был сделать это, Митчелл. И до того, как предложил мне стать твоей девушкой.
– Я знаю, Ванесса. Знаю. Как и то, что, узнав правду, ты бы исчезла из моей жизни. Без вариантов. А я боялся тебя потерять. Панически. Считай это трусостью, эгоизмом, собственничеством, чем угодно, но я так и не смог заставить себя поговорить с тобой… И еще этот подонок, с которым ты встречалась… Я знал, что если ты уйдешь, то он тут же тебя найдет. И не мог допустить этого. Пока он ходит по улицам, ты не будешь в безопасности…
– А с тобой буду? – выпалила я и тут же пожалела о своем вопросе. Митчелл уставился на меня так, будто я только что дала ему пощечину. Но ничего не ответил.
– Расскажи мне обо всем, прямо сейчас.
Он растер ладонями лицо, бледное и растерянное.
– Дай мне минуту собраться с мыслями.
– В пятнадцать меня завербовали продавать марихуану на улицах. Его звали Тони, и он казался мне самым крутым парнем на свете… – начал Митчелл, расстегивая рубашку и бросая ее на спинку стула. Почти с ненавистью.
Я следила за ним, сидя на диване и притянув ноги к груди. Митчелл нырнул в черную толстовку с капюшоном, выпил одним махом банку энергетика, словно пытаясь протрезветь как можно скорее, и продолжил:
– У Тони была дорогая тачка, черный как смоль BMW, какие водятся только у рок-звезд. Куча денег, которыми он сорил налево и направо. И еще американский питбуль шоу-класса. Я был без ума от собак – особенно от таких, бесстрашных и массивных. Собственно, так я и познакомился с Тони: подошел однажды на улице к щенку, который сидел на привязи у винного магазина. Через минуту вышел хозяин, угостил меня пивом и подарил пачку сигарет. Я уже тогда растаял и был готов ловить каждое его слово. Обычно у меня не было ни гроша.
«Держи, братуха, – сказал он, подставляя мне кулак для приветствия, и я тут же вытянул свой. – Ты местный?»
«Угу», – кивнул я, поглаживая собаку.
«Наверно всех тут знаешь?» – спросил он.
«Ну еще бы», – ответил я.
«А вот я – никого. Иногда выйду с собакой вечерком, и такая тоска, хоть вешайся. Завтра опять сюда приду. Подтягивайся, если нечего делать», – сказал он, прыгнул в тачку и укатил.
Естественно, я пришел на следующий день. Я был заинтригован, мне нравился его вайб – такой гламурно-криминальный, как в кино. Тони угощал меня напитками, покупал сигареты, оставлял мне нянчить Плюшку – своего питбуля, приглашал меня и Ника, моего младшего брата, на вечеринки в свой дом, где всего было в избытке: алкоголя, развлечений, девушек, веселья, травки. Тони всегда был добр к нам, всегда рад приютить и ничего не просил взамен. Ну разве что… оставить пару закладок в нужных местах там, где он скажет.
Читать бесплатно другие книги:
