Девятый Дом Бардуго Ли
Но Алекс терпеть не могла. Она выбрала самую чистую металлическую кабинку, тщательно разложила по сиденью туалетную бумагу, стянула свои джинсовые шорты и застыла. Долго еще она не могла понять, на что смотрит. Кровь почти засохла и была коричневой до неузнаваемости. У нее наступила менструация. Разве у нее не должен был болеть живот или еще что? У Меган первые месячные наступили летом, и ей было что сказать насчет тампонов, прокладок и важности обезболивающих.
Главное, что кровь не испачкала ей шорты. Но как ей продержаться во время поездки домой?
– Меган! – закричала она.
Но, если в туалете раньше и был кто-то, то сейчас все ушли. Алекс охватила паника. Надо добежать до мисс Розалез, прежде чем все усядутся по местам. Она должна знать, что делать.
Алекс намотала на ладонь несколько слоев туалетной бумаги и положила самодельную прокладку в грязные трусы, натянула шорты и вышла из кабинки.
Она вскрикнула. Перед ней стоял мужчина с кровавым месивом вместо лица. Она испытала облегчение, осознав, что он мертв. Мертвый мужчина в женском туалете далеко не так страшен, как живой. Она сжала кулаки и прошла сквозь него. Она ненавидела ходить сквозь них. Иногда ей передавались обрывки воспоминаний, но сейчас ее просто обдало холодом. Она подбежала к раковинам и торопливо вымыла руки. Алекс чувствовала, что он все еще там, но избегала встречаться с ним взглядом в зеркале.
Что-то дотронулось до ее поясницы.
В следующую секунду ее впечатали лицом в зеркало. Что-то вдавило ее бедра в керамический борт раковины. Она почувствовала, как за резинку на ее шортах тянут чьи-то холодные пальцы.
Алекс закричала, забрыкалась, задела твердую плоть, ощутила, что хватка на ее шортах ослабла. Она попыталась оттолкнуться от раковины, заметила в зеркале собственное лицо с соскальзывающей с волос синей заколкой-пряжкой, увидела человека – существо, которое ее схватило. Ты не можешь этого делать, подумала она. Ты не можешь ко мне прикасаться. Это невозможно. Это не разрешается. Никто из Тихонь не мог к ней прикоснуться.
Потом она оказалась лежащей лицом вниз на бетонном полу. Ее бедра потянули назад, с нее сдернули трусики, она ощущала, как что-то трется об нее, толкается ей внутрь. Она увидела лежащую в луже под раковиной бабочку, одно крыло которой беспокойно хлопало, словно маша ей. Она все кричала и кричала.
Такой ее и нашли Меган и мисс Розалез – на полу в туалете, со скрученными вокруг лодыжек шортами, с трусами вокруг коленей, с пятнами смазанной крови на бедрах и куском пропитанной кровью туалетной бумаги между ног. Она рыдала и ерзала, ее бедра подрагивали. Она была одна.
Мисс Розалез подскочила к ней:
– Алекс! Дорогая!
Тварь, пытавшаяся войти в нее, исчезла. Она так и не узнала, почему он остановился, почему улетучился, но прижалась к мисс Розалез, теплой, живой и пахнущей лавандовым мылом.
Мисс Розалез велела Меган выйти из туалета. Она вытерла Алекс слезы и помогла ей помыться. Она нашла в сумке тампон и объяснила Алекс, как его вставить. Не переставая дрожать и плакать, Алекс последовала ее инструкциям. Она не хотела трогать себя там. Не хотела думать о том, как он пытался в нее войти. Мисс Розалез села рядом с ней в автобусе, дала ей пакетик сока. Алекс слышала, как другие дети смеются и поют, но слишком боялась обернуться. Боялась смотреть на Меган.
В эту долгую поездку назад в школу, в долгой очереди в кабинет медсестры она хотела только одного – оказаться рядом с матерью, чтобы та заключила ее в объятия и забрала домой, хотела оказаться в безопасности в их квартире, завернуться в плед на диване, посмотреть мультики. К тому времени, как ее мать приехала и закончила тихий разговор с директором, школьным психологом и мисс Розалез, коридоры опустели, и школа стала безлюдной. Когда Мира повела ее на парковку по отражающейся эхом тишине, Алекс захотелось опять стать маленькой, чтобы мама могла нести ее на руках.
Когда они приехали домой, Алекс как можно быстрее приняла душ. Она чувствовала себя слишком беззащитной, слишком голой. Что, если он вернется? Что, если на нее нападет что-то еще? Что может помешать ему, им всем, ее найти? Она видела, как они проходят сквозь стены. Где она снова сможет почувствовать себя в безопасности?
Она выбежала из душа и заглянула в кухню, чтобы залезть в один из выдвижных ящиков. Было слышно, как мать говорит по телефону в своей спальне.
– Они думают, что над ней, возможно, надругались, – плача, говорила Мира. – Что сейчас она из-за этого психует… Я не знаю. Я не знаю. В У. был тренер по плаванию. Он всегда казался немного странным, и Алекс не любила ходить в бассейн. Может, что-то случилось?
Алекс ненавидела бассейн из-за Тихого мальчика с проломленной левой стороной черепа, которому нравилось слоняться рядом с ржавым подиумом, где когда-то был трамплин для прыжков.
Она рылась в ящичке, пока не нашла маленький красный карманный нож. Она взяла его с собой в душ, положила на подставку для мыла. Неизвестно, поможет ли он против кого-то из Тихонь, но он ее немного успокаивал. Она быстро помылась, вытерлась и переоделась в пижаму, потом вышла в гостиную и свернулась на диване, завернув мокрые волосы в полотенце. Должно быть, мать услышала, как выключился душ, потому что через несколько секунд она вышла из спальни.
– Эй, детка, – мягко сказала она. У нее были красные глаза. – Есть хочешь?
Алекс не отводила взгляд от телевизора:
– Можем поесть настоящую пиццу?
– Я могу приготовить тебе пиццу здесь. Ты же хочешь миндальный сыр?
Алекс не ответила. Через несколько минут она услышала, как мама по телефону заказывает еду из Amici’s. Они ели перед телевизором, и Мира притворялась, что не наблюдает за Алекс.
Алекс ела, пока у нее не заболел живот, потом поела еще. Для мультиков было уже слишком поздно, и по телевизору начали показывать ситкомы про волшебников-подростков и живущих в лофтах близнецов – в школе все притворялись, будто уже из всего этого выросли. «Кто эти люди? – гадала Алекс. – Кто эти счастливые, замечательные, веселые люди? Почему они ничего не боятся?»
Ее мать покусывала корку. Наконец она потянулась к пульту и поставила телевизор на беззвучный режим.
– Детка, – сказала она. – Гэлакси.
– Алекс.
– Алекс, ты можешь со мной поговорить? Можем мы обсудить то, что случилось?
Алекс почувствовала, что из горла у нее болезненно вырывается смех. Если он вырвется, засмеется она или заплачет? Можем мы обсудить то, что случилось? И что ей сказать? Меня пытался изнасиловать призрак? Может, он меня даже изнасиловал? Она толком не знала, как это определяется, насколько глубоко он должен войти. Но это было не важно, потому что ей бы все равно никто не поверил.
Алекс сжала нож в кармане пижамы. У нее вдруг быстро заколотилось сердце. Что она скажет? Помоги мне. Защити меня. Только никто не сможет ее защитить. Никто не видит тварей, которые делают ей больно.
Возможно, они даже не настоящие. Вот что хуже всего. Что, если она все придумала? Может, она просто сумасшедшая, и тогда что? Ей захотелось кричать без остановки.
– Детка? – глаза ее матери снова наполнились слезами. – Что бы ни случилось, ты не виновата. Ты ведь это знаешь, правда? Ты…
– Я не могу вернуться в школу.
– Гэлакси…
– Мама, – сказала Алекс, повернувшись к матери и схватив ее за запястье, чтобы та прислушалась к ее словам. – Мама, не заставляй меня туда идти.
Мира попыталась ее обнять:
– О, моя маленькая звездочка.
Тогда Алекс закричала. Она изо всех сил оттолкнула мать.
– Ты долбаная неудачница! – снова и снова визжала она, пока ее мама не расплакалась, а сама Алекс не заперлась в своей комнате, стыдясь своих слов до тошноты.
Мира разрешила Алекс остаться дома до конца недели. Она нашла для нее психиатра, но той было нечего сказать.
Мира уговаривала ее, пыталась подкупить фаст-фудом и разрешением смотреть телик, потом наконец сказала:
– Либо ты общаешься с психиатром, либо возвращаешься в школу.
Так что в следующий понедельник Алекс вернулась в школу. Никто с ней не разговаривал. Одноклассники едва смотрели в ее сторону, и, найдя на своем шкафчике для физкультуры размазанный соус от спагетти, она поняла, что Меган все рассказала.
Алекс прозвали Кровавой Мэри. Обедала она в одиночестве.
Ее никогда не выбирали в качестве партнерши по лабораторным или пары на экскурсиях, и учителям приходилось навязывать ее людям насильно. Отчаявшись, Алекс совершила ошибку, попытавшись рассказать Меган, что произошло на самом деле, все объяснить. Она поняла, что это глупо, уже в момент, когда рассказывала; когда увидела, как Меган отстраняется от нее подальше, а взгляд ее становится отчужденным, как она накручивает на указательный палец длинную прядь кудрявых, блестящих каштановых волос. Но чем больше Меган отстранялась, чем больше затягивалось ее молчание, тем больше говорила Алекс, как будто где-то во всех этих словах скрывался тайный код, ключ, который поможет вернуть проблеск того, что она потеряла.
В конце концов Меган сказала только:
– Ладно, мне пора.
А потом сделала то, чего и ожидала от нее Алекс, и все это всем передала.
Так что, когда Сара Маккинни стала умолять Алекс встретиться с ней в «Трес Мучачос», чтобы поговорить с призраком ее бабушки, Алекс понимала, что это, скорее всего, подстава, один большой прикол. Но все равно туда пошла, все равно понадеялась и в одиночестве сидела в ресторанном дворике, пытаясь не заплакать.
В этот момент из-за кассы «Hot Dog on a Stick» выглянула Мош и пожалела ее. Мош была старшеклассницей с выкрашенными в черный волосами и тысячей серебряных колец на белых, как у трупа, руках. Она знала все, что можно, о дрянных девчонках и пригласила Алекс потусить с ее друзьями на парковке молла.
Алекс не знала, как себя вести, а потому стояла, сунув руки в карманы, пока парень Мош не предложил ей бонг, который они передавали по кругу.
– Ей двенадцать лет! – сказала Мош.
– У нее стресс, я это вижу. И она в порядке, разве нет?
В школе Алекс видела, как дети постарше затягиваются косяками и сигаретами. Они с Меган притворялись, что курят, поэтому она хотя бы знала, что не нужно выдувать дым, как от сигареты.
Она взяла бонг в рот и затянулась дымом, попыталась удержать его и громко, тяжело закашлялась.
Мош и ее друзья разразились аплодисментами.
– Видишь? – сказал парень Мош. – Эта девочка в порядке. И симпатичная.
– Извращенец, – сказала Мош. – Она еще ребенок.
– Я не говорил, что хочу ее трахнуть. И вообще, как тебя зовут?
– Алекс.
Парень Мош протянул ей руку; на обоих его запястьях были кожаные браслеты, предплечья были покрыты темными волосами. Он был не похож на мальчиков из ее класса.
Она пожала ему руку, и он ей подмигнул.
– Приятно познакомиться, Алекс. Я Лен.
Через несколько часов, когда она заползла в постель, чувствуя себя одновременно сонливой и неуязвимой, она поняла, что не видела ничего мертвого с тех пор, как впервые накурилась.
Алекс узнала, что все дело в балансе. Срабатывал алкоголь, окси, все, что расслабляло ее фокус. Лучше всего был валиум. Он все смягчал и заворачивал ее в хлопок. Спиды были огромной ошибкой, особенно аддералл, но хуже всего было экстази. В тот единственный раз, когда Алекс его попробовала, она не только видела Серых, она их чувствовала – их печаль и голод просачивались к ней отовсюду. Ничего подобного инциденту в туалете рощи больше не происходило. Никому из Тихонь не удавалось к ней прикоснуться, но она не знала, почему. И они по-прежнему были повсюду.
Самое прекрасное, что при своих новых друзьях, укуренных друзьях, она могла психовать, и им было все равно. Они считали, что это смешно. Она была самой младшей из тех, кому дозволялось с ними тусить, их талисманом, и все они смеялись, когда она говорила с тварями, которых не было. Мош называла девочек вроде Меган «белобрысыми суками» и «куклами-мутантами». По ее словам, все они были «жалкими маленькими рыбешками, пьющими собственную мочу в общем течении». Она говорила, что убила бы ради таких черных волос, как у Алекс, а, когда Алекс сказала, что в мире полно призраков, которые пытаются в него ворваться, Мош только покачала головой и сказала: «Алекс, клянусь, тебе надо это записывать».
Алекс оставили на второй год. Ее отстраняли от занятий. Она забирала наличные из маминой сумочки, потом мелочи из дома и наконец дедушкин бокал для киддуша. Мира кричала, плакала, устанавливала в доме новые правила. Алекс нарушала их все, чувствовала себя виноватой из-за того, что расстраивает маму, злилась на чувство вины. Все это ее утомляло, поэтому однажды она перестала приходить домой.
Когда Алекс исполнилось пятнадцать, ее мать на последние сбережения попыталась отправить ее в реабилитационный центр для проблемных подростков, где их лечили испугом. К тому времени Мош давно не было, она уехала в художественную школу, а, когда приезжала домой на каникулы, не тусовалась с Алекс, Леном и другими ребятами. Однажды Алекс столкнулась с ней в косметическом магазине, где та по-прежнему покупала черную краску для волос. Мош спросила, как в школе, и, когда Алекс только рассмеялась, Мош начала перед ней извиняться.
– Ты о чем вообще? – спросила Алекс. – Ты меня спасла.
Казалось, Мош так грустно и стыдно, что Алекс практически выбежала из магазина. В ту ночь она пошла домой – ей захотелось увидеть маму и поспать в собственной постели. Но проснулась она от того, что пара здоровенных мужиков светила фонариком ей в глаза. Они вытащили ее из кровати, а мама со слезами смотрела, говоря: «Прости, детка. Не знаю, что еще делать». Очевидно, это был большой день для извинений.
Они стянули ей запястья пластиковыми стяжками, запихнули ее в кузов внедорожника босиком и в пижаме. Они кричали ей что-то про уважение и про то, что она разбивает сердце своей матери и что она отправится в Айдахо, где ее научат правильно жить и где ее ждет хорошенький урок. Но Лен показывал Алекс, как избавиться от стяжек, и со второй попытки она освободилась, тихо открыла заднюю дверь и исчезла между двумя многоквартирными домами, прежде чем придурки на переднем сиденье заметили, что ее нет. Она прошла семь миль до «Baskin Robbins», где работал Лен. После его смены они опустили покрывшиеся волдырями ноги Алекс в контейнер мороженого со вкусом жвачки, накурились и занялись сексом на полу подсобки.
Она работала в «TGI Fridays», потом в мексиканском ресторане, где с тарелок покупателей соскребали фасоль и снова использовали ее каждый вечер, потом в лазертаге и в «Mail Boxes Etc». Как-то днем, когда она стояла за экспедиторской стойкой, вошла хорошенькая девушка с каштановыми волосами. Она была со своей матерью и держала пачку манильских конвертов. У Алекс ушло не меньше минуты на то, чтобы узнать Меган. Стоя в своем коричневом фартуке и глядя, как Меган беседует с другим клерком, Алекс вдруг почувствовала себя так, словно она среди Тихонь, словно она умерла в том туалете много лет назад, и с тех пор люди смотрели прямо сквозь нее. Просто она была слишком накурена, чтобы это заметить. Затем Меган обернулась через плечо, и ее беспокойного, напряженного взгляда хватило, чтобы Алекс вернулась в свое тело. Ты меня видишь, подумала она. Хотела бы не видеть, но видишь.
Шли годы. Иногда Алекс поднимала голову, думала о том, чтобы перестать пить, думала о книгах, школе или своей маме. Она мечтала о чистых простынях и о ком-нибудь, кто поправлял бы ей одеяло перед сном. Затем она вдруг замечала какого-нибудь байкера со стертой с половины лица кожей, под которую вонзился гравий, или старушку в полураспахнутом халате, стоявшую незамеченной у витрины магазина электроники, и снова срывалась. Если она их не видела, то каким-то образом и они не могли видеть ее.
Так все и продолжалось до Хелли – золотой Хелли, девушки, которую она, как ожидал и даже, возможно, надеялся Лен, должна была возненавидеть, но вместо этого полюбила – до той ночи в Граунд-Зиро, когда все стало плохо, до того утра, когда она очнулась в больничной палате, а перед ней сидел декан Сэндоу.
Он принес в своем портфеле какие-то бумаги, старое сочинение, которое она написала, когда еще утруждалась ходить в школу. Она не помнила, как его писала, но называлось оно «День из моей жизни». Сверху была выведена большая красная двойка, а рядом слова: «Тебе не задавали писать художественную литературу».
Сэндоу устроился на стуле у ее кровати и спросил:
– То, что ты описываешь в этом сочинении… Ты их по-прежнему видишь?
В ночь аврелианского ритуала, когда Серые пробрались в защитный круг, приняли форму, привлеченные кровью и желанием, все эти воспоминания разом нахлынули на нее. Она почти потеряла все еще до того, как начала, но каким-то образом удержалась, и с кое-какой помощью – например, летней работой, на которой она научится заваривать идеальную чашку чая в кабинете профессора Бельбалм, для начала – она сможет продержаться и подольше. Ей просто нужно упокоить Тару Хатчинс.
К тому времени, как Алекс закончила изыскания в библиотеке Леты, солнце село, а ее мозг отупел. Изначально она совершила ошибку, не ограничив искомые книги английским языком, и даже после того, как она перезагрузила библиотеку, на полке было удивительное количество непонятных текстов, научных работ и трактатов, которые были попросту слишком дремучи для ее понимания. В каком-то смысле это облегчило ей задачу. Алекс могла разобраться только в определенных ритуалах, и это сужало ей выбор. К тому же существовали обряды, требующие определенного положения планет, равноденствия или светлого октябрьского дня, один, требующий использовать крайнюю плоть «юного, смелого, обходительного мужчины», и еще один, для которого необходимы менее ошеломляющие, но столь же трудно добываемые перья сотни золотых скоп.
– Чувство выполненного долга, – это была одна из любимых фраз матери Алекс. – Тяжелый труд утомляет душу. Хорошая работа кормит душу!
Алекс не слишком хорошо понимала, что, по ее мнению, означает хорошая работа, но это было лучше, чем не делать ничего. Она переписала текст – поскольку ее телефон не работал в этом флигеле, и невозможно было сделать фото, – потом закрыла библиотеку и спустилась по лестнице в гостиную.
– Эй, Доуз, – неловко сказала Алекс. Ответа не поступило. – Памела.
Она нашла Доуз на ее обычном месте, сидящей на полу у рояля с маркером в зубах. Сбоку стоял ее ноутбук, а вокруг лежали стопки книг и ряды индексных карт, как предположила Алекс, с названиями глав ее диссертации.
– Эй, – снова позвала она. – Мне нужно, чтобы ты кое-куда вместе со мной сходила.
Доуз засунула «из Элевсина в Эмполи» под «Мимесис и колесо колесницы».
– Мне нужно работать, – пробормотала она, не выпуская изо рта фломастер.
– Мне нужно, чтобы ты сходила со мной в морг.
При этих словах Доуз подняла взгляд, наморщив лоб и моргая, словно от яркого света. Если с ней кто-то заговаривал, она всегда выглядела слегка выбитой из равновесия, словно она была на грани откровения, которое бы наконец помогло ей закончить диссертацию, которую она писала шесть лет.
Она достала маркер изо рта, беззастенчиво вытерла его о свой узловатый свитер, который мог быть как серым, так и синим, в зависимости от освещения. Ее рыжие волосы были убраны в пучок, и Алекс видела розовый ореол прыща, растущего на ее подбородке.
– Зачем? – спросила Доуз.
– Тара Хатчинс.
– Это декан Сэндоу хочет, чтобы ты туда пошла?
– Мне нужно больше информации, – сказала Алекс. – Для отчета.
Этой проблеме Доуз должна была посочувствовать.
– Тогда тебе надо позвонить Центуриону.
– Тернер не станет со мной разговаривать.
Доуз провела пальцем по краю одной из своих индексных карт.
Еретическая герменевтика: Иосиф и влияние хитреца на Дурака. Ее ногти были обкусаны под корень.
– Разве в убийстве не обвиняют ее парня? – спросила Доуз, потягивая себя за ворсистый рукав. – При чем тут мы?
– Скорее всего, ни при чем. Но это произошло в ночь четверга, и я думаю, что надо в этом убедиться. Разве не для этого мы здесь?
Алекс не произнесла: Дарлингтон бы это сделал, но с таким же успехом могла и произнести.
Доуз неуютно поежилась.
– Но если детектив Тернер…
– Да пошел он в жопу, – сказала Алекс. Она устала. Она пропустила ужин. Она потратила на Тару Хатчинс несколько часов и собиралась потратить еще несколько.
Доуз покусала себя за губу, словно искренне пытаясь визуализировать ход действий.
– Я не знаю.
– У тебя машина есть?
– Нет. У Дарлингтона есть. Была… Блин, – на секунду он словно оказался в комнате вместе с ними, позолоченный и талантливый. Доуз встала, открыла свой рюкзак, достала связку ключей. Она стояла в сумеречном свете, взвешивая их в ладони. – Я не знаю, – снова сказала она.
Она могла говорить о сотне разных вещей. Я не знаю, удачная ли это мысль. Я не знаю, можно ли тебе доверять. Я не знаю, как закончить диссертацию. Я не знаю, не украла ли ты у меня нашего золотого, обреченного на славу, идеального мальчика.
– Как мы туда войдем? – спросила Доуз.
– Я об этом позабочусь.
– А потом что?
Алекс протянула ей листок с записями, сделанными в библиотеке.
– У нас есть все это, верно?
Доуз оглядела страницу. С очевидным удивлением она сказала:
– Неплохо.
Не извиняйся. Просто выполни работу.
Доуз пожевала нижнюю губу. Ее рот был таким же бесцветным, как и вся она. Возможно, диссертация высасывала из нее соки.
– Может, все-таки вызовем такси?
– Нам, возможно, придется очень быстро уехать.
Доуз вздохнула и потянулась за своей паркой.
– Я поведу.
8
Доуз припарковала машину Дарлингтона чуть в отдалении от морга. Это был старый мерседес винного цвета, годов восьмидесятых – Алекс никогда не интересовалась. Сиденья были обиты карамельной кожей, кое-где изношенной, швы немного прохудились. Дарлингтон всегда сам следил за чистотой машины, но и сейчас она была безупречна. Несомненно, дело рук Доуз.
Словно спрашивая разрешения, Доуз помедлила, прежде чем повернуть ключ в зажигании. Затем машина с урчанием ожила, и они выехали из кампуса на шоссе.
Ехали они в молчании. Вообще-то офис начальника бюро судебно-медицинской экспертизы находился в Фармингтоне, почти за сорок миль от Нью-Хейвена. Морг, подумала Алекс. Я еду в морг. На мерседесе. Алекс решила было включить радио – старомодное, с красной линией, которая скользила по станциям, будто палец, ищущий нужное место на странице. Затем она представила исходящий из колонок голос Дарлингтона – Прочь из моей машины, Стерн – и решила, что в тишине вполне неплохо.
Чтобы добраться до офиса, у них ушел почти час. Алекс сама не знала, чего ожидать, но, когда они приехали, была рада увидеть яркие огни, большую парковку и что-то, похожее на бизнес-парк.
– Что дальше? – спросила Доуз.
Алекс достала из сумки приготовленные ими пластиковый мешочек и жестянку и сунула их в задние карманы джинсов. Она открыла свою дверцу, стянула пальто и шарф и бросила их на пассажирское сиденье.
– Что ты делаешь? – спросила Доуз.
– Не хочу выглядеть, как студентка. Дай свой свитер, – бушлат Алекс был сшит из тонкой шерсти с полиэстеровой подкладкой, но так и кричал: колледж. Поэтому она его и купила.
Доуз выглядела так, словно хочет возразить, но расстегнула парку, сняла свитер и бросила его Алекс, дрожа в футболке.
– Не уверена, что это хорошая мысль.
– Конечно, плохая. Пошли.
Сквозь стеклянные двери Алекс увидела зал ожидания, а в нем – нескольких человек, каждый из которых пытался разобраться со своими делами до закрытия. За столом на задах комнаты сидела какая-то женщина. У нее были пушистые каштановые волосы, отливающие красным под офисным освещением.
Алекс быстро написала Тернеру: Надо поговорить. Затем она сказала Доуз:
– Подожди пять минут, потом войди, сядь, притворись, что кого-то ждешь. Если эта женщина выйдет из-за стола, сразу напиши мне, окей?
– Что ты задумала?
– Поговорю с ней.
Алекс жалела, что потратила монету принуждения на коронера. Теперь у нее оставалась последняя монета, и она не могла позволить себе использовать ее, если все пойдет так, как она надеялась.
Она заправила волосы за уши и шмыгнула в зал ожидания, потирая руки. За столом висел плакат: «Сочувствие и уважение». На маленькой табличке было написано: Меня зовут Мойра Адамс, и я рада помочь. Рада, не счастлива. Не положено быть счастливой в здании, полном мертвецов.
Мойра подняла взгляд и улыбнулась. Вокруг глаз у нее были оставленные заботами морщинки, а вокруг шеи – крест.
– Привет, – сказала Алекс. Она нарочито громко, лихорадочно дышала. – Эм-м, один детектив сказал, что мне можно приехать сюда и увидеть кузину.
– Ладно, дорогая. Конечно. Как зовут твою кузину?
– Тара Энн Хатчинс, – ее второе имя легко было найти в интернете. Женщина нахмурилась. Тару Хатчинс показывали в новостях. Она была жертвой убийства – из тех, что могли привлечь сумасшедших. – Меня отправил сюда детектив Тернер.
Выражение лица Мойры оставалось настороженным. Он был главным следователем по делу, и, скорее всего, его имя упоминалось в СМИ.
– Присядьте, а я попытаюсь с ним связаться, – сказала Мойра.
Алекс показала ей телефон.
– Это он мне дал эту информацию.
Она быстро написала еще одно сообщение: Тернер, подними трубку СЕЙЧАС ЖЕ. Затем она переключилась на экран звонка и набрала номер по громкой связи.
– Вот, – сказала она, протягивая свой мобильник.
– Я не могу… – запинаясь, начала Мойра, но тихий звук гудков и выжидающее выражение лица Алекс сделали свою работу. Мойра поджала губы и взяла у Алекс телефон.
Звонок переключился на голосовую почту Тернера, как и ожидала Алекс. Детектив Тернер поднимает трубку тогда, когда ему заблагорассудится, а не когда ему говорит сделать это какая-то стервозная первокурсница, особенно если она этого требует.
Алекс надеялась, что Мойра просто повесит трубку, но вместо этого та откашлялась и сказала:
– Детектив Тернер, это Мойра Адамс, отдел по работе с общественностью офиса начальника бюро судебно-медицинской экспертизы. Не могли бы вы нам перезвонить… – она оставила номер. Алекс оставалось лишь надеяться, что Тернер проверит голосовую почту с ее номера еще не скоро. Может, он даже поведет себя по-настоящему мелочно и удалит ее.
– Знаете, Тара ведь была хорошей девушкой, – сказала она, когда Мойра вернула ей телефон. – Она всего этого не заслужила.
Мойра издала неопределенный звук.
– Я сочувствую твоей потере.
Можно подумать, она зачитывает сценарий.
– Мне просто нужно помолиться над ней, попрощаться.
Мойра прикоснулась к своему кресту.
– Конечно.
– У нее было много проблем, но у кого их нет? Мы убедили ее ходить в церковь каждые выходные. Можете не сомневаться: ее бойфренду это не пришлось по вкусу, – на это Мойра согласно хмыкнула. – Как думаете, детектив Тернер скоро перезвонит?
– Как только сможет. Возможно, он занят.
– Но вы, ребята, через час закрываетесь, да?
– Для посетителей да. Но ты можешь вернуться в поне…
– Но я не могу, – Алекс оглядела фотографии, приклеенные над столом Мойры, и заметила девушку в медицинской форме с Винни-Пухом. – Я учусь в медучилище.
– В «Альбертус Магнус»?
– Ага!
– У меня племянница там учится. Элисон Адамс?
– Очень симпатичная, рыжеволосая?
– Это она, – с улыбкой сказала Мойра.
– Мне нельзя прогуливать занятия. Там все строго. Кажется, я в жизни так не уставала.
– Знаю, – с сочувствием сказала Мойра. – Они с Элисон три шкуры дерут.
– Я просто… Мне нужно иметь возможность сказать маме, что я с ней попрощалась. Мама с папой Тары… Они не были близки, – теперь Алекс перешла к чистым догадкам, но она подозревала, что у Мойры Адамс есть собственное мнение насчет таких девушек, как Тара Хатчинс. – Мне бы просто взглянуть ей в лицо, сказать «прощай».
Мойра замялась, потом потянулась к Алекс и сжала ее ладонь.
– Я могу попросить кое-кого тебя к ней отвести. Подготовь свои документы и… Это трудно, но молитва помогает.
– Всегда, – с жаром ответила Алекс.
Мойра нажала на кнопку, и через пару минут появился изможденный с виду коронер в синем медицинском костюме и взмахом руки пригласил Алекс следовать за ним. По другую сторону двойных дверей было холодно, на полу лежала пестро-серая плитка, стены были выкрашены в цвет подтаявшего мороженого.
– Мне нужен документ с фотографией. Мобильные телефоны, камеры и все записывающие устройства в корзину. Можете забрать их по возвращении.
– Ладно, – сказала Алекс. Потом она протянула руку, и под флюоресцентными лампами блеснуло золото. – Кажется, вы это уронили.
Комната оказалась больше, чем она ожидала, и ужасно холодной. А еще она была неожиданно шумной – капающий кран, гудение морозилок, поток кондиционера – хотя в ином смысле здесь царил покой. Это последнее место, куда явились бы Серые. К черту Бельбалм. Ей нужно проходить летнюю практику в морге.
Столы были металлическими, а над ними были раковины и гидравлические шланги, а еще ящики – плоские квадраты, вделанные в две стены, как архивные шкафы. Может, и Хелли разрезали в таком месте? Не то чтобы причина ее смерти оставалась загадкой.
Алекс жалела, что на ней нет пальто. Или парки Доуз. Или стопки водки.
Работать нужно было быстро. Принуждение даст ей около получаса на то, чтобы закончить с работой и убраться отсюда. Но она быстро нашла Тару, и, хотя ящик был тяжелее, чем она ожидала, он легко открылся.
Второй раз увидеть ее было хуже – они словно были знакомы. Глядя на Тару сейчас, Алекс видела, что Хелли ей напомнили только светлые волосы. Хелли была сильной. Ее тело помнило соккер и софтбол, в которые она играла в старшей школе, и она умела серфить и кататься на скейтборде не хуже девушек из журнала «Seventeen». А эта девушка телосложением походила на Алекс – жилистая, но слабая.
Колени Тары выглядели коричнево-серыми. Рядом с линией ее бикини была щетина, красные следы бритвы, словно сыпь. На ее бедре был вытатуирован попугай, а под ним написано «Ки-Уэст» курсивом. На ее правой руке был уродливый реалистичный портрет маленькой девочки. Дочь? Племянница? Ее собственное лицо в детстве? Был также пиратский флаг и корабль на вздымающихся волнах, девушка-зомби а-ля Бетти Пейдж на каблуках и в черном нижнем белье. Камео с внутренней стороны руки Тары выглядело поновее, чернила были свежее и темнее, хотя текст, написанный надоевшим готическим шрифтом, был почти нечитабельным: «И я, поверь, скорей умру, чем в верности твоей засомневаюсь». Стихи из песни, но Алекс не могла вспомнить, из какой.
Она гадала, появятся ли ее собственные татуировки снова после ее смерти, или же искусство будет жить внутри адресных мотыльков вечно.
Хватит медлить. Алекс достала свои записи. Первая часть ритуала была простой – песнопение. Sanguis saltido – но просто произнести слова было нельзя; их надо было спеть. Делать это в этой пустой, отдающей эхом комнате казалось непристойным, но она заставила себя пропеть: Sanguis saltido! Salire! Saltare! Мелодия была неизвестна, лишь указание allegro. Только повторив второй раз, она поняла, что поет слова на мелодию рекламы «Twizzlers». Такие жевательные. Такие фруктовые. Такие счастливые и, ах, такие сочные. Но, если это необходимо, чтобы вызвать танец крови… Она поняла, что это работает, когда губы Тары начали розоветь.
Теперь все станет хуже. Кровавое песнопение нужно было только для того, чтобы запустить циркуляцию крови Тары и ослабить ее онемение, чтобы Алекс могла открыть ей рот. Алекс взяла Тару за подбородок, пытаясь не обращать внимание на ее потеплевшую, мягкую кожу, и открыла ей челюсти.
Она достала из пластикового пакета в своем заднем кармане скарабея и мягко положила его Таре на язык. Потом она достала из другого кармана жестянку и начала рисовать на теле Тары восковые узоры с помощью хранящегося внутри бальзама, пытаясь думать о чем угодно, только не о мертвой коже под ее пальцами. Стопы, лодыжки, бедра, живот, груди, ключицы, вниз по рукам Тары к ее запястьям и средним пальцам. Наконец, она провела черту, разделяющую торс Тары, начиная с пупка, до ее горла, подбородка и макушки.
Алекс поняла, что забыла взять зажигалку. Ей нужен был огонь. Рядом с дверью, под грязной доской, был стол. Большие ящики были заперты, но узкий верхний ящик открылся. Рядом с пачкой «Мальборо» лежала розовая пластиковая зажигалка.
Алекс взяла зажигалку и поднесла пламя прямо к узорам, которые нанесла бальзамом, повторяя свой путь по телу Тары. В это время чуть заметный туман появился над кожей, словно жар подымался над асфальтом, воздух словно колыхался и мерцал. В некоторых местах эффект был сильнее, густой туман вибрировал, будто она смотрела сквозь крутящиеся спицы колеса.
Алекс положила зажигалку обратно в ящик. Она потянулась к дымке над локтем Тары, провела ладонью сквозь мерцание. Внезапно она увидела, как быстро едет по улице на велосипеде. Прямо перед ней резко распахнулась дверца машины. Она нажала на тормоза, не успела остановиться, влетела в дверь, ударившись рукой. Ее пронзила боль. Алекс зашипела и отдернула ладонь, потирая свою руку, как будто кость сломала она, а не Тара.
Дымка над Тарой была картой всего того вреда, что причинили ее телу – проблески над татуировками и там, где были проколоты ее уши, густой комок над сломанной рукой, крошечная сумеречная спираль над оспиной на ее щеке, дымчатая темнота, зависшая над ранами в ее груди.
В книгах Леты Алекс не нашли ни единого способа заставить Тару заговорить или найти ее на другой стороне Покрова – по крайней мере, ничего, что можно было совершить без помощи хотя бы одного из обществ. Даже если бы Алекс это было под силу, многие из найденных ей ритуалов давали понять, что разговоры с недавно почившими создавали риск их воскресить, а это всегда опасно. Никого нельзя навсегда вернуть из-за Покрова, а попытки вернуть несговорчивую душу назад в ее тело могли закончиться непредсказуемыми результатами. «Книга и змей» специализировались на некромантии и соблюдали множество мер безопасности, но даже они иногда теряли контроль, когда Серый находил путь в тело. В конце семидесятых они пыталсь вселить дух Дженни Крэмер, легендарной красотки Нью-Хейвена в тело девочки-подростка из Кэмдена, которая замерзла насмерть, когда по пьяни отключилась у себя в машине во время метели. Вместо этого вернулась девочка из Кэмдена, дрожащая от холода и одержимая дикой силой недавно умершей.
Она прорвалась сквозь ворота «Книги и змея» и отправилась в «Yorkside Pizza», где, съев два куска пиццы, легла в одну из печей, чтобы согреться. При ритуале присутствовал один из делегатов Леты. Ему удалось быстро оцепить местность и с помощью нескольких принуждений убедить покупателей, что девочка просто участвует в перформансе. Хозяин был греком, и оказать на него влияние оказалось просто. Он давно носил гаури, подаренный ему матерью, – особенно синий «сглаз», или мати, который предотвращал все попытки принуждения. Наличные сработали куда эффективнее. По требованию хозяина Лета также позаботилась, чтобы «Yorkside» сохранила аренду, когда большинство других предприятий вытеснила из престижного шоппинг-района выросшая рента, целью которой было привлечь дорогие магазины. Местные предприниматели на Элм и Бродвее исчезли, уступая место люксовым брендам и сетевым магазинам, но «Yorkside Pizza» осталась.
Читать бесплатно другие книги:
