Я стану Алиеной Резанова Наталья
— И еще одно соображение, — быстро продолжал он. — Помнишь, Вальтарий ссылался на кастеляна в Файте? И нас еще туда приглашал? Как думаешь, он просто языком молотил, понимая, что мы откажемся, или кастелян действительно замешан в разбойных делах?
— Не знаю. По правде, я тоже думала об этом. Возможно и то и другое. Если замешан, то помоги Бог владельцу замка, мы уже не поможем. Меня другое смущает — почему бандиты послали за нами только одного человека? Я бы рада поверить, что мы кажемся безобидными, но Вальтарий вроде бы так не считал.
— Возможно, они не собирались убивать нас. Просто обокрасть. Вальтарий, как ты слышала, считал нас излишне простыми, а не безобидными.
— Похоже, мы такие и есть. Излишне простые. Или будем, если поверим, что мы в безопасности.
Но, несмотря на эту предостерегающую ноту, никто не потревожил их в этот день. Все было как в первые дни их совместных странствий, имевших оболочку мирной, почти идиллической прогулки.
Ручей, вдоль которого они продвигались, принимал в себя все новые звенящие родники, — Оливеру, выросшему на Юге, их пение казалось прекрасным, — и превратился в быстрый поток, по которому плыли желтые палые листья. На сей раз на привале они развели костер, чего не делали… Бог мой, последний раз они разводили костер еще до Кулхайма — правда, с тех пор сиживали они и у костра, и у очагов, но это были не их костры и очаги, и Селия сказала: «Давненько я не готовила ничего горячего». Они решили наловить рыбы — крючки у Селии имелись, она смастерила их из обломка шила и иглы, еще когда ехала одна. Для наживки использовали крошки, оставшиеся от взятого в Бастионе хлеба. И все еще сохранялись в котомке у Селии остатки соли и чеснока — подарки хитрого хуторянина.
— Если бы Святой Трибунал хоть что-нибудь понимал, — прокомментировала она их явление из свертка, — тут же снял бы с меня все обвинения. Все бабки утверждают, что нечистая сила не переносит ни соли, ни чеснока.
— А еще железа, серебра и омелы. К чему бы это?
— Насчет твоего сообщения сомневаюсь. Но в любом случае варить из этого суп не умею…
Рыбная похлебка, приготовленная ею, казалась Оливеру такой же вкусной, как грибная. Очевидно, ее треклятый учитель был, помимо прочего, и чревоугодник. Но он не рискнул высказать это вслух. Пусть вчерашний день останется вчера, а Селия — не в меру начитанной и не по возрасту много пережившей девушкой, а не странным существом, причастным запретных бездн. И в этот вечер так оно и было. Они все же были очень молоды и легко забывали. И он забыл за разговорами о том, как когда-то где-то удавалось вкусно поесть и сладко выпить, — а в тот вечер только такие разговоры и велись, такие, как правило, случаются среди голодных людей, но иногда и сытые ими разражаются, в конце концов, воспоминания о говяжьих почках с грибами или бараньей лопатке с красным вином ничуть не хуже воспоминаний о славных сражениях и геройских поединках. Он забыл о том, что затеняло их путь, что милая девушка, столь искушенная в домашнем хозяйстве, вот этими руками, которыми варила ему суп, убила меньше чем три месяца назад полтора десятка человек, причем большинство из них у него на глазах, что не далее как позавчера угрожала еще одному человеку — раненному! — пыткой, и кто знает, возможно, осуществила бы свою угрозу… Потому что тогда пришлось бы вспомнить о своем участии во всем этом, а ему надоело копаться в себе. Хотелось радоваться жизни, пусть радость заключается всего лишь в том, чтобы сидеть у костра, есть рыбу и рассказывать, как ее запекают в родном городе.
Это был хороший вечер. Но сколько бы Оливер ни забыл, об одном он помнил — рассчитывать на то, что такие вечера будут повторяться часто, не приходится.
По разным причинам. Тем больше оснований ценить то, что есть.
Лес становился плотнее, а река — шире. Теперь им порой приходилось спешиваться, спускаясь под уклон, — хорошо, что не прорубаться сквозь заросли. Это их не очень беспокоило ввиду отсутствия опасности. Селия положила арбалет на плечо, готовясь не столько обороняться, сколько подстрелить что-нибудь на ужин, в продолжение вчерашней кулинарной поэмы. И поглядывала по сторонам, стараясь приметить дикую утку, — она видела, что те еще не улетели зимовать.
Но вместо уток она заметила старика.
Они с Оливером шли высоким берегом, но несколько ниже тропа спускалась к самой воде. И там, на узкой полосе галечника, был седой человек с вершами.
Она хотела было окликнуть Оливера, но поостереглась. Старик, — ей почему-то сразу показалось, что это старик, хотя она не видела его лица, — их не замечал. В этот миг Оливер повернулся к ней и сказал:
— Послушай…
Она поднесла палец к губам, но было слишком поздно. Голос Оливера ясно разнесся над рекой, и склонившийся над водой человек выпрямился. И увидел над собой двух вооруженных людей.
Сам он был именно старик, и более всего к нему подходило слово «клочковатый». Серая борода в клочьях, и в клочья же износившаяся одежда, когда-то, похоже, вполне добротная. Несколько мгновений он молча смотрел на них так, что глаза были готовы выскочить из орбит, а потом закричал, да что там — взвыл в ужасе. Оливер неподдельно изумился. Нет, их, конечно, обозвали «страшными ребятишками», но не настолько же! Однако довести до конца это соображение не удалось. Старик попятился, взмахнул руками, точно пытаясь отвести от себя представшее ему зрелище, поскользнулся и рухнул в воду. Течение тут же подхватило и потащило его, и он снова завопил, но теперь с гораздо большим основанием.
— Селия, кидай ему веревку!
— Сейчас!
Чертыхаясь, она забросила арбалет за спину и схватила с седла свой моток. Веревка свистнула в воздухе, но старик отнюдь не проявил той сноровки, как Оливер на осыпи. Более того, он вообще не проявил никакого желания ухватиться за конец, по крайней мере, не предпринимал таких попыток. Между тем, пока он бился в воде, течение волокло его дальше, и длины веревки уже не хватало.
— Бежим!
Они сорвались с места, бросив флегматично фыркающих лошадей. Оливер вскоре обогнал Селию. Ему было неловко — это он виноват, что рот раскрыл не вовремя. Мало того, что напугал человека, а теперь едва не утопил. Припустив дальше, он поравнялся со стариком и бросился в воду, готовый во искупление своей вины принять ледяное купание. Однако оказалось совсем не глубоко. Если бы старик не был так напуган, он мог бы выбраться сам. Подхватив его, Оливер, хлюпая набрякшими сапогами, вылез из воды и поволок старика вверх по обрыву. Старик вроде бы затих, но, когда подоспела Селия, едва не скатился обратно и закричал:
— Это она!
Селия нахмурилась, брови ее сдвинулись к переносице.
Но старик тут же обмяк, пробормотав:
— Нет, не она…
Настороженное выражение с лица Селии не исчезло. За все время, что они странствовали, никто явно не признал в Селии женщину. Вальтарий, правда, догадывался, но и он сомневался. А этот — с первого взгляда… Или он просто видит то, что хочет увидеть?
Старик промок до нитки, а стоит, между прочим, не июль, а конец сентября. Или уже октябрь наступил? Совсем счет времени потерял…
— Надо бы нам его в сухое переодеть. Возьми мой плащ на седле, попробуй его завернуть.
Однако до этого он попытался раздеть несостоявшегося утопленника.
Тот отбивался с яростью, которой вовсе не проявлял в борьбе с водной стихией. При этом его набрякшие лохмотья окончательно расползлись. Господи! Сначала мало что не утопил человека, теперь приходится одежду, может быть последнюю, на нем рвать, а дальше, не дай Бог, руку ему сломаешь…
Селия с плащом молча стояла за его спиной, наблюдая за возней. Наконец, отчаявшись, Оливер прекратил попытки и попросту закутал старика своим плащом поверх мокрого. Все лучше, чем ничего.
— Скажи, почтенный, как ты здесь оказался? Кто ты?
Старик не отвечал. Нахохлившись, он перебегал взглядом с Оливера на Селию и обратно.
— По-моему, он не понимает, — сказала Селия.
— Мне тоже кажется, что он отвык от людей. Может, он в лесу живет? Отшельник какой-нибудь?
— Где это ты видел отшельников в бархате? — проворчала она. — Пусть даже это бархатные обноски. — На такую подробность могла обратить внимание только женщина. — Нет, это больной. Сумасшедший, бежавший из-под надзора.
— Похоже на то… Тем более мы должны его отвезти в безопасное место. Иначе он простудится и умрет… Послушай, где твоя семья? — Это слово не вызвало у старика никакого отклика. — Где ты живешь?
На сей раз блуждающий взгляд приобрел несколько осмысленное выражение, и старик ткнул рукой, которую выпростал из-под плаща, указывая направление. Поскольку ничего там, кроме леса, не имелось, это движение можно было отнести на счет больного рассудка, однако, поднявшись взглядом выше, Оливер дернул Селию за рукав. Она посмотрела туда же, куда и он, — для этого ей пришлось закинуть голову, — и присвистнула.
Пока они шли вдоль реки, то смотрели куда угодно, но не вверх, поэтому ничего и не заметили. А там, за плотным рядом древесных крон, возвышалась башня замка.
Чтобы добраться туда, у них ушел почти целый день. Оливер взгромоздил старика в седло перед собой, точно плененную красавицу, однако надежды на него как на проводника оказались тщетны. Дороги они не знали, двигались напролом, прорубались через чащобы, петляли. Селия откровенно ругалась, но ни разу не предложила плюнуть на все и предоставить спасенного его судьбе, и Оливер был благодарен ей за это. Он не был уверен, что нашел бы в себе силы отказаться. Воду из сапог он, конечно, вылил, но и без того двигаться в мокрой обуви удовольствие маленькое. Хотя, разумеется, старику было не в пример хуже — он и так уже, несмотря на плащ, трясся крупной дрожью, — правда, не жаловался. Вообще ничего не говорил. Если бы не те странные слова, брошенные им на берегу, его можно было бы считать немым.
Наконец выбрались на открытое место, но лучше не стало. Перед ними вставал холм с замком на вершине, а к нему худо-бедно вела тропа. Но холм зарос каким-то колючим и вдобавок разлапистым кустарником, а по тропе мог пройти только один человек, и то с риском оставить половину одежды на шипах.
Оливер в который уже раз спешился. И, проклиная все на свете, и себя в первую очередь, достал меч и стал прореживать кусты, чтобы дать возможность пройти лошадям. Все это идиотическим образом напоминало детские сказки, где герой обязательно прорубается к замку красавицы — если не через полчища врагов, так хоть через непроходимую чащу. И он тоже — хорош герой с непобедимым мечом, только что годится кусты рубить. Не то чтобы ему совсем не пришлось драться в этом путешествии, но меч в этом как-то не участвовал.
Наконец они добрались до вершины холма.
— Пресвятая Дева! — вырвалось у Оливера, когда он позволил себе разогнуть ноющую спину.
Замок, выстроенный из серого песчаника, не мог, насколько Оливер понимал в архитектуре, равняться древностью с бастионом, давшим название деревне. Он был выстроен лет сто, от силы полтораста назад и претендовал изначально не только на мощь, но и на изящество. И вероятно, таковым обладал. Но что с ним стало теперь! Надвратную сторожевую башню затянуло плющом, стены успешно штурмовала ежевика, а противостояла ей лишь мохнатая плесень, во рву, через который был переброшен мост, не было воды, только зеленая тинистая муть, коей и жабы побрезговали бы.
— Похоже, что здесь никто не живет…
— Верно, — отозвалась Селия. — Посмотри на дымоходы — ни одного дымка.
— Это что же здесь произошло? Может, чума была и все, кроме него, — Оливер кивнул на старика, — вымерли?
— Сомневаюсь. Про чуму знали бы в деревнях — ведь замок не вчера заброшен. А ни в Файте, ни в Бастионе разговора об этом не было.
Они все еще стояли в озадаченности, когда раздался скрипучий голос.
— Так это вы? — На сей раз старик обращался к Оливеру. — Вы все-таки вернулись… Я вас ждал.
Оливер поднял руку и дотронулся до лба едва ли не свешивающегося с седла старика. И чуть не отдернул ее.
— Значит, снимаешь? — невнятно пробормотал тот.
— Так я и думал. У него жар, как я ни старался помочь. Да еще и бредит. Путает нас с кем-то…
— Теперь и я вижу, что путает. А то поначалу, когда он кричал, я решила… что он меня узнал.
— Не думаю, чтоб сюда добрались глашатаи из Тримейна, — медленно сказал Оливер.
— Не то. — Ее лицо потемнело. — Это глупо, конечно… но мне показалось… что он узнал во мне… Алиену.
Она вскинула взгляд на старика, но произнесенное имя не произвело на него ровно никакого впечатления. Он жутко щерился щербатым ртом, что долженствовало изображать улыбку.
— Что ж, идем? — спросил Оливер.
— Идем… Только смотри, осторожнее, что-то этот мост у меня доверия не вызывает.
Оливер тоже опасался, что мост прогнил, но тот еще держался. Решетка была поднята, надо думать, уже навсегда, а вот ворота закрыты. Но в них обнаружилась врезанная дверь, куда они и прошли.
И очутились на пустынном дворе, некогда мощеном, теперь же покрытом пробивавшейся между булыжниками упорной сорной травой. И во всем — ощущение заброшенности, гнили, распада.
— Ну и убожество, — буркнула Селия. Устремилась к колодцу, отодвинула крышку. — И как это колодец не зацвел… Хотя это удача, конечно.
Оливер озирался. Да уж, на сказочный замок не похоже. Но если сказка обернулась кошмаром, тут их, по всем правилам, должна была поджидать засада. Что, если старик — из шайки Козодоя? Но эта мысль показалась ему какой-то… отстраненной. Несвойственной. Как бы из чужой головы.
— По-моему, здесь никого нет, — сказала Селия, словно отвечая на его невысказанный вопрос.
— Точно. Даже голубей на карнизах.
— Так это все-таки вы, — прокаркало за ними.
Осматриваясь кругом, они не заметили, как старик съехал с седла. А он съехал, сделал несколько шагов — плащ Оливера, слишком длинный для него, волочился по плитам. Замер, уставившись на них, — тощий, сгорбленный, грязно-седой, с лихорадочно горящими глазами, — на девушку с грубо обкорнаной копной волос, цветом напоминавших мокрый песок, не сильно примечательными чертами лица и очень светлыми глазами без проблеска голубизны и на молодого человека, долговязого, темноволосого, лохматого, горбоносого, с темными же, глубоко сидящими глазами, обманчиво, а может быть, и нарочито неловкого и неуклюжего, — словно старательно сверяя то, что видел, с какими-то вколоченными в его сознание образами. Неизвестно, наложились ли эти образы друг на друга или он просто устал. Глаза у него заслезились, и он протянул к ним костлявые руки.
— Вы здесь… и Заклятие будет снято… — С этими словами он осел на колени и приложился бы к булыжникам двора, если бы Оливер его не подхватил.
— Он уже ничего не соображает, — проворчала Селия. — При чем здесь Заклятие? Его давно сняли, да и не дошли мы до Заклятых земель… то бишь Открытых…
— Открытых… ты и открыла… путь…
— Совсем болен, — заключил Оливер. — Ничего не поделаешь, надо мне оттащить его .внутрь и посмотреть, что можно сделать.
— Привет! Ты не говорил, что еще и лекарь.
— Ну, не совсем. Но когда учился в Тримейне, посещал и медицинский факультет.
— Ладно. А я напою и расседлаю лошадей. И заодно все же проверю, что здесь и как.
Примерно через час Селия выбралась на кухню замка — это, казалось, было едва ли не единственное помещение, которое время от времени посещалось: об этом свидетельствовали сравнительно свежая зола в очаге и покрытая толстенным слоем копоти посуда. Больше ничего особо разглядеть было нельзя — уже стемнело, зато запах… Впрочем, на лестнице замелькал огонек. Это спускался Оливер с лучиной в руке.
— Никого не нашла, — объявила она. — Никого и ничего. Ну и развал! Ну и вонища! А здесь — матушка моя на небесах! Миллион лет, наверное, не мели и посуду не мыли.
— Наверху еще хуже. В спальне у него. И даже не хочу, чтобы ты туда заходила. У тебя и так было в жизни много испытаний.
— Верю, ох верю… И что нас вдоль реки понесло? Ладно, если задержимся, попробую завтра влезть в погреб, посмотреть, может, там что сохранилось.
— Придется задержаться. Он плох, Селия. Сейчас уснул, но что будет дальше — не знаю. Я там буду сидеть. Ты уж поищи на ночь место почище…
— Н-да. Из-за нашего с тобой взаимного благородства ночлег будет на пустой желудок. Ничего, завтра с утра этим озабочусь. И уберусь здесь как смогу. Потому что я, ей-богу, лучше сдохну с голодухи, чем буду есть в таком свинарнике!
Оливер снова выбрался на кухню только после полудня. При свете это обширное помещение разительно изменилось, и, надо сказать, виной был не только и не столько солнечный свет. Каменный пол был вымыт, так же как и длинный дубовый стол. Ставни были распахнуты, но с осенним холодом боролся огонь, пылавший в огромном очаге. Над огнем был подвешен большой медный котел. Водрузившая его туда Селия стояла рядом — отдуваясь, с засученными рукавами.
— Привет, — весело обратилась она к нему. — Как пациент?
— Снова уснул, — пробормотал Оливер. — Атак….
— Ну, давай сюда. Можешь садиться, не страшась приклеиться, и есть, не боясь отравиться. — Она поставила перед ним глиняную миску с вареной рыбой. — Извини, что опять рыба, о другом позаботиться было некогда. Как солнце встало — я тут все драила, порвала пару старых покрывал, все равно они больше ни на что не годились, кроме как на тряпки, сгнили и расползлись к чертовой матери…
— Я там тоже немного прибрался. — Оливер придвинул к себе тарелку.
— Видела. Возвращаюсь с реки — груда мусора во дворе навалена. В окно швырял, верно? Это по-вашему, по-мужски, уборка называется.
— Я…
— Да ладно, сожгу я все это безобразие. — Она уселась против него, наслаждаясь передышкой, вытянула ноги.
— Я только хотел сказать… Да, вот что, знаешь, почему голубей здесь нет? По-моему, он их всех поел. Судя по… хм… останкам наверху.
— Хорошо бы он еще и крыс поел — так нет же… Голубей ему не обещаю, пусть рыбную похлебку ест, тем паче что рыба — из его сетей. Только это я пока и успела — кухню вымыть, хворост собрать и за рыбой сходить. Колодец здешний — это мне просто подарок, если бы еще и воду пришлось от реки таскать, я бы точно перекинулась. Поэтому и пить тебе ничего не могу предложить, кроме воды. Зато воды, как говорится, сколько угодно. Но, кроме шуток, возникла мысль… — Она осеклась. В своем хозяйственном запале она не сразу обратила внимание на немногословие и отсутствующий вид своего сотоварища, который хотя вроде бы и слышал, и рыбу ел, но явно был поглощен чем-то другим.
— Слушай, что с тобой? Ты сам-то, часом, не заболел? Или просто не выспался?
— Нет. То есть я, конечно, не выспался, но не в этом дело. Старик тут говорил в бреду, и я… нет, ты, право, не поверишь. Я и сам не поверил сперва. — Он вздохнул, собираясь с силами, и закончил: — Можешь смеяться, но это место называется замок Кархиддин. А старик — это Хьюг Кархиддин.
Она не засмеялась, но вид у нее был крайне недоуменный.
— Но я ведь думала, что это просто песня! И если что-то было, так в незапамятные времена…
— А я и вовсе узнал о нем от тебя… хотя Кархиддин помечен на картах.
— Погоди, а не может быть такого, что он… ну, как это с безумными бывает… вообразил себя Хьюгом и поверил в это?
— Может, конечно… но я всегда полагал, что сумасшедшие воображают себя героями и властителями, а не злодеями, вдобавок неудачливыми. Но если это правда, то объясняет, почему он живет совсем один, хотя никакой заразы в округе вроде бы не было.
— Но — или я чего-то в вас, дворянах, не понимаю, — «песнь поношения» поется только для равных, и на слуг и крестьян не должна распространяться.
— Верно.
— И кроме того, что он тут вчера лепил насчет Заклятия и Открывателей?
— Не знаю. Я вообще много просто не разобрал из того, что он бормотал. Это же бред все-таки. Но одно я понял определенно — он принимает нас с тобой за… тех. Своего друга, которого он пытался убить, и его невесту. Причем вроде бы осознает, что мы — это не они. А с другой стороны, он как будто ждал, что мы явимся… то есть они явятся — в другом обличье.
— В другом обличье? — Между бровями ее залегла складка. — Что он этим хотел сказать?
— Тоже не знаю. Но если это тебя волнует (он прекрасно понял, почему), могу спросить у него. Только не забывай, что он все равно сумасшедший. И больной.
— Больной сумасшедший, здоровый сумасшедший… — Она провела рукой по лицу. — Бог с ним. Вернемся к делу. Значит, у меня возникла идея. Подогреваю воды побольше и устраиваю стирку. А заодно и баню. Господи, как хорошо-то! Самой мне вон выпал случай искупаться, а одежда с лета не мыта, того и гляди хозяину нашему благообразному уподоблюсь. Я там один гобелен присмотрела, не сильно молью проеденный, сметаю из него что-то вроде рубахи, пока одежда моя сушится.
Возвращение к бездне повседневных забот уводило от опасных догадок, и он мог даже пошутить:
— У тебя тоже своего рода помешательство. На мытье и чистоте.
— Ну, друг, не сидел ты в тюрьме Святого Трибунала — хотя, конечно, все впереди, — а то бы понял. Хочешь притчу? Один мудрец, отправляясь купаться, говорил: «Пойду займусь богоугодным делом». «Как так?» — спросили его. И он ответил: «Даже статуи, подобия человека, надобно мыть и чистить. Насколько же важнее и полезнее содержать в чистоте человеческое тело, сотворенное по образу и подобию Божию!» Нет, честное слово, я бы тех, кто не моется, от Церкви отлучала. А они наоборот… Ладно. Отойдя от высоких материй и возвращаясь к низменным: раз уж мне все равно стирать, я и тебя обстирать могу. Давай свое барахло… В чем дело? Чем я тебя на этот раз смутила или оскорбила?
— Ты не…
— А то я не вижу! Нет, ты мне ответь, что непристойного в моем предложении? Или ничего — а ты просто стесняешься? Одежда грязная? Моя еще грязнее — у тебя как-никак есть сменная, а у меня нет.
— Я… — Ему и в самом деле было стыдно, страшно стыдно, и он не понимал, почему, обстоятельства ведь были совсем другими, чем тогда, в долине. — Ты не должна… ты не обязана… прислуживать мне.
— Ах, вот как ты это понимаешь! Тогда почему же тебя не смущает, что я всю дорогу на нас двоих готовила? Это ведь тоже служба. Конечно, чтобы тебя утешить, я могла бы сказать, что я люблю стирать, просто обожаю, но нет, я вовсе этого не люблю, как не люблю готовить или чинить одежду — кстати, твою не только постирать, но и зачинить бы не мешало, — мыть посуду и полы и так далее, но я умею это делать. А ты нет. Хотя, извини, умеешь, но хуже, чем я. Поэтому работу, которую за меня никто не сделает, я буду делать сама, и без всякого принуждения. А ты выбирай — забыть о моих низменных , служанкиных речах или все же отдать мне свою одежду, а может, и не только свою, но и пациента — ты ведь на себя обязанности взвалил погаже моих… Можешь это сделать, когда я уйду отсюда. Воду для мытья я тебе оставлю. Все! Разговор окончен. Поел? А теперь двигай. А я займусь богоугодным делом!
Они никогда больше не возвращались к этому разговору, только однажды, во время их обычных бесед на кухне, он позволил себе остроту не лучшего качества:
— И при таком-то красноречии, как ты не смогла уболтать Святой Трибунал?
Против обыкновения, шутку она не поддержала, ответила серьезно:
— Я бы их уболтала, если бы они слушали, что я говорю. Но ведь что бы я ни сказала и ни сделала, я была заранее виновна, Оливер…
А одежду — свою и старика — он ей тогда принес. И вправду выбрал время, когда ее поблизости не было. С удовольствием вымылся и побрился. И решил, что неназванный Селией мудрец был, безусловно, прав.
Селия с яростью перестирала все, что могла, и вывесила для просушки на окнах — дни установились сухие и ясные, из-за чего со стороны было похоже, что замок капитулирует. Впрочем, завоевательница уже вошла внутрь, не встретив сопротивления, и установила свои порядки. Помимо приготовления еды и стирки, она наводила чистоту где возможно, все сгнившее и рассыпавшееся в прах с триумфом сжигала во дворе, в том числе и превратившуюся в труху солому, которой здесь раньше кое-где для тепла были присыпаны полы. Взамен она притаскивала охапки веток из леса или пучки высохшей нескошенной травы. Когда больной, казалось, чувствовал себя лучше, Оливер присоединялся к Селии. Вместе они обследовали замок. Спустились в погреб, где нашли несколько еще не испорченных крысами мешков с ячменем и пшеницей, и это, конечно, оказалось подспорьем в хозяйстве. Но большей частью осматривали сам замок, когда-то, видимо, далеко не бедный, и внутреннее его убранство, как и застройка, вероятно, было приятно глазу. Но это было когда-то. Теперь все было изъедено жучком, пылью, выцвело или осыпалось. Оливер по привычке искал книги, но их не было, даже Часослова, имевшегося в каждом дворянском доме. Может быть, раньше он и был, но тлен погубил его. Они проходили по темным комнатам, поднимались по спиральным лестницам. Однажды наткнулись на забитую дверь. Но отсыревшие доски легко отдирались. Странно, но забитой оказалась дверь в часовню. Здесь Оливер тоже не нашел для себя ничего любопытного. Часовня как часовня, только запертая, и распятие там отсутствовало, что, конечно, уже само по себе есть грех, но, если некому служить… Они оставили дверь открытой. Со стен на них смотрели выщербленные гербы, лысеющие восточные ковры (возможно, предки хозяина участвовали в крестовых походах, но, скорее всего, ковры были куплены на ярмарках в Тримейне), ветхие гобелены, на которых единороги (единорылы) склонялись перед изогнувшими стан белокурыми красотками, рыцари осаждали нечто, навеки скрытое огромной прорехой, путники ехали к некой выцветшей цели. Из одного такого Селия, как и грозилась, соорудила себе нечто вроде платья и носила его, чтобы дать отдых свой заслуженной одежде. Это было странно — видеть ее в платье. Хотя ничего удивительного тут нет и быть не может, говорил себе Оливер, до нынешнего лета она всегда носила платье, и метла и сковородка были ей привычнее, чем меч и арбалет. Она и волосы, должно быть, в косы заплетала…
Но ведь полюбил-то он ее совсем иной. Коротко остриженной, в мужской одежде, с оружием в руках.
Что же, убийца милее ему, чем хозяйка дома?
Глупости! Его любовь сильнее внешних перемен, он будет любить ее всегда, в каком бы облике она ни предстала перед ним, — возвышенном или пошлом, опасном или полным слабости…
…Даже тогда, когда она изменится настолько, что перестанет быть собой и от нее останется лишь оболочка?
Он не хотел думать об этом. Тем более, что этого, возможно, не будет никогда. Да и об отъезде речи пока что не было.
Кроме того, Селия не насовсем забросила прежнюю одежду и оружие. Нужно было есть, и, желая разнообразить рыбу и кашу, она уходила в лес, чтобы подстрелить зайца или глухаря, что ей нередко удавалось. А Оливер оставался со стариком, который оказался Хьюгом Кархиддином. Но Оливеру почему-то не хотелось называть его так.
Они сидели, как всегда, на кухне. Селия потрошила невинноубиенного зайца и рассказывала, вдохновленная этим занятием, очередную байку, заимствованную на сей раз не из книг.
— Ходил к нам в «Морское чудо» один мясник. То есть по виду это был не мясник, а какой-нибудь трубадур или ангел с витража — белокурый, кудрявый, глаза голубые, ресницы длинные и так далее. Красавчик, одним словом. Но он таки был мясником и обожал свое занятие, только о нем и говорил. Девицы, надо сказать, при нем млели, и одна служаночка помоложе всячески с ним заигрывала. И как-то при этом дерни черт ее спросить, как бы он ее оценил — с точки зрения мясника. Ожидая, наверное, услышать что-нибудь вроде «лакомый кусочек» или что-то подобное, что в таких случаях полагается говорить. А красавец поднимает свои голубые глаза, осененные длинными ресницами, смотрит на нее проникновенным взором и начинает: «Весу в тебе, на глаз, столько и столько фунтов. Волосы, кожу долой — останется столько-то. Да кости, хрящи и сухожилия, которые, конечно, могут пойти в дело, но добросовестный мастер их не оставит, потому убираем еще столько-то…» Короче, всего, что он говорил, я повторить не в состоянии, заняло это не меньше получаса, а может, и поболее, но это, скажу тебе, была поэма! И по ее окончании девица, совершенно ошеломленная, уползла на кухню, где потом шарахалась от одного вида сырого мяса, и если раньше красавец имел шансы подержаться за ее сочные части, то после ему такого случая не представилось.
Она поставила мясо тушиться, вытерла стол и села напротив Оливера.
— А теперь твоя очередь. Я устала молотить языком в ожидании, пока ты что-нибудь расскажешь. Или ты чувствуешь себя кем-то вроде исповедника?
— Ты скажешь! — Его почему-то передернуло от этого сравнения, хотя, если вдуматься, она была не так уж не права. — Но… я хотел бы рассказать тебе более связно, чем он… только, наверное, не получится. А дело в том, что, хотя твоя песня говорит правду, она говорит не всю правду. Видишь ли, эта женщина, из-за которой Кархиддин сбился с пути истинного… не знаю, как ее звали, но он называет ее то Виола, то Венена…
— Ничего себе!
— И важно, это, скорее всего, прозвища… слишком много прозвищ… Извини, я отвлекся. Так вот, она была Открывательницей Путей.
— Еще того не легче! А он… ну, жених?
— О нем старик почти не говорит, даже имени… может быть, стыдно ему… сказал только, что они вместе служили на южной границе… Он все больше о ней, о женщине… кстати, он сказал, что она тоже носила мужскую одежду, ездила верхом и у нее было оружие…
— Поэтому он нас и спутал.
— Надо полагать… А приехали они сюда из Заклятых земель. Тут я тоже еще не во всем разобрался, но о многом песня умолчала или просто не знала…
— О, черт… Заклятые земли… женщина с оружием и воин… Оливер, ты не мог бы как-нибудь выудить из старика имя этого воина?
— Зачем тебе это?
Он уже знал, о чем она думает, когда на лице у нее появляется такое мрачное выражение.
— Просто мне пришло в голову… а если это были Алиена и Найтли?
Он хотел было дотронуться до ее руки, но вовремя остановился.
— Селия. Во-первых, даже если я и узнаю его имя, это нам ничего не даст. Когда Найтли был воином, его наверняка звали по-другому.
— Это не довод…
— А во-вторых, одна из редких вещей, о которых старик высказывался определенно, это время, когда все произошло. Он сказал: «Шесть лет спустя после Большой Резни».
— Получается — тридцать лет назад. А Найтли сказал, что Алиена умерла сорок лет назад…
— Вот видишь? Разница в десять лет. А кроме того, было бы слишком много совпадений. Мало того, что мы повстречались с Хьюгом Кархиддином, так еще сразу найти следы Алиены? Не верю я в такое стечение обстоятельств.
— Ну, с Хьюгом — это не совпадение. Мы же знали, что замок существует. Собственно, я и песню вспомнила после того, как ты мне его на карте показал. Но в общем ты прав. Значит, это были не они. Десять лет…
— После чего получается, что Хьюг Кархиддин — не такой уж старик, каким кажется. Ему и шестидесяти, наверное, нет.
— Выходит, Найтли гораздо старше его — ему ведь под семьдесят… Да, Найтли, Найтли, Найтли… Напрасно я его Альбертом Ничтожным обозвала. Он скорее Раймунд Луллий наоборот. Помнишь наш разговор? Оба подались из рыцарей в чернокнижники, и оба из-за женщин. Только один из любви, а другой из ненависти.
— И оба не достигли того, чего искали…
— А вот это неизвестно, — сказала она. — Хотя бы в последнем случае.
— Так вернемся к Хьюгу Кархиддину. Я надеюсь получить от него кое-какие полезные сведения. Относительно Закрытых земель. Ведь он знал, что там происходило до того, как Заклятие было снято.
— Да, конечно, — рассеянно произнесла Селия.
Оливер не был уверен, что ему удалось отвлечь ее от мыслей об Алиене.
Но, как бы то ни было, уезжать они по-прежнему не уезжали. Похоже было, что им придется здесь зимовать. Правда, холоднее не становилось. Видимо, Вальтарий не солгал хотя бы в одном — настоящей зимы здесь не бывает. Но даже и такую зиму лучше проводить под крышей.
Все, казалось, забыли о них или потеряли след — разбойники, солдаты, Священный Трибунал. Поверить в это было бы слишком опасно, но возможно. Если сюда тридцать лет никто не совался… Селия, правда, выражала сомнение, что Хьюг Кархиддин мог прожить один все тридцать лет, независимо от того, когда он сошел с ума — сразу же после своего неудавшегося преступления или за неделю до их прихода. Ведь он не пашет и не сеет и, понятно, не торгует, а охотой, конечно, прокормиться можно, но не тридцать же лет на одном и том же месте. Он бы просто умер с голоду. Возможно, соглашался Оливер, когда дворяне подвергли его остракизму, с ним оставались слуги, которые собирали оброк с подвластных Кархиддину крестьян, — отсюда зерно в подвале, — но годы шли, слуги умирали, другие не заступали на их место, а сам хозяин не хотел или отвык общаться с людьми и, оставшись в одиночестве, постепенно одичал, но произошло это в последние несколько лет…
Старик явно выздоравливал — не рассудком, но телом, однако вниз спускаться не хотел. Оливеру казалось, что он боится встречи с Селией. Что ж, если он отождествляет ее с той женщиной, что волей или неволей погубила его жизнь, это можно понять. Поэтому приходилось сидеть с ним и слушать.
Старик никогда не говорил о своей жизни после «песни поношения». Похоже, для него все кончилось тем покушением. О нем он тоже не говорил, а вот о событиях, прямо или косвенно с ним связанных, — постоянно. Причем предугадать, что он сочтет связанным с тем событием в тот или иной раз, было невозможно. Оливер почти перестал слушать его. Но однажды пришлось не только прислушаться, но и поделиться с Селией.
— Знаешь, он сегодня все время говорил о Заклятых землях… и об Открывателях… причем такое, чего мне раньше слышать не приходилось. Впрочем, хотя легенды о Заклятых землях распространены по всей стране, об Открывателях я до встречи с Вальтарием не знал.
— Я тоже.
— А поскольку Вальтарий — лжец, он вполне мог солгать и об этом. Но старик тоже говорит о них, и вполне уверенно… правда, утверждает, что воочию из Открывателей видел одну тебя… то есть ее, ту… но слышал и раньше. И вот что он сказал: «злые места»… возможно, то что я называл «прорывом Темного Воинства»… в Заклятых землях меняли свое расположение. На его памяти такое случилось перед снятием Заклятия — и это было не так уж далеко, если знать дорогу и идти с Открывателем, — если не считанные дни, то недели точно. А раньше — севернее…
— Раньше — это когда?
— На этот вопрос он был не в состоянии ответить. Что-то лепетал, потом спросил, зачем мы туда идем. Я сказал: «Мы не ищем кладов». А он ответил: «Там нет кладов, туда никто за кладами и не ходил, и ты тоже. Туда ходили искать зло и свободу. И раз ты с ней, ты их найдешь». Я спросил: «Из-за нее?» Он ответил: «Из-за того, что вас двое».
— И что это значит? Мы должны преуспеть, потому что нас не трое и не четверо? Или потому, что мы — мужчина и женщина?
— Я пытался выяснить. Но осмысленного ответа не добился.
Селия уселась на стол:
— Бред какой-то. Впрочем, помешанный и не обязан изъясняться ясно. Хотя что-то в этом есть. Та женщина и ее спутник пришли из Заклятых земель… а еще раньше там побывали Алиена и Найтли… зло и свобода… зачем их искать? Я и так зла и свободна. В отличие от тебя.
Он ничего не ответил на последнее утверждение.
Сказал:
— Может быть, речь идет о большем зле и большей свободе, чем те, о которых мы с тобой имеем представление.
— «Я думал, вы простые совсем», — сказал один грабитель и признал, что ошибся.
— Надеюсь.
— На большее зло? Извини, — она махнула рукой, — я не хотела тебя обидеть.
— Ты не можешь меня обидеть, — пробормотал он и пожалел об этом.
— Что, недостойна? А мне наплевать. Какая есть. Манерам не обучена. Многому обучена, но не манерам.
— Ты не так поняла…
— И дурная заодно? Что с бабы взять?
— Не надо… я же вижу, что ты нарочно пытаешься меня разозлить.
Она тут же прекратила огрызаться, ограничилась только замечанием:
— В следующий раз постараюсь, чтобы было не так заметно.
Некоторое время они сидели молча — он за столом, она на столе, не глядя друг на друга. Селия первая нарушила молчание:
— Свел бы старика вниз, что ли. А то держишь его наверху, как в заточении. Может, толку больше будет.
Оливер не знал, чем было вызвано это предложение, — стремлением загладить грубость или желанием выжать из старика побольше об Открытых… а для того все еще Закрытых землях? Может быть, она и права. Но если это попытка извиниться…
Однако, прежде, чем он успел что-то ответить, Селия, бросив: «Ладно, поговорили», соскочила со стола, цапнула из угла деревянную бадью и покинула кухню. Подойдя к окну, он увидел ее у колодца. Опять затеяла стирать что-то или мыть. Просто болезнь какая-то. Хотя говорили уже об этом. И в самом деле пора сменить тему.
И все-таки Оливер опасался, что Хыог Кархиддин учинит припадок или какое-нибудь буйство, когда свел его за руку вниз. Не особенно, впрочем. Был уже на их пути такой буйный припадочный, что после трудно опасаться чего-то в этом роде.
Хьюг стоял посреди кухни, озираясь. Какой он ни есть, а, несомненно, заметил произошедшие здесь перемены. (Собственно, кухня была сейчас самым обжитым местом в замке. В других помещениях Селия тоже что-то делала, какую-то комнату приспособила себе под жилье, но кухня казалась уютнее других — может, потому, что они постоянно тут сиживали, а может, просто из-за огня в очаге.) Осматривался, и во взгляде его читалось некое удовлетворение.
— Конечно, конечно, — пробормотал он. — Я так и думал…
— Что он думал, прах его побери? Что мы придем и наведем здесь порядок?
Это Селия вошла с метлой в руках. Поставила ее в угол.
Хьюг взглянул на нее и попятился.
— Привет, почтенный хозяин. Не бойся, я не улечу, — заявила она. Не дав Оливеру вклиниться, добавила, вытирая руки о вывешенное у очага полотенце: — Вот что, господа мои и нахлебники. Садитесь за стол, буду кормить вас обедом.
Поскольку Хьюг на двигался, Оливер взял его за плечо, подвел к столу и усадил. Старик покорно повиновался. Селия расставила миски и принялась разделывать жаркое из птицы. Оливер едва не спросил, какой, но это был явно не голубь. Хьюг не сводил глаз с ее рук, орудовавших ножом. Может, и впрямь боится? А ведь он не видел, как Селия обращается с оружием. Да, но он, верно, видел, как с ним обращается та женщина.
Они молча принялись за еду. Через некоторое время Селия спросила:
— Хозяин, а ты сам бывал в Заклятых землях?
Старик не ответил, хотя, безусловно, расслышал вопрос. Оливер повторил его. На сей раз ответ последовал:
— Нет. Никогда. Зачем?
— В самом деле, зачем? — фыркнула Селия, на что старик снова никак не среагировал.
— Но Заклятия же больше нет? Путь открыт? — спросил Оливер.