Я стану Алиеной Резанова Наталья

Взгляд ее заметался, притягиваемый к покрытой старыми рытвинами земле. Где-то здесь…

Из какого-то упорного чувства противоречия, так часто толкавшего ее делать обратное тому, что было велено, она, вскинув голову, посмотрела на мост, следя за его изгибом, словно изливавшимся из самой скалы. И тут она увидела, что мост вовсе не был сломан. Он не был даже разрушен или разобран.

Края каменной прорехи, слишком гладкие для трещины или разлома, были оплавлены. Жаром чудовищного, всепожирающего огня. Огня, которого не бывает.

Боль ударила в мозг наконечником копья, и она зажмурилась, а когда вновь открыла глаза, то осознала, что отступила от моста влево. И что рядом с ней — небольшой холмик, осевший за давностью лет, заросший травой, едва, но все еще различимый.

За первым ударом последовал новый, несоизмеримый по силе. Она сделала последний шаг и, как подрубленная, рухнула на собственную могилу.

Оливер сидел на земле, на самой опушке рощи. Стреноженные кони бродили рядом. Костра он не разводил, потому что не чувствовал ни голода, ни холода. Хотя, наверное, был ветер. Во всяком случае, он слышал беспрестанный шелест дубовых листьев. Из-за этого шелеста прекрасные дубы казались ненавистнее осин — иудиных деревьев. А может быть, из-за ожидания.

Прошли часы, уже начало темнеть, но Селия не возвращалась. И с каждой минутой сохранять неподвижность становилось все труднее. Он все больше боялся — не каких-то вымышленных превращений, переселения душ, прорывов Темного Воинства, а вполне реальных бандитов и просто голодных беженцев, согнанных карателями с Вала. Их могли не напугать слухи о «дурном месте», они могли просто не знать этих слухов… а Селия ушла безоружной… нож — разве оружие? Он сжал кулаки. Клятву давал? К черту! Есть обстоятельства, когда клятвы невыполнимы.

И стоило ему вскочить на ноги, как он увидел Селию. Он так давно высматривал ее, что не сразу разглядел. Может быть, из-за сумерек, может, из-за того, что ее темная одежда сливалась с жухлой травой.

Она возвращалась… но радость, пронзившая его, как-то разом замерла при виде того, как странно, из стороны в сторону шатаясь, она идет. Это ничуть не напоминало движения больного или слабого человека. Это были какие-то отрывистые рывки, словно ее толкала невидимая рука. Она то еле волокла ноги, то убыстряла шаг в коротких перебежках. Наконец, пригнувшись, кинула свое тело в яростный бег, казалось, навстречу Оливеру, но, когда он попытался подхватить ее, со звериной точностью обогнула его и устремилась к ближайшему дереву, так, словно имела намерение с разбегу удариться головой о ствол. Но не сделала этого. Ее отшвырнуло назад, и она покатилась по земле. Голова ее запрокинулась, едва ли не касаясь ступней, тело сотрясали жестокие конвульсии, скрюченные пальцы скребли землю, сгребая палые листья. Оливер с ужасом смотрел на нее. То, что он видел, вполне напоминало приступ падучей, если бы не отсутствие пены на губах Селии. Потом она закричала:

— Да свяжи ты ее! Я больше не могу ее сдерживать!

Стряхнув оцепенение, он схватил лежавшую на плаще веревку и бросился исполнять то, что сказано. И в этот миг ему было не до странности ее слов. Нужно было любой ценой прекратить припадок.

Селия не то чтобы сопротивлялась, но билась бессмысленно и слабо, когда он скручивал ей запястья. Когда же приматывал руки к телу, затихла. При этом он заметил, что ножа за голенищем у нее больше нет. Оливер держал ее, не слишком доверяя этому внезапному спокойствию. Обнимал, но любовное объятие это напоминало не больше, чем то, когда она вытягивала его после падения со склона.

Даже меньше.

Он повернул ее к себе лицом. Селия тяжело дышала, голова ее свесилась на грудь, волосы с налипшими листьями закрывали глаза.

— Селия, любимая, что с тобой?

Она не ответила.

— Селия, ты меня слышишь?

Ответа по-прежнему не было. И тут его как громом поразило. Она сказала не «свяжи меня», а «свяжи ее».

«Я больше не могу ее сдерживать».

И что-то неуловимое изменилось в ее голосе. Нет, даже не в голосе…

Его руки соскользнули с ее плеч.

— Селия! — в отчаянии заорал он.

Ей наконец удалось совладать с дыханием, и она хрипло, еле слышно, произнесла:

— Я здесь.

Он едва не заплакал от радости. Вот все и кончилось… Он погладил Селию по щеке:

— Это ты… Ты со мной… И никаких превращений, и все хорошо, и твой Найтли, как всегда, ошибался…

Рука его замерла, когда Селия с усилием подняла голову и сказала:

— Нет.

Еще днем он читал в этих глазах обреченную решимость, сейчас в них оставалась лишь боль. Сами же глаза запали настолько, что под ними выступили лицевые кости, а вокруг образовались морщины.

— Как… но ведь ты здесь…

— Да. Но Найтли, проклятие ему, был прав. И я тоже была права. Каждый из нас считал, что я должна быть либо Селией, либо Алиеной. И никому, никому не пришло на ум, что есть третья возможность.

— Что это значит?

— Это значит, что Найтли удалось вселить отлетевшую душу в другое тело. Но тело, которое Найтли считал мертвым, таковым вовсе не являлось.

Оливер вздрогнул. Из голоса Селии непостижимым образом исчезли вызывающие интонации уроженки срединных областей империи. Это был безупречно-аристократический южный выговор.

— Кто говорит со мной?

— Алиенора ни Карнис, иначе прозываемая Алиеной, — все с той же совершенной учтивостью произнес голос Селии.

— Алиена… здесь?

— Селия здесь, и Алиена тоже здесь. Это трудно понять со стороны, но, к сожалению, невозможно опровергнуть, так же как и предвидеть то, что так называемая третья возможность была самой вероятной. Собственно, я все время была здесь, однако находилась в самой глубине личности Селии, и преимущественно в состоянии полусна. Иначе я не выжила бы в такой ситуации, да и она, скорее всего, тоже. А с сознанием Селии я могла соприкасаться, только когда она находилась в смертельной опасности, — в последние полгода это происходило чаще, чем за всю ее предшествующую жизнь, — либо при определенных обстоятельствах — во сне…

До Оливера плохо доходило то, что она говорила. Ему подумалось, что никогда в жизни он не видел более жуткого зрелища — связанная девушка с измученным лицом, сидя на земле, спокойно, обстоятельно, с изысканным выговором излагает невозможную историю.

— Итак, нас все время было двое. Но моя душа, сознание, личность — можешь определять как угодно — была подобна плотно сжатой пружине. Теперь пружина распрямилась… и ударила. С большой силой. Найтли заслуживает гораздо худшего, чем проклятие. Человеческое тело не приспособлено для одновременного пребывания двух личностей, даже если они доброжелательно настроены друг к другу. Слишком… тесно. Надо заметить, что я переношу это состояние лучше, поскольку уже много лет пребывала в подобном неестественном положении и привыкла подавлять себя. Но даже мне это крайне неприятно. Селия же первоначально чувствовала себя так, что готова была избавиться от этого тела, как попавший в капкан зверь избавляется от собственной лапы. Смею заверить, мне стоило больших трудов оттащить ее от пропасти и заставить выбросить нож, принудив вспомнить о данной тебе клятве. Но даже и после этого она не прекратила своих попыток… — Последовал короткий то ли смех, то ли вздох, и тот же (тот?) голос продолжал: — Да, она хорошо разъясняет, мне так ни за что не суметь. Я даже не представляла, насколько она умнее меня. Пружина в мозгу…

— Ты в самом деле пыталась убить себя? — глухо спросил он.

Она закрыла глаза и кивнула:

— Я почти ничего не соображала… и готова была умереть, чтобы прекратилась боль. Сейчас стало терпимее, но все равно… Ты не можешь этого понять — и хорошо, что не можешь, — рядом с моими мыслями, не смешиваясь, в моей голове и ее мысли, я вижу мир одновременно двумя парами глаз, и две разные воли управляют каждым моим движением…

— И ничего нельзя сделать? Нет никакого выхода, кроме…

— Полагаю, есть, — был сухой ответ.

— Кто это? — Оливер вздрогнул. Он не мог заставить себя спросить: «Кто из вас?»

— Алиена. Я обдумала сложившуюся ситуацию и пришла к выводу, что мириться с ней нельзя. Даже если мы привыкнем существовать вместе и перестанем испытывать растерянность и мучительную боль, вероятность последующего безумия слишком велика. Единственный выход для нас обеих — смешаться, стать единой личностью, подобно тому, как два различных металла образуют единый сплав.

— И это возможно? — Он не мог оторвать взгляда от лица говорившей. Ее глаза были закрыты, и было видно, как под веками болезненно вздрагивают глазные яблоки, а сухие искусанные губы образовали незнакомый ему надменный очерк.

— Я вижу разные возможности. Селия о них знает, поскольку воспринимает мои мысли напрямую, но я буду говорить вслух, обращаясь к ней, потому что и тебя, Оливер, это непосредственно касается.

Она сделала паузу, то ли подыскивая слова, то ли для того, чтобы помочь ему привыкнуть, — и без того было странно, когда она разговаривала с ним, теперь же собиралась говорить сама с собой… или между собой?

Это было совсем не смешно. Скорее страшно.

— Итак, по моему мнению, единственное, что может сломать перегородку между Селией и Алиеной, — это какое-либо сильное переживание… потрясение… В этом у меня сомнений нет. Но какое? И тут я предвижу различные ответы. И первый из них, наиболее простой и очевидный, — любовь. Для тебя это особенно просто. Причины, по которым ты запрещала себе любить, исчезли. Перестань бояться и отпусти себя на волю.

Да, это и в самом деле его касалось! Но неумолимая логика Алиены уже вела ее дальше.

— Однако для многих, и даже для большинства женщин любовь к мужчине не является самым сильным переживанием. В том случае, если первый вариант не сработает, тебе придется пойти дальше. Осмелься родить ребенка. Материнство — это такое потрясение, которое должно изменить любую женщину.

Вновь последовало молчание, точно Алиена предоставляла слушателям возможность понять сказанное. Но Селия зашевелилась, словно силясь разорвать веревки, и Оливер услышал:

— Она тебе не все сказала… Не поддавайся на ее откровенность! Она любит держать в запасе еще один выход, о котором никогда не предупреждает…

— Что же? — выдохнул он.

— Горе. Сильное горе. Третья возможность… бывает наиболее вероятна… Она предполагает, что тебе надоест жить с сумасшедшей, а я сумасшедшая, как бы иначе это ни называлось. И когда ты меня бросишь — это и будет тем… потрясением, в котором она нуждается.

— Это правда? — жестко спросил он.

— Да. — Отвечала, несомненно, Алиена, и впервые Оливер уловил в ее голосе какой-то намек на неуверенность. И будь он несколько опытнее, понял бы, что неуверенность вызвана не сомнением в собственных умозаключениях, а нежеланием говорить на неприятную тему. — Но это действительно запасной выход, и я надеюсь, что до подобного решения проблемы дело не дойдет.

— Этого никогда не будет, Алиена. — Впервые он обратился к ней по имени, и холод прошел по его спине.

— Я же сказала — надеюсь… Итак, Селия и Оливер, я высказала все, что считала нужным, и предоставляю вам договариваться дальше самим. Если вы испытываете неловкость оттого, что я встаю между вами и вообще присутствую здесь, замечу, что и я не в лучшем положении. Я не любительница подглядывать. Поэтому постараюсь на время… хотя бы на время снова стиснуть пружину, умалиться и оставить вас одних, — произнес ровный, размеренно-отточенный голос и смолк.

Через несколько мгновений Селия открыла глаза:

— Она в самом деле ушла. Я больше не чувствую ее… Надо же… какая сила… настолько себя скрутить…

— Она не может сделать этого… навсегда?

— Теперь не может. И я не могу этого требовать от нее. Представь, что тебя заколотили в ящик, не в гроб, а в ящик, много меньше твоего роста. В ящике есть несколько щелей, через которые проникает воздух, мелькает свет, какие-то тени… и это все. Так было с ней многие годы, только гораздо хуже. И каково ей сейчас… развяжи ты меня, наконец!

— А ты…

— Не стану я себя убивать. Развяжи…

Он крайне неловко попытался развязать узлы, которые сам затянул, не смог, вытащил нож и перерезал веревку. Селия охнула, пытаясь пошевелить онемевшими руками. Оливер взял ее руки в свои и стал разминать.

— Ну все, хватит, кровь по жилам побежала…

Но он не выпустил ее руки и держал их совсем не так, как утром.

— Ты… что?

— Ты слышала, что она сказала?..

— А ты поверил? Все-таки попался…

— Ты не веришь ей?

— Не в том дело. Она не только гораздо умнее. Она гораздо сильнее. Это большая удача, что она хочет быть другом, а не захватчицей. Пожелай она полностью владеть этим телом, она могла бы скрутить меня не в пример легче, чем скрутила себя. И она желает добра. Я это знаю. Только добро мы с ней понимаем по-разному…

— Но ты не сказала, что не веришь ей. И еще она сказала, что ты любишь меня…

— Она этого не говорила!

— Значит, ты это сказала… Разве нет?

— Я все время пытаюсь тебе объяснить… Она толкает нас друг к другу ради целей, которые считает правильными.

— А ты — нет.

— Не могу я ничего считать. Мне плохо сейчас! И тошно! Пусти меня! Ради Бога, отпусти!

Но он не отпустил. Долгие месяцы покорности, когда он подчинялся ей, за один миг сменились упорством, мягкость — жестокостью, и все самоунижение и самокопание, которым он себя подвергал, обернулись своей оборотной стороной.

Он пришел в себя, услышав тихие сдавленные рыдания, и его скорчило от омерзения и ненависти к себе. Он был готов на все, лишь бы не уподобиться тем солдатам-насильникам, и в конечном счете оказался хуже их.

Они-то хоть другими, чем были, не прикидывались.

Повернувшись, он увидел, как что-то тускло блеснуло на палых дубовых листьях. Лезвие ножа, которым он перерезал на Селии веревки. Она могла бы легко до него дотянуться, но не стала этого делать.

— Лучше бы ты убила меня, — хрипло выговорил он и хотел сказать: «Убей теперь», но голос его оборвался.

Она придвинулась к нему и обняла.

— Нет, нет, что ты…

И так они лежали на. земле, вцепившись друг в друга, как двое потерявшихся детей, и целовались, и не ясно было, чьи слезы на чьем лице, и все повторилось снова, но уже по-другому, и уже приближался рассвет, когда они уснули.

…Ветер прошел над кронами деревьев, и затрепетавшие листья зашелестели. Странно — весь мир изменился, а листья шуршат, как вчера. Солнце стояло уже высоко, большое и бледное, в дымном декабрьском небе. Оливер двинулся, осторожно, чтобы не разбудить лежавшую рядом женщину. Но она не спала, и, обернувшись, он встретил ее взгляд: серебро и амальгама. Из него исчезло вчерашнее болезненное выражение, а морщины в углах рта и у крыльев носа разгладились.

— Селия… — прошептал он.

— Я думаю, — спокойно сказала она, — что тебе лучше называть меня Алиеной.

Бедная душа, центр моей грешной планеты…

Шекспир. Сонет 146.

— Что?!

Это был не вопрос, а какое-то жалкое сипение. Больше ничего он не в силах был вымолвить — судорога сковала грудь и горло.

— Просто я подумала — раз Алиена старше Селии, ее имя по праву должно звучать первым…

Первое оцепенение ужаса начало проходить, но одновременно пришла боль.

— Кто ты?

Взгляд ее был чист, голос спокоен:

— Я — это я.

— Селия?

Она, едва улыбнувшись, кивнула.

Но Оливер все еще боялся поверить.

— Поклянись!

Она покачала головой:

— Ибо учат мудрецы — клясться нельзя, даже если клятва правдива, ибо каждый раз, произнося клятву вслух, ты умаляешь уважение к ней в своей душе…

Он рассмеялся — счастливым, почти безумным смехом, обнял ее, притянул к себе.

— Это ты… А я уже думал, что потерял тебя… что она заняла твое место, — бормотал он, гладя ее по волосам, сметая с них налипшие листья. Она молчала, прислонясь головой к его плечу. Однако радость затенила новая мысль: — А… это произошло? То, о чем она говорила?

— Все знания о прошлой жизни сейчас со мной. Но, — она подняла голову, взглянула ему в глаза, — с тобой я прежняя.

— Ничего другого я и не хочу.

— Так-таки ничего? И есть не хочешь?

— Теперь я вижу, что это взаправду ты!

— Нет, в самом деле… — Она высвободилась из его объятий и направилась к сваленным вещам. — Когда ж это мы в последний раз ели? Ничего не помню…

— Погоди, я сам посмотрю. По правде говоря, я и сам не помню. Вчера как-то было не до еды… вчера… но вчера была другая жизнь… для нас обоих.

Селия промолчала, рассеянно глядя, как Оливер шарит в мешке. Есть было всего ничего — последний кусок холодного жилистого мяса и остатки хлеба, отданного Топасом. А голод внезапно навалился зверский. И они съели все до последней крошки, но Оливера это не огорчало: не было за все время случая, чтобы они не раздобыли себе пропитания, — с чего же теперь переживать? Но это соображение породило другое.

— Первый раз жалею, что у нас нет вина и который месяц довольствуемся мы водой да изредка — дурным пивом…

— Да?

— Сегодня бы я выпил. За нас с тобой.

— Пожалуй. — В ее голосе была некоторая отстраненность, и это не укрылось от внимания Оливера.

— Что с тобой? Я тебя чем-то обидел?

— Нет. Но… мне довольно трудно справиться с тем, что со мной случилось. Со всем. — Она развела ладони в стороны четким округлым жестом, которого раньше Оливер за ней не замечал..

— Это из-за того, что ты помнишь жизнь Алиены?

— Если бы только жизнь… — сказала она, и Оливер вдруг осознал, что Алиена умерла и более двадцати лет пробыла мертвой.

— Ты помнишь то, что было после смерти?

— Да, к сожалению. — Щека ее вполне узнаваемо дернулась.

— И… что?

— Об этом не нужно знать.

— Мне?

— Никому. Я бы тоже предпочла не знать. Это неестественное знание для человека. Пожалуйста, спрашивай меня о чем-либо другом.

Оливер был только рад этому предложению. Он о многом хотел спросить ее… об очень многом, и ничего из того, о чем он намеревался говорить, не относилось к области запретных знаний. Но выбрал он все-таки один вопрос.

— Ты ничего не говоришь о нашем будущем.

— Нашем? Но я не знаю, останешься ли ты со мной.

— После того, что между нами было?

— Именно. Помимо прочего, я все еще являюсь беглой преступницей.

— Я тоже ко многому причастен.

— Нет. Не важно, что ты совершил, свидетелей не было. Перед законом ты чист. Но если тебя схватят вместе со мной…

— Не стоит продолжать. Все уже было сказано. И все решено, кроме того, что нам делать.

— Не можем же мы вечно блуждать по Заклятым землям.

— А за их пределами — слуги Трибунала… Хотя… мы можем покинуть империю…

— Уехать отсюда возможно только морем. А сейчас — зима… впрочем, в южных портах навигация иногда об эту пору закрывается не полностью. Ближайший порт — Фораннан…

— И я не думаю, чтобы фискалы стали разыскивать тебя в Фораннане. Слишком далеко от Эрда.

— Как раз там и могут. У карнионцев — слава еретиков, даже у церковников. Однако наглость — лучшее оружие.

Оливер улыбнулся. Сказать такое способна только Селия.

— И главное счастье жизни. Может, нам стоит воспользоваться рекомендацией Топаса и двинуться прямиком в «Торговый дом Антона Кортера», предложить свои услуги и потребовать вознаграждения? Но, если без шуток, я вовсе не настаиваю на этой дороге. Можно вспомнить другой совет Топаса и поехать в Свантер. А можно ехать дальше по плоскогорью, и…

— Перейти на другую сторону моста — и не надо представлять, с какими чувствами шла я в ту сторону. Удивительно глупо… Я безумно боялась, боялась и хотела узнать, какие секреты там таятся. А теперь я и так знаю, что тайн больше нет. Все это было… было здесь — те страшные чудеса, о которых мы слышали, — но они умирают, тихо умирают собственной смертью, и у меня нет никакого желания их добивать. Не хочу. И теперь я больше не боюсь.

— А я боюсь, — признался он. — Именно теперь. Можешь презирать меня за слабость.

— Ты настолько силен, — она медленно подбирала слова, — что можешь позволить себе иметь слабости. Я — нет.

— Ты всегда считала меня сильнее, чем я есть.

— Напротив, это ты себя недооцениваешь. И если мы не расстанемся…

— А мы, конечно, не расстанемся. И не надо больше говорить об этом. Если нам суждено странствовать — будем странствовать.

— Я так понимаю, это значит — едем в Фораннан и садимся на корабль?

— Если у тебя нет других предложений.

— Нет. Сейчас я намерена слушать тебя. Раньше у меня была определенная цель… и, достигнув ее, я чувствую некоторую растерянность.

— И ты хочешь, чтобы решение принял я?

Она кивнула.

— Хорошо. Хотя я прекрасно понимаю, что твоя растерянность скоро минует… Я предлагаю ехать в Фораннан.

— Согласна.

Она намеревалась встать, но прежде, чем она это сделала, ее остановил его голос:

— И еще — я никогда не буду звать тебя Алиеной.

Она взглянула на него, потом снова кивнула:

— Это справедливо.

Селия подошла к сваленному на плаще оружию. Оливер нагнулся поднять брошенный ночью на землю нож, вытер его, сунул в ножны и замер. Селия в задумчивости смотрела на лежащие мечи, словно силясь решить какую-то трудную задачу. Затем протянула руку, подняла меч Козодоя и сосредоточенно взвесила его. А затем взяла свой ремень и начала перетягивать ножны с тем, чтобы оружие находилось за спиной.

— Что ты делаешь?

Она вздрогнула, и та самая растерянность… какой-то детский испуг отразился на ее лице. Потом исчез.

— Но ведь так же гораздо удобнее.

Когда они выезжали со стоянки, оба меча были у нее за спиной — крест-накрест. Арбалет — у седла, Никогда Селия так не ездила.

Но он никогда не назовет ее Алиеной!

В один из последующих дней она ему сказала:

— Конечно, она обучалась военному делу в лучших старинных традициях. Ее семья выводила свои истоки от природных карнионцев… Так ли это на самом деле — Бог знает, но семья была чрезвычайно старинная и гордая, с установившимися обычаями, равно почитающая доблесть и знания… — Она тяжело вздохнула. — Война, оружие, круг чтения… Я думаю, Найтли испытывал некое извращенное удовольствие, прививая мне определенные привычки Алиены, взращивал их во мне. Ведь Алиена во многом была полной моей противоположностью. Но если ее никто не посмел бы упрекнуть в том, что ее привычки и занятия не подобают женщине — по знатности рода, то в меня, наоборот, все тыкали пальцами.

— Я тебя никогда не стану упрекать.

— Так Найтли тебя не предусмотрел в своем плане…

— Он не заслуживает, чтобы ты о нем говорила. Только… — Он запнулся. — Если Алиена была из карнионского рода, а ты получила ее знания, то…

— Да, — подтвердила она невысказанную мысль. — Теперь бы я могла ответить на многие твои вопросы.

Оливер внимательно посмотрел ей в лицо, привычным движением взял за руки:

— Когда-нибудь ответишь… Но сейчас я не хочу об этом спрашивать.

Ее губы почти не шевелились, когда она произнесла:

— Я тоже этого не хочу.

Вдоль старой торговой дороги они добрались до Фораннана. Выглядели они, должно быть, чучела чучелами, обносившиеся, обросшие, отощавшие, — охота эти дни шла плохо, как никогда, одной же любовью, как это ни печально, сыт не будешь, и тем более не накормишь лошадей. Поэтому у несчастных «полководцев» вид был хуже некуда.

Итак они были чучела на клячах, а стражники у городских ворот — румяны, сыты, пьяны и неприлично веселы, хотя темнеть еще только начинало и вроде бы так явно набираться на посту было не след. Они, ухмыляясь, приняли въездную пошлину, после чего дружно преградили путникам дорогу.

— В чем дело? — сквозь зубы спросил Оливер. — Мы же заплатили.

— Заплатили… а в город нельзя. Таким, как вы, — нельзя.

Ну вот и все. Конечно. Когда-то должно было перестать везти. И он один виноват. Она сказала: «Я буду тебя слушать…»

Но, хотя отчаяние почти оглушило, Оливер выдвинулся вперед, чтобы в случае нападения Селия была за спиной, и с изумившей его самого наглостью спросил:

— И чем наши деньги плохи?

Стражник постучал кулаком сперва по лбу, а потом — довольно выразительно — по древку своей алебарды.

— При чем тут деньги, дуралей? Вы же без масок… обычай такой!

Оливер оглянулся на Селию. Вздох облегчения вырвался из его груди. Пусть они вдвоем забыли о времени, но время на месте не стояло — и вот, оказывается, уже настало Рождество. А на Рождество в Карнионе повсеместно устраивались карнавалы и ряжения. И в некоторых городах человек, появившийся об эту пору на улице без маски, считался оскорбителем древних обычаев и мог свободно подвергнуться поношению, а то и прямому наказанию со стороны местных властей. Значит, и Фораннан принадлежал к числу таких городов…

— Так что же нам теперь, в поле ночевать?

— А это, — отвечал жизнерадостный алебардщик, — не наша печаль. Хоть в поле, хоть в болоте, хоть на дереве сидючи… без маски в город хода нет — обычай такой!

Селия тронула Оливера за плечо:

— Погляди-ка. Похоже, там на таких охламонах, как мы, кто-то делает хорошие деньги.

— Недурно сказано! — рассмеялся второй алебардщик. — Праздник праздником, а иные выгоды своей не забывают!

Под высокой городской стеной лепились несколько палаток. Перед ними возвышался увитый лентами шест, украшенный бычьей головой, — привычный в Древней земле символ карнавала. А на дощатых прилавках свалены маски, капюшоны с бубенцами, трещотки, бубны, жезлы, овчины — все, что могло понадобиться нерасторопным приезжим, дабы не чувствовали они себя белыми воронами на улицах праздничного Фораннана. В глубине палаток, подозревал Оливер, был разложен товар подороже, предназначенный для более солидных покупателей.

— Я пойду куплю маски, — Селия спрыгнула на землю, — а ты потолкайся здесь, поспрошай насчет гостиниц.

— Поторопись! — крикнул ей вслед один из стражников. — А то сейчас стемнеет, ворота запрем — и вправду будете в поле ночевать, у кострищ холодных!

Про кострища помянул он недаром, понял, осмотревшись, Оливер. По всей равнине чернели неровные круги. Несколько дней назад здесь жгли костры Полузимья и выкликали солнце, приманивали его огнями, чтобы повернуло свой ход. Но те костры уже успели остыть…

Селия вернулась. В руках у нее, кроме масок, был еще какой-то сверток.

— Что это?

Страницы: «« ... 678910111213 »»

Читать бесплатно другие книги:

Возвращаясь поздно ночью домой, Вера обнаруживает в подъезде изуродованный труп отца – знаменитого ю...
Во время роскошного ужина в ресторане «Пекин» отравлен бизнесмен Георгий Кавтарадзе, большой любител...
Частный детективТатьяна Иванова еще на свадьбе племянника обратила внимание на работавших фотографа ...
Далекое будущее, Земля превращена в археологический заповедник. Группа контрабандистов, прилетевшая ...
Звезда Даль грозит вспыхнуть Сверхновой, а у нее оказалась планета, населенная потомками одной из пе...
«Рэдер осторожно выглянул в окно. Прямо перед ним была пожарная лестница, а ниже – узкий проход межд...