Я стану Алиеной Резанова Наталья
— Одежда. Куртка, штаны, рубаха. Мои износились до ветхости. Что ж, давай маски надевать…
Маски, купленные ею, были из разряда самых простых — куски некрашеного вощеного холста с прорезями для глаз и рта, эти личины были способны скорее обезличить и в сумерках имели вид почти жуткий.
— Мне странно не видеть твоего лица.
— Ничего. Маски — это как раз то, что нам сейчас нужно. Так что слышно насчет гостиниц?
— Дорогой расскажу, а то ворота и впрямь закроют. Без лишних слов они, честь честью замаскированные, поднялись в седла и бок о бок проехали под свисавшей с ворот гирляндой из плюща.
Непонятное возбуждение охватило Оливера. Впервые за полгода он оказался в городе. Впервые — вместе с Селией. И впервые — в Фораннане. Что чувствует она?
Этого он угадать не мог. Несмотря на их теперешнюю близость, несмотря на покорность, которую она склонна была выказывать, порой ее мысли были для него совершенно недостижимы.
Одно было ясно: город может стать для них воротами к свободе, а может — и ловушкой.
Если не брать в расчет извечную уличную вонь, свойственную большим городам, и в особенности портовым, от которой Оливер успел уже отвыкнуть, Фораннан показался ему очень красивым. Заклятые земли с их тайнами остались позади, и они оказались в давно обжитых местах. Город пел, свиристел, дул в рога, трещал погремушками, а главное — танцевал. Танцы были непременным, а может быть, и главным действом нынешнего праздника — они, как и великие костры, пробуждали землю от зимней спячки, от них зависело будущее плодородие. И потому ряженые плясали везде — у ворот, на площадях и мостах, даже в церквах, что в Эрденоне и Тримейне было строжайше запрещено. Вдоль улиц неслись цепочки танцующих. Темнело, и многие держали в руках фонари, другие же вывешивали фонари на специальные крючья в стенах, чего на Севере тоже не было заведено. Игра света и тени в сгустившихся сумерках, среди личин, ярких одежд, взметаемых ветром и танцами, завораживала, словно весь этот мир воплотился из яви сна.
Сказать по правде, далеко не все танцы носили пристойный характер, да и песни тоже. И непременной частью праздничного ритуала были оскорбления. Селия с Оливером, пока ехали по улицам, много чего наслушались и узнали о себе, своих лошадях, а также обо всей не присутствующей здесь близкой и дальней родне. Однако обижаться сейчас на подобное считалось неправильным. Обычай такой — и весь сказ.
— Ты хотел что-то сообщить о гостиницах.
— Ах да. Там у ворот называли «Нобль с розой» и «У Святого Камня», что на площади Айге.
— Похоже, это нам не по карману, а над тобой подшутили. «Нобль с розой» — наверняка самая дорогая гостиница, так обычно называют заведения, где за постой платят никак не меньше этого самого нобля. Насчет «Святого Камня» — не знаю, но площадь Айге, насколько я слышала, — главная в городе, вот и понимай.
— Что же делать?
— Поедем в сторону порта, поищем что-нибудь такое… не дворец, но и не сарай.
— Хорошо. В сторону порта, но не в самый порт. Поздно уже.
Они продолжали путь, расспрашивая прохожих. Селия держалась свободно, ничуть не опасаясь, что в ней признают женщину. Во время карнавала в Карнионе было принято женщинам рядиться мужчинами и наоборот, и так укоренился этот обычай, что подобное не только не почиталось грехом, но всячески поощрялось. Иное дело будни, но будни — когда-то они еще наступят.
Наконец им указали на гостиницу под названием «Хрустальная башня», что в переулке за церковью Святой Екатерины Александрийской.
«Хрустальная башня» — частый, даже навязчивый образ из древней карнионской поэзии —в действительности ничего хрустального, а также башенного в себе не заключала. Это было двухэтажное здание с красной черепичной крышей, внутренним двором (как это принято на Юге) и затейливой, хотя и порядком осыпавшейся, лепниной по фасаду. Вероятно, раньше заведение процветало, но теперь осталось в тени более модных гостиниц вроде «Нобля с розой». Эта догадка подтверждалась и готовностью, с какой гостинник встретил даже таких невзрачных путников.
— Приветствую, господа! Ужинать или на постой?
— И то и другое. Комнату до конца карнавала… а там видно будет.
— Безусловно! Но у нас… платят задаток.
Несомненно их вид все же внушал сомнения по части кредитоспособности.
— Не торгуйся, — тихо предупредила Селия. — Во время карнавала это не принято. Но если он задержит или испортит ужин, можешь его избить. Никто ничего не скажет. Обычай такой…
Оливер заплатил. Хозяин просиял:
— Что господа желают на ужин? Сегодня прекрасный выбор — жаркое по-карнионски, телячьи ребрышки с лимоном, утка, фаршированная оливками, рагу из индейки. Вина — фораннанское золотое, красное реутское, привозные — рейнское и кипрское, а также осенний эрдский эль, если господа с Севера…
Оливер махнул рукой, останавливая перечисления. Здесь он мог с честью доказать, что в Карнионе бывал и что к чему понимает. Это были все традиционные южные блюда, без увлечений новомодными роскошествами в духе знаменитого «императорского жаркого» или попыток воспроизвести римские излишества, такие, как пироги с живыми птицами внутри, — все это наверняка подавалось в «Нобле с розой», — но и без уклона в простонародность, скажем, кровяных колбас или рубцов, доступных в любой харчевне.
— Жаркое и утку. И кувшин реутского. Да прикажи позаботиться о наших лошадях.
— Конечно, о чем речь… И… — хозяин с некоторой задумчивостью оглядел новых постояльцев. — Может, господам угодно помыться с дороги? Я прикажу, чтобы бочку занесли в комнату.
— Это уж безусловно, — проворчала Селия. Оливер не видел под маской ее лица, но мог бы поклясться, что она усмехается. — Мы прибыли в цивилизованные края, друг мой…
— Он даже не спросил наших имен, — сказал Оливер, когда они поднимались по лестнице.
— И не спросит. Это ведь карнавал… Так они стали постояльцами «Хрустальной башни». И после сытного и вкусного ужина — карнионская кухня была хороша, хотя, на взгляд северян, излишне отдавала перцем, чесноком и лавровым листом, — вволю отпарившись в горячей воде, лежа в чистой постели — извечная карнионская страсть к комфорту! — трудно было поверить, что совсем недавно они не знали ничего, кроме бесприютных странствий, хмурого неба над головой и ночевок на холодной земле. Но так было. И скоро снова будет. Не нужно обманывать себя мечтой о покое и уюте. А обмануться так хотелось! Оливер вынужден был признать, что с самого отрочества, пока он жил у тетки под крылышком, он не знал таких удобств. А ведь удобства были весьма скромными — свежее белье, стены без щелей, стол и стулья, не страдающие хромотой. Но он отвык от всего этого за скудностью и безобразием университетского квартала в Тримейне, а затем в скитаниях по постоялым дворам. И он сам был в том виноват. Если у него вдруг случайно заводились деньги, он предпочитал тратить их на книги, а не на жилье.
— Завтра или послезавтра, — сказал он, отгоняя эти мысли, — мы пойдем в порт, разузнаем насчет корабля… может, зимние шторма кончились.
— Ты так легко принял решение об отъезде. А как же твои родные в Старом Реуте?
— Мои родители давно умерли.
— Ты никогда не говорил.
— Ты не спрашивала.
— Прости. — Она повернулась к нему. В комнате было темно, но Оливеру показалось, что ее лицо помрачнело. Только глаза были светлы, как всегда. — Я была слишком сосредоточена на себе. Больше этого не будет.
Он обнял ее, что уже стало привычкой, пристроил ее голову себе на плечо.
— В Старом Реуте… давно я там не был… да, есть у меня там родственники, но они привыкли, что я всегда в отбытии.. но… знаешь, я прежде не думал о том, что вернусь, а сейчас, если бы это было возможно, я хотел бы вернуться туда… вместе с тобой… У меня есть в городе дом. Небольшой, но есть. Никогда не хотел там жить. Скучно казалось. А теперь… если бы мы могли там поселиться… Впрочем, что говорить о том, что не может быть…
Она ничего не ответила, только крепче прижалась к нему.
Около полуночи их разбудил такой шум и грохот, будто в город ворвалась императорская конница и все крушит на своем пути. Звон, треск, вопли сливались с набатом на башнях.
Инстинктивно рванувшись за оружием, Оливер замер, прислушиваясь. Шум, несмотря на все безобразие, отличался от сопутствующего сражениям. Люди, бежавшие по улицам, колотили в сковороды и кастрюли, миски и противни, кукарекали, вопили, словно коты, которых дерут за хвост, — правда, не исключено, что настоящих котов к этому хору тоже присоединили. Среди общего дрязга и звона можно было различить отдельные дружные выкрики: «Пошла прочь, старуха! Убирайся вон!»
— А, старуху гонят. — Селия приподнялась в постели, пояснила: — Зиму выгоняют из города в январские календы…
— Ты еще скажи: «Обычай такой». В этом городе когда-нибудь спят?
— Ну, наверное, к рассвету угомонятся. Должны же они когда-то отдыхать.
Они рассмеялись. Потом Оливер спросил:
— А мы с тобой? Спать же все равно невозможно…
— Что ж, значит, мы тоже успокоимся на рассвете…
В первый день в порт они решили не ходить, сделав короткую передышку. Почти до полудня — как и большинство горожан во время карнавала — провалялись в постели, а после, наскоро перекусив, отправились в город.
Начало рождественских праздников, совпадавшее с древним днем Полузимья, необычайно яркое и пышное, несколько приглушавшееся последующими днями поминовения мученика Стефана и невинноубиенных младенцев — когда веселье было объявлено кощунством, и если не было сведено на нет усилиями Святых Трибуналов, то по крайней мере вводившееся в рамки, — в канун январских календ буйно вспыхивало вновь, как огонь костров на пустоши, и не должно было более утихать до самого Богоявления. Так, впрочем, было везде, не только в Карнионе, хотя здесь праздники имели свои особенности. Нигде в империи люди не предавались ряжению с такой страстью. И ни в одном городе, отметил Оливер, он не видел столько звериных масок. Чаще всего это были оленьи маски, нередко в сочетании с оленьими же рогами и шкурами, но также волчьи, лисьи, бычьи, кабаньи. Последние две личины чаще всего принимали на себя мужчины. Хотя — кто здесь мужчина и кто женщина? Люди не только с упоением рядились в одежды противоположного пола — мужчины зачастую цепляли себе накладные груди, женщины привязывали бороды. Празднество дикарей? Вот уж чего о здешних жителях не скажешь… И к тому же вздымавшийся ветер порой, отбрасывая лохматые шкуры, открывал добротный и даже изысканный наряд — башмаки из тонкой кожи, блеск чеканного серебра на поясах и пряжках…
Ветер дул сильный и пронзительный — это было единственное, что портило яркий погожий день. Солнце сияло до рези в глазах.
В пестрой толпе Оливер и Селия смотрелись довольно серо и блекло, несмотря на то, что он оделся в чистое (от самого Кархиддина берег), а она — в новое (именно серое). Конечно, не они одни были такими, на карнавале не возбранялось веселиться никому, вне зависимости от достатка, и одевался каждый как мог, лишь бы лицо было скрыто под личиной, а это правило они соблюдали. Оружие на карнавале также допускалось, правда, у многих ряженых оно было шутовским, но у Селии с Оливером — настоящее. Она снова взяла с собой оба меча, спрятав их за спиной, лишь плащ накинула сверху — и не видать совсем, а торчащие рукояти можно было принять за какие-то замысловатые карнавальные украшения. Эти предосторожности — и оружие, и стремление его спрятать, — не смущали Оливера. Передышка передышкой, а угрозу, висящую над ними, никто не отменял.
Они миновали переулок, обогнули церковь Святой Екатерины, которой Оливер в иное время, возможно, поставил бы свечку, ибо эта святая, помимо всего прочего, покровительствовала историкам, и присоединились к небольшой процессии. Во главе ее два буффона, приплясывая, вели под уздцы смирную пегую лошадь, а на ее спине балансировала девушка в зеленом платье и маске куницы. Она жонглировала кинжалами и посеребренными шарами. Следующие за ней барабанщики вовсю отбивали ритм. Однако этот стук был всего-навсего ручейком, вливавшимся в море звуков, когда они вышли на площадь Айге. Здесь снова возобновились пляски под звуки виол и флейт, рот и тамбуринов, рожков и волынок. Помимо непременных хороводов, танцы были весьма разнообразные, в том числе крепко нелюбимый Церковью моррис. Но излюбленного на Севере, и даже в Тримейне, танца с мечами Оливер не увидел здесь…
Конечно, пляски составляли не единственное развлечение народа, как не единственной на площади была жонглерская труппа, вслед за которой они пришли. Гимнасты и фокусники, глотатели огня и поводыри обезьян показывали на дощатых подмостках свое искусство, силачи зазывали желающих потягаться с ними в борьбе.
Иное представление увидели они на другой площади, Соборной, куда вынесла их праздношатающаяся толпа. Между башнями собора Богоматери были натянуты канаты, и вот там-то и шла истинно чудесная пляска —
- "между небом и землей,
- с облаками под пятой,
- факелы в руках мелькают,
- а в награду — золотой…"
Так, по крайней мере, воспевали канатоходцев карнавальные куплеты.
В галереях были выстроены клетки, в которых можно было увидеть зверей диких и опасных, прирученных искусством человека, — медведей и волков, а также заморского пардуса, пантеру и льва. Лев, правда, был старый, облезлый и очень хотел спать, но другие звери были хороши. Церковь беспрестанно боролась с тем, чтобы хищников выставляли на посмотрение в Рождество, ибо волк, медведь, лев, как известно, — образы диавола, а что в Восточной империи об это время устраивают на ипподромах шествия и травлю диких зверей, так то деяния, достойные схизматиков-православных, за что Провидение беспрестанно и насылает на них богомерзких турок… Находились у подобных зрелищ и красноречивые защитники среди клира, как раз напиравшие на то, что если названные звери — образы врага человеческого, то заточение их в клетку символизирует посрамление нечистого, и таковое развлечение служит назиданию… Но здесь, на площади, вряд ли кто думал о назидании. Селия не хотела задерживаться возле зверей, и они вернулись к канатным плясунам.
— Как они только держатся при таком ветре? — заслоняя, глаза ладонью, спросил Оливер.
— Да… Это похоже на Город Ветров.
— Какой город?
— Есть карнионское предание о городе, в который очень легко войти, но невозможно выйти. В нем всегда дуют ветры и поднимаются смерчи, что мешает отыскать выход.
— Как в лабиринте.
— Нет, — задумчиво произнесла она. — В том-то вся и штука, что в Городе Ветров никакого лабиринта нет. Только ветер…
— Ну… — ему не хотелось продолжать эту тему, — вон там, за фонтаном, народ собирается. Пойдем, посмотрим?
Зрелище там и в самом деле творилось презабавное — турнир обезьян верхом на козах. Одежда и вооружение у обезьян в точности копировали рыцарские, на них были жестяные латы и шлемы с петушиными перьями, на щитах были намалеваны гербы и пышные девизы. Козлы были покрыты яркими полосатыми попонами, украшенными блестками, к высоким седлам прикреплены флажки. Жонглер затрубил, сидящие на насесте мартышки в длинных платьях из обрезков бархата и атласа и колпаках-энненах с вуалями замахали шарфами своим кавалерам, и ристующие поскакали навстречу друг другу, как подобает истинным рыцарям, сначала преломили копья, а потом взялись за мечи, с грохотом колотя ими о щиты и получая от этого видимое удовольствие. За турниром последовало венчание «царицы красоты и вежества», верещавшей и вертевшейся. Народ покатывался со смеху. Взобравшись на край фонтана, Селия и Оливер досмотрели представление до конца, затем двинулись дальше.
Так они проблуждали до вечера, когда вернулись в гостиницу и снова заказали хороший ужин — а здесь любили постояльцев, которые платили наличными, и совершенно не важно, откуда у этих постояльцев деньги… В конце концов, подобные материи не волнуют никого. Не только в Карнионе и не только во время карнавала.
Город тяжело утихомиривался на ночь, шумел за окном, как прибой. Скоро, возможно, они будут слышать прибой настоящий. Но карнавал все еще длится, и завтра маска снова закроет лицо.
В масках, однако, не только веселятся. В масках в первую очередь прячутся, и не только от повседневной скуки и семейных неурядиц, как поступают добропорядочные горожане, почитающие закон и покорные властям. Но тем, кто закон преступил, пощады не будет, и чем быстрее они озаботятся, как переправиться за море, тем лучше. То есть неизвестно, лучше ли за морем жить, — скорее всего, нет, и даже напротив, — но вряд ли кто там станет разыскивать тримейнскую еретичку.
Новый день ничем не отличался от предыдущего — такой же солнечный, такой же ветреный, столь же наполненный шумом и красками.
Покуда Селия с Оливером шагали по направлению к порту, навстречу им стали попадаться разочарованные галдящие компании. Прислушавшись, путники узнали причину недовольства. Оказывается, вчерашняя труппа канатоходцев объявила, что представление будет продолжено в гавани. На сей раз канаты будут натянуты не меж соборными башнями, а между мачтами кораблей. В Фораннане подобные зрелища любили — высота здесь для гимнаста, может, и не слишком велика, но из-за неустойчивости опоры требует несравнимо больше мастерства. Однако представление было отменено из-за «Божьего наказания», и зеваки ругаясь, на чем свет стоит, расходились — кто к городским воротам, смотреть медвежью травлю, а кто — к гостинице «У Святого Камня», во дворе которой должны были представлять фарсеры.
Известие мало вдохновляло. «Божьим наказанием» в портовых городах именовали норд-ост, заливавший не меньше чем на неделю. Ни один капитан если он, конечно, не решил свести счеты с жизнью в это время в море не выходил.
— Вот тебе и шутки про Город Ветров, — бормотал Оливер. — Впрочем, неделя — это еще не смертельно…
Возвращаться с полдороги не хотелось, и они шли дальше. Увы, худшие ожидания подтвердись. Хотя посмотреть на Фораннанский порт в coлнечную погоду было даже приятно, штормило даже на непросвещенный взгляд, и ясно было, что ни сегодня, ни завтра, ни, возможно, через неделю рассчитывать на отплытие не придется. Осталось уповать, что в любом случае навигация здесь открывается раньше, чем на Севере.
Они решили потолкаться еще в порту, посмотреть, порасспрашивать. Оливер, которому приелось путешествовать морем, называл Селии разные типы судов, совершенно забыв, что она тоже была в портовом городе. Хотя девочкам, а тем более, девушкам болтаться в порту нежелательно, и, пожалуй, услышанное было ей внове. Здесь были грузовые нефы и малые купеческие когги — последних правда, немного, их чаще можно было видеть на Севере, в южных же портах когги вытесняли корабли новой постройки: с иной обшивкой — не чешуйчатой, а вгладь, с более стройными очертаниями и высокими бортами, имевшие, в отличие от одномачтовых коггов, три мачты, оснащенные четырьмя парусами — прямым четырехугольным и тремя латинскими на косых реях. Это позволяло кораблям ходить круто к ветру. Правда, сейчас паруса были убраны — все из-за того же ветра, а военные галеры по той же причине и вовсе уведены в сухой док. Были в гавани еще три мощных корабля, весьма напоминавшие боевые, однако имперских флагов они не несли. У всех трех были одинаковые белые вымпелы с изображением пяти красных якорей, и Оливер вынужден был признаться, что не знает, кому этот герб принадлежит.
С расспросами им упорно не везло. Большинство людей, обретавшихся нынче в порту, были не моряками, а такими же, как они сами, любопытствующими, а те, кто вроде бы что-то знал, были не расположены к откровенности всухую. Селия с Оливером, в свою очередь, не желали излишней настойчивостью привлекать к себе внимание, вследствие чего познавательная экскурсия плодов не принесла.
Размышляя, стоит ли выжидать окончания штормов или двигаться верхом дальше по побережью на юго-восток, они шли обратно в гостиницу. Огорчаться, что они понапрасну потеряли полдня, не годится, думал Оливер. Дурные вести — тоже вести.
Это глубокомысленное умозаключение прервал пронзительный, словно из пищевода идущий вопль:
— Древний карнионский обычай!
Оливер поднял голову, оказалось, они уже на площади Айге. Там, где вчера они видели силачей, на дощатых подмостках, перед балаганом с расписным занавесом, где были намалеваны башни, олени и быки, голосил тощий — в чем душа держится? — зазывала.
— …Забытый повсеместно! Только здесь, вы можете увидеть, как сражались наши предки!
Бравый молодец — одна штанина красная, другая полосатая, кожаная безрукавка на голое тело, маска с блестками, жесткие черные волосы, подозрительно напоминавшие конские, — вскинул два меча, ловя уходящее солнце.
— Каждый, в ком струится кровь истых жителей Древней земли, может сразиться с Эохайдом Могучим! Любой может стать победителем, и любой может поставить на победителя — и выиграть! Мы представим вам редкостное зрелище, и вы можете участвовать в нем! Кто хочет сражаться — тоже ставит! Смелее! Кто не рискует — тот не выигрывает Неужели потомки победителей Темного Воинства перевелись в Фораннане? Или Эохайду придется биться с собственной тенью?
— Ставки принимаешь?
Оливер не сразу узнал этот голос. Он был совершенно уверен, что Селия стоит рядом с ним, и когда увидел ее на помосте, чуть язык не прикусил. Она скинула плащ, небрежно бросив его на доски помоста. Публика зашлась от хохота, сравнивая щуплую невысокую фигуру, возникшую из толпы, — она не была ни маленькой, ни щуплой, но неизбежно должна была показаться такой, — с играющим бицепсами меченосцем, Эохайдом, надо полагать. Однако зазывала невозмутимо произнес:
— Сказано было — любой. Значит, принимаю. Твой заклад?
— Десять крон.
— За три схватки, как обычно?
— Да. Но если он не продержится больше одной — плата удваивается. Идет?
Зазывала то ли обомлел от подобной наглости, то ли прикидывал в уме шансы. Следующие несколько минут он собирал ставки среди зрителей — довольно низкие, а Эохайд, красуясь, принимал героические позы, достойные бойцов древнего Рима (с той только разницей, что они действительно дрались насмерть). Потом зазывала, принявший на себя роль арбитра, лениво бросил: «Ну, начинайте, что ли…» — а потом никто не понял, что произошло.
Никто, даже Оливер не увидел, как Селия выхватила мечи. Увидели все, только как они крутятся в воздухе, ограждая ее, словно стена, словно лучшие из доспехов, в которых нет прорехи, куда могла бы пройти игла! Ее противник первоначально в изумлении потоптался вокруг, а после кинулся в атаку — это было похоже, как если бы человек сунулся под колесо водяной мельницы. Первый меч вылетел из его правой руки едва ли не сразу, второй был выбит после пары почти снисходительно проведенных приемов — нельзя же, чтобы публика вообще ничего не увидела за свои кровные. Приставив клинок к горлу Эохайда, Селия забросила другой клинок в ножны и коротко произнесла:
— Деньги!
Вокруг засвистели, заулюлюкали:
— Подстроено! Все подстроено!
— Нечестный бой!
— Нечестный? — Селия опустила руку с мечом и повернулась к толпе. Орлиные лапы на рукояти точно сплелись в пожатии с ее ладонью. Кто кого обхватил? — Кто хочет, может проверить. Только без денег. До конца.
Битый Эохайд успел подобрать свои мечи. Лицо его под маской дергалось. Мужская гордость явно боролась с профессиональной. Что лучше — признать себя мошенником или взаправду побежденным? Сам черт не разберет. Наконец гордость профессионала победила. Он встал рядом с Селией.
— Присоединяюсь, — просипел он. — Если кто не верит, что все честно, — будем драться двое на двое. Только без дураков.
У помоста пронесся ропот. Зазывала задергался. Желающих подраться пока не находилось, но кто знает? — праздничные забавы не раз оборачивались большим кровопролитием.
— Бой выигран, победа засчитана! — возопил он и сунул в руку Селии кошелек — она демонстративно принялась пересчитывать деньги. — А теперь призываю вас посмотреть представление из жизни девяти величайших героев! Девять храбрейших, девять победоносных, девять несравненных! Сейчас вы увидите первых троих — отважных язычников Гектора, Александра, царя Македонского, и Юлия Цезаря! — Почувствовав, что публика успокоилась и готова к новому зрелищу, он сквозь зубы процедил несчастному Эохайду: — Иди переодевайся, дубина, Самсону скоро выходить… — Затем он обернулся к Селии: — Послушай…
Но ее уже не было. Подхватив плащ и выигрыш, она спрыгнула с помоста и ужом проскользнула через толпу, Оливер — за ней.
Едва они выбрались в ближайший переулок, Оливер рванул с лица маску, забыв, что это может вызвать штраф, и чуть не перешел на крик:
— Ты что, с ума сошла? Или по-прежнему хочешь себя убить?
Селия накидывала плащ,
— Но нам же нужны деньги, — рассудительно сказала она. — И очень нужны. Почему бы не получить их без труда?
— Неужели ты не понимаешь, как опасно было выставляться перед всеми?
— Это карнавал.
— Ну и что? Всегда может найтись кто-то, способный тебя узнать.
— Извини. Но уж слишком они меня разозлили. «Древний карнионский обычай…» Жалкий фигляр! Его легко можно было бы разрубить с одного удара, и, право, стоило бы это сделать.
Оливер отвернулся:
— Если бы я не имел доказательств противоположному… я бы поклялся, что это сказала Алиена. И на помосте была Алиена, а не ты!
— И что же? Ты и раньше знал, что Алиену нельзя отделить от Селии. А если тебе это не нравится — мы не венчаны, ты свободен!
— А ты ищешь способов от меня избавиться? Я тебе уже надоел?
— Ну, тебе от меня избавиться куда как проще! Найди любого фискала…
Сцена приобретала все более безобразный характер. Это была их первая ссора, и, не имея опыта, никто из них не был в состоянии остановиться. Их уже несло по наклонной, хотя каждый сознавал, что говорит и действует неверно. Продолжая переругиваться, они брели по переулку, пока не дошли до ворот. В переулке уже смеркалось, и над каменной аркой, завершавшей его, колыхался зажженный фонарь. А из-под арки выступил человек. Очевидно, он шел за ними, держась в тени, вдоль стены, потом обогнал и дожидался впереди.
Оливер замер. Он только что сказал: «Всегда может найтись кто-то», но не ожидал, что его пророчество осуществится так скоро. И, как прежде у городских ворот, он первым шагнул навстречу.
Человек стоял, расставив ноги и уперев руки в бока, несомненно не собираясь освобождать проход. Он был высок, широкоплеч, его лицо прикрывала желтая птичья маска, и птичьи же перья, только зеленые, украшали по кайме его плащ.
— Чем обязан? — спросил Оливер. («Наглость — главное счастье жизни»).
— Я следовал за вами… — Выговор у него был северный.
— Это я заметил. («Наглость — главное счастье…»).
— …чтобы поговорить.
— Я готов.
— Но не с вами. — И он посмотрел сквозь прорези маски на Селию.
Оливер положил руку на рукоять меча, однако Селия одним шагом оказалась перед ним.
— Я слушаю, — спокойно произнесла она — может, радуясь возможности прервать ссору?
Человек снял маску. Он оказался довольно молод, на год-два старше Оливера, не больше. Отблеск от фонаря падал на его лицо, и даже в этом рассеянном свете было видно, какое оно обветренное и загорелое, — много темнее выгоревших на солнце волос.
— Я хочу спросить, — голос его стал резким, — какое вы имеете отношение к роду Кархиддинов?
Вот уж чего Оливер не ожидал. Чего угодно, но не этого.
— Я? Ровно никакого.
— Но у вас на плаще герб Кархиддинов. — Молодой человек обличающе ткнул пальцем в вышивку на плече Селии. — Звезда и палица.
— Вот как, значит, это герб… — раздался приглушенный маской смешок. — Видите ли, сударь, вы смело можете считать этот плащ краденым.
«Сударь» нахмурился, так что морщины прорезали кожу лба.
— Поскольку украсть можно только у живого, следует ли, что предыдущий хозяин плаща жив?
— Был жив пару месяцев назад, хотя не так что бы здоров… головою.
— Благодарю. Это все, что мне хотелось узнать.
Он повернулся и зашагал прочь, под арку. Но он еще не успел скрыться в тени, когда его догнал голос Селии:
— А мне давно хотелось узнать, как же ее все-таки звали, — Виола или Венена?
Оливер, Селия и Сторверк сидели в комнате «Хрустальной башни». Они совместно покончили с бараньей ногой под гвоздичным соусом, и одна из глиняных бутылок с местным вином — Сторверк, несмотря на свое северное происхождение, категорически предпочитал его пиву — была пуста. Оливер представился странствующим ученым, что было чистой правдой, а Селию назвал своей женой — что тоже недалеко ушло от истины; тем более что во время карнавала здесь можно было удивить чем угодно, только не женщиной в мужской одежде. За ужином они поведали новому знакомому историю встречи с Хьюгом Кархиддином и пребывания в замке, как по сговору опустив все, что было связано с опасной предысторией. Сторверк внимал, видимо не пьянея, кивал.
— Я, как маленький был, эту песню слышал, всегда за родителей обижался — почему о них так мало сказано, а все про этого скота Хьюга. А они — «так к лучшему…»
— Умные люди, — заметила Селия.
— Верно, умные. Однако отец тогда и в самом деле чуть не погорел — не ждал от Хьюга такого… все же старый друг, вместе в одном гарнизоне на Юге жарились, вместе рыцарское звание заслужили…
— Но ты вроде из Эрдских краев.
— Ну, на Юге отец служил. А в Эрде у нас, с позволения сказать, родовые владения — поле каменистое да болото, прости Господи. А род знатен. Дом Брекингов, слышали, может?
— Если это в честь того самого Бреки Тординга Безногого… — И после подтверждающего жеста Сторверка Оливер пояснил Селии: — Бреки — эрдский ярл, который прославился тем, что ему единственному не позволили совершить ритуальное самоубийство, когда он был искалечен в битве, — по причине его великой мудрости. Правда, дело происходило уже в сравнительно позднюю для эрдов эпоху, в пору смягчения нравов…
— Вот-вот. Якобы от этого Бреки Безногого мы и происходим, хотя на самом деле — одному Богу ведомо. И хвастать нам особо нечем. Род, до недавнего времени, крепко обеднел. Служба — ни военная, ни придворная — дохода не приносит, ежели не хапать, а это не по нам…
— А ты, стало быть, не на императорской службе?
— Точно. Этим пусть у нас младшие занимаются, коли дома сидеть неохота. А я — капитан торгового корабля.
— У вас там окрестное дворянство кондрашка не похватала? Я понимаю, на Юге, но в Эрде…
— Близко к тому. Нас, по правде говоря, не слишком любят, делаем что хотим, правил не соблюдаем, а по древности рода придраться затруднительно.
— «Песни поношения» не боитесь? — спросила Селия, подливая ему вина.
— Пусть попробуют. Мы в ответ такое грянем, что у всего герцогства уши повянут…
— «Мы» — это ты и твои родители?
— И братья и сестры. Пятеро нас, я — старший. Да у меня двое сыновей подрастают… грех жаловаться, семейство большое, глотки у всех — дай Боже, как и нрав… Дело-то вот ведь как вышло. Тесть у меня — купец в Гормунде. Сыновей у него нет, он, на радостях, что есть на кого всю эту кучу забот со своей шеи свалить, пинассу мне и отписал. Вот и кручусь теперь. Корабль мой, кредит тестя.
— Родители не были против, что ты торговлей занялся?
— Ни Боже мой. Братья тоже, а на всех прочих мне плевать.
— Ну, выпьем за здоровье всех твоих родных.
— За их здоровье!
Выпили. Сторверк поставил кружку на стол.
— Да, ты спрашивала об имени. Виола, а Венена — прозвище. Она говорит, это значит что-то вроде «ядовитая». Язык у нее всегда был острый, а в молодости — особенно.
— Твои родители и в самом деле, сняли Заклятие?
— Да, но самое смешное, что они вовсе не собирались этого делать. Во всяком случае, они так утверждают. Что это получилось случайно.
— А как? — полюбопытствовал Оливер. — Никто ведь в точности не знает, все говорят — Заклятие было снято, и все.
— Вообще-то мы не любим рассказывать об этом посторонним… Если в Трибунал не донесут, то за сумасшедших сочтут наверняка. Но, — Сторверк пожал плечами, — если вы прошли теми же путями и погостили у Хьюга, то кое о чем уже имеете понятие и как бы не совсем посторонние… Нечто странное есть в том, что мы встретились. Город большой, все в масках, а мы все равно узнали друг друга. Рука судьбы, что ли… Впрочем, не мне рассуждать о подобных материях. Я не философ и даже не Открыватель, я торговый капитан… Короче, они напоролись на… как бы это понятнее выразиться… такую тварь, которой не бывает.
— Наподобие тех, что были в Темном Воинстве, — произнес Оливер.
— Улавливаешь. Эта тварь засела в подземелье под Брошенной часовней и кормилась от людей. Но не плотью… я всегда плохо это понимал… однако отец утверждал, что дело было именно так… как бы чувствами она кормилась, но не всякими, а дурными, неправильными… а если нет их — надо сделать так, чтоб были… В общем, они просто хотели вырваться оттуда, зарубили эту тварюгу — ан Заклятие действовать и перестало. Видно, оно было как-то связано с этой тварью.
— С последней тварью, — тихо произнесла Селия.
Сторверк рассмеялся:
— Хорошо сказано! Последняя тварь… И где-то вскоре после того в своих скитаниях повстречали они Хьюга. Который вовсю начал зазывать их к себе. Они крепко устали, от ран еще не отошли, вот отец и согласился. Дальше — всем известно.
— Как всегда, главные события в песню не вошли, — заметил Оливер.
— Согласен. Но может, мать с отцом и правы — так оно к лучшему… Были бы пугалом для всего Эрдского герцогства…
— Да, и это еще если бы Церковь не вмешалась. Вот еще что, — вспомнил Оливер, — откуда эти разговоры о хождениях в Заклятых землях по двое?
— Слышал я про это. Спрашивал у матери — она говорит, суеверие. Каждый, у кого было дело в Заклятых землях, искал себе Открывателя в проводники. Вот и пошло поверье, будто к одиночкам удача не идет. Еще бы! Посторонний бы там просто заплутал — и то, если повезет. Веселые это были места, должно быть. Заклятые земли! И публика там обитала знатная…
— Первый раз слышу такое определение Заклятых земель. Люди их до сих пор боятся.
— Люди всегда боятся того, чего не знают. А я-то знаю! Знаю, например, что Открыватели не были колдунами, как все думают. Мать говорит — а я ей верю, — что их умение было всего-навсего ремеслом и за пределами действия Заклятия не работало. Конечно, ему, как и всякому ремеслу, нужно было учиться. Но помимо Открывателей, которые вечно были на ногах, вечно в дороге, были там и такие, что жили оседло, — у них была своя наука, свои приемы, другим не понятные. Захочет этакий деятель вызвать Открывателя — и посылает за ним смерч вместо почтового голубя…
— И ходить там приходилось как в Городе Ветров? — Оливеру припомнилась история, рассказанная Селией.
Сторверку, очевидно, она тоже была известна, и он не стал переспрашивать, только отрицательно покачал головой:
— Нет, не так. Маленькие то были смерчи, совсем безвредные, так, столбик пыли над землей крутится. И вот движется такое удовольствие в самый тихий безветренный день, кто чужой видит — глаза таращит, а то и в обморок хлопается, но Открыватели знали, что это нечто вроде гонца… Нет, конечно, магия в этих краях была — кто спорит? В самих краях. А те, кто там селился, учились использовать ее себе на пользу. Всяк на свой лад. Даже беглые, обычные воры-разбойники — а этих там тоже хватало — приходили в поселки Открывателей, чтобы освоить один-два приема дорожной магии, иначе бы они пропали.
— И Открыватели принимали их?
— Они принимали всех. Такое у них было правило. Они знали — у вора не хватит терпения остаться и выучить все, что нужно. А если хватит, он бросит грабежи и станет Открывателем.
— И все это исчезло…
— Что ж, все когда-нибудь исчезает.
— Зря ты сказал, что не философ.
— Это я на сытый желудок, выпивши, в тепле, да в хорошей компании. А вот когда мотаюсь, как ткацкий челнок, от северных портов империи к южным — тут уж никакой философией не пахнет.
— Только по имперским портам? А за море не ходишь? — спросила Селия.
— Нет. У меня здесь уже и посредники имеются, и кредит налажен. А новые рынки искать не люблю. Вот и сейчас, как погода установится, — до Южного мыса…
— А в Старый Реут будешь заходить? — неожиданно вырвалось у Оливера.
— Непременно. Я туда пеньку вожу, там гвоздику забираю… Вам что, нужно в Старый Реут? Я могу принять вас на борт.
И снова это смутное ощущение соблазна… небывалой тоски по дому… Селия смотрела на него из темноты, пристально, выжидательно.
— Нет, — быстро сказал Оливер. — Это я так, к слову… Давай-ка лучше выпьем.
Сторверк ушел под утро, взяв с них клятвенное обещание нынче же отобедать за его счет. Оливер проводил его до выхода из гостиницы. Когда он вернулся, Селия стояла у окна, глядя, чуть приоткрыв ставню, на небо, окрашенное в зеленовато-розовые тона.
— Он мне понравился, — сообщил Оливер, усаживаясь на кровать.
Селия повернулась к нему:
— Сторверк? Мне тоже. Но не настолько, чтобы рассказывать ему все. Для его же, кстати, блага.
— Странно — как будто нам взаправду судьба его послала. Чтобы мы могли узнать окончание той истории… И вдобавок мы за несколько часов узнали о Заклятых землях, Открывателях и самом Заклятии больше, чем от Хьюга за несколько недель.
— Ну, я-то перст судьбы вижу скорее в том, кем Сторверк оказался — морским капитаном.
— Но ты же слышала — его путь лежит только по внутренним портам.
— Однако он может дать нам дельный совет и свести с тем, кто ходит за море.
Эти слова как бы зачеркивали все сказанное ими раньше в переулке. Оливер собрался с духом, чтобы вернуться к этому.
— Ты прости меня за то, что я тебе днем наговорил. Я так испугался, что тебя потеряю…
Она шагнула от окна, села рядом.