Грешница Герритсен Тесс

23

Телевизор в комнате ожидания операционного отделения был, как всегда, настроен на канал Си-эн-эн.

Маура сидела там уже с перевязанной ступней, уставившись на бегущую строку, но не понимала ни слова. Хотя сейчас она была в шерстяном свитере и теплых плисовых брюках, ее все равно знобило, и она сомневалась в том, что когда-нибудь согреется. «Четыре часа, — думала она. — Его оперируют уже четыре часа». Она смотрела на свою руку и снова видела кровь Даниэла Брофи под ногтями, чувствовала пульсацию его сердца, которое словно птица билось об ее ладонь. Ей не нужно было смотреть на рентгеновский снимок, чтобы представить, какие повреждения нанес этот патрон; она видела летальный след «глейзера» в груди Крысиной леди и знала, каково сейчас хирургам. Легкое, изрешеченное взорвавшейся шрапнелью. Кровь, сочащаяся из десятка самых разных сосудов. Паника, которой охвачен персонал в операционной при виде обильного кровотечения, с которым не справляются врачи.

Она подняла голову, когда в комнату с чашкой кофе и сотовым телефоном в руке вошла Риццоли.

— Мы нашли ваш телефон у ворот, — сказала она, протягивая сотовый Мауре. — А это кофе для вас. Выпейте.

Маура сделала глоток. Напиток был очень сладким, но сегодня вечером ей хотелось сахара. Любого источника энергии для ее усталого и израненного тела.

— Принести что-нибудь еще? — спросила Риццоли. — Что-нибудь еще вам нужно?

— Да. — Маура оторвалась от кофе. — Я хочу, чтобы вы сказали мне правду.

— Я всегда говорю правду, доктор. Вы же знаете.

— Тогда скажите мне, что Виктор не имеет к этому никакого отношения.

— Он здесь ни при чем.

— Вы абсолютно уверены?

— Абсолютно. Ваш бывший муж — сволочь высшей марки. Возможно, он все-таки обманывал вас. Но я уверена, что он никого не убивал.

Маура откинулась на спинку дивана и вздохнула. Уставившись на дымящуюся чашку, она спросила:

— А Мэтью Сатклифф? Он в самом деле врач?

— Да, между прочим. Доктор медицины, выпускник Вермонтского университета. Работал в Бостоне по контракту с клиникой. Интересно все-таки. Стоит только поставить заветную аббревиатуру доктора медицины после своего имени, и ты для всех становишься светилом. Можешь прийти в госпиталь, сказать персоналу, что твоего пациента разрешили отключить от системы жизнеобеспечения, и никто не задаст никаких вопросов. Тем более что на словах есть подтверждение от родственника.

— Врач, который работает наемным убийцей?

— Мы не знаем, платил ли ему «Октагон». Честно говоря, я вообще не думаю, что компания как-то связана с этими убийствами. Сатклифф мог совершить их по собственным причинам.

— Например?

— Чтобы защитить себя. Похоронить правду о том, что произошло в Индии. — Заметив недоуменный взгляд Мауры, Риццоли продолжила: — «Октагон» наконец предоставил нам список персонала, который работал на заводе в Индии. И среди них был доктор.

— Это он?

Риццоли кивнула.

— Мэтью Сатклифф, доктор медицины.

Маура уставилась на экран, но мысли ее были сосредоточены вовсе не на изображениях, которые там мелькали. Она думала о погребальных кострах, об искореженных черепах. И еще вспоминала свой ночной кошмар — корчащиеся в пламени тела.

— В Бхопале погибли шесть тысяч человек, — сказала она.

Риццоли кивнула.

— Но на следующее утро сотни тысяч других жителей проснулись живыми. — Маура взглянула на Риццоли. — Выжил ли кто-нибудь в Бара? Не может быть, чтобы только одна Крысиная леди.

— И, если она была не одна, что стало с остальными?

Они взглянули друг на друга, теперь отчетливо понимая, что так стремился скрыть Сатклифф. Не само событие, а его последствия. И свою роль в них. Маура подумала о том, какой ужас он, вероятно, испытал в ту ночь, когда ядовитое облако накрыло деревню. Целые семьи умерли в своих постелях. Тела, распростертые на улице, застывшие в мучительной агонии. Заводского врача первым послали оценить степень вреда.

Возможно, он не понял, что некоторые жертвы еще были живы, когда принималось решение сжечь трупы. Возможно, его насторожили стоны или судороги конечностей, когда тела волокли к погребальным кострам.

Но только лишь в воздухе запахло смертью и обугленной плотью, он, должно быть, испытал дикий страх перед живыми. Однако к тому времени остановиться было невозможно: они зашли слишком далеко.

«Вот что ты хотел скрыть от мира: правду о том, что сделал с живыми».

— Почему он напал на тебя? — спросила Риццоли.

Маура покачала головой.

— Не знаю.

— Ты видела его в больнице. Говорила с ним. Что произошло потом?

Маура задумалась о своем разговоре с Сатклиффом. Они возле койки Урсулы и говорили о вскрытии. О лабораторных тестах и заключении о смерти.

А еще о тесте на токсины.

— Думаю, мы получим ответ, когда проведем вскрытие, — предположила она.

— Что ты рассчитываешь узнать?

— Причину остановки сердца. Вы ведь были там той ночью. И говорили, что перед самым приступом пациентка была в панике. Выглядела перепуганной.

— Потому что он тоже был там.

Маура кивнула.

— Она знала, что произойдет, но трубка в гортани мешала ей говорить. Я видела немало таких ситуаций с остановкой сердца и знаю, как все это выглядит. В палате толпится столько народу, все в смятении, суетятся. Одновременно вводится много лекарств. — Она немного помолчала. — У Урсулы была аллергия на пенициллин.

— Это проявится в тесте на токсины?

— Не знаю. Но он забеспокоился, так ведь? Я одна настаивала на проведении этого анализа.

— Детектив Риццоли!

Обе женщины обернулись и увидели медсестру, которая стояла в дверях.

— Доктор Деметриос просил вам передать, что операция прошла успешно. Сейчас накладывают швы. Пациента переведут в палату интенсивной терапии в течение часа.

— Доктор Айлз хотела бы его увидеть.

— Боюсь, к нему сейчас не пустят. Он еще интубирован и под наркозом. Будет лучше, если вы придете попозже. Может быть, после обеда.

Маура кивнула и медленно поднялась с дивана.

Следом за ней встала и Риццоли.

— Я отвезу вас домой, — предложила она.

Солнце уже взошло, когда Маура вошла в свой дом. Она посмотрела на кровавую дорожку, которая тянулась по полу, — живое свидетельство ее мучений. Прошлась по всем комнатам, словно подтверждая право быть здесь хозяйкой и ничего не бояться в этих стенах. Зайдя на кухню, она увидела, что разбитое окно уже заколочено досками, чтобы в дом не проникал холодный воздух.

Джейн распорядилась, не иначе.

Где-то зазвонил телефон.

Она схватила со стены телефонную трубку, но там было тихо. Связь еще не восстановили.

«Мой сотовый», — подумала она.

Маура вернулась в гостиную, где оставила свою сумочку. К тому времени, как она достала телефон, звонки прекратились. Она нажала кнопку, чтобы прослушать сообщение.

Звонок был от Виктора. Она опустилась на диван, с удивлением вслушиваясь в его голос.

— Я знаю, что слишком поспешил со звонком. И ты, наверное, думаешь, какого черта ты должна слушать меня после… ну, после всего, что произошло. Но зато сейчас между нами все ясно. Ты знаешь, что я не преследовал никакой цели. Поэтому, может быть, поверишь мне, если я скажу, что мне тебя очень не хватает, Маура. Я думаю, мы могли бы попробовать начать все сначала. Пусть это будет последний шанс. Дай мне этот шанс. Пожалуйста.

Она долго сидела на диване, держа телефон в онемевших руках, и смотрела на холодный камин. Не всякий огонь можно разжечь заново, думала она. Иногда его лучше оставить потухшим.

Она убрала телефон в сумочку. Поднялась с дивана. И пошла оттирать кровь с пола.

К десяти утра солнце наконец пробилось сквозь тучи, и по дороге домой Риццоли щурилась от сияния снега. На улицах было тихо, тротуары блестели первозданной чистотой. В это рождественское утро она чувствовала себя обновленной. Очистилась от всяких сомнений.

Она коснулась своего живота и подумала: «Мы вместе, малыш».

Затормозила у своего дома и вышла из машины. Какое-то время постояла на солнышке, глубоко вдыхая кристальный воздух.

— С Рождеством, Джейн.

Риццоли словно оцепенела, и сердце ее тяжело ухнуло. Она медленно обернулась.

Габриэль Дин стоял у подъезда ее дома. Он двинулся к ней, а она даже не знала, что сказать ему. Когда-то они были настолько близки, что могли говорить о чем угодно, а сейчас стояли друг перед другом словно чужие.

— Я думала, ты в Вашингтоне, — вымолвила она наконец.

— Я прилетел час назад. Вылетел первым же рейсом. — Пауза. — Спасибо, что сказала мне, — тихо произнес он.

— Ну, да. — Джейн пожала плечами. — Я не была уверена в том, что тебе вообще захочется знать об этом.

— Почему ты так решила?

— Это проблема.

— Жизнь состоит из проблем. Мы должны преодолевать их по мере поступления.

Какой непринужденный ответ. Человек в сером костюме — таково было ее первое впечатление о Габриэле, и таким же она видела его сейчас, хотя он стоял перед ней в черном пальто. Такой спокойный и невозмутимый.

— Ты давно узнала об этом? — спросил он.

— Я не была уверена. Но несколько дней назад я сделала тест на беременность. Хотя подозревала в течение нескольких недель.

— Почему ты сразу не сказала мне?

— Я вообще не собиралась тебе говорить. Потому что не была уверена в том, что захочу его оставить.

— Почему?

Она рассмеялась.

— Во-первых, я не умею обращаться с детьми. Когда мне кто-то вручает ребенка, я совершенно теряюсь. То он отрыгнет, то ему памперс сменить. И как я буду работать, если у меня появится ребенок?

— Я не знал, что полицейские дают обет бездетности.

— Но это так тяжело, ты же знаешь. Я смотрю на других мамочек и не представляю, как они справляются. Не знаю, получится ли у меня. — Риццоли выпустила облачко пара изо рта и расправила плечи. — Ладно, по крайней мере у меня есть родные. Я уверена, мама будет счастлива понянчить внука. А тут неподалеку есть ясли. Я хочу зайти узнать, с какого возраста они принимают детей.

— Выходит, ты уже все спланировала.

— Более или менее.

— Вплоть до того, кто будет присматривать за нашим ребенком.

«Нашим ребенком». Она с трудом сглотнула, подумав о жизни, которая зарождалась в ней. Частичка самого Габриэля.

— Есть некоторые детали, которые мне еще нужно выяснить.

Перед ней стоял все тот же человек в сером. Но когда он заговорил, Джейн уловила в его голосе нотки злости и очень удивилась.

— И где мое место? — возмущался он. — Ты рассказываешь о своих планах, но ни разу не упомянула обо мне. Впрочем, меня это не удивляет.

Она покачала головой.

— Почему ты так расстроился?

— Потому что идет все та же игра, Джейн. Риццоли командует. Сама распоряжается своей жизнью. И кому тут нужен мужчина? Черт возьми, только не тебе!

— А что, по-твоему, я должна говорить? «Пожалуйста, ну пожалуйста, спаси меня! Я не смогу вырастить этого ребенка без мужчины!»

— Нет, ты все сможешь сделать сама. Ты найдешь способ.

— Так что ты хочешь сказать?

— У тебя есть выбор.

— И я его сделала. Я тебе сказала, что оставляю ребенка.

Риццоли двинулась к дому, решительно ступая по сугробам. Он схватил ее за руку.

— Я говорю не о ребенке. Я говорю о нас с тобой. — И добавил тихо: — Выбери меня, Джейн.

Она посмотрела на него.

— Что это значит?

— Это значит, что мы все можем делать вместе. Это значит, что ты впустишь меня в свою жизнь. Только так все получится. Боль за боль, обида за обиду.

— Отлично. И все кончится тем, что мы друг друга покалечим.

— Или же просто научимся доверять друг другу.

— Мы едва знакомы.

— Но знаем друг друга достаточно хорошо, раз сделали ребенка.

Она почувствовала, как вспыхнули ее щеки, и ей вдруг стало невмоготу смотреть на него. Она уставилась себе под ноги.

— Я не хочу сказать, что нам будет легко, — продолжил Габриэль. — Я даже не представляю, как это все получится: ты здесь, я в Вашингтоне. — Он немного помолчал. — Давай начистоту. Иногда, Джейн, ты бываешь настоящей стервой.

Она расхохоталась. И смахнула подступившие слезы.

— Я знаю. Господи, я знаю.

— Но иногда… — Он протянул руку и коснулся ее лица. — Иногда…

«Иногда, — подумала она, — ты видишь меня настоящую».

И это пугает меня. Нет, это приводит меня в ужас.

Возможно, это самый смелый поступок в моей жизни.

Наконец она подняла голову и посмотрела ему в глаза. Набрала в грудь побольше воздуха.

И сказала:

— Мне кажется, я люблю тебя.

24

Три месяца спустя

Маура сидела в церкви Святого Антония во втором ряду, и звуки органа пробуждали в ней воспоминания далекого детства. Она вспоминала воскресную мессу, которую посещала с родителями, вспоминала, какими жесткими казались скамейки, как тяжело было высиживать получасовую службу. Как она ерзала, стараясь устроиться поудобнее. Потом отец усаживал ее на колени, и это было самое уютное место, потому что она чувствовала себя защищенной в его сильных руках. Она смотрела на витражные окна, на образы, которые находила пугающими. Жанна д'Арк, привязанная к столбу на костре. Распятый на кресте Христос. Святые, склонившие головы перед своими мучителями. И кровь. Столько крови, пролитой за веру.

Сегодня церковь не вызывала в ней страха. Органная музыка была светлой и веселой. Гирлянды розовых цветов украшали проходы между рядами. Она видела детей, радостно подпрыгивавших на коленях у родителей. Этих малышей не пугали образы мучеников, навечно застывшие в витражах.

Орган заиграл «Оду радости» Бетховена.

По проходу двинулись две подружки невесты в светло-серых брючных костюмах. Маура узнала их — обе служили в бостонской полиции. Сегодня в церкви было много полицейских. Оглянувшись, она заметила Барри Фроста и детектива Слипера, оба выглядели счастливыми и расслабленными. Ведь обычно полицейские и их семьи собирались в церкви, чтобы оплакивать кого-то из погибших сослуживцев. Сегодня она видела их улыбающимися и нарядно одетыми.

И вот появилась Джейн под руку со своим отцом. Впервые ее темные волосы были укрощены и уложены в стильный пучок. Белый атласный брючный костюм с безразмерным пиджаком не мог скрыть заметно округлившийся живот. Когда она подошла к ряду, где сидела Маура, их взгляды на мгновение встретились, и Маура прочитала в глазах невесты: «Можешь поверить, что это я?». Потом взгляд Джейн устремился к алтарю.

К Габриэлю.

«Бывают минуты в жизни, — подумала Маура, — звезды правильно встают на небосклоне, боги улыбаются, и у любви появляется шанс. Просто шанс — на большее не стоит надеяться. Никаких гарантий, никакой уверенности». Она смотрела, как Габриэль взял Джейн за руку. И они повернулись к алтарю. Сегодня они едины, но, конечно, будут у них и дни, когда обидные слова или напряженное молчание омрачат их единение. Дни, когда любовь не сможет вспорхнуть, словно раненая птица. Дни, когда резкий нрав Джейн и холодность Габриэля разведут их по разным углам, и они оба поставят под сомнение правильность сделанного ими выбора.

Но обязательно будут и такие дни, как сегодня. Дни полной идиллии.

Близился вечер, когда Маура вышла из церкви Святого Антония. Светило солнце, и впервые она уловила в воздухе дыхание тепла. Первый шепот весны. Она ехала домой, открыв окно в машине, и в салон врывались запахи и шум города. Но она ехала не домой, а в Ямайка-Плейн. В церковь Пресвятой Богородицы.

Открыв массивную дверь, она оказалась в молчаливом полумраке. Витражные окна играли в последних лучах солнца. Она увидела только двух женщин, которые сидели на первой скамье, склонив головы в молитве.

Маура тихо прошла к алькову. Там она зажгла три свечи и поставила их за упокой души трех женщин. Одну — за сестру Урсулу. Одну — за сестру Камиллу. И еще одну — за несчастную прокаженную без лица и имени. Она не верила ни в рай, ни в ад; она даже сомневалась в том, что душа бессмертна. И все-таки, стоя здесь, в этом храме, она ощущала покой, потому что точно верила в силу человеческой памяти. По-настоящему мертвы только те, кто забыт.

Она отошла от алькова и увидела отца Брофи, который приблизился к женщинам, чтобы шепнуть им слова утешения. Он поднял голову. И в то мгновение, когда последняя искорка солнечного света впорхнула в окно, их взгляды встретились. Всего на мгновение они оба забыли, где они. И кто они.

Маура махнула рукой на прощание.

И вышла из церкви, чтобы вернуться в свой мир.