Маленькая повесть о любви Старк Ульф

Глава 8. Париж у Эльзы над головой

На следующее утро директор поймал меня в коридоре, когда я торопился на урок. Я уже опаздывал, так как долго простоял на улице, разглядывая замерзшего на ветке снегиря и размышляя об Эльзе. Старался представить, что она подумает, когда прочитает письмо. А еще — стоит ли вообще ходить в школу.

— Вот так удача, тебя-то мне и надо, — запыхавшись, сказал он.

Но я не считал эту встречу удачей.

— Хуг! — выпалил я, словно взятый в плен индеец.

— Я кое-что вчера забыл.

— Извините, но нам сейчас будут объявлять итоги четверти. Учительница не любит, когда мы опаздываем.

— Это не займет много времени.

Директор старался говорить спокойно. Но я чувствовал, что внутри у него все кипело. Что он еще задумал? Дать мне подзатыльник, пока нет учительницы? Или подвесить меня вниз головой на крючке в раздевалке?

— Что вы забыли?

— Верни мне ключ.

— Какой ключ?

— Не валяй дурака! Ты знаешь, о чем я говорю. Если не отдашь, мне придется разбить стеклянную дверцу. А вставить стекло стоит больших денег. И знаешь, кто за это заплатит? Твои родители. Ты этого хочешь?

Нет. У нас и без того было туго с деньгами. Я представил, как наше жалкое рождественское угощенье превращается в кучу кошмарных квитанций.

— Нет, — сказал я, нехотя достал ключ из кармана и положил ему на ладонь.

— Хорошо. А ты вчера передал родителям записку?

— Да.

— И что они сказали?

— Папы нет дома. А мама плакала.

Тут директор улыбнулся:

— Теперь ты видишь, как огорчил маму?

Когда он отошел на приличное расстояние, я сказал очень громко, чтоб он слышал:

— Но она плакала от гордости! И не имеет значения, сдерете вы усы или нет. Теперь все будут вспоминать о них каждый раз, когда будут проходить мимо скелета.

И я со всех ног помчался в класс.

Начало дня оказалось неплохим.

Директору не удалось позлорадствовать.

Когда я вошел в класс, крышки всех парт были подняты. Как всегда перед каникулами, надо было навести порядок. Учительница просила выбросить все ненужное, а остальное аккуратно сложить. В этом они с мамой были похожи, мама тоже любила порядок.

— Почему ты опоздал, Фред? — спросила учительница.

— У меня был небольшой разговор с директором.

— Ясно. Иди на место и наведи у себя порядок.

— Будет сделано.

Для начала я собрал свои неудачные рисунки и сунул их в рюкзак вместе с задачником по математике. Но вдруг я застыл на месте — краем глаза я увидел, как Эльза, спрятавшись за приподнятой крышкой парты, читает мое письмо.

Это продолжалось бесконечно долго.

Я боялся смотреть в ее сторону. Но и отвести взгляд тоже не мог.

Эльза наморщила лоб, будто решала сложную задачу.

Что сейчас будет? Вдруг она поднимет руку, помашет письмом и объявит, что получила идиотскую записку от придурка справа?

Но нет, Эльза аккуратно сложила листок вдвое и убрала в портфель.

Затем достала пакет, посмотрела на обертку с Попаем и его накачанными бицепсами.

Я так и не понял, о чем она подумала.

Пакет Эльза в конце концов тоже положила в портфель, потом передвинула что-то на парте и закрыла крышку.

Тут как раз учительница объявила, что уборка закончена, и зажгла все четыре свечи в подсвечнике для адвента[1] у себя на столе. В любой другой год она почитала бы нам что-нибудь о Рождестве, а потом раздала табели с оценками. Но на сей раз она вместо этого повесила на доску карту Европы.

— Так выглядела Европа до войны, — сказала она. — Я хочу, чтобы вы это запомнили. Чем бы все ни закончилось.

Один за другим мы выходили к доске и показывали на карте города. Это выглядело торжественно, как на похоронах бабушки, когда все по очереди подходили к гробу прощаться.

Мне все время казалось, что на меня кто-то смотрит. Но когда я поворачивал голову, Эльза сидела как ни в чем не бывало и смотрела прямо перед собой.

Если тебе кто-то нравится, много чего можно навоображать.

Наконец подошла очередь Конрада идти к карте. Ему достался Париж. Он стал кривляться — размахивал указкой, будто фехтовал. И под конец ткнул ею куда-то в Польшу.

— Я хочу, чтоб вы посидели немного спокойно и подумали, — сказала учительница. — Конрад, ты действительно не знаешь, где находится Париж?

— Это не имеет значения. Фюрер все равно все захватит.

— Фюрер, — повторила учительница тихо. — Надеюсь, этого не произойдет. Садись на место. Эльза, ты можешь показать Париж?

Эльза сразу указала на красную точку — Париж оказался у нее над головой.

— Это все знают, — выкрикнул с места Конрад.

— Да, кроме тебя, — ответила Эльза.

Она сказала это так громко, что слышали все. Конрад покраснел. А Эльза, проходя мимо него к своей парте, шепнула ему что-то такое, отчего он стал красным как рак.

Учительница была слегка расстроена, словно все вышло не так, как было задумано. Она показала на пачку белых конвертов.

— Настало время раздать вам ваши оценки, чтобы наконец начались каникулы.

Она вызывала нас по очереди, пожимала каждому руку. Мы получали свои оценки, кланялись или приседали и один за другим выходили из класса.

Я заметил, что Оскар с Эльзой сразу исчезли. Но я должен был остаться и поблагодарить учительницу за выговор. Это было важно.

— Спасибо, что вы написали так, как вы написали. Мама обрадовалась.

— Вот и хорошо. Всем нам нужно немного радости в такое время, как сейчас.

— А еще я хочу сказать, что вы самая лучшая учительница из всех, какие у меня были.

— И сколько же их было?

— Две, но все равно…

— Спасибо, Фред. Увидимся в новом году. Иди. Я думаю, Эльза тебя ждет. По крайней мере, она смотрела в твою сторону последние полчаса.

Я был уже на пути к двери, когда услышал:

— Счастливого Рождества!

— Счастливого Рождества! — ответил я.

Прежде чем выйти на улицу, я достал флакончик Феи счастья и понюхал. А потом, как учил папа, старался дышать медленно и ровно.

Глава 9. Легкое ранение

Когда я вышел, почти все ребята из класса были еще во дворе. Казалось, до них не дошло, что каникулы уже начались. Они собрались вокруг флагштока. Оскар и Эльза тоже были там.

— Идиот, — сказала она, когда я подошел.

— Знаю, — согласился я.

— Да не ты, а он! — Она показала на Конрада. — Испортил последний урок.

— Что я сделал-то?

— А то, что пропало все настроение.

Конрад стал пинать снег ногой так, что тот летел прямо в Эльзу. А потом повернулся к ребятам, которые их окружили, и прокричал, указывая на Эльзу:

— Париж и Европа — толстая жо…

Но он не успел закончить. Я не раздумывая двинул ему в живот. Так все поступают, когда влюблены. Я не мог ему позволить обзывать Эльзу. Пусть он и считается самым сильным в классе.

Он опешил: надо же — я посмел ударить его, но через пару секунд пришел в себя, выпрямился и саданул мне прямо в нос.

Сначала я ничего не почувствовал. Потом все закружилось, и я сел на снег. Из глаз брызнули слезы. На снег закапала кровь. Я потрогал нос рукой — варежка стала красной.

— Я не хотел так сильно, — пробурчал Конрад.

Мне показалось, он занервничал. Но сквозь слезы трудно было разобрать. Может, просто испугался, что я побегу показывать нос учительнице.

— Катись отсюда! — прошипела Эльза.

— Точно. Вали давай! — поддакнул Оскар.

Конрад пошел было со двора, но обернулся:

— А, черт, ладно. С Рождеством!

Эльза знала, что надо делать с расквашенным носом. Она набрала снега в носовой платок и положила мне на переносицу. Меня обожгло холодом, но я терпел. Только бы она не убирала свою руку.

— Запрокинь голову назад и зажми нос, — велела Эльза.

— Ты прямо эксперт по носам, — восхитился Оскар.

— У моего брата часто кровь идет из носа.

Я стоял, задрав нос кверху. И видел небо. Оно было серое. Ни одной феи не пролетело. Но и самолетов с бомбами тоже не было.

— Как я пойду домой, если я не могу опустить голову? — спросил я.

По крайней мере, я хотел именно это сказать. Но в носу хлюпало, и когда я заговорил, кровь хлынула еще сильнее. Она была соленая.

— Я провожу, — сказала Эльза, — а ты не разговаривай больше.

— Ты знаешь, где он живет? — поинтересовался Оскар.

— Нет.

— Тогда придется пойти с вами.

Но прежде чем мы тронулись в путь, я должен был еще немного постоять с запрокинутой головой и зажатым носом.

— Двух минут достаточно, — решил эксперт.

Оскар засек время.

Когда он сказал: «Все», Эльза сняла платок с моего носа, и мы пошли. Довольно медленно. Меня вели как раненого: с одной стороны шел мой лучший друг, с другой — девочка, в которую я был влюблен и ради которой пожертвовал своим носом.

— Спасибо, что заступился за меня, — сказала Эльза.

Я хотел ответить, что это была не ахти какая защита. Но она приложила палец к губам, показывая, что мне нельзя разговаривать. Я чувствовал, как ее рука поддерживает меня, и думал: «Конечно, я потерпел поражение. Но все равно я выиграл!»

Мы шли молча. Только Оскар время от времени говорил: «Сейчас налево» или «А теперь направо». Под ногами скрипел снег. А в воздухе носилось множество вопросов. Например: «Что думает Эльза о моем письме?» или «Считает ли она меня чокнутым?»

Когда мы почти подошли к площади, Оскар остановился и спросил:

— Трудно, наверное, идти вот так, задрав голову?

— Еще бы, — сказал я.

Он был прав. Шея ужасно болела. И мне надоело небо. Оскар обратился к эксперту по носам:

— Тебе не кажется, что ему уже можно идти нормально?

— Да, пожалуй, достаточно, — согласилась Эльза.

— Чудненько! Тогда ты найдешь дом сам. А мне надо зайти купить маме гиацинт.

Наверное, настоящие друзья всегда чувствуют, когда им пора уходить. Он легонько ткнул меня в плечо:

— Увидимся после праздника. Береги нос!

— Ладно.

И он ушел, насвистывая рождественскую песенку про оленя Рудольфа, у которого был красный нос.

Было странно идти вдвоем с Эльзой. Она по-прежнему держала меня под руку: вдруг у меня голова закружится и я упаду.

— Ну, как ты?

— Лучше.

— Спасибо за письмо. Мне было приятно, особенно про «как раз наоборот».

— Оно очень короткое, — сказал я.

— Короткое, но хорошее. И я так же думаю.

— О чем?

— О тебе. Как раз наоборот.

Больше ничего и говорить не надо было. Мы шли рядом и были счастливы. Мне надо было зайти к Гранфорсу, он обещал дать мне елку из тех, что останутся.

— Что с твоим носом? — был его первый вопрос.

— Да так, легкое ранение, — ответил я, шмыгая носом.

— Ну, — спросил он, когда кончил смеяться, — какую елку выбираешь?

Выбор оставался небольшой. Почти все были страшненькие. Я показал на одну высокую, у которой внизу топорщились редкие ветки.

— Верхушка неплохая, — заключил я.

— Я могу отрубить конец, — предложила Эльза.

Она положила елку на пенек. Но не стала возиться с пилой, а взяла топор. И одним взмахом разрубила ствол в нужном месте.

— Вот это девчонка! — восхитился Гранфорс. — Это ей ты собирался подарить бриллианты?

— Да.

— Она того стоит!

— Знаю.

Эльза помогла мне дотащить елку до дома. Она боялась, как бы иголки не поцарапали мне нос. У нашей двери она опустила елку на снег.

— С Рождеством, Фред! И спасибо за подарок.

— Ты его не откроешь?

— Нет, подожду до завтра. Красивая обертка.

— Да, я люблю таких мускулистых.

Эльза крепко обняла меня, чтоб показать, какая она сильная. И посмотрела на меня своими серо-зелеными глазами.

— Не смотри так, — сказал я. — Наверное, я ужасно выгляжу.

Тогда она вынула из портфеля зеркальце, круглое, с голубой крышечкой.

— Вот, возьми. Это мой тебе рождественский подарок. Когда ты в него посмотришь, увидишь того, кто мне нравится. Ну, пока.

Я смотрел ей вслед, пока она не исчезла за поворотом. А потом вошел в дом.

— Что у тебя с носом? — спросила мама, едва увидев меня.

— Да так, легкое ранение, — улыбнулся я.

И улыбался до тех пор, пока из носа снова не потекла кровь.

Глава 10. Губная гармошка, коньки… и кое-что еще

На следующий день мама ушла на работу, в свой трамвайный парк, в четыре утра. Перед уходом она обняла меня.

— Спи, сынок, я вернусь к трем часам.

Вместо форменной фуражки она надела красный колпак рождественского гнома. И глаза у нее тоже были красные, потому что накануне она допоздна возилась то с одним, то с другим.

Когда стукнула входная дверь внизу, я раздвинул темные шторы. В небе ярко светила луна и блестели звезды, создавая особое рождественское настроение.

Я лег на диван, стал смотреть в окно и думать о том, какими разными бывают объятья. Как по-разному обнимал я маму и Эльзу, хотя любил обеих.

Я зажмурился и попробовал обнять себя покрепче. Но это было совсем не то.

Потом достал зеркальце, которое получил от Эльзы, и поднял крышку. Я попытался увидеть себя ее глазами. Как человека, который может нравиться. Но увидел только заспанное лицо мальчишки, которому расквасили нос.

Я закрыл глаза и снова заснул.

А когда проснулся, было уже светло.

Я сходил на чердак, принес подставку для елки и большую коробку с надписью «Елочные игрушки». Елку я закрепил в подставке, повесил флажки, маленькие корзиночки с орехами, разноцветные стеклянные шары, бумажных ангелов, которых сам вырезал, надел соломенную звезду на макушку и прикрепил побольше свечей.

Потом упаковал флакончик духов для мамы. И подарок для папы, который он бы получил, если бы приехал домой. Вот бы такое случилось!

Я не знал, чем еще заняться. И пошел в гардеробную, чтобы пожелать счастливого Рождества в вентиляционную трубу.

Я встал перед папиными выходными туфлями:

— Непривычно встречать Рождество без тебя. Надеюсь, у тебя там все хорошо. Правда же?

Ответа не последовало. Но папа обычно говорил: «Молчанье — знак согласия». Поэтому я продолжал:

— Представляешь, меня обняла та девочка, ну, ты знаешь, о ком я. И подарила мне зеркальце, чтобы я мог смотреть на себя. Здорово, да?

В трубе по-прежнему было тихо — значит, он был согласен.

— Только вот мама иногда плачет, когда думает, что я не вижу. А еще она стала какая-то сердитая. Но это потому, что она любит тебя и очень скучает. Как считаешь?

В трубе что-то зашелестело. Как будто осенний лист застрял там и дрожал на сквозняке.

Я подождал. Но ответа по-прежнему не было. Грустно все это. Хотя у папы, должно быть, много дел. Он же говорил в прошлый раз.

— Я только хотел пожелать тебе счастливого Рождества, — сказал я. — Счастливого Рождества!

На всякий случай я повторил это три раза. Потому что три — счастливое число.

Мама переоделась. Теперь на ней было красное блестящее платье. Я тоже нарядился — надел белую рубашку и нацепил бабочку, похожую на пропеллер. И позаботился, чтобы от меня приятно пахло: побрызгался, когда причесывался, папиным лосьоном для волос из голубой бутылочки, что стояла в шкафчике в ванной.

На елке горели свечи. И на столе тоже — в подсвечнике, который я смастерил в школе.

Около вертепа стоял маленький пряничный домик, мы с мамой испекли и собрали его накануне вечером. Это был, наверное, самый крошечный в мире пряничный домик, так как почти все продукты были по талонам — чтобы всем хватило в военное время.

— Когда Иисус подрастет, он сможет играть в этом домике, — пошутил я.

И мне показалось, что папа на фотографии улыбнулся.

Мы с мамой уже съели рисовую кашу и выпили юльмуст[2].

— Сосиски будем есть сейчас или позже? — спросила мама.

— Думаю, надо подождать, а то мы лопнем.

— Ты прав, — сказала мама и слегка похлопала себя по животу.

Я специально сказал так — чтобы казалось, что нас ждет гора всяких блюд и можно выбирать то или это. А на самом деле еды у нас было не так много. Из-за этой проклятой войны во всем была нехватка.

— Может, тогда посмотрим подарки? — сказал я.

— Давай!

В одном моем пакете оказался темно-синий свитер с белыми звездами, его связала мама. Он был похож на небо зимней ночью. В другом — коньки, а в третьем — губная гармошка, о которой я давно мечтал.

— И это еще не все, — сказала мама. Она выждала небольшую паузу, чтобы вышло более загадочно.

— У тебя будет братик или сестренка. Но немного погодя… Это и от папы тоже. Хотя он об этом еще и не знает.

Тогда я наклонился к маминому животу и сказал: «С Рождеством!» — малышу, что был там внутри. Потом прислонил ухо к животу — послушать, что он ответит. Но ответа не было. В этот день мне явно не суждено было дождаться ответа от ближайших родственников.

Мы сидели с мамой обнявшись и слушали, как потрескивают дрова в печке.

Я старался представить себе малыша, который скоро появится на свет. Как я буду читать ему смешные стихи и играть на губной гармошке. И петь колыбельные, чтобы скорее засыпал.

Я стал напевать рождественскую песенку и похлопывать в такт по маминому животу, чтоб у малыша там тоже было праздничное настроение.

Потом мы стали смотреть мамины подарки.