Игра Кеннеди Эль
В ухе звучит фырканье.
– Нет, удача тебе не нужна. У Бостона нет никаких шансов.
Это правда, черт побери. В этом году они наш самый сильный соперник, но я уверен, что мы их порвем. Правда, я бы предпочел противника послабее. Например, Иствудский колледж, который, как я и предполагал, не смог взять себя в руки, несмотря на потрясающего вратаря. Криска может поймать тысячу шайб, но это не поможет, если его нападающие не могут забить ни одной в противоположные ворота.
– В общем, я сейчас в офисе с Лэндоном. Он сегодня уезжает в Лос-Анджелес на две недели, но он хотел связаться с тобой перед отъездом.
– С Лэндоном? – Я понятия не имею, о ком говорит Джи.
– Лэндон МакЭллис – мой агент, но сейчас это слово нельзя произносить, поэтому притворись, что я никогда его не говорил. У нас вообще не было этого разговора, ладно?
– Ладно. Так почему ты звонишь?
– Потому что я разговаривал с Деми, и она сказала, что ты хочешь после окончания университета выставить свою кандидатуру на драфте.
Я чуть не роняю телефон.
– Что? – Когда, черт возьми, он разговаривал с Деми?
– Да, мы с ней подробно об этом поговорили. Она интересовалась, нужен ли будет тебе для этого агент, и я объяснил, что технически, пока ты в Национальной ассоциации студенческого спорта, тебе нельзя иметь агента. Но, когда она позвонила, я был с Лэндоном, и он хотел по-быстрому с тобой поговорить. Только не забудь: этого разговора не было.
Я понимаю, почему все настолько секретно. Спортсменам НАСС никак не разрешается контактировать со спортивными агентами. Даже тем, кого уже взяли в клубы, нужно официально завершить свои отношения с агентом на время учебы в университете.
По крайней мере, таково официальное требование. Хоть в любом спорте и есть свое закулисье, но осторожность всегда важна.
– Я включаю громкую связь, – говорит Гарретт. – Хорошо?
– Конечно. – Я до сих пор слегка ошеломлен.
– Хантер, привет. Это Лэндон МакЭллис.
– Здравствуйте, сэр.
– Заканчивай с «сэрканьем», зови меня Лэндон. – Он хмыкает. – Слушай, когда Джи упомянул, что ты через год будешь искать агента, то я чуть не вскочил со стула и не бросился к телефону. – Будь я проклят, если у меня от этого слегка не раздулась грудь. – Я хотел представиться, – продолжает он. – Естественно, неофициально.
Я сдерживаю смех.
– Конечно.
– Не буду ходить вокруг да около: ты один из лучших университетских игроков в стране. Если тебе интересно заняться хоккеем профессионально, то я могу все для тебя сделать, даже не пошевелив пальцем.
– Правда?
Я знаю, что восемнадцати- и девятнадцатилетним парням намного легче хорошо в этом плане устроиться. Но когда я закончу университет, мне будет двадцать два. Да, я не молодею, в свои двадцать один я уже старик. Но спортивная карьера не длится долго.
– Абсолютно. И слушай, сейчас я не могу тобой заниматься, и общаться мы больше не сможем. Но я просто хотел узнать, насколько ты заинтересован и каких еще агентов рассматриваешь.
– Я не рассматриваю других агентов, – признаюсь я. Черт, я от этого-то агента не ожидал что-то услышать. Не знаю, злиться ли мне, что Деми вмешалась, или бесконечно ее благодарить. Я могу влипнуть по полной, если кто-то узнает, что у нас с Лэндоном состоялся этот разговор.
– То есть ты заинтересован, – говорит он.
– Определенно. – Даже если бы мне в дверь стучались десяток агентов, Лэндон МакЭллис все равно был бы на вершине списка. Перечень его клиентов просто ошеломляет, и Гарретт говорил о нем только хорошее.
– Отлично, тогда мы заодно. – Он опять хмыкает. – В следующем году я с тобой свяжусь.
– Прекрасно. Спасибо, сэр… Лэндон.
– Надерите сегодня задницы, – звучит в ухе голос Гарретта. – Я еще тебе позвоню.
– До связи, Джи. – Я вешаю трубку и, опять еле дыша, смотрю на телефон. Деми, мать твою. Ничего лучше этой женщины со мной не случалось.
– Дэвенпорт, – гремит глубокий голос.
У вселенной отличное чувство юмора, потому что только я подумал о Деми, как страшным призраком появляется ее отец.
Я озадаченно на него смотрю, потому что либо у меня галлюцинации, либо в конце коридора правда стоит Маркус Дэвис.
Второй охранник не дает ему войти. Университет усилил меры безопасности после того, как в раздевалки команд стало проникать слишком много злоумышленников. При мне такого никогда не было, но Дин говорил, что на первом курсе соперники пронесли в раздевалку сумку, полную контейнеров с шоколадным сиропом, и все облили этой коричневой жидкостью. Когда игроки Брайара пришли в раздевалку перед игрой, то подумали, что по стенам стекает чей-то понос.
– Эй, все нормально, – говорю я охраннику. – Я его знаю.
Охранник отходит в сторону, и доктор Дэвис наступает на меня во всем своем ужасающем величии. Боже, он огромный. Как ни иронично, он выше меня только на пять, может, чуть больше, сантиметров, но телосложение у него как у Дуэйна «Скалы» Джонсона, поэтому выглядит он в два раза больше меня. Уму непостижимо, как этот громадный мужчина может целыми днями проводить сложные операции. Но никогда не суди книгу по обложке, правильно?
– Здравствуйте, сэр. – Я готовлюсь к его ответу: подозреваю, что он не будет приятным. Я не виделся с ним после нашего очень короткого и очень неловкого обеда в январе, когда он кристально ясно дал понять, что я ему не нравлюсь.
– Пора нам поговорить, – отвечает доктор Дэвис. – Как мужчина с мужчиной.
Я подавляю вздох.
– Я бы с радостью, сэр, но у меня через двадцать минут начинается игра. Может быть, получится отложить это на завтра?
– Нет. Не получится. Я очень серьезно отношусь ко всему, что связано с моей дочерью.
– Я тоже, – просто говорю я. – Она много для меня значит.
– Правда? Поэтому ты подталкиваешь ее бросить свое будущее на ветер? – Голос у него жесткий как лед, и резкие черты лица еще больше подчеркивают его раздражение.
Видимо, поездка Деми в Бостон прошла не так хорошо, как она надеялась.
– Она не бросает будущее на ветер, – осторожно отвечаю я. – Она остается в той же области, но берет немного другое направление.
– Ты знаешь, сколько в среднем получают психиатры? Больше двухсот тысяч в год. До двухсот семидесяти пяти. А хочешь узнать, сколько получает клинический психолог? Или, еще лучше, среднестатистический психотерапевт? Они сейчас на каждом углу.
– Деми не важны деньги. И она не хочет быть доктором медицины. Она хочет получить докторскую степень.
– Слушай, сынок, когда ты перестанешь навязывать моей дочери жизненно важные решения?
– Я не навязываю ей жизненно важные решения. В наших отношениях диктатор – она. – Я не сдерживаюсь и фыркаю. – Вы видели свою дочь? Она больше всех на свете любит покомандовать.
На одну мимолетную секунду у него весело вспыхивают глаза, и я думаю, что, возможно, возможно, он смягчается. Но в мгновение ока все проходит, и его лицо опять каменеет.
– Я тебе не доверяю, – жестко говорит он.
Я устало выдыхаю.
– При всем уважении, сэр, вы даже меня не знаете.
– Вы с моей дочерью слишком разные. Она…
Дверь за моей спиной внезапно распахивается. Я ожидаю появления взбешенного лица тренера, поэтому уже произношу: «Простите, я…» – когда понимаю, что смотрю на Мэтта.
Мэтти пугается, когда видит нависающего надо мной здоровенного лысого мужика, но быстро приходит в себя.
– Чувак, посмотри сюда прямо сейчас. – Он машет перед моим носом телефоном. – Это чертов хаос.
Я сдвигаю брови.
– Что?
– В Бристол-Хаусе какая-то чертовщина. На крыше два человека, и они, похоже, собираются прыгать. Кто-то ведет трансляцию в «Твиттере», а телка на верхнем этаже Хартфорд-Хауса смогла сделать фотку. – Мэтт сует телефон мне в руку. – Одна из этих двоих – твоя девушка.
39
Ни в одном из общежитий кампуса нет доступа на крышу. Он даже прямо запрещен, что можно понять. Администрация не хочет, чтобы там проводились шумные вечеринки. Пьяные дети случайно разбиваются насмерть. Или иногда не случайно.
В большинстве учебных учреждений на такие случаи есть охранники. Замки, ключи от которых есть только у обслуживающего персонала. В некоторых более новых общежитиях для доступа на крышу требуется ключ-карта. Но Бристол-Хаус в этом плане знаменит своей расхлябанностью. Дверь на крышу старая, а замок легко открыть. Если ты живешь в общаге, как жила я на первом курсе, то знаешь, как легко проникнуть на крышу Бристол-Хауса. Большинство жителей делают это тайно, обычно чтобы покурить травку или заняться сексом. Все понимают, что если ты используешь крышу Бристол-Хауса, то не надо устраивать из этого представление.
Но Ти-Джею, видимо, никто об этом не сообщил.
И мне в жизни не было так страшно, как сейчас, когда я смотрю на тонкий силуэт своего друга, стоящего на карнизе в темной ночи.
– Ти-Джей, пожалуйста. – У меня срывается голос. Мне стало сложно говорить, как только я сюда приехала. Нет, даже раньше. Как только он двадцать минут назад позвонил и сообщил, что хочет совершить самоубийство.
Мать твою, как я этого не предвидела?
Я планирую стать психологом и не смогла, мать твою, понять, что один из моих близких друзей на грани самоубийства?
Мне хочется плакать. Я правда не думала, что Ти-Джей страдает. Да, время от времени он становится мрачным, но ни разу за время нашего знакомства, совсем ни разу он не показывал, что чувствует безысходность, и не говорил о самоубийстве. У него была склонность к тревожности, но не к самоубийствам.
Пока что все мои попытки его отговорить полностью провалились. Я не знаю, как до него достучаться.
– Ти-Джей, – прошу я. – Спустись оттуда.
– Какое тебе дело? – выплевывает он. – Тебе нет дела ни до кого, кроме себя самой.
Его резкие слова ранят, но я исключаю свои эмоции из этого уравнения. Сейчас важна не я. У Ти-Джея явно не все в порядке. «Явно не все в порядке? – визжит голос в моей голове. – Еще мягче, мать его, сказать не могла?»
Сердце застряло у меня в горле, и я в любой момент могу им подавиться. Крыша покрыта льдом, потому что никто никогда сюда не поднимается, чтобы раскидать соль. В довершение ко всему пошел снег и начал подниматься ветер. Один неверный шаг, и он…
Даже НЕ СМЕЙ туда идти!
– Ти-Джей, пожалуйста, слезь оттуда и вернись, – умоляю я. – Поговори со мной.
– Нет, я не хочу разговаривать. Я, мать твою, ненавижу разговаривать, Деми.
– Я знаю, – шепчу я.
Я пододвигаюсь к нему ближе. Синапсы в моем мозгу вовсю работают в режиме паники, пытаясь вспомнить все тревожные звоночки, которые я пропустила.
Ти-Джей всегда был асоциальным, но он старался ходить со мной куда-нибудь, общаться с моими друзьями. Он не изолировал себя ото всех, поэтому я не считала это тревожным звоночком. Он почти не пьет, не злоупотребляет никакими веществами, поэтому тут тоже нет тревожного звоночка. Он с трудом открывается людям и показывает свои эмоции, но в этом нет ничего уникального. Коринн такая же закрытая, но ее я тоже не считала склонной к самоубийству.
Боже. Я не знаю, что делать.
Правда не знаю.
Это не учебный проект и не хренов детективный сериал. Это настоящая жизнь, и я абсолютно беспомощна.
Я пытаюсь еще раз.
– Слушай, ты явно много выпил…
– Нет, я не пил. – Его голос пугающе спокоен.
Я кусаю губу. Блин. Он трезв? Он стоит на карнизе на высоте четырех этажей от земли, и он трезв как стеклышко?
Внезапно я слышу вдалеке вой сирен. У меня подскакивает сердце. Это к нам? Кто-то заметил нас и вызвал полицию? Боже, я хочу, чтобы приехала полиция. Я хочу, чтобы они привели своего переговорщика, который разговаривает с потенциальными самоубийцами и убеждает их не совершать суицид.
Я с этим не справлюсь.
Ветер шевелит мои волосы и заставляет их трепыхаться, как напуганная птица. Я даже не взяла парку, когда выбежала из дома. Я в красном свитере, леггинсах и сапогах, и мороз пробирает меня до легких. Я даже представить не могу, как холодно Ти-Джею: он в одной тонкой футболке. Его легкое тело может попросту сдуть сильный порыв ветра. И, судя по быстро крутящимся в воздухе снежным хлопьям, такой порыв может случиться в любую секунду.
– Ладно, – слабо говорю я. – Ладно. Раз ты не спускаешься, то я поднимусь к тебе сама.
– Деми, не подходи. – Плечи Ти-Джея складываются в напряженную линию. – Серьезно. Я прыгну.
Я сжимаю зубы – от страха, а не от злости – и еще ближе придвигаюсь к карнизу.
– Я не хочу, чтобы ты прыгал, – говорю я ему, пока мое сердце отбивает о грудную клетку сумасшедший ритм. – Сначала я хочу с тобой поговорить. А потом мы обсудим, что будем делать дальше.
– Нам не о чем разговаривать. Иди обратно к своему новому парню.
Я подхожу к карнизу. Меня едва не выворачивает, когда я замечаю на бетоне тонкий слой инея. По крайней мере, я надеюсь, что это иней, а не толстый лед.
– То есть в этом все и дело? – тихо спрашиваю я. – Во мне и Хантере?
– Да, я стою здесь, готовый прыгнуть насмерть, из-за тебя и Хантера. Господи, Деми! Как же ты, мать твою, зациклена на себе!
Меня передергивает. Я глотаю морозный воздух и ставлю одну ногу на карниз. Она скользит. Мать твою, это все-таки лед. О боже. Что, черт возьми, я делаю?
Спасаю своего друга. Ему нужна помощь.
Да. Ти-Джею нужна помощь.
Я делаю еще один вдох.
Со второй попытки мне удается подняться. И вот я стою рядом с ним и непонятно зачем смотрю вниз, и, твою же мать, посмотреть вниз было ужасной идеей.
Меня накрывает волна головокружения. Я вдыхаю. И выдыхаю. Я заставляю себя продолжать дышать. Я больше не смотрю вниз. Но изображение уже запечатлелось в моем мозгу. Эта огромная высота, а внизу ни травы, ни кустов. Ничего, кроме тротуара. Дыхание выходит из меня неистовыми белыми клубами. Ничего страшнее я точно не видела.
Но еще страшнее мысль потерять Ти-Джея. Может, я и не слышала раньше его крики о помощи, но я чертовски уверена, что слышу их сейчас.
– Спустись! – кидается он на меня, но в его голосе больше нет гнева. Его заменила тревога. Отчаяние. – Ты можешь пострадать.
– Как и ты. Я не спущусь, пока ты не спустишься.
– Серьезно? Внезапно ты начала обо мне беспокоиться?
– Я всегда о тебе беспокоилась, Ти-Джей. Ты один из моих лучших друзей.
Не смотри опять вниз, Деми. Не…
Я смотрю вниз, и меня чуть не вырывает. Четыре этажа – это сколько, пятнадцать метров? Почему отсюда кажется, что это намного выше? Я никогда не думала, что пятнадцать метров – это охренеть как высоко.
– Один из лучших друзей, – фыркает Ти-Джей. – Ты знаешь, как снисходительно это звучит?
– Когда я называю тебя своим другом? Я знаю тебя с первого курса, Ти-Джей.
– Вот именно! С первого курса! То есть я ждал почти три года, пока ты очнешься и увидишь, какой Нико козел.
Ветер треплет наши волосы. На этот раз я отказываюсь опять посмотреть за карниз.
– А потом ты рассталась с этим засранцем, и я дал тебе время прийти в себя. Я подумал: «Просто потерпи, чувак. Между нами есть связь, и она наконец-то увидит, что было прямо перед ее гребаными глазами три года». – Его лицо искажается от страдания. – Я думал, что ты придешь ко мне после того, как бросишь Нико, а вместо этого ты пошла к хренову придурку-хоккеисту?
Я не защищаю Хантера. Я боюсь, что это спровоцирует Ти-Джея прибегнуть к крайним мерам. Но мягкое замечание я делаю:
– Ты же вроде сказал, что дело не во мне.
– Хорошо, дело в тебе. Не полностью, но частично. Просто я устал быть гребаным невидимкой. Невидимкой для тебя, невидимкой для семьи. Мои родители помешаны на моем брате и его крутой работе в Лондоне, а я для всех просто какое-то дополнение, если обо мне вообще думают. В чем я очень сильно сомневаюсь.
– Это неправда. – Я встречалась однажды с его родителями, и мне показалось, что они очень любят своего сына. Внешность может быть обманчива, я это знаю. Но мое чутье говорит мне, что родителей Ти-Джея охватила бы паника, если бы они узнали, что их сын собирается сейчас сделать.
– Мне кажется, ты себя недооцениваешь, – говорю я ему.
Сирены становятся громче.
Ти-Джей застывает. Он двигает ногой, и я инстинктивно готовлюсь к худшему. Но он выпрямляется, и я чувствую такое головокружительное облегчение, что чуть не теряю контроль над мочевым пузырем и не описываюсь.
Я не сдвинулась ни на сантиметр с тех пор, как сюда взобралась. Я как статуя на этом карнизе. Он шириной полметра, поэтому не то чтобы носки моих ног свисают с края, но мне кажется, как будто я балансирую на скрепке.
– Почему ты никогда не говорил со мной об этом? Что тебе кажется, что тебя игнорируют родители и что ты хуже своего брата. Что ты хочешь… – Умереть. Я не хочу говорить это вслух. Я сильно закусываю изнутри щеку. – Ты же знаешь, что я бы тебя поддержала. Почему ты не попросил о помощи?
– Почему ты выбрала его? – спрашивает он вместо ответа на мой вопрос.
– Это не был вопрос выбора. – Я устало вздыхаю. – Вы же не стояли оба передо мной, и я не выбирала между вами. Просто мы с ним дружили, и это переросло в нечто большее…
– Мы с тобой тоже дружим – почему у нас это не переросло в нечто большее? – От боли и предательства у него темнеют глаза.
Мать твою, не надо было это говорить.
– Я не знаю, – просто отвечаю я. – Предполагаю, все дело во влечении. Я чувствовала влечение к нему.
– А ко мне – нет?
Что мне делать? Солгать? Обнадежить его, чтобы он слез с этого карниза?
Но это лицемерно и жестоко. К тому же, мне кажется, он видит меня насквозь. У меня нет романтичных чувств к Ти-Джею. Никогда не было. Я решаю быть честной, потому что я такая.
– Я не чувствую к тебе никакого сексуального влечения, – признаюсь я. – Я считаю тебя привлекательным…
– Чушь собачья, – выплевывает он.
– Это правда, – настаиваю я. – У тебя добрейшие глаза и отличная задница.
Он медлит, словно пытаясь понять, лгу ли я.
– Но я и Лиама Хэмсворта считаю объективно красивым, и у меня нет желания с ним переспать. Я не знаю, как объяснить влечение. К кому-то оно есть, а к кому-то нет.
– Влечение, – повторяет он. Боль искажает его лицо. – Почему никто не чувствует его ко мне?
– Можно мне высказать предположение?
Он резко на меня смотрит.
– Ты сказал, что последние три года ждал, пока я расстанусь с Нико. Ежу понятно, что все это время ты не выходил в люди. Практически за три года, насколько я знаю, ты сходил только на одно свидание – с девушкой из сестринства, с которой я тебя свела. Если ты закрыт от потенциальных отношений, то ты никого себе не найдешь.
– Я не закрыт. – Видимо, убедить его не удалось.
Ветер опять шевелит мои волосы, и у основания моей шеи появляются мурашки, которые быстро спускаются вниз по позвоночнику, как крысы, бегущие с тонущего корабля. Жаль, что мне тоже нельзя сбежать. Здесь так холодно. Но я не уйду с крыши без Ти-Джея. Если придется, я простою тут всю ночь.
– Закрыт, – говорю я ему. – И я это понимаю. Сохнуть по девушке, у которой есть парень, – полный отстой. Более того, это означает, что ты делаешь что-то неправильно. Ты потратил впустую почти три года, Ти-Джей. Но есть и хорошая новость: у тебя осталось в университете еще целых полтора года. У тебя куча времени, чтобы себя показать.
– Мне надоело себя показывать, – спорит он. – После тебя я больше не хочу.
Я сглатываю негодование. Похоже, ему не приходит в голову, что он никогда себя передо мной не проявлял, ни разу не показывал свои чувства ко мне – он просто стоял, пассивно ожидая, что я замечу, что он в меня влюблен. Видимо, для него это было легче, чем проявлять свои чувства.
Но почему, черт побери, я этого не заметила? Страдание заползает ко мне в горло, пока я вспоминаю, сколько раз Нико и даже Хантер говорили мне, что я нравлюсь Ти-Джею. Я этого не видела.
Или, может быть, не хотела видеть.
Может быть, как Ти-Джей, как все в этом мире, я выбрала более легкий путь. По крайней мере, подсознательно. Может быть, было проще остаться слепой к настоящим чувствам Ти-Джея, посчитать его нуждающимся другом, чем подумать, что эти чувства могут значить для нашей дружбы.
– Ти-Джей, – тихо говорю я и впервые за пять минут… двигаюсь. Я протягиваю ему руку. Мои пальцы трясутся так сильно, как не тряслись никогда. Мне так страшно, что мне кажется, я неизбежно написаю в штаны.
Он смотрит на мою заметно дрожащую руку и с печалью в глазах смахивает со своего лица снежинки.
– Тебе страшно, – бормочет он. – Я не хочу, чтобы тебе было страшно.
– Тогда спустись со мной с этого карниза, – прошу я.
Он не отвечает.
Я роняю руку и снова сильно прижимаю ее к телу.
До нас доносится еле различимый шум голосов. Внизу собралась толпа. Я вижу полицейских в униформе и задумываюсь, нет ли среди них того, который арестовал нас с Хантером. Офицера Болмана. Того болвана. На небольшой парковке перед общежитием стоит карета скорой помощи и несколько полицейских машин.
– Мне незачем тут оставаться, – бормочет Ти-Джей. – Я лучше умру, чем опять буду вести эту тупую дерьмовую жизнь.
– Ты можешь не умереть, – замечаю я.
– Тут четыре этажа. Падать метров пятнадцать.
– Вероятность смерти от падения с четвертого или пятого этажа только пятьдесят процентов. От тридцати метров, да, ты, наверно, умрешь. – Я изгибаю бровь. – Но большинство падений с этой высоты не смертельны.
У него сверкают глаза.
– У меня нет настроения слушать твою бредовую статистику, Деми.
– Она не бредовая. Я только сегодня разговаривала об этом с папой.
– С чего вдруг, черт возьми, вы об этом разговаривали?
– Потому что папа оперировал мужчину, который выпал из окна с высоты около двадцати метров. Он пытался выкурить сигарету втайне от жены, поэтому высунулся из окна и потерял равновесие. Упал головой на тротуар. – Я сглатываю. – Рассказать тебе, что с ним случилось?
– Он пережил это большое приключение, и, хотя его жена развелась с ним из-за того, что он втайне от нее курил, теперь он живет долго и счастливо с горячей медсестрой, которая обтирала его губкой, – с сарказмом говорит Ти-Джей. – Мораль истории: жизнь всегда стоит того, чтобы ее прожить. Хорошая попытка, Деми.
Я безрадостно смеюсь.
– Нет. Он выжил, но у него треснул череп, что привело к субдуральной гематоме. Мой отец прооперировал его, но повреждения были слишком серьезными. Он еще жив, но у него сильно пострадал мозг. Он больше никогда не будет жить нормальной жизнью. О, и у него не видит один глаз, потому что падение повредило глазной нерв. Еще рано говорить о размерах когнитивных повреждений, но папа не питает особых надежд.
Ти-Джей выглядит потрясенным. Он пугающе молчит, и его взгляд приклеен к земле под нами.
Тьму прорезают мигающие красно-синие огни. Луну заслоняют тяжелые облака, и падающий снег ослепляет меня своей белизной на фоне чернильного неба. Несмотря на собравшуюся перед Бристол-Хаусом толпу, кажется, что мы с Ти-Джеем сейчас единственные люди на всем свете.
Мой желудок скручивается узлами, пока я ломаю голову, думая, что еще сказать. Как ему помочь.
– Что ж, – тихо говорю я. – Вот такие дела.
На его лице промелькнула боль.
– Вот такие дела.
40
Я ни хрена не понимаю, что происходит, когда врываюсь в раздевалку. Парни все уже в экипировке. Я один одет не полностью, и мне сейчас абсолютно на это плевать. Отец Деми следует за мной по пятам, шокируя каждого из моих товарищей по команде своим видом. У тренера взлетают брови.
– А это еще кто? – спрашивает он.
– Это отец Деми, – объясняю я. – Доктор Маркус Дэвис.
– Ого, – выпаливает Баки, таращась на нашего гостя. – Вы быстро сюда доехали! Новости появились буквально только что.
– Что вообще происходит? – спрашивает доктор Дэвис, игнорируя всех, кроме единственного взрослого в комнате.
Дженсен протягивает руку.
– Чад Дженсен, и, боюсь, я не могу ответить на ваш вопрос. У меня есть только размытая фотография на телефоне.
– Это Деми, – говорю я сквозь сжатые зубы.
Доктор Дэвис угрюмо кивает.
– Это моя дочь. Где находится это место? Бристол-Хаус?
– Это общежитие в западном конце кампуса, – объясняет Мэтт. – Идти десять минут, ехать две минуты.
Доктор Дэвис уже у двери.
– Дэвенпорт! – кричит он. – Мне нужно, чтобы ты показал, где это.
Мои ноги не сдвигаются с места. Потому что… команда вот-вот выйдет на лед. Эта игра решит, кто выйдет в финал конференции НХЛ, а оттуда пройдет на национальный турнир. В «Замороженную Четверку».
Но я не могу сейчас играть в хоккей. Моя девушка стоит на чертовой крыше посреди февраля, пытаясь отговорить суицидника. Я просмотрел несколько твитов в трансляции, которую показал мне Мэтт, и сделал вывод, что там не просто тусуется двое людей. Ти-Джей явно грозится прыгнуть.
Я запускаю обе руки в волосы. У меня дико дрожат пальцы. На мне щитки, хоккейные штаны и носки. А наверху только майка. Налокотники и ошейник беспорядочно вывалены из шкафчика. Нагрудник лежит на скамье.
Жестко сглатывая, я обвожу взглядом комнату. Я вот-вот нарушу каждое правило из руководства капитана.
Я хотел быть хорошим капитаном. Я хотел ставить команду на первое место, поддерживать своих парней, быть терпеливым с ними, следовать всем правилам, которые я собирал с начала сезона. Я обещал себе, что не дам девушкам вмешиваться в хоккей, и вот сейчас я готов вышвырнуть руководство капитана из окна… из-за девушки.
Но у меня просто нет другого выбора. Гарретт, Дин, Логан – думаю, они бы меня поняли. Мне кажется, они бы никогда не поставили спорт выше своих женщин. Так что если моя команда меня возненавидит, то так тому и быть. Я только знаю, что если Деми в беде, то она превыше всего.
– Парни. – У меня жесткий голос. – Простите. Я не могу сегодня играть.
Никто не говорит ни слова.
Чувство вины внутри меня скручивается в желудке в тугой крендель.
– Поверьте, – отчаянно продолжаю я, – я не хочу пропускать эту игру, но даже если бы я сейчас вышел на лед, то стал бы вам только мешать. Мыслями я не здесь, а с Деми. Я не смогу сконцентрироваться, пока не буду знать, что она в безопасности и…
Читать бесплатно другие книги:
