Огненная кровь Стейвли Брайан

10

Не стало ни дыма, ни криков, ни шершавых плит под ногами. Из темноты и смятения Каден шагнул в дневной свет, под жаркое солнце, согревшее лицо и руки. Только солнце было неправильным. В Ашк-лане оно никогда не стояло так высоко, даже в летний солнцеворот. И ветер, теплый и влажный, как свежевыстиранная ткань, был пропитан солью. И звуки были неправильные: пронзительные вопли морских птиц, скрежет – словно сталь терлась о камень, – в котором Каден не сразу узнал шум прибоя. Острый аромат можжевельника – пропал. Холодная немота гранитных пиков – исчезла.

Из пустоты ваниате он отмечал впечатление за впечатлением, но не ощущал ни тревоги, ни удивления. Факты, и не более, подробности, которые следует отметить, перечесть. Вот земля. Вот небо. Ни страха перед непривычным зрелищем, ни восторга новизны. Вот над волнами небольшая птица с раздвоенным хвостом. Вот море.

Каден оглянулся на пустые врата, почти ожидая увидеть за ними дым и безумие, услышать громкие приказы и отчаянные крики, от которых бежал. Но не было ни темноты, ни криков. За аркой кента долгими рядами скользила рябь волн, быстро и безмолвно пробегающих по спине океана. А где-то… в тысяче миль отсюда или в двух тысячах, в паре шагов за кента Валин сражался за жизнь – отбивался или уже попал в плен, умирал или уже погиб. Это было настоящим, но настоящим не ощущалось. Все казалось сном, все. Словно никогда и не происходило. Солнце, море, небо были слишком действительными, слишком здешними, и Кадену вдруг почудилось, будто он падает, оторвавшись от земли под ногами, от неба над головой и от самого себя. И тогда он отвернулся, ища опоры надежнее этой серой ряби волн.

Он стоял на траве в нескольких шагах от края скалы, отвесно обрывавшейся – на две сотни, а то и более футов – к подгрызающему основание прибою. Волны били в скалу, взметали брызги. Слишком высокое солнце бросало на землю резкую, необычно укороченную тень кента, и Каден почти сразу понял, что стоит на острове, что этот остров не более четверти мили в окружности и со всех сторон обрывается в море. За обрывом до самого горизонта простирался океан, жаркое марево размывало линию между тяжелым воздухом и тяжелой водой.

Большего он ничего не успел разобрать, потому что вывалившийся из ворот человек налетел на него, повалил на траву и разбил ваниате, как старый горшок. Не Тан – куда меньше Тана. Нахлынул страх, блестящий, словно лезвие ножа, и внезапный. Кто-то последовал за ним сквозь врата. Это было невозможно, но и сами врата казались невозможными. Кто-то навалился на него, нацелился ногтями в глаза, потянулся к горлу, ища опоры в извивающемся теле. За страхом пришло смятение, а за ним гнев, и Каден рывком вывернулся из-под врага, прикрыл глаза и шею, попытался снова овладеть своими эмоциями, навести порядок среди хаоса.

Длинные волосы. Шелковая кожа. Кричит, как зверь, когда смыкаются челюсти капкана. Пахнет сандалом.

– Тристе! – вскрикнул он, прижимая девушку к земле.

Живя среди хин, он не раз удерживал перепуганных коз во время стрижки, но девушка, хоть и была мала ростом, оказалась тяжелее козы и удивительно сильна для столь хрупкого сложения.

– Тристе, – повторил Каден, сдерживая голос, сдерживая собственные чувства и переливая в нее свое спокойствие, – ты в безопасности. Тебе ничто не грозит. Ты за кента. Они не пройдут…

Он замолчал, потому что девушка замерла в его руках и уставилась своими глазищами. Ее близость хлестнула его, как пощечина: движение ее бедер под его телом, вздымающаяся грудь, хватающий воздух рот. Она успокоилась, паники как не бывало, и все же Каден не сразу выпустил ее запястья.

– Ты как? – спросил он.

В последний раз он видел ее лежащей на полу, отравленной дымом. Но и очнувшись, она не могла пройти сквозь врата. Его к этому, что ни говори, годами готовили. Он, как наяву, услышал слова Шьял Нина: «Целые легионы проходили сквозь кента и попросту исчезали». И все-таки она здесь, теплая кожа касается его кожи, полные губы приоткрыты, дышит ровнее…

– Каден, – судорожно вздохнув, заговорила наконец девушка.

В ее устах имя прозвучало непривычно, как на чужом языке, на древнем наречии, сохраненном только в молитвах.

– Как ты прошла кента? – снова спросил он, и еще настойчивее: – Как там Валин?

Она покачала головой:

– Не знаю. Я очнулась от кашля. Темно было. Кто-то хотел меня схватить, я побежала… и упала… сюда. – Она огляделась и с боязливым трепетом спросила: – Где это мы?

– Далеко оттуда, где были, – покачал головой Каден.

У Тристе округлились глаза, но ответить она не успела – из врат шагнул Тан. Если девушка вывалилась из-под арки в отчаянном страхе, словно выброшенная из свалки на той стороне, то монах двигался быстро, но обдуманно. И глаза его были холодными, как зачерпнутая из зимнего колодца вода, равнодушными, словно у ящерицы, и далекими.

«Он в состоянии ваниате», – сообразил Каден и задумался: бывают ли у него самого такие глаза?

Монах окинул взглядом островок, на арку невероятных врат глянул, как на пожухлый куст можжевельника. Ни огромное небо, ни море вокруг его не заинтересовали, а вот когда он обернулся к Кадену с Тристе, в глазах что-то мелькнуло – словно большая рыба прошла под толстым озерным льдом. Зрачки расширились на волосок, и он, по короткой дуге занеся копье-накцаль, упер наконечник в пульсирующую на горле Тристе жилку.

– Ты что? – вскинулся ошеломленный Каден.

– Оставь ее, – тихо приказал Тан. – Отодвинься.

– Что случилось?

– Отодвинься.

– Хорошо.

Каден расцепил их переплетенные руки и ноги. Он потянулся было к копью – отвести или остановить удар, но удержал себя. Тристе могло убить легчайшее движение.

– Хорошо, – повторил он, вставая и поднимая руки.

Хоть он и стал императором, но даже перипетии последней недели не избавили его от привычки повиноваться наставнику. К тому же в голосе монаха прозвучало что-то новое, резкое и опасное. За месяцы мучительного ученичества Каден что ни день слышал в нем равнодушие и пренебрежение, но такой смертоносной сосредоточенности – ни разу, даже когда Тан готовился к схватке с ак-ханатами. Всматриваясь в лицо монаха, он не мог понять, сохранил ли тот ваниате. Ледяной взгляд Тана пришпилил Тристе к земле, заставил стянуть на груди эдолийскую форму. Блестящий наконечник накцаля упирался ей в горло.

– Что ты такое? – чеканя каждый слог, спросил Тан.

Она перевела взгляд с Кадена на море вокруг и покачала головой:

– Не понимаю, о чем ты спрашиваешь…

Тан чуть шевельнул запястьем, и острие сдвинулось на палец – гладкая сталь скользнула по гладкой коже. Тут же по его следу выступила кровь – три горячие капли под горячим солнцем.

– Перестань! – сказал Каден, шагнув к ним и пытаясь понять, что происходит.

Только что они думали лишь о бегстве из ловушки, в которую превратился старинный приют, забыв обо всем, кроме кента и ваниате, и теперь у Кадена первый вопрос был – как там брат, как идет бой, жив ли еще Валин? А Тан набрасывается на Тристе. Отчего вдруг? Тристе на их стороне. Она помогала выбраться из монастыря, она вместе с ним бежала от эдолийцев по головокружительным тропам Костистых гор, она, когда понадобилось, превосходно сыграла роль приманки, отвлекая внимание врага, – ее стараниями они справились с Утом и Адивом. Без нее бы они это не осилили – свидетельством тому рана на щеке, нанесенная Пирр. Каден потянулся к девушке.

– Не смей, – приказал Тан.

– Я не позволю ее убить, – объявил Каден.

Сердце заходилось у него в груди. Он усилием воли обуздывал его, выравнивая его ритм вместе с дыханием.

– Не тебе решать, – отозвался Тан. – Даже ты должен понимать это.

Каден колебался. На стали накцаля краснела кровь Тристе.

– Ладно. – Он отступил на шаг. – Помешать тебе я не сумею, но прошу не спешить. Подумай!

– Это ты подумай, – отрезал Тан. – Подумай, как она сюда попала. Как прошла врата. Прежде чем бросаться ее защищать, подумай, что это значит.

Между тем Тристе не дернулась даже от пореза на шее. Ее минутную панику как рукой сняло.

– Что ты делаешь, монах? – осторожно спросила она.

Тан захватил ее в неудобном положении – она полусидела, но держалась без натуги. И голос, только что срывавшийся от страха, теперь не дрожал. Будто разлеглась на диване в Рассветном дворце.

– Что ты такое? – снова спросил Тан.

– Я Тристе, – ответила она.

Но голос принадлежал не Тристе. Был старше, тверже, уверенней. Каден слушал и всматривался в ее лицо.

– Мы вместе бежали из Ашк-лана. Мы добрались до Ассара. Кто-то на нас напал, и тут я провалилась в… – Она чуть заметно кивнула в сторону кента. – В твои врата.

– Все это я знаю, но больше не верю. Пустой Бог строг. Он не терпит эмоций, а ты провалилась в кента, вопя и корчась от страха.

– Ты ошибся в своих теориях и потому приставил копье мне к горлу? – Тристе вздернула бровь. – Разве я виновата, что ты не разбираешься в кента?

Все не так, думал Каден. Все не так. Он изучал лицо девушки. Где девичья наивность, где ужас, где смятение, пролившиеся на него минуту назад? Почему Кадена под ее взглядом пробирает дрожь?

– Я разбираюсь в кента, – ровным, как доска, голосом ответствовал Тан. – Не разбираешься ты.

– Тан, – нерешительно заговорил Каден, – а может, врата… ослабли за все эти тысячелетия? Может, теперь в них всякий может пройти? Что, если они работают не так, как мы думали?

Монах помолчал. Позади них, внизу, волны грызли утес. Пот уже промочил Каденов балахон.

– Они не ослабли, – наконец ответил Тан. – Мой орден их испытывал. Пройти врата могли только хин. И ишшин. И кшештрим.

– Нет, – снова заговорила Тристе.

Словно забыв о клинке у горла, она покачала головой. В ее голосе вновь звучал страх, дикий страх, словно девушка только сейчас заметила угрозу.

– Я не кшештрим.

Каден пытался собрать и разложить по полкам новые сведения: обвинения Тана, растерянность Тристе, ее молниеносные переходы от ужаса к стальной уверенности и снова к ужасу, бьющая в глаза нереальность самих врат. Уже второй раз с тех пор, как вышел из кента, ему чудилось, будто он теряет опору, зависает над этим клочком земли среди плещущего моря, где монах – или не монах – с девушкой, которая, может быть, и не девушка вовсе, сцепились взглядами над древком копья давно вымершей расы.

– Тан, – произнес он, – нам нужно…

– Ты вот что уясни, – перебил монах, прорезав голосом голос Кадена, как резец прорезает мягкую древесину. – Ты император Аннура, но мы не в Аннуре. То, что ты овладел ваниате, означает только это, и не более: ты овладел ваниате. Ты по-прежнему не умеешь ни ясно видеть, ни отчетливо размышлять, ни быстро убивать, а эти три навыка могут потребоваться тебе очень скоро. Ты все еще не различаешь фактов за чувствами. Ты еще не стал тем, чем должно.

– Вот тебе факт, – сказал Каден. – Она мне помогла.

– Одна ель – еще не лес.

– Как это понимать?

– А так, что ее история не сводится к помощи тебе, вовсе не сводится. – Не отнимая накцаля от горла Тристе, Тан бросил взгляд на Кадена. – То, во что веришь, уничтожь.

«То, во что веришь, уничтожь». Еще одна премудрость хин. Каден не один год овладевал и этим умением.

Ты веришь, что небо голубое? А ночью? А в бурю? А в тучах?

Ты думаешь, что не спишь? Забавно. А если ты видишь сон? А если ты уже мертв?

Каден угрюмо взялся за дело. По словам Тристе, ей предназначалась роль наживки, которая будет отвлекать Кадена, пока эдолийцы не окружат шатер и не перебьют монахов. Если так, она представлялась явным излишеством. Он попытался вообразить ту же сцену без Тристе: прибытие имперской делегации, пир, возведенный шатер… Могли бы обойтись и без нее.

А какой выносливой она показала себя в горах! Держалась наравне с Присягнувшей Черепу и двумя монахами, всю жизнь носившимися по горным тропам. И это – девушка, выросшая на бархатных подушечках в храме Сьены? А откуда бы ей знать древний язык Ассара? Откуда она вообще узнала о погибшем городе? И кента… Как она невредимой прошла сквозь врата, которые должны были ее уничтожить?

Каден заставил себя обдумать слова Тана. Если верить убитому Валином командиру крыла кеттрал, этому Сами Юрлу, в заговоре против его семьи участвуют кшештрим, и появление ак-ханатов это подтверждает. Стали бы бессмертные существа с божественным разумом и непоколебимой логикой целиком полагаться на людей, таких как Тарик Адив и Мисийя Ут? Каден смотрел на Тристе, пытаясь избавиться от ставших привычными мыслей, развеять пелену предвзятости. Она казалась совсем юной, но кшештрим бессмертны, неподвластны возрасту. А это непоколебимое спокойствие, которое она обнаружила минуту назад, сбросив маску…

– Сотни лет тому назад… – заговорил Тан так, словно они собрались за столом в трапезной Ашк-лана, словно его копье не упиралось в горло Тристе и не стекала по шее девушки красная струйка, пачкая ворот ее рубахи.

Девушка следила за ним, как насторожившийся зверек, – напрягшись всем телом, изготовившись к бегству.

– В последние годы правления атмани, когда владыки-личи двигали друг против друга могучие армии, обращая в прах, кровь и пепел крестьянские дома, стирая с лица земли целые города, двое ганнан из холмов к северу от Чуболо, рискуя собой, спасали детей.

Не в привычках Тана было затягивать рассказ, но, пока монах говорит, он не убьет Тристе, а значит, у Кадена будет время собраться с мыслями.

– Те ганнан, мужчина и женщина, шли из города в город, из селения в селение, порой поспевая ко времени, когда небо позади уже затмевала поднятая войском пыль. Они отдали все, что имели, чтобы раздобыть фургоны и съестные припасы. В Сарай-Поле их ждали корабли – корабли, которые обещали перевезти детей на Баск, куда война еще не добралась. Родители вверяли им свое потомство, поднимали в кузов фургона хнычущих младенцев, наставляли детей постарше заботиться о младших и смотрели вслед каравану, совсем немногим обгонявшему наступающее кровопролитие. Корабли ждали их, как и было договорено. И, как обещали, они увезли детей до того, как войска Рошина захватили Восточный Ган. Они, как и обещали, прибыли в Ганабоа. Они спаслись. И пропали.

– Какое отношение это имеет ко мне? – округлила глаза Тристе. – При чем тут это?

Каден покосился на нее и снова обернулся к старому монаху:

– Куда они пропали?

– Этого долго никто не знал, – ответил Тан. – Войны атмани на десятилетия ввергли мир в хаос. Люди гибли несчетными тысячами: сперва в сражениях, потом от голода и болезней. Люди не могли отстоять свои дома и посевы. Баск был далеко, считай, на краю света. Родители молились за детей, некоторые наскребли монет, чтобы отправиться на поиски, но найти их не сумел никто. Тогда вмешались ишшин. Прошло больше тридцати лет с тех пор, как двое незнакомцев увели детей, но пятнадцать ишшин все же напали на их след на южном побережье Баска. Там сплошные джунгли. Там почти никто не жил, но среди холмов они отыскали маленькую хижину, а под хижиной – цепь пещер в известняке, и пещеры эти были тюрьмой. Огромной тюрьмой.

– А дети? – спросил Каден.

Тан пожал плечами:

– Повзрослели. Или умерли. Или стали калеками. А вот те ганнан, спасшие их мужчина и женщина, не постарели ни на день.

– Кшештрим.

Тан кивнул.

Тристе с ужасом уставилась на него:

– Зачем им нужны были дети?

– Для опытов, – мрачно ответил монах. – Изучать, испытывать. Они хотели знать, как мы устроены, как работает наш разум, чем мы отличаемся от них. Тысячи лет назад они нас едва не уничтожили, но мы о том забыли, а кшештрим ни на миг не забывали о войне.

Монах повернулся от Тристе к Кадену, ударил взглядом, как молотом:

– Подумай, какое терпение – десятилетиями, веками дожидаться бедствия, которое позволит увести столько детей. Подумай, какой скрупулезный план – накопить денег, приготовить стоящие на якоре суда, пещеры и камеры. Кшештрим мыслят не днями и не неделями. Они живут веками и эпохами. Те, кто выжил, выжили благодаря уму, жестокости и терпению. И при всем этом выглядят они как ты да я. Или… – Тан кивнул на Тристе. – Как она.

– Нет. – Тристе снова покачала головой. – Я бы такого ни за что не сделала. Я не из их числа!

Монах не слушал ее, обращался только к Кадену:

– Это не другое дело, не моя личная месть, которая собьет тебя с пути. Если она – кшештрим, значит она участвует в заговоре против твоей семьи и империи. Сотри из памяти Адива и Ута. Вот существо, которое несет в себе правду.

Каден, пристально разглядывая сперва монаха, потом девушку, сопоставлял и соображал. Она не похожа на бессмертное бесчеловечное чудовище, но, если верить Тану, не походили на чудовищ и похитившие детей ганнан. Родители отдали детей, поверив кшештрим… То, во что веришь, уничтожь! К этому все сводится.

– Ты ее не убьешь, – сказал он.

– Нет, конечно, – согласился монах. – Нам нужны сведения. Но это меняет дело.

– Какое дело?

– Ишшин, – пояснил Тан. – Я с самого начала опасался этого пути, а теперь сомневаюсь вдвойне.

Каден обдумал его слова. Сколько он знал наставника, старый монах, казалось, не ведал опасений: его не пугали ни Шьял Нин, ни Мисийя Ут с Тариком Адивом, ни даже ак-ханаты.

– Ты, – медленно заговорил Каден, – беспокоишься, как ишшин отнесутся к Тристе. К тому, что она прошла кента.

– Можете не брать меня с собой, – подала голос девушка. – Отправьте обратно за врата.

– Я не давал тебе слово, – отчеканил Тан, крепче прижимая острие копья к шее Тристе.

Девушка открыла рот, чтобы возразить, подумала и снова опустилась на траву, признав поражение. Кадену хотелось ее утешить, заверить, что все будет хорошо, но слов утешения не находилось. Если она то, чем ее считает Тан, утешения для нее – пустой звук.

– А что будет, если ишшин примут ее за кшештрим? – спросил Каден.

Монах нахмурился:

– Ишшин непредсказуемы. Долгая война против кшештрим лишила их многих человеческих черт, и не в последнюю очередь – способности доверять. Ишшин верят ишшин. Все прочие для них – глупцы или угроза.

– Но ты был одним из них, – напомнил Каден. – Разве они не послушают тебя?

– Это целиком зависит от того, кто их возглавляет.

– А кто их возглавляет?

Тан помрачнел:

– Северянин по имени Кровавый Горм, но тот уже десятки лет не появлялся в Сердце.

– А где он? – удивился Каден.

– Выслеживает кшештрим, – ответил Тан, – среди ургулов и эдов. Вопрос в том, кто руководит ишшин в его отсутствие.

Он помолчал, разглядывая Тристе. Та отвечала ему испуганным взглядом – так заяц смотрит на явившегося вынуть его из силков охотника.

– В любом случае, отдав им ее, мы наберем пару очков. Теперь в мир выходит не так много кшештрим. И совсем редко ишшин их находят.

– Она не товар, чтобы ее на что-то выменивать, – сказал Каден.

– Нет. Она куда опаснее.

– Я не то, что ты думаешь, – тихо, без капли надежды проговорила Тристе. – Не знаю, как я прошла врата, но я не то, что ты думаешь.

Тан опять всмотрелся в ее лицо.

– Возможно, – бросил он наконец и обратился к Кадену: – Оставайся здесь. Так безопаснее. Я возьму девушку и переговорю с ишшин.

Каден оглядел продуваемый ветром островок.

– Безопаснее? – подняв брови, повторил он. – В любую минуту из этих врат могут выйти ишшин. Если они не поверят мне, когда я приду с тобой, то, неожиданно застав меня здесь, точно убьют на месте. – Юноша покачал головой. – Нет. Я это начал, я и доведу до конца. Кроме того, ишшин мне нужны. Узнать то, что мне требуется, мог бы и ты, но мне нужно с ними поговорить, завязать отношения.

Он понятия не имел, как Тристе прошла кента, не представлял, как встретят Тана бывшие собратья, не знал, как поступит, если окажется, что Тристе лгала, но факт оставался фактом: кшештрим затеяли заговор против его семьи, убили отца, и, значит, Каден теперь император. Он не правит Аннуром – пока не правит, – но пойти к ишшин в его силах.

– Я с вами, – тихо сказал он.

Тан выждал несколько ударов сердца, всматриваясь в ученика.

– Безопасного пути все равно нет, – кивнул он наконец.

– Это как же? – тихо взмолилась Тристе. – До того, как я прошла врата, ты уговаривал Кадена туда не ходить!

– Как раз потому, что ты прошла врата, я передумал.

– Не понимаю… – прошептала она.

– Там, и только там я смогу узнать о тебе правду.

Тристе обратила испуганный взор на юношу:

– Каден…

– Я должен знать точно, Тристе, – покачал тот головой. – Если он ошибается, я тебя освобожу. Я сам тебя выведу, даю слово. Но ради отца, ради родных я должен знать.

Девушка отвернулась, бессильно поникла.

Тан сделал знак Кадену:

– Сними свой пояс. Свяжи ее. Мертвым узлом.

– А ноги?

– Ноги спутай. Тут недалеко.

Каден снова огляделся: пройденные им кента оказались на острове не единственными. По краю обрыва выстроились десятки тонких хрупких арок, словно весь этот клочок земли был когда-то фундаментом огромной башни. Он представил, что за страшная буря могла бы ее разбить: бастионы, откосы, крепостной вал – смыть все это в море, оставив лишь врата, двенадцать каменных арок, разверстых, как безмолвные рты.

– Эти врата, – качая головой, рассуждал он, пока снимал с себя пояс. – Нин о них рассказывал? Эти врата хранили правители рода Малкенианов.

Только сейчас Каден начал осознавать, какую власть они давали. За несколько шагов переноситься на другой край империи… Неудивительно, что Аннур простоял столько веков, между тем как другие королевства рассыпались и гибли. Император, способный за несколько шагов перенестись с севера Вашша на запад Эридрои, – почти бог. Кадену едва не мерещилось, как из кента выступает отец – по обыкновению, в задумчивости упершись подбородком в грудь. Но нет… Санлитун мертв. За врата теперь отвечает Каден.

– За дело, – велел Тан, указывая ему на Тристе.

Каден встал коленями на сырую землю. Когда он переворачивал девушку на живот, та поймала его взгляд. Руки Кадена действовали грубее, чем ему хотелось бы. Он привык связывать коз и баранов, а не людей, и слишком туго затянутый ремень врезался в ее мягкую кожу.

– Оставь петлю, чтобы ее вести, – сказал монах.

– Тебе это нравится, – с омерзением в голосе заметила Тристе.

– Нет, – тихо ответил Каден, – не нравится.

Она сжала зубы, когда он затянул узлы, но взгляда не отвела.

– Прожив жизнь в храме Сьены, поневоле узнаешь кое-что о мужчинах. Министры, монахи – все вы одинаковы. Вам это доставляет удовольствие. Все вы сразу чувствуете себя такими сильными.

Каден не понял, рычит она или всхлипывает. Он хотел возразить, уверить, что это только из осторожности, но Тан не дал ему времени:

– Не спорь с ней. Заканчивай, и пойдем.

Каден колебался. Тристе жгла его взглядом, в ее глазах стояли слезы. Потом девушка отвернулась. Но до того он успел запечатлеть сама-ан ее ярости – лицо человека, которого предали. Он глубоко вздохнул и сделал еще один виток, прежде чем затянуть узел. Коза выбралась бы из таких свободных пут, но Тристе не коза, а затягивать туже он не хотел. Все происходящее представлялось ему ошибкой.

«Я не делаю ей больно, – напомнил себе Каден. – И если Тан прав, это вопрос жизни и смерти».

Здравая мысль, и все же он чувствовал, как то, что хин называли «животным мозгом», возмущенно бьется в стальной клетке рассудка.

Покончив с узлами, он по указанию монаха поднял Тристе на ноги. Девушка шаталась. Острие накцаля не отрывалось от ее горла.

– Сюда. – Тан кивнул на врата у дальнего края острова. – Она первая.

– Все это ни к чему, – произнесла Тристе.

Она словно забыла о Кадене, говорила со старшим монахом так, будто младшего здесь не было.

«И это за всю мою к ней доброту…» – подумал юноша.

Каден с удивлением ощутил в себе обиду и попытался затоптать эмоции, как затаптывают выпавший из очага уголек. Тан не ответил, лишь слегка шевельнул копьем, вынудив девушку сделать шаг.

– А которые ведут в Рассветный дворец? – осторожно спросил Каден.

Возможно, старый монах не ошибся, возможно, Тристе и вправду кшештрим. Злоумышленница, преследующая некие туманные цели, и в этом случае Каден исполнит, что должно. Сумеет ли он ее убить? Он попытался вообразить: это как зарезать козу… Точное движение ножа, хлещет кровь и воздух из горла, последняя судорога – и конец. Если окажется, что Тристе в ответе за резню в монастыре, за смерть Акйила и Нина, за Патера, за отца, он, наверное, сумеет это сделать. Но если она невиновна, если у Тана помутилось зрение, тогда Кадену не помешает разбираться во вратах.

– Они как-то помечены?

– Отсюда в Рассветный дворец нет хода, – ответил Тан. – Нин верно говорил о кента династии Малкенианов, но кшештрим создали не одну сеть. Об этом острове, об этих вратах твой род ничего не ведал. Как и хин.

– Тогда откуда ты… – нахмурился Каден.

– Знания ишшин древнее и полнее, чем знания хин.

Монах остановил их перед аркой, неотличимой от остальных. Вблизи Каден увидел врезанную в замковый камень надпись – одно слово или несколько, не понять. В Аннуре, как выяснилось, водились знатоки, способные разобрать эти угловатые значки, но Кадену не довелось учиться у аннурских знатоков.

Он разглядывал надпись, сдерживая любопытство осторожностью, но заговорил не он, а Тристе:

– Куда они ведут?

– Что же ты не прочитаешь? – ответил Тан.

Девушка закусила губу, но промолчала.

– Неподходящее время ты выбрала для уловок, – заметил монах. – В Ассаре ты на этом языке читала.