Цианид Старк Кристина
– Если справедливость означает счастье многих сердец, а разбитым будет только одно, то я выбираю справедливость.
Он снова заплакал, горько и тяжело. Потом кое-как взял себя в руки и ответил:
– Что ж, тогда я сделаю все, чтобы выйти отсюда на своих двоих. И не успокоюсь, пока не сделаю то, что надо сделать. Видит бог.
– Может, расскажешь, что случилось? – спросила я, вконец разволновавшись.
– Скоро, – ответил он. – Совсем скоро. А теперь ступай, милая. Я совсем без сил, а мне еще понадобится мое проклятое сердце. И пусть этот твой Митчелл будет к тебе добр.
– Ты больше не злишься на него? Он не виноват в том, что я оказалась в больнице. Это были мои таблетки, и я пила их, чтобы предотвратить паническую атаку. Это не передозировка, а Митчелл – не дилер. Я говорила об этом неоднократно, но хочу повторить еще раз. Это он вызвал скорую, и это ему я обязана жизнью. И в отличие от Дерека – да, он добр ко мне.
Отец молча выслушал меня. На имени Дерека у него вдруг дернулась половина лица, словно я напомнила ему о главной причине наших разногласий.
– До тех пор, пока он добр к тебе, пусть будет хоть дилером, хоть шулером, хоть блогером, – вымолвил мой отец и откинулся на подушку, прикрывая глаза. – Ступай, милая. Мы скоро увидимся снова.
– Обещаешь?
– Обещаю. Смерть не возьмет меня, пока я не довел дело до конца.
Я вышла из палаты. Митчелл ждал меня, меряя шагами коридор, и, как мне показалось, выдохнул с облегчением, когда увидел, что я спокойна. Не плачу, не испугана и даже в состоянии улыбнуться ему.
Моя мать сидела на стуле у противоположной стены и смотрела на меня глазами, полными слез. Я обняла Митчелла, шепнула ему, что все в порядке. Потом села рядом с матерью и сказала, что отец вовсе не так плох, как кажется, что все будет хорошо.
– Не сомневаюсь в этом, – кивнула она, касаясь пряди моих волос.
– Тогда почему плачешь? – спросила я.
Мама не ответила. Заправила мою прядь за ухо и поцеловала в лоб.
– Нас всех ждут нелегкие времена, – наконец сказала она, потуже запахивая кардиган на груди. – Но я хочу, чтобы ты помнила, что мы с папой всегда будем твоей опорой. Что бы ни стряслось, сколько бы недоразумений ни случилось в прошлом, какой бы тяжелой ни казалась ситуация, мы всегда будем твоей крепостью, а ты – нашей маленькой девочкой.
– О чем ты? Какие нелегкие времена? – спросила я, в который раз за вечер чуя неладное. – У отца что-то диагностировали?
– Все будет хорошо, – сказала мама без всяких эмоций. И я вдруг подумала, что наверно с таким же спокойствием говорит робот на терпящих бедствие судах. Люди бегают, орут, падают за борт, гибнут, а электроника ласково и задушевно повторяет: «У нас вышли из строя все двигатели, дно пробито, и мы затонем через пять минут. Я была рада служить вам все это время».
Когда мы с Митчеллом вышли на крыльцо, мне стало так не по себе, что холодок пополз по спине.
– Они что-то скрывают, – сказала я. – Что-то стряслось, пока меня не было дома. Я не могу отделаться от мысли, что проблема вовсе не в сердечной недостаточности отца, это скорее следствие.
– Давай будем решать проблемы по мере поступления, – предложил Митчелл, взяв меня за руку и укладывая мою ладонь на сгиб своего локтя. – Мы все равно не можем исправить то, чего не знаем.
– Наверно, у отца проблемы с фирмой. Или мама решила бросить его и тоже найти себе молодого курьера.
Митчелл рассмеялся и приобнял меня за плечи.
– Молодой курьер – это серьезно.
– Очень, – улыбнулась я.
– Скоро все узнаем. Ты голодна? Давай все-таки поужинаем где-то, раз уж мы при параде.
– Пожалуй, голодна. А ты?
– С удовольствием съел бы сейчас что-то горячее и сочное, но раз уж нельзя тебя, то давай поищем стейк-хаус.
После того, как Митчелл увез меня из дома родителей, я чувствовала себя лучше некуда. Ничто не тревожило меня и ничто не напоминало о моих прошлых отношениях. Митчеллу словно удалось откачать меня после смертельной дозы цианида; разгрести тонну пепла и стекла, которыми были засыпаны мои чувства, – и они, как цветы, потянулись вверх.
Нам всем нужен такой человек в жизни. Тот, кто откопает нас из-под завала, залечит раны, завернет в одеяло своей любви и покажет другую сторону жизни: светлую. Весь порох, пепел, боль и разрушение останутся позади. Умчатся грозовые облака, и вселенная пошлет тебе океан теплоты, молочный свет, сахарную нежность, сливочный вкус поцелуев.
Нам всем нужен человек-опора, человек-тепло, человек-надежда. И если бог посылает нам такого, то первое, что нужно сделать, – держаться за него. А второе: отблагодарить.
Каждый раз, когда я видела пристальный взгляд Митчелла, скользящий по моему лицу и телу, внутри разливалось тепло, предвкушение и огромное желание сделать его счастливым. И еще уверенность, что наша первая ночь будет с первой до последней минуты волшебной.
После госпиталя мы поужинали в городе. К полуночи вернулись домой и долго сидели у огня. В камине потрескивали поленья, оранжевые блики рассыпались по полу, во мне плескался такой необъятный океан счастья, что, казалось, хватит, чтобы весь мир сделать счастливым. Разом бы прекратились все войны, забылись все распри, все люди взялись бы за руки и дружно запели. Вот как много счастья было у меня внутри: океан и еще ведерко.
– Мне ужасно хочется тебя поцеловать, – сказала я. – Можно?
– Нужно, – ответил Митчелл, притягивая меня к себе.
Я коснулась губами его губ, провела кончиком языка по нижней. Голова немного кружилась после бокала вина. Кровь пела в венах, и мое сердце вместе с ней. Я сунула обе руки Митчеллу под рубашку, скользнула по груди, тронула пирсинг в его соске.
– Осторожно, – хрипло шепнул Митчелл. – А не то пятница случится у нас прямо сейчас.
– Может, и пусть? – прошептала я.
– Потерпи, Несса, – улыбнулся он. – Оно того стоит. Нас уже ждет номер в «Шелбурне» и роскошная постель, потом нам принесут ужин, бутылку Дом Периньона, и мы встретим восход в шелковых халатах, объедаясь тигровыми креветками… Надеюсь, не слишком пошло?
– Ужасно пошло, – сказала я. – Но мне нравится.
– Правда?
– Да. Вот только я против таких космических трат. Это совсем не обязательно. Я настаиваю на отеле попроще и шампанское подешевле тоже подойдет.
– Каких еще космических трат? – спросил он. – Я просто продам одну из своих рубашек.
Сегодня вечером, когда мы ужинали в дорогом стейк-хаусе, Митчелл смотрелся как рыба в своей стихии. Он умел выглядеть как принц, и пусть корона была невидимой, но манеры у него были королевские. И он оставил там ужасно щедрые чаевые. Не потому, что хотел пустить пыль в глаза. Просто, думаю, когда-то привык так делать.
– Ты не скучаешь по богатству? – спросила я у Митчелла, вытянув ноги и шевеля пальцами перед камином.
– Бывает, – ответил он. – Особенно когда случаются паршивые дни или смертельная усталость. Но потом я вспоминаю, что у всего есть изнанка. Что за красивую жизнь придется слишком дорого заплатить, а раз так, то не пошла бы она к черту… И потом, смотря что считать богатством. Можно просыпаться в самом дорогом пентхаусе города, начинать утро с бутылки «Кристалла» и жить с постоянным чувством в подкорке, что ты можешь потерять все в любой момент. Тебя или арестуют, или прихлопнут – и это только вопрос времени. Либо же ты можешь просыпаться в месте попроще, «Кристалл» будешь пить, скажем, раз в полгода, и чтобы заработать на жизнь, тебе придется хорошенько попотеть. Но спать ты будешь спокойно, и совесть твоя будет чиста. У меня была возможность сравнить первый вариант со вторым, и я однозначно выбираю второй… Ну а ты? Скучаешь по богатству? – спросил он.
– Смотря что считать богатством, – повторила я его фразу. – Иногда мне хочется крабов. Большую тарелку. В сливочном соусе. И еще спустить зарплату на драгоценности. Или купить какой-то немыслимо дорогой плащ от Берберри. Но обладание чем-либо – это самообман. Крабы не поднимут твою самооценку. Бриллианты не докажут, что ты заслуживаешь любви. А плащ не утрет слезы. В итоге выходит, что самое важное – это отношения с теми, кто нас любит и кого любим мы. Это и есть богатство.
– Глубокомысленно, – сказал Митчелл. – Но, черт, теперь мне тоже захотелось крабов в сливочном соусе.
– А мне «Кристалла», – сказала я.
– Думаю, пока у нас есть мой шкаф с одеждой, мы не пропадем.
Я рассмеялась, пихнула его локтем в бок.
– Почему ты до сих пор все не распродал? Любовь к хорошим шмоткам? – подначила его я.
– Вообще-то уже распродал большую часть, – ответил Митчелл. – Это скромные остатки, которые не занимают много места. Ну и приятно знать, что если мне вдруг приспичит выпить «Кристалла», то я знаю, что делать.
– Расскажи еще что-нибудь. У тебя были дорогие машины?
– О да, и не только машины. Дома, антиквариат, предметы искусства, яхта…
– Правда? У моих родителей тоже есть яхта. Может мы даже однажды проплывали мимо друг друга жарким деньком где-нибудь в районе Дан-Лири?
– Надеюсь, что нет, потому я бы тебе вряд ли понравился.
– Это почему? Дай угадаю, ты вечно был пьян в хлам, нос в коксе, и десять девчонок висели на тебе как пиявки?
Митчелл рассмеялся, сверкая в полумраке улыбкой.
– Почти фотографическая точность. Кроме кокаина. Я никогда не употреблял тяжелые наркотики.
– Что останавливало?
– Видел, чем это обычно заканчивается. А ты? Пробовала?
– Как-то раз, еще в университете, покурила марихуану. Организм не простил: рвало и было так плохо, что казалось, все, конец.
– Значит косяк был слишком крепким. Если на сленге, то ты «поймала бледного».
– Я предпочитаю выражение «felix culpa», – усмехнулась я. – Потому что именно в ту ночь поняла: к черту наркотики. Как отрезало.
– И прекрасно. Я представляю тебя под наркотиками где-нибудь на студенческой пьянке, и, честно, меня бросает в холодный пот, – сказал Митчелл. – Женщины под наркотиками – слишком легкая добыча.
В тот момент я подумала, женщины – всегда легкая добыча. Даже если они трезвы, осторожны и бдительны. Немного манипуляций, газлайтинга, шантажа, ласковых угроз – и сама не поймешь, как это произошло. А потом еще и винить во всем будешь только себя.
Есть хищники, которым не нужны ни нож, ни удавка. Они не караулят за углом, не набрасывают мешок на голову, у них нет клыков и когтей. Но у них есть особое умение: хорошо подвешенный язык. Они, как пауки, искусно плетут паутину, в которую ты влетаешь и из которой уже не выберешься живой.
В ту ночь я снова увидела кошмар. Такой реалистичный, что плакала во сне. Ко мне снова явился Дерек. Он весь был окутан серым туманом, но я знала, что это он: слышала его голос и чувствовала запах его одеколона – приторно-сладкий, с какими-то ядреными специями.
Он коснулся моего лба, но я не смогла сбросить его руку: Дерек, как черный маг, навел на меня какие-то страшные чары, и меня парализовало полностью.
«Я так скучаю по тебе, малышка, – проговорил Дерек, лаская мое лицо, засовывая пальцы мне в рот, похлопывая по щекам. – И ты скучаешь, я знаю это. Ты решила заставить меня ревновать, связавшись с этим отбросом, и у тебя получилось. У тебя это отлично получилось. Но мы оба знаем, что этот молокосос со мной рядом не стоял. Отброс, вообразивший себя твоим избавителем. Ты лежишь рядом с ним с ровным лицом и сухой киской. А он наверно еще и спрашивает, можно ли тронуть тебя пальцем. Может, даже просит подписать согласие на соитие? – Дерек глухо рассмеялся, взял прядь моих волос и намотал ее на свой кулак. – А потом, помяв тебе слегка сиськи, десять раз сказав «простите», «извините», «позвольте» и «моя госпожа», он слезает с тебя и шепчет в ушко милые банальности. И это то, о чем ты мечтала?»
«Катись ко всем чертям, проклятый психопат», – ответила я, но изо рта вышла только слюна, густая и горькая.
«Что ты говоришь? – переспросил Дерек, отпуская прядь моих волос и расстегивая рубашку на моей груди. – Хочешь, чтобы я тебе напомнил, насколько лучше все может быть?»
Он так сильно стиснул мою грудь, что я захлебнулась воплем, но опять этот вопль не вышел дальше моего горла. Потом Дерек поднял одеяло, обнажил мои ноги и таз и притянул к себе. Я пыталась сбросить с себя кошмарное оцепенение, но не могла. Мое тело было как ватой набито: я чувствовала все, что он со мной делает, но не могла пошевелиться.
«Оставь меня, тварь! Оставь!» – заорала я, но услышала только скрип пружин: Дерек склонился надо мной, раздвинул ноги и резко вошел. Его бедра задвигались в безумном, убийственном ритме. Это был не секс, это была казнь, поножовщина без ножа, надругательство.
Я кричала так сильно, что могла бы разбудить весь город, но из горла не вышло ни звука – только целое море слюны. Мое лицо утопало в ней, она стекала по подбородку на подушку, я захлебывалась ею, не могла дышать.
Дерек кончил и снова укрыл меня одеялом. Принялся нежно гладить мое лицо, вытер его салфеткой расправил на подушке мои волосы.
«Тебя стошнило, моя маленькая. Это все из-за лекарств, которые ты приняла. Какая жалость…»
Я проснулась, резко села на кровати и беззвучно заплакала. Митчелл спал рядом, и я зажала себе рот, чтобы не разбудить его. Тихо выбралась из постели, завернулась в его халат и вышла на балкон.
Ночь была холодной и черной, как болотная грязь. Звезд не было видно: все покрыла густая темная пелена. Где-то кричали и дрались городские лисицы, луна покачивалась в ветвях деревьев – белая и неподвижная, как утопленница.
В горле до сих пор стоял ком, зуб на зуб не попадал, мои руки тряслись. Снова захотелось схватиться за сигарету, но мы с Митчеллом решили бросить и совсем не курили уже много дней. Я не хотела начинать снова, да еще и тайком, поэтому просто походила по балкону, хватая холодный воздух ртом. Только тогда меня понемногу отпустило.
Митчелл спал, и сквозь дверное стекло я видела очертания его тела, залитого лунным светом. Его грудь ровно вздымалась, и он по-прежнему обнимал то место, где я лежала пять минут назад. Казалось, что даже во сне он заботится обо мне и защищает.
Господи, как же они с Дереком не похожи, подумала я. Словно были рождены на разных планетах. Будто миллионы лет эволюции работали в совершенно разных направлениях, пока наконец не произвели на свет двух совершенно разных мужчин. Один – хладнокровный хищник с ледяным сердцем и крепкими челюстями. Опасный, как гиена, едкий, как щелочь. Когда он любит, лучше замереть на месте и не делать лишних движений. А когда он ненавидит – надо просто бежать, но вряд ли убежишь. Он будет использовать тебя, пока от тебя не останется кучка костей. Он будет плести крепкую паутину, из которой почти невозможно выбраться, и накачивать тебя ядом, пока не переварит полностью.
А другой – надежный, как скала, и горячий, как нагретый полуденным солнцем песок. С ним ты выживешь даже в ледяной пустыне. Он будет греть и стеречь тебя, как верный хаски. Он скорее сам превратится в лед, чем позволит холоду добраться до тебя. Ты забудешь с ним, что такое боль и ужас. Все оттенки синего сойдут с твоей кожи. Он залижет твои раны и не оставит, даже если ты будешь горсткой пепла, обломками, пылью. Он будет постоянен, как рассвет. Стабилен, как морские приливы и отливы. Его чувства не будут головоломкой, которую нужно разгадать, или черным дулом, из которого в любую секунду может вылететь что угодно: и птица, и пуля. Конечно, у него тоже будут острые грани – у кого их нет? – но он всегда будет держать нож рукояткой вперед.
Постоянство недооценено.
Стабильность недооценена.
Доброта недооценена.
А человечность и нежность даже не идут в списке того, что мы в первую очередь ищем в избраннике.
Нас влекут мужчины, полные пороха, стекла и токсичной маскулинности, – те, кто будут присваивать нас, доминировать и владеть. Но не те, у кого внутри теплота, или нежность, или готовность обогреть нас и заставить забыть о плохом.
На повестке дня большой член, но мало кто вспоминает, как важно большое сердце. Нам подавай широкую грудь, но как насчет широкой души? Мы мечтаем о парне со стабильным заработком, но забыли, что стабильная психика – куда важнее. Мы хотим, чтобы нас хорошенько трахали, но почему не мечтаем в первую очередь о том, чтобы уважали?
Господи, что же случилось с миром, если герои наших фантазий – это всегда плохие парни, а хорошими мы просто время от времени утешаемся? Что случилось с нами, если жестокость пьянит как вино, если насилие кажется темной разновидностью романтики, если попытки обладать нами как собственностью – умиляют, а психопаты заставляют сердце биться в ускоренном ритме?
В какую минуту все изменилось и стало настолько извращенным? Ведь еще поколение наших матерей мечтало о рыцарях, принцах и джентльменах. Кто же успел внушить нам, что сила любви прямо пропорциональна той силе, с которой нас швыряют на кровать?
Я еще немного постояла на балконе, подставляя лицо холодному ветру. Потом вернулась к Митчеллу и забралась в постель. Я так заледенела на балконе, что боялась к нему прикоснуться. Решила, что согреюсь как-нибудь сама, отодвинулась на край кровати, но Митчелл вдруг притянул меня к себе и заключил в свои медвежьи объятия. Я прижалась спиной к его груди, млея от исходящей от него теплоты.
– Митчелл, я слишком холодная, – прошептала я.
– Горячая, – возразил он, даже в полусне собираясь отстаивать свою точку зрения.
Его дыхание снова стало ровным, а я долго лежала в темноте, растворяясь в его близости. Если бы у меня забрали абсолютно все и оставили только тепло его рук, то, клянусь, я бы считала себя богатой.
Глава 23
Прошлого нет
Едва я перешагнула порог офиса на следующий день, меня тут же позвал Эндрю и приглашающе распахнул дверь в свой кабинет.
Мы с Эндрю неплохо ладили, он всегда хвалил мои статьи и с большим энтузиазмом отзывался о моей будущей журналистской карьере. Можно сказать, мы сработались, и если бы не его извечно кислое выражение лица и немного ворчливая натура, то Эндрю был бы идеальном боссом.
– Нам нужно кое-что обсудить, Ванесса, – сказал он, отхлебывая кофе и переходя сразу к делу. – Это касается твоей статьи, которая должна была выйти в следующем номере. Так вот, она не выйдет.
– Почему? – спросила я потрясенно. Еще никогда мои статьи не заворачивали и не откладывали до лучших времен.
– Ты слыхала о книге «Кровавые поцелуи»?
«Кровавые поцелуи», написанные какой-то молодой писательницей из Лимерика, уже пару месяцев держались в национальном топе бестселлеров. В ней рассказывалось о девушке, безумно влюбленной в законченного подонка. Чего там только не было: манипуляции, насилие, оскорбления, и красной нитью через все повествование шла мысль, что отношения с неуравновешенным психопатом могут быть чистым кайфом. Книга разошлась сумасшедшим тиражом, ее даже собирались экранизировать.
– Слышала, – ответила я, уже чуя неладное.
– Нам заказали рекламный обзор на нее, который должен выйти как раз в следующем номере. И твоя статья, осуждающая… кхм… темпераментных книжных героев, – она… Нет, не подумай, что я хочу сказать о ней что-то плохое, вовсе нет. Я прекрасно понял все, что ты хотела сказать. Но в одном номере с рекламным обзором она не выйдет. Это как уксус и соду класть в один стакан, понимаешь? Будет как минимум нелепо.
Я медленно моргнула пару раз, пытаясь удостовериться, что это все происходит наяву. Что Эндрю в самом деле только что отменил выход моей статьи, лишь бы не делать антирекламу бестселлеру. Внутри полыхнул огонь, но я взяла себя в руки, как и положено профессионалу. В конце концов, мы с Эндрю работали на благо одного и того же издания.
– Ладно, – ответила я. – Не самый приятный сюрприз, но раз уж на кону доходы от рекламы…
– Именно, Ванесса. Я рад, что ты поняла. Никогда не сомневался в том, что ты умница.
В этом ответе было столько приторной мужской снисходительности, что меня передернуло. Но я ничего не сказала. Просто встала и собралась на выход, однако Эндрю остановил меня:
– Это еще не все. Только половина того, что нужно обсудить.
Я вернулась и опять села, вымученно улыбаясь: у меня даже уголки рта заболели, так я старалась.
– Твои статьи, Ванесса, – произнес Эндрю с таким лицом, будто сидел на иголках. – Смотри. Мне они нравятся. Я понимаю их от первого до последнего слова. Мне тоже не по себе от проблем, которые ты разоблачаешь, но наши читатели… Не все готовы к такой острой и радикальной подаче материала.
– В смысле?
– Я не хотел поднимать раньше этот вопрос, но раз уж мы здесь. Дело в том, что на твои статьи в редакцию приходит много жалоб. У нас достаточно взрослая аудитория, но тем не менее, не все готовы читать материалы про абьюз, насилие, контрацепцию, ну все эти… женские штучки. Наша аудитория состоит ведь не только из девушек, но и из молодых парней, которым интересны совсем другие темы.
Я все еще не успела отойти от фразы, что абьюз и насилие – это «женские штучки», а Эндрю уже вовсю летел вперед:
– Это очень сложные и неоднозначные темы, Ванесса. И они очень, очень плохо продаются. Конечно, борьба за права, эмансипация, женские движения и так далее – это все важно, но моя работа заключается еще и в том, чтобы этот журнал банально приносил прибыль. А значит, он должен содержать то, что молодежи по-настоящему интересно. Ты меня понимаешь?
Я не могла вымолвить ни слова, мне казалось, что меня вот-вот стошнит. Эндрю с таким же успехом мог просто избить меня доской – чувства были бы те же.
– Ну вот умница, я всегда говорил, что ты умница. Нам нужно немного изменить тематику твоих статей. Совсем твою колонку я закрывать не хочу, но ей очень необходима модернизация. Изменение угла зрения, сглаживание острых тем до удобоваримых, может быть, убрать излишний драматизм, излишнюю социальность. Ты писала о жертвах порноиндустрии, я тогда закрыл на это глаза, хоть это и было излишне драматично. Но почему бы нам, скажем, не написать что-то подобное, но в более позитивном ключе? Сейчас целая новая профессия появилась: вебкам-модели. Девушки, которые зарабатывают прямыми эфирами в интернете, часто это эротические эфиры. Думаю, читателям было бы интересно прочитать об их жизни и работе. Почему бы тебе не найти какую-то успешную на этом поприще девчушку и не взять интервью? Или вот другая твоя статья, в которой ты написала, что бремя контрацепции легло на плечи женщин. Я на нее тоже закрыл глаза в прошлый раз, хотя, честно говоря, аудитории гораздо интереснее было бы прочитать о, ну скажем, разновидностях секс-игрушек или о сексуальной совместимости знаков зодиака. Это же так интересно!..
Я так сильно вцепилась пальцами в ручки кресла, что сломала ноготь. Правда, заметила это не сразу – уже потом, когда варила себе тройную порцию кофе.
– Девлин мне вчера рассказала, – продолжал Эндрю, – что, оказывается, помимо стандартного знака зодиака, который определен положением Солнца в момент рождения, у каждого человека есть еще и лунный знак, который определяется положением Луны! Я даже не догадывался об этом, а ведь лунный знак определяет внутренний мир и скрытые эмоции человека, представляешь? Вот ты кто по гороскопу, Ванесса?
– Я… Я не помню, Эндрю.
– Девлин тебе все рассчитает, она просто умница. Ну просто умница. Я вот даже не догадывался, что у меня Луна в Козероге! А это значит, что мне нужно стараться усерднее отстаивать свое мнение, потому что многие попытаются воспользоваться моей мягкостью. Может быть, и тебе стоит поискать первопричину твоей озлобленности на мужчин, Ванесса? Например, если Луна в Деве, то это может нарушить равновесие мягкости и твердости.
Я посмотрела прямо Эндрю в глаза. Они были большими и неестественно светлыми. И еще показались пустыми. Совершенно пустыми, как скорлупки орехов.
– Почему ты решил, что я обозлена на мужчин, Эндрю? – спросила я, чувствуя такую тяжесть в солнечном сплетении, будто проглотила пушечное ядро.
– Это чувствуется в твоей литературной подаче. И не только я это заметил. Девлин, к примеру, как чуткий к личным качествам специалист…
– Хватит о ней, прошу, – перебила я Эндрю, вцепившись в подлокотники. – И позволь мне оправдаться: у меня нет озлобленности на мужчин – только на сложившуюся систему взглядов, которая рисует женщин вторым сортом. И эту систему, между прочим, часто поддерживают не только мужчины, но и женщины. А также есть мужчины и женщины, которые категорически против нее. Дело не в гендере вообще, а в системе взглядов…
– Я не буду спорить, Ванесса, просто посоветую тебе обратить внимание на тон, с которым ты сейчас говоришь: внутри ты очень мягкий и приятный человек, но твой голос и манера речи могут создать ложное впечатление. То же самое может происходить с твоими статьями, понимаешь? Возможно, проблема не в тебе, а в образе твоего самовыражения?
Боже правый, кто бы знал, как сильно я хотела послать Эндрю на хер и в знак протеста уволиться. Но не будет ли слишком наивно думать, что в редакции другого журнала мои материалы будут более востребованными? И ведь покинув работу, я потеряю доступ к сердцам тысяч читателей. Отдам их Девлин с ее гороскопами и журналистам, которые пишут, как здорово жить и спать с насильником.
– А что будет с моей статьей? Ты вообще когда-нибудь планируешь выпустить ее? – ровно спросила я, приказывая себе успокоиться.
– Поживем – увидим. Не буду обещать. Но точно не в одном номере с обзором «Кровавых поцелуев». Будет нечестно расстроить рекламодателя и насмарку пустить труды Девлин.
– Причем здесь Девлин?
– О, я не сказал? Это она напишет обзор на «Кровавые поцелуи». Я видел черновой вариант, это просто грандиозно. Все девочки будут пищать и мечтать тоже заполучить немножечко кровавых поцелуев, ха-ха.
Из кабинета Эндрю я вышла в таком состоянии, что с трудом дотащилась до своего стола. Магда, видя, что я едва не плачу, взяла меня под руку, вывела на улицу и даже принялась гладить по голове, как ребенка.
– Что стряслось? – спросила она, и я выложила ей все, что сказал Эндрю. О том, что социальные темы, по его мнению, плохо продаются; что на мои работы поступают жалобы; что моя статья о романтизации насилия не выйдет в следующем номере, а может и не выйдет вообще – зато «Зумер» украсит хвалебная рецензия Девлин на книжку, превозносящую насилие.
– У меня такое ощущение, что меня выбросило из автобуса на резком повороте – ну и он поехал дальше, а я осталась лежать на обочине со сломанной шеей. И еще он сказал, что у меня озлобленность на мужчин. Меня и правда так воспринимают, Магда? Сказать слово в защиту женщин – это автоматически означает ненавидеть мужчин?
– Господи, что?! – рассмеялась Магда, нервно затягиваясь. – Что за дичь! Если бы ты была обозлена на мужчин, то не встречалась бы с Митчеллом, а нашла себе симпатичную, горячую подружку, – закончила она. – Логично?
– Спасибо. Мне нужно было услышать это.
– Секретничаете без меня?! – донеслось до нас, и мы увидели Эми, комично перескакивающую через лужи в лакированных туфлях.
– Что ты, какие секреты! – воскликнула Магда. – Разве что малюсенькие секретики.
– Выкладывайте!
Я пересказала Эми все, что сказал Эндрю, содрогаясь чуть ли не на каждом слове.
– Нет у тебя озлобленности на мужчин, – фыркнула Эми. – Иначе бы ты дел с ними не имела. Жила б не тужила, а все потребности решала бы большим, красивым дилдо.
Я рассмеялась так громко, что наверно даже Эндрю услышал в своем кабинете.
– Именно, – подтвердила Магда. – Не обязательно ради потребностей заводить себе целого мужчину. Можно взять только отдельные детали, отлитые из резины, которые после использования поместятся в ящик. И, в отличие от цельного мужчины, будут вести себя наилучшим образом.
– Клуб мужененавистниц предлагаю считать основанным, – сказала Эми.
Только они и спасли мой день. А после работы еще и затащили в паб через дорогу для «психологической реабилитации». После двух стаканов пива мне стало так хорошо, будто мужчин никогда не существовало. Шутка. Пожалуй, я бы не хотела жить в мире, в котором бы не было Митчелла. Или других добрых, надежных, адекватных парней, которых вовсе не мало. Силиконовым дилдо не решить потребность в ласке и понимании, которые нужны нам как воздух.
Митчелл забрал меня из бара после одиннадцати, невозмутимо реагируя на молчаливый восторг моих подруг. Они уже заочно любили его после всех тех пьяных комплиментов, которыми я осыпала Митчелла еще до его приезда. Ну разве что член его не описала, слава богу, сдержалась…
– Как ты? Лучше? – спросил он, наклоняясь ко мне в машине и горячо целуя.
Еще днем я позвонила ему и рассказала про разговор с Эндрю, так что он был в курсе.
– Гораздо лучше. Не знаю, как будет завтра, но сегодня все мои печали потонули в «Гиннессе». А твой поцелуй снова сделал этот день идеальным.
– Всегда пожалуйста, – ответил Митчелл и повторил то, что уже раз десять сказал по телефону: – У тебя прекрасные статьи, сильные темы и великолепный стиль подачи. И если Эндрю не в состоянии оценить их и предлагает тебе начать писать на развлекательные темы, то стоит послать его к чертям собачьим.
– Я не могу потерять работу, сам понимаешь.
– Потерять и правда было бы фигово, а вот сменить на другую – почему нет? Может, пришло время начать писать для более серьезных изданий? Уверен, в мире полно таких, которые с радостью прислушаются к твоему голосу.
– Думаешь? – только и смогла ответить я, внезапно чувствуя такой прилив благодарности и радости, что захотелось высунуть голову в окно и запищать.
– Уверен, что скоро тебе станет тесно в этом журнале. Не сегодня, так завтра. Так что нет смысла грустить из-за выводов Эндрю. Забудь о них вообще. Тебя ждет большое будущее, и тебе не стоит прогибаться под чужое мнение.
– Спасибо, Митчелл, – сказала я, шмыгая носом, страшно тронутая его поддержкой.
– Возьми эту статью, которую он отверг, и отправь в… где бы ты мечтала опубликоваться?
– «New York Times», «Vogue», «Cosmopolitan», «Vanity Fair»… Но, господи, даже не знаю, каковы шансы пробиться туда.
– Кажется, я снова слышу неуверенность.
– Да, это снова я, маленький жучок-журналист, на которого сегодня наступил сапог главреда.
Митчелл положил руку на мое колено и ласково сжал.
– Давай договоримся, – сказал он. – Ты прекращаешь транслировать в космос свою неуверенность, а я сделаю тебе дома какао, и мы вместе примем душ. Как тебе такой план?
– Предложение, от которого невозможно отказаться.
– Странно, что мы с тобой еще ни разу не поссорились, – сказала я Митчеллу, когда мы покончили с поздним ужином. Он убрал посуду в посудомойку и принялся варить мне какао. Я благодушно следила за ним, как кот за мышкой. Митчелл снял свитшот и остался в футболке, аппетитно облегающей его плечи.
– А должны? – спросил он.
– У всех случаются ссоры. Мой телефон мог бы разрядиться, и ты бы часа два не мог связаться со мной. Или я могла бы пролить кофе на твои учебники. Или сбежала бы к родителям после ссоры.
– И что, по-твоему, я бы сделал? – усмехнулся Митчелл, ставя передо мной кружку с какао, густо посыпанным маршмеллоу и политым шоколадным соусом.
– Разозлился, – сказала я.
– Из-за чего? Книг и разряженного телефона? – улыбнулся он, словно не понимая.
– Ну, не знаю. Есть же что-то, что могло бы вывести тебя из себя?
– Пожалуй, да. Разозлился бы, если б у тебя были проблемы, а ты бы мне не сказала. Или если бы пожертвовала ради меня чем-то важным, чем не должна была бы жертвовать. Но даже тогда это была бы не совсем злость. Скорее нечто, что нам нужно решить. Словами. А теперь расскажи, что могло бы разозлить тебя.
– Все то же самое. И если бы к тебе какая-то девица клеилась и тебе это понравилось.
– Клеящиеся девицы исключены. Кроме той, у которой имя Ванесса Энрайт. Надеюсь, она приклеится и больше не отклеится. Как репейник.
Я рассмеялась, воображая себя хваткой и цепкой девицей. Но так и не смогла толком вообразить.
– Ты никогда не рассказывал мне о своих предыдущих отношениях. Почему вы расстались?
– Она узнала, что мне придется все распродать. Не всякий человек, привыкший жить в самом дорогом пентхаусе столицы, сможет переехать в такое место, как это, – Митчелл обвел рукой нашу скромную гостиную. – Впрочем, все, что ни делается, – к лучшему.
– Felix Culpa, – проговорила я, вылавливая из чашки маршмеллоу.
– Именно. Только рухнув на самое дно, ты сможешь понять, кто предан тебе, а не твоему банковскому счету.
Я допила какао, поставила кружку на стол и прижалась к Митчеллу. Он обнял меня, положил руку на плечи и поцеловал в висок.
– Теперь по списку совместный душ, – сказала я.
– Есть, мэм.
В ванной комнате он сам раздел меня, медленно и осторожно, словно я была хрупкой, как карточный домик. Мы встали под горячие струи, он выдавил на ладонь жидкое мыло и принялся гладить мои плечи, спину и бедра. Раньше, в самом начале наших отношений, я чувствовала себя скованно с ним рядом, но чем больше я узнавала его, тем меньше становилось напряжения. Сейчас я могла стоять перед ним полностью раздетая, и у меня не тряслись колени. Разве что сердце колотилось, как ненормальное, но это была приятная нервозность.
Мне то и дело хотелось кричать всем с балкона: «А вы тоже принимаете душ вместе, а потом сидите вместе в одном одеяле с ромашковым чаем? А вы тоже ходите вместе за покупками, и он берет для вас пачку шоколадного мороженого, а вы протестуете, потому что вам нужно сбросить пару кило, а он все равно его покупает, закатив глаза? И вы тоже едете в машине домой и смеетесь над шутками, которые даже пересказать потом сложно, настолько они нелепые и дурацкие? Нет? Тогда завидуйте нам!»
Митчелл возбудился, пока массировал мою кожу. Я провела рукой по его бедру и спросила, внезапно охрипнув:
– Хочешь, мы сделаем это прямо здесь и сейчас?
– Нет, – ответил он после долгой паузы.
– Почему? Боишься, что рано? Я не запаникую. Все стало гораздо лучше с тех пор, как мы познакомились. Мне правда лучше.
– Я верю тебе и очень рад, но дело не в этом.
– А в чем?
– Меня угнетает это место, в котором мы живем, – пояснил он. – Я жалею, что сейчас не могу предложить тебе ничего лучше.
– Прекрати…
– Это правда. Ты заслуживаешь красивой жизни. Поэтому позволь мне сделать хотя бы нашу первую ночь волшебной. Пусть будет бархат, шелк, бутылка «Кристалла», мать его, во льду и все так густо усыпано розами, что не видно пола. Это не так дорого, в конце концов. Я отобью эти деньги за пару недель. Зато воспоминания будут бесценны.
Я обняла его и пару минут неподвижно стояла, растроганно шмыгая носом и прижавшись лбом к его груди. Он обхватил меня руками. Я тонула в его нежности, мыльной пене и своих чувствах.
– Я ценю твое желание сделать что-то особенное для меня, но мне правда все равно, где это случится.
– Мне не все равно.
– Не могу понять, ты слишком романтичный или слишком упрямый, – проворчала я.
– Где-то посредине, – усмехнулся он. – Повернись, я намылю тебе спину.
Я не стала поворачиваться. Медленно опустилась перед ним на колени. Его член был прямо перед моим лицом, и внезапно мне захотелось принять его в себя полностью и соединиться с его телом в одно. До сих пор мы не занимались оральным сексом. Решили не торопиться после того, как первая и последняя попытка закончилась крахом. Но теперь мне хотелось попробовать еще раз. Тренировка, пробный заплыв, тест перед пятницей.
– Ты разрешишь мне сделать все самой? – спросила я. – Не двигайся, ладно? Мне бы хотелось контролировать ситуацию.
Читать бесплатно другие книги:
