Цианид Старк Кристина
– А я хочу видеть счастливым тебя.
Это было моим единственным желанием. Черт с ним с Дереком, с моей психикой, с моей работой. На хрен газету, мои статьи, Девлин и Эндрю, мое прошлое и мое будущее. Плевать на то, выдержу я все это, в конце концов, или сойду с ума. Но я должна успеть сделать Митчелла счастливым. Отблагодарить его за все. Я так мало могу дать ему – всего лишь свою любовь, – так неужели не дам хотя бы этого?
– Ты уже сделала меня счастливым, – сказал он.
– О, я уверена, до предела мы еще не дошли.
«Давай, – сказала я себе, – приди в себя, сделай то, что делают все женщины на свиданиях, пофлиртуй, покажи, что ты по-прежнему живая и теплая, а не превратилась в гранит после всего, что увидела».
Я сбросила туфлю и провела голой стопой по его голени под столом. Вверх и вниз, лаская его ногу. Потом наклонилась к нему и призналась, что на мне нет нижнего белья. И что он может убедиться в этом, если даст мне свою руку под столом.
Митчелл наклонился ко мне и прошептал:
– Ты не представляешь, что я сделаю с тобой в гостинице.
В его голосе было столько тепла и желания, любая растаяла бы. Но мне вдруг стало не по себе. Словно иголка вонзилась в еще не зажившую рану. Эту фразу не раз говорил мне Дерек, и сейчас будто он сам пролетел мимо как полуночный призрак.
Но я приказала своим чувствам успокоиться и не предавать меня. Митчелл не имел в виду ничего плохого, животного, страшного.
Он любит меня.
Он не сделает мне больно.
– Поехали? – спросил он, когда мы разделались с ужином и расплатились.
Я кивнула и поднялась на нетвердых ногах.
Я не собиралась отступать, хотя чувствовала такую слабость, будто мне уже сто лет и сегодня последний день мой жизни.
Восторг маленькой девочки, которая обожает все королевское, бархатное и мраморное, просто затопил меня, когда я увидела наш гостиничный номер.
– Ты с ума сошел? Сколько он стоит?
– Не больше, чем наши воспоминания. Иди сюда, покажи мне себя, – ответил Митчелл, захлопнул дверь и прижал меня к стене. Я шагнула в его объятия, покачиваясь на каблуках.
Он медленно снял с меня плащ, взялся за бретельку платья и стянул ее с моего плеча. То же самое проделал со второй. Расстегнул лифчик и выпустил мои груди наружу. Они уперлась в его ладони, выпрашивая ласки.
– Если бы я только мог съесть тебя целиком, – прошептал он, припадая губами к моим соскам.
Я погрузила пальцы в его волосы и закрыла глаза, думая только о том, как сильно я хочу быть исцеленной. Пусть он излечит меня. Пусть его поцелуи выведут меня на свет из царства стекла и пепла.
Его руки, наигравшись с моей грудью, расстегнули у платья молнию и позволили ему упасть на пол. Я взялась за пуговицы его рубашки и только сейчас заметила, что он сделал еще одну татуировку на шее – чуть ниже иероглифа «завтра» в яремной ямке. На этот раз это было английское слово, всего одно: «tonight» [20]. Краснота еще не сошла по контуру букв, и казалось, что они пылают.
– «Сегодня ночью», – прочитала я вслух. – Что именно?
– Все. Жизнь, счастье, мы. Я больше не хочу гнаться за завтрашним днем. Давай жить сейчас. Пусть все самое лучшее начнется сегодня ночью.
Это было красиво. Просто, глубокомысленно и романтично. В этом словно был весь он.
Митчелл поднял меня на руки, и я обхватила его бедрами, прижимаясь к нему разгоряченным телом. Он отнес меня в постель – огромную и высокую под шифоновым пологом. Опустил на узорчатое покрывало, и я утонула в красном шелке. Полумрак расплескался вокруг нас, теплый и ласковый. Меня трясло от волнения, адреналин бурлил в венах, и кожа горела там, где Митчелл касался меня.
– Я хочу тебя так сильно, что почти не соображаю, – сказал он. – Но если вдруг что-то будет не так, то останови меня. Мы не торопимся на последний поезд, у нас впереди вся жизнь.
– Да, – согласилась я, вцепившись в его плечи так крепко, будто тонула.
Митчелл уложил меня на спину, покрывая такими жаркими поцелуями, что из меня вышибло все дыхание. Пламя тлело в его глазах, желание на грани того, что можно вынести. В его мышцах таилась безумная сила, в его движениях чувствовался опыт, мне казалось, что будь я кем-то другим – и он бы занялся со мной сексом иначе. Горячо и без мозгов.
Но он знал, что у меня было, знал, через что я прошла, и знал, что мне нужно: ласка. Касания легкие, как солнечный свет. Секс, который не напомнит мне о насилии.
Он был нежен, и я боготворила его за это.
Его руки словно подняли меня и унесли в другой мир, где любить можно иначе – без крови под ногтями, без боли в горле, без ощущения, что ты грязь, из грязи родилась и грязью подохнешь. В этом новом мире мужчина не был верховным божеством, а женщина не была его извечной подстилкой, нет, тут были только инь и ян, равносильные, равноправные, перетекающие друг в друга.
– Спасибо, – прошептала я ему, прислоняясь мокрым лбом к его груди.
– За что?
За то, что я теперь не мусор, не подопытный кролик, не секс-игрушка. Не девочка для битья, не жертвенный ягненок, не руины. За то, что спас, поднял из пепла, вытащил со дна омута. За то, что я чувствую себя отогретой, возлюбленной, живой. За то, что мне хочется кричать, плакать от блаженства, заниматься с тобой любовью, растворяться в твоей нежности, жить.
– За все, – проговорила я.
Он убрал волосы с моего лица и прижался губами к моим губам. Возбуждение достигло такого пика, что у меня потемнело в глазах. Простыни сбились в ком. В комнате стало жарко. Рука Митчелла двинулась вниз, и его пальцы заполнили меня, скользнули внутрь. Стон сорвался с его губ.
Я увидела его глаза с широкими от возбуждения зрачками: радужной оболочки почти не было видно, отчего они казались иссиня-черными. Я отражалась в них – светлое пятно на фоне красного покрывала. Митчелл нашел мою ладонь и заставил сжать его член. Его рука обхватила мою и стала двигаться вверх и вниз, повелевая, настаивая, требуя. Это было движение доминанта, уверенное и почти агрессивное. Он словно на мгновение, но все же потерял над собой контроль – на меня будто жар полыхнул из открытой духовки.
Я запретила себе реагировать на это негативно. В конце концов, он человек, не машина. Его чувства – это комплимент, дар, свидетельство, что он хочет меня так сильно, что теряет голову. Я люблю его и за эти эмоции тоже, мне по вкусу даже темнота в его глазах.
И в ту же секунду голос Дерека шепнул мне в ухо:
«Со мной ты не была такой великодушной. Когда я пытался втолковать тебе то же самое – ты была слепа, глуха и холодна…»
Вены на руках Митчелла раздулись от напряжения, и на секунду мне показалось, что сейчас он прикажет мне встать на колени и показать, на что способен мой рот.
«Он не попросит. Потому что твой рот – как прорезь для пуговицы, такой же несексуальный…»
«Убирайся к черту, ты, тварь!» – мысленно заорала я, зажмуриваясь.
Митчелл тут же выпустил мою руку, когда понял, что она трясется, притормозил и зашептал мне слова любви, но в моей голове уже проскочила черная искра – крохотная оса с металлическими крыльями и смертоносным жалом, которая будет кружить в моей голове, пока не сведет с ума.
Я остановила Митчелла и резко села на кровати:
– Прямо сейчас… Я хочу тебя до одури… Можно?
Дважды просить не пришлось. Он и так был на грани. Тут же потянулся к прикроватному столику за презервативами, раскрыл один из них и быстро, умело надел. Я легла на спину, раскрылась ему навстречу, и он тут же мучительно, медленно вошел. Сначала не глубоко, дразня, но с каждым движением бедер стал погружаться все глубже. Его взгляд снова застлал туман. Кожа липла к коже – мокрая и горячая. Пот тек с меня градом…
«От тебя воняет пьянчужкой. Потной и грязной», – прошептал Дерек.
«Ты омерзительна, но меня возбуждает мысль, что ты бы могла увлечься отбросом вроде него».
«Ты отсосешь ему, а я буду смотреть. Я всегда буду смотреть, потому что всегда буду здесь – в твоей голове».
Я зажмурилась, обвила шею Митчелла, и слезы вдруг потекли из моих глаз ручьями. Стон вырвался из горла – нет, даже не стон, а вой. Картинка, где Дерек насилует мое тело, вдруг снова встала перед глазами. Это изображение словно выжгли на моей сетчатке. Я моргала, но не могла прогнать его.
Все закружилось, как перед обмороком. Смешалось. Очертания номера гостиницы вдруг напомнили мне ту проклятую спальню в родительском доме, в которой все случилось. Лицо Митчелла вдруг на секунду обрело схожесть с лицом Дерека. Всего на секунду, но я едва не потеряла сознание от ужаса.
– Несса, – Митчелл остановился и принялся целовать мое лицо, успокаивая. – Несса, все хорошо. Иди ко мне…
Его нежность была непостижимой. Его терпение и любовь казались какой-то абсурдной, сказочной роскошью. Я словно была жалкой бродяжкой, а он раз за разом протягивал мне золотые слитки: «Возьми. Возьми еще. Тебе же нужно. А мне не жаль». Ему и правда было не жаль, но я не могла перестать думать, что не заслуживаю все это. Что я просто самозванка, не достойная ржавой ложки, не то что золота.
– Продолжай, – взмолилась я, зажмуриваясь и прижимая к себе его бедра.
Я не собиралась останавливаться. Не была готова к еще одному краху.
– Давай мы сделаем паузу, я приготовлю ванну, мы просто полежим в ней вместе, – предложил он.
– Не останавливайся! – выпалила я, по-прежнему не раскрывая глаз. – Мне нужно сделать это.
– У тебя снова паническая атака, я не могу…
– Да просто трахни меня, Митчелл! Черт возьми, неужели это так сложно?!
Мне было страшно снова глянуть на его лицо, я боялась, что снова увижу сходство с Дереком, – поэтому я повернулась к нему спиной, встала на четвереньки и попросила еще раз:
– Если ты любишь меня, то сделай это. Я хочу этого! Неужели ты откажешь мне?!
Он не мог отказать. Снова погрузился в меня, его руки сжали мои бедра. Я выгнула спину, приспосабливаясь к его ритму. Все глубже и глубже. Быстрее и быстрее. Слезы снова потекли из глаз. Движения Митчелла начали причинять кошмарную боль. От былого блаженства и следа не осталось. Я снова была сухой, как песок в пустыне. Будто и не женщина вовсе, а дерево, камень, труп.
Безжизненный, бесчувственный и холодный.
Митчелл застонал, я закусила губу, чтобы плач не вырвался наружу.
– Я люблю тебя, – выдохнул он, склонившись надо мной и обхватив руками мою грудь. – Боже, я так люблю тебя.
И тут я увидела, что простыни под нами такого же нежно-голубого цвета, как и те, в родительском доме. А потом я увидела сперму. Много спермы. Она текла по моим бедрам ручьями и впитывалась в простыню. Я моргнула – и видение исчезло. Моргнула опять – и сперма снова была повсюду.
– Я люблю тебя, – повторял Митчелл. – Очень люблю. Хоть ты и слегка неумела.
– Что?
– Но мне нравится твоя неумелость, – продолжал он, – и холодность. Ты как бревно, обтянутое кожей. Снаружи прекрасна, но внутри – дерево. Мертвец. Мне нравится, что ты всегда такая сухая, как песок в пустыне. Нравится, что тебе больно. Потому что только боль и отличает тебя от мертвечины.
Я глянула через плечо, чтобы убедиться, что Митчелл просто шутит, грубо и мерзко шутит, но Митчелла больше не было. Рядом со мной на кровати сидел Дерек. Его член выскользнул из меня и теперь колыхался на воздухе. Как раскаленный железный прут, светился в темноте. Руки со вздутыми венами снова потянулись ко мне. Я завизжала, оттолкнула его и упала с кровати. Свалилась на задницу и поползла прочь.
Дерек поднялся с кровати и стал наступать. Его член раскачивался перед ним, как третья конечность, и шевелился, как щупальце осьминога. Я завизжала, вскочила на ноги и бросилась к двери.
Я бежала по коридорам гостиницы в чем мать родила, не обращая внимания на персонал и других постояльцев, пока не увидела огромную стеклянную дверь, ведущую на террасу. У меня не было времени дожидаться лифта, а на террасе наверняка есть пожарная лестница. Дерек был уже близко, следовал за мной по пятам, размахивая руками – такими огромными, что могли бы переломить меня пополам, как спичку. Я уже слышала его шаги и его звериный крик.
Дверь на террасу оказалась заперта. Я толкнула ее плечом, но она не поддалась. Стекло было толстым, но в ту минуту я была готова сразиться даже с пуленепробиваемым триплексом. Мне нужно было вырваться отсюда, убежать и спрятаться, иначе ад, иначе смерть.
Я сорвала со стены картину в тяжелой раме и ударила по стеклянной двери. Вложила в удар всю силу, которой внезапно у меня стало хоть отбавляй. Я могла бы снести стену, если бы захотела.
Стекло брызнуло во все стороны, водопадом хлынуло вниз. Мои ноги обожгла волна осколков, и я упала прямо на ковер из раскрошенного стекла. Я не думала, что его будет так много. Оно было повсюду: стеклянное море, океан. Я не могла встать, как ни пыталась…
– Ванесса! – услышала я позади, и в эту секунду еще один огромный кусок стекла выпал из дверной рамы и с грохотом разлетелся. Веер осколков обжег мои ноги, бедра, грудь.
– Не двигайся! – снова и снова повторял Дерек, склонившись надо мной и протягивая ко мне свои огромные, страшные руки. – Только не двигайся!
Вокруг начал нарастать гул голосов, крики, топот.
– Да пошел ты! – выдохнула я. – Я буду двигаться! Я больше никогда не буду удобной, молчаливой вещью, которой ты можешь пользоваться!
– Несса! Не шевелись! Ты делаешь себе хуже!
Я моргнула: Дерека больше не было. Надо мной склонился Митчелл, бледный как смерть. Я протянула руку, чтобы коснуться его лица, и увидела, что она вся в крови. Голова закружилось, все вокруг поплыло.
Митчелл поднял меня с пола, подхватил на руки, прижимая меня к себе. Кусочки стекла падали на пол со звоном, будто он вынул меня из ванны, наполненной стеклянной крошкой.
Странное спокойствие наконец разлилось внутри: мне больше не было страшно. В голове было пусто и тихо. Только Митчелл без остановки кричал кому-то:
– Ремень? Галстук? Что угодно!
Он пытался спасти меня, пытался остановить кровь, которая хлестала из моих порезов, пропитывая столетние ковры «Шелбурна».
– Не нужно, – пробормотала я. – Я все равно не смогу жить после всего, что он сделал со мной. Остановись. Пусть все закончится здесь.
– Шарф подойдет тоже! – крикнул он кому-то, потом склонился ко мне и прошептал, хрипло и прерывисто:
– Не закончится, Несса. Я не отдам тебя этой тьме.
Глава 26
Будто завтра война
Я хотела, чтобы следующий день не настал. Мечтала, чтобы мне больше не пришлось открывать глаза. Но он наступил, ввалился в комнату, серый, безжалостный, невыносимый. Проник под мою одежду, под ногти, под веки и заставил вспомнить обо всем, что случилось вчера. У тех, кого подвергают пыткам, обычно не спрашивают, хотят они этого или нет. Их просто пытают.
Я отошла от снотворного и увидела родителей у моей постели. Мама плакала. Отец сжал голову руками, будто хотел раздавить.
– Как ты? – в один голос спросили они.
– Митчелл не виноват, понятно? – тут же сказала я, как только поняла, где нахожусь. – Он ни при чем вообще. У меня случился нервный срыв, Митчелл спас меня, даже не думайте хоть слово ему сказать.
– Тихо, тихо, – зашептала мама, аккуратно убирая волосы с моего лица. – Мы и не думали ни в чем обвинять его.
– Хорошо, – кивнула я, внезапно снова чувствуя кошмарную усталость. – Где он?
– Говорит с врачом, скоро вернется.
– Хорошо, – беззвучно повторила я, исчерпав весь запас сил.
– Мы обратились в полицию, Дерек арестован, – сказал отец. – Тебе нужно будет только поговорить со следователем, дать показания и написать формальное заявление. Не обязательно прямо сейчас, пусть тебе станет лучше. Я подготовлю все документы, все улики…
– Бернард, – остановила его мать, – это подождет.
– Знаю, что подождет, – ответил он. – Просто хочу, чтобы ты знала, дочка, – он снова повернулся ко мне, – что тебе не о чем переживать. Мы обо всем позаботимся, а ты поправляйся, ладно?
Я кивнула, не поднимая глаз. Обе мои руки были перебинтованы до локтя. Бандаж чувствовался на ногах тоже. Я приподняла край одеяла и увидела, что меня всю перетянули бинтами, даже живот и таз. Кое-где сквозь ткань проступили багровые пятна.
Я знала, что на этот раз не отделаюсь легко. Это уже не просто синяки или ссадины, которые сходили без следа. На этот раз шрамов будет столько, что я больше никогда не смогу надеть платье. Никогда не почувствую себя красивой. Никогда не отважусь раздеться перед мужчиной. Да и не придется раздеваться. Моя последняя ночь с мужчиной была вчера.
И больше не повторится.
– Вы же ничего не сказали ему? – спросила я. – О том, что сделал Дерек. Я не хочу, чтобы Митчелл знал.
– Не сказали. Но будет суд, Ванесса, на котором тебе нужно будет присутствовать. Ты не сможешь скрывать все. Если вы встречаетесь, то он узнает рано или поздно.
– Он не узнает. Судебный процесс пройдет в закрытом режиме, я имею право на конфиденциальность. Не нужно впутывать Митчелла во все это.
– Он смог бы поддержать тебя, если бы ты рассказала ему.
Нет. Ни в одном языке мира не было подходящих слов, чтобы рассказать ему, что со мной случилось.
Митчелл вошел в палату, и мои родители быстро распрощались. Я ждала от них враждебности, подвоха, косых взглядов, но зря. Отец хлопнул Митчелла по плечу, мать поцеловала на прощанье.
– Кажется, твоих родителей подменили, – улыбнулся он, опускаясь на колени рядом с моей кроватью. – Как ты?
Он вел себя как ни в чем не бывало. Будто вчера ничего не произошло. И вообще будто мы сейчас не в больнице, а на курорте, и единственная наша беда – это плохая кухня и односпальная кровать. Он храбрился, шутил, но я видела его лицо, серое и уставшее, круги под глазами, искусанные губы, ссадину на щеке, разбитые кулаки. Когда он бежал за мной по коридорам «Шелбурна», голой и визжащей, его пытались остановить другие постояльцы, решив, что он угроза. Ему пришлось драться, чтобы продолжить путь и догнать меня раньше, чем случится непоправимое.
Вместо ночи любви я снова заставила этого парня пройти через мыслимое и немыслимое унижение. Втянула его в сомнительную авантюру под названием «Ванесса Энрайт и ее дерьмо». Господи, я настолько неадекватна, что даже галлюцинирую без наркотиков! А что же будет завтра? Я прыгну с балкона, а на него укажут пальцем? Я наглотаюсь таблеток, а его назовут дилером? Я буду разжигать костер, а ему придется танцевать на углях?
Отношения – это не только веселье. Отношения – это не просто блажь. Это еще и ответственность. Способность позаботиться о другом человеке, когда он нуждается в помощи. Взять все в свои руки, когда он не в состоянии. Это способность подарить ему лучшую жизнь из всех возможных.
– Я бросаю тебя. Все кончено, – сказала я, когда Митчелл взял меня за руку.
Слезам я не позволила пролиться, так что они потекли в горло. Я хрипло закашлялась.
– Кончено, – повторила я, едва веря тому, что говорю.
– Окей, – ответил Митчелл так просто, как будто речь шла не о наших отношениях, а о какой-нибудь футболке, которую я больше не желала носить.
– Почему ты не воспринимаешь меня всерьез? – проговорила я. – Я не шучу. Я больше не хочу быть с тобой. Ты можешь начать нормальные отношения с кем-то другим.
– Я знаю, что ты не шутишь, Несса, – ответил он, хмурясь. – Просто не хочу обсуждать это сейчас, когда ты только-только отошла от снотворных.
– Мое решение не изменится, даже когда я отойду полностью. Ты не будешь с такой, как я.
Митчелл с минуту молчал, поглаживая мои руки. Я избегала смотреть ему в глаза. За окном стоял серый сумрак, мельчайшие капли дождя заволокли стекло вуалью. Хотелось плакать, громко, навзрыд.
– С какой «такой»? – спросил он.
– С… ненормальной.
– Послушай, – сказал он. – А что такое эта пресловутая нормальность? Кто ее определяет? И почему мы так ее превозносим? Мы не идеальны. Нас не создают по чертежам или безошибочным схемам. Мы рождаемся несовершенными, живем несовершенными и умираем несовершенными. Ты травмирована, но почему думаешь, что для меня это будет проблемой? Тебе больно, но почему я не могу разделить с тобой эту боль? Ты проходишь через сложный период в своей жизни – но почему ты решила, что это делает тебя хуже тех, у кого нет никаких проблем? Меня не напрягает, что мы год не будем заниматься сексом. Или два. Или столько, сколько нужно. Не напрягает помогать тебе справиться с этим. И меня совсем не пугает этот период в нашей жизни. Это период, Несса, это не навсегда. Я не сторонник теории «все пропало». Ничего не пропало, пока солнце светит.
Я перевела взгляд на окно. Солнце, словно подыгрывая Митчеллу, вышло из-за туч и теперь освещало застывшие на стекле капли. Но оно было тусклым и меланхоличным, как улыбка суицидника.
Я ничего не ответила. Не знала, что тут можно ответить.
– Давай сделаем так, – предложил Митчелл, коснувшись моего лица. – Я съезжу в город за едой, раздобуду тебе что-то вкусное. Займет полчаса-час, там жуть, что творится. А когда вернусь, ты окончательно придешь в себя и скажешь, что ты решила.
– Я скажу сейчас…
– А я не приму твой ответ сейчас, – сказал он спокойно.
Он на удивление хорошо держался. Или просто начал понимать, что я говорю резонные вещи. К черту эмоции. Это было лучшее, что я могла ему предложить.
– Боюсь, у тебя нет выбора, – сказала я. – Прощай, Митчелл.
Прощай, лучшее, что со мной случалось.
Митчелл поцеловал меня в лоб, сказал, что не будет прощаться, и ушел. И внезапно в комнате стало пусто. В моем сердце стало пусто. Моя жизнь стала пустой. Черный, невыносимый вакуум заполнил все. Я выбралась из постели и подошла к окну, едва шевеля туго перебинтованными ногами. Я пыталась осмыслить все, что произошло. Я пыталась осмыслить, что между ним и мной все кончено.
В комнате остался едва уловимый запах его одеколона. На моем лбу тлело прикосновение его губ. В сердце засели его слова – все до единого, которые он сказал, пытаясь изменить мое решение. Но его самого здесь больше не было.
Матерь божья, все правда кончено.
Я вцепилась пальцами в подоконник, сглатывая слезы. Воспоминания пролетели вихрем перед моим мысленным взором, и какими же яркими они были. Это было лучшее кино на свете. Вот мы с Митчеллом впервые заговорили, стоя под козырьком дома, идет дождь, его волосы промокли, и еще он смотрит на меня так, будто внезапно узнал во мне знакомого человека… Вот мы с ним впервые оказываемся в одной машине. Снаружи ночь, зато в салоне тепло и тихо, и меня сводит с ума запах его одеколона… Вот мы впервые поцеловались, и мне и жутко, и хорошо одновременно: его близость пьянит, как вино… А вот я впервые оказываюсь у него дома, мне больше некуда идти, немного некомфортно, потому что по большому счету мы едва знакомы, но сердце шепчет, что все будет хорошо. Здесь со мной точно все будет хорошо… А вот Митчелл впервые читает мою статью, сидя на балконе с ноутбуком и тонкой дамской сигаретой: у него закончились свои и он попросил у меня. Он выглядит до того гламурно в эту минуту, что мне хочется смеяться…
А потом – плакать, когда я возвращаюсь в настоящее и вспоминаю, что произошло. Мое лицо, лоб, рот – все перекосила судорога. Я вижу свое отражение в стекле – жуткое, пугающее, застывшее в беззвучном рыдании.
Что если, отказавшись от него, я перерезала тот последний трос, который удерживал меня над пропастью, и сама обрекла себя на погибель?
Из больницы я вернулась в родительский дом. Моя комната была заставлена коробками. Митчелл по моей просьбе вернул мои вещи, пока меня не было. Я не сразу взялась за эти коробки. Два дня они стояли нетронутыми, как памятники моей прошлой жизни. Картонные гробы, в которых я похоронила наши отношения.
На третий день я открыла одну из них, достала стопку аккуратно сложенной одежды. Я представила, как Митчелл собирает все в коробки, в комнате хаос и страшная тишина, как среди руин города, в котором все погибли. На столе – бутылка виски. Он соберет все вещи, а потом напьется.
Я представила, как он выходит на балкон и зажигает первую за полгода сигарету. Он бросил курить, но плохие привычки никогда не уходят полностью, они просто подкарауливают нас там, где мы упадем.
«Прекрати, – сказала я себе. – Он не будет напиваться или курить. Он справится, он сильный».
Джун позвонил мне однажды, спросил, что стряслось. Митчелл взял отгул на несколько дней и совсем не отвечал на его звонки. Я призналась, что мы расстались. Джун долго молчал. Наконец вымолвил, что уж лучше б коронавирус его подкосил, чем эти новости. Спросил, как я и не нужно ли чего.
– Присмотри за ним, ладно? – попросила я.
– Это само собой, – ответил он.
– Я надеюсь, он будет в порядке, – сказала я.
– Есть такая корейская поговорка, Ванесса: если даже небо рухнет, отверстие, чтобы вылезти, найдется, – ответил Джун.
Я начала посещать психолога после того, как вышла из госпиталя. Ее нашел для меня Митчелл. Написал мне письмо и попросил связаться с ней. Два раза в неделю я приезжала к Софи в клинику на терапию. Это были долгие и непростые разговоры, после которых я чувствовала себя окрыленной и опустошенной одновременно.
Было не просто рассказать о моих отношениях с Дереком и об их последствиях. О моих панических атаках и о том, что произошло со мной в гостинице. Иногда я очень сильно плакала. Иногда злилась. Иногда просто не могла взять себя в руки от отчаяния. Но постепенно эти реакции стали смягчаться, словно, облекая чувства в слова и переживая их заново, я начинала по-другому реагировать на воспоминания.
Осколки стекла, которые я так долго носила за пазухой, начали превращаться в ожерелье из стеклянных бусин. Я по-прежнему была обречена носить их до конца жизни, но хотя бы их края больше не резали кожу.
В целом мне становилось лучше день ото дня. Черная полоса понемногу перетекала в серую – чернила размывались водой. Раны на руках и ногах заживали. Митчелл часто снился мне, и я чувствовала себя рожденной заново каждое утро: он словно незримо обнимал меня ночами…
Только одно известие выбило у меня почву из-под ног. Я узнала, что Дерек вышел под залог и до самого суда будет на свободе.
– Это обычная практика, но не волнуйся, по распоряжению суда он не имеет права приближаться к тебе или как-либо связываться с тобой, – сказал мне отец.
Я ничего не ответила, но чувство было такое, как будто только что посмотрела экстренный выпуск новостей, в котором сообщили, что тигр-людоед сбежал из зоопарка и бродит по городу.
Примерно в то же время, когда я пыталась встать на ноги после всего случившегося, мне написал Эндрю и сообщил «прекрасные новости»:
«Обзор Девлин на «Кровавые поцелуи» просто вывел журнал на новый уровень! Ты не представляешь, что у нас тут творится, Ванесса! Тиражи разлетелись, как лотерейные билеты. Электронная почта редакции битком набита. А сама автор «Кровавых поцелуев» даже пригласила наш редакторский состав поговорить о книге в прямом эфире на ТВ. Я жалею только, что все это время так мало пытался вникнуть в то, чего на самом деле хотят женщины! Пойми я это раньше, и я повел бы журнал в совершенно ином направлении. Кто ж знал, что в первую очередь мы должны найти дорожку не к мозгам читательниц, а к их сердцу! К их тайным мечтам, потребностям, желаниям! Современные женщины хотят раскрепощения, страсти, ярости, побыть рабой, игрушкой, пленницей. Испытать эту безумную страсть, оставляющую синяки и царапины. Кто сказал, что миру нужно равноправие, до идеальности вымеренное линейкой? Может, вся истина и суть в двойственности? Инь и ян правят миром, слабость и сила, холод и огонь, хаос и порядок. Кто-то должен подчиняться, прогибаться, соблазнять свой покорностью, принимать на себя безумство и страсть сильной стороны. Вот в чем красота отношений и жизни в целом: в доминировании и подчинении, в страсти и покорности… На следующей неделе будет встреча директоров, и мы обговорим новый курс нашего журнала. Нам нужно больше пикантности, секса и откровенности. Я уже набросал список примерных статей: «Как удержать парня: интимные техники, которые он не забудет», «Позвольте мужчине быть мужчиной: опасным и непредсказуемым», «Секреты идеальной девушки: шлюха в постели, богиня на кухне», «После этих рецептов он точно на тебе женится!», «Токсичные отношения: что ты могла сделать не так?», «Нужен ли нам феминизм? Подводные камни нынче модного движения», «Прокачиваем женскую энергию: экспресс-курс». И еще нам нужен обзор на новый роман! «В плену у зверя»! Это новый бестселлер, который скоро будут сметать с полок! Поправляйся скорее, Ванесса! Жду тебя для больших свершений! Эндрю».
Я перечитала письмо еще раз, и чувство внутри было такое, будто… мой дом горит. Все, что было мне дорого, превращается в золу. Стекла вылетают из рам, осколки ранят меня снова, пепел кружится в воздухе, а я стою и ничего не могу сделать. Уже совсем ничего.
Я ответила Эндрю через несколько часов, когда поняла, что иного пути нет. Журнал не будет писать о том, что важно, до тех пор, пока есть то, за что платят. Равноправие, здоровые отношения, борьба с мизогинией, насилием и домогательствами – это все просто мошкара, когда вокруг полно серьезной дичи, и эта дичь точно не оставит тебя голодным.
Я написала Эндрю, что ухожу из журнала.
Я ехала в офис, чтобы забрать вещи и попрощаться со всеми. Эми и Магда настаивали на прощальной вечеринке, даже предложили организовать ее, но у меня не было желания пить или плясать. На костях любимого ребенка не пляшут, а журнал был моим ребенком – единственным, любимым, драгоценным. Уникальное издание, которое теперь стараниями Эндрю превратится в пустышку.
«Не плачь, соберись», – приказала я себе, входя в холл редакции. Не хватало еще, чтобы Эндрю запомнил меня настолько подавленной. Пусть лучше помнит решительной и бесстрашной. В конце концов, моя карьера не окончена, а «Зумер» – не последнее место, где мне удалось проявить себя, – а раз так, то к чему лить слезы?
Впрочем, они все же пролились, когда Эми и Магда сжали меня в объятиях и потащили пить кофе на кухню. Вот кого мне будет не хватать: нас. Наших маленьких разговоров, одобрения, поддержки, смеха Магды, философии Эми – всего, что согревало меня, когда отовсюду подступали мрак и холод.
Эндрю присоединился к нам тоже, принес мне подарок, блокнот в кожаном переплете и бутылку «Writer’s Tears»[21], обнял и сказал, что он безутешен. Он и правда не хотел меня отпускать. Сразу же, как только получил мое письмо, предложил поднять зарплату и даже намекнул на позицию главного редактора в обозримом будущем. Я отказалась. Мне не нужна корона в королевстве тьмы. Я лучше буду кухаркой в царстве света. Там, где найду распахнутые сердца и умы, где будет возможность свободно дышать и писать на актуальные и интересные мне темы. Я сказала Эндрю заранее все как есть. Он ответил, что мои идейные порывы понятны, но журналу, к сожалению, нужно еще и приносить доход, а идейность и доход – понятия часто взаимоисключающие. На этом наши переговоры и закончились. Я знала, что он уже начал искать человека на мое место.
Девлин тоже присоединилась к нашему небольшому прощальному чаепитию, чего я никак не ожидала. Подарила мне книгу об астрологии, словно в последний раз пытаясь наставить меня на путь истинный, и экземпляр «Кровавых поцелуев».
– Возможно, здесь описываются не самые здоровые отношения, но сюжет и интрига просто на высоте, – сказала Девлин. – Тебе понравится.
– Да кому они нужны, эти здоровые отношения, – с сарказмом ответила я, натужно улыбаясь.
– Вот именно! – совершенно искренне согласилась Девлин. – Во всем должна быть перчинка.
Я не стала продолжать тему. Достаточно было того, что моя рубашка промокла на спине и комок встал в горле.
Мы встретились с Девлин снова у лифта, когда я собралась уходить.
– У тебя уже есть новое место работы на примете? – спросила она. – В эпоху пандемии не так-то просто найти что-то пристойное.
– Нет, но меня это не пугает. Что-то найду.
– Смело. Я бы побоялась уходить…
– А тебе и не нужно уходить. Тебя ждет прекрасное будущее в этом журнале, Девлин, – совершенно искренне сказала я. – Ты на своем месте и в состоянии дать этому журналу то, что ему нужно.
– Спасибо, – кивнула она.
Пару минут мы молчали, я следила за тем, как меняется номер этажа на дисплее, и еще раз нажала кнопку, словно это могло ускорить движение лифта.
– Ванесса? – Девлин вдруг коснулась моего плеча. – Дошли слухи, что ты была в больнице. Надеюсь, все хорошо?
– Более-менее, – ответила я, разглядывая концы своих туфель. Мне следовало надеть колготки поплотнее. В этих, если приглядеться, можно было разглядеть красные полоски свежих шрамов.
– Мне нужно кое-что рассказать тебе, – вдруг сказала Девлин, глядя на меня в упор. – Боюсь, другого шанса не будет.
Ее глаза слегка покраснели, тушь сбилась в комки, ресницы слиплись, будто она не так давно плакала.
– Ладно, – ответила я. – Хочешь попьем кофе на кухне?
– Нет, – покачала головой Девлин. – Не здесь. Тут у каждой стены три пары ушей. Как насчет кофейни в городе? Моя машина к твоим услугам. Если, конечно, ты не спешишь.
– Не спешу.
– Спасибо, – сказала она. – Спасибо, Ванесса. Я мигом, только сумку возьму.
В машине Девлин царил хаос. Стопка грязных бумажных салфеток вываливалась из бардачка. Недопитый стакан кофе источал кислый запах. В ту минуту мне подумалось, что так может выглядеть только машина человека с депрессией. Я снова присмотрелась к Девлин. Она выглядела подавленной и молчаливой. Сальные волосы, облезший лак на ногтях, растрескавшиеся губы. Я гадала, выглядела ли я так же, когда была с Дереком.
– Ты до сих пор встречаешься с ним? – спросила я.
Девлин поняла, о ком я.
– Я… Я не знаю. – Она потерла лицо ладонями, откинула голову на подголовник и посмотрела вверх, смаргивая слезы. – У него какие-то проблемы, но он не разговаривает со мной, не делится ничем, практически не выходит на связь. Но в последний раз, когда мы виделись, он звонил кому-то и упоминал твое имя в телефонном звонке… Ванесса, его проблемы как-то связаны с тобой? Я не знаю, что делать, и как помочь ему…
– Тебе не нужно помогать ему, Девлин. Самое лучшее, что ты сейчас можешь сделать, – это бежать от него. Надеюсь, вы не успели съехаться?
– Нет. Но я хочу понять, что происходит.
– Ничего такого, чего бы он не заслужил.
– О чем ты?
– Единственное, что я могу сказать: он – психопат-нарцисс, который не ощущает грань между добром и злом и не понимает, как много боли причиняет другим. Я не знаю человека страшнее и безжалостнее и хочу предупредить тебя в очередной раз: будь осторожна с ним. Хотя бы пока…
– Пока он на свободе? – закончила она.
Я не думала, что Девлин знает о предстоящем суде. Никогда бы не поверила, что Дерек может рассказать ей о том, что сделал со мной. Хотя вряд ли он выложил ей правду. Мог наговорить что угодно…
– Ему грозит тюрьма, я права?
Мне нечего было ответить. Я не могла делиться деталями предстоящего суда. И тем более не собиралась помогать ей спасать Дерека. Да если он подыхать будет на моих глазах, я пальцем не пошевелю.
– Я пойду, Девлин, – сказала я, хватаясь за ручку дверцы. – Я не хочу обсуждать с тобой Дерека. Мне все равно, что с ним будет.
Читать бесплатно другие книги:
