Сломанные куклы Кэрол Джеймс

35

– Номер пять, сходить в ведро.

Металлический голос Адама разнесся по комнате, отскакивая от стен, и у Рэйчел в голове застучало. Она часто заморгала, чтобы глаза привыкли к темноте, стряхнула с себя одеяло и поднялась с матраса. В ногах была тяжесть и легкость одновременно. Она понимала, что идет, но походка была больше похожа на движение против хода эскалатора. Как во сне, она прошла через всю комнату, спустила спортивные штаны и трусы и присела над ведром. Затем встала, натянула штаны и стала ждать дальнейших инструкций.

– Номер пять, принести ведро к двери.

Рейчел пронесла ведро через всю комнату и поставила его ручкой к двери, как ей было сказано. Адам очень четко проинструктировал ее в первый раз, когда они проходили через процедуру с ведром. Настолько четко, что Рэйчел поняла, как много времени он посвятил проработке инструкции, и что любое ее нарушение повлечет неминуемое наказание. Ей и не требовалось никакой дополнительной мотивации для безоговорочного следования командам – ран на спине было более чем достаточно.

– Номер пять, подойти к креслу.

Рэйчел посмотрела на кресло, и внутри у нее ничего не шелохнулось: на этот раз пульс не взлетел до небес, ее не прошиб холодный пот и не бросило в дрожь. Обычно при одном только упоминании о кресле она впадала в панику. В этот же раз она была словно окутана каким-то облаком спокойствия, ощущением, что у нее хватит сил перенести это, что бы ни произошло.

Это действие наркотиков! Эта мысль медленно всплыла откуда-то из глубин сознания, и то, что ей потребовалось столько времени, чтобы додуматься до этого, только подтверждало ее правоту. Значит, Ева что-то подсыпала в еду. Другого объяснения не было.

– Номер пять, подойти к креслу, или будут последствия.

Рэйчел подняла голову на ближайшую камеру и несколько мгновений смотрела в ее глазок – сбитая с толку, дезориентированная, не понимающая, куда ей идти и где она находится. Потом она вспомнила: кресло! Она должна идти к креслу. Рэйчел вышла на середину комнаты и приготовилась сесть, но тут вновь опять раздался металлический голос Адама.

– Стоп!

Она замерла, держа руку на запятнанном кровью подлокотнике.

– Номер пять, снять одежду.

Потребовалось время, чтобы приказ дошел до сознания Рейчел, преодолел туман в голове. Она начала раздеваться.

– Номер пять, сложить одежду аккуратно.

Она присела и стала исполнять этот приказ. Каждое движение давалось ей с большим трудом, руки двигались медленно, отказываясь подчиняться слабым командам мозга.

– Номер пять, сесть в кресло.

Рэйчел села. Касаться кожей виниловой обивки было холодно, но она почти не замечала этого. Она слышала, как открылась дверь и в комнату вошли, слышала, как ведро сменили на новое. Рэйчел не стала поворачивать голову, она и так знала этот привычный ход вещей. В ее нынешнем состоянии ей было абсолютно все равно. Она не сопротивлялась, когда Адам пристегнул ремнями руки и ноги, и даже не дернулась, когда впервые он застегнул ремень вокруг головы. Она ощутила мягкое прикосновение кожаного ремня к своему выбритому черепу. Адам проверил, хорошо ли застегнуты ремни, и ушел.

Время шло. Вернулся он с медицинским монитором, надел пластиковую манжету на указательный палец левой руки Рэйчел и включил аппарат. Пульс был стабильный, семьдесят ударов в минуту. Вскоре Адам опять ушел и на этот раз вернулся с тележкой. Рэйчел слышала его шаги, когда он был только в самом конце коридора. Постепенно шаги становились все ближе и ближе, и вот он уже дошел до кресла, остановился и взял с тележки резиновую трубку.

Рэйчел не чувствовала своей причастности к происходящему. Она одновременно была и здесь, и не здесь, словно смотрела фильм с собой в главной роли. Откуда-то со стороны она видела, как Адам обвязывает и туго затягивает правое плечо резиновой трубкой. Все предплечье начинает пульсировать в такт с биением сердца и писком монитора. Пальцы онемели. Адам взял шприц, выпустил воздух и нажал на вену. Вена налилась и посинела. Кончик иглы проткнул кожу и скрылся под ней. Она всегда терпеть не могла уколы, но в данный момент Адам мог бы воткнуть в нее сотни иголок, и она бы даже не заметила.

Когда поршень шприца опустился до самого дна, Адам вытащил иглу и снял резиновый жгут. Через считаные секунды препарат попал в кровь, и пульс Рэйчел тут же взлетел до ста сорока ударов. Монитор неистовствовал. Рэйчел распирало от ощущения собственной силы. Еще никогда она ничего подобного не чувствовала – как будто внутри у нее разорвались тысячи фейерверков. Это было похоже на чудо: все ощущения обострились до предела, и ей казалось, она сможет танцевать до конца жизни. Ей очень нужно было сейчас танцевать, двигаться. По-другому невозможно было выпустить ту искрометную энергию, которая скопилась внутри. И ей хотелось говорить, говорить, говорить, хотелось поделиться этими прекрасными чувствами со всеми и каждым.

Она уже даже открыла рот, но Адам ударил ее так сильно, что на левой руке остался красный и обжигающий след его ладони. Боль пронзила все тело, такая боль, которую никто не смог бы вынести. В этот раз она была гораздо сильнее, чем когда он бил ее тростью, во много раз сильнее. Рэйчел завизжала, и пульс на мониторе подскочил еще на двадцать ударов вверх. Затем медленно со ста шестидесяти ударов он вернулся к ста сорока.

– Номер пять, молчать. Ни слова.

Рэйчел потянула за ремни, желая высвободиться, но они были затянуты так туго, что кожаные стропы только глубже впились в руки. Она хотела вернуться в тот наркотический туман, в котором пребывала до укола. Там ей было тепло и спокойно, ничто ее не тревожило, там не было боли и криков. Адам взял в руки охотничий нож, и она вжалась в кресло. Сверкающее пятнадцатисантиметровое стальное лезвие было острым, как бритва. Она посмотрела на нож, затем – на Адама. Монитор запищал быстрее.

– Сейчас будет очень больно, – предупредил он.

36

К моменту, когда я принял душ и оделся, в номер принесли завтрак. Я снова заказал полный английский – мощную дозу холестерина, белка и калорий, которая должна была подзарядить мои батарейки. Кофе в большом количестве служило той же цели. У меня быстрый обмен веществ, модели за такую конституцию отдали бы все. Я никогда не набираю вес. Единственный недостаток состоит в том, что иногда уровень сахара в крови резко падает, и тогда меня словно выключают из розетки.

Я быстро съел завтрак и вышел на балкон с чашкой кофе. Небо опять было серым, какая-то особая довлеющая серость нависала над городом. Ожидались новые снегопады. Шестью этажами ниже закутанные люди торопливо шли по своим делам. До восхода солнца оставался еще час, а завтра будет самый короткий день в году. Через два дня день снова начнет прибавлять, а через пять дней настанет Рождество. Через два дня я еще буду здесь. Да и, наверное, через пять дней тоже буду. Я надеялся, что к Новому году сообщники будут пойманы, и я смогу наконец свалить из этой Сибири.

Я зажег сигарету и набрал Хэтчера. В семь утра он уже был на работе. Он рассказал мне о штрафе за парковку, и я издал все те звуки, которые можно ожидать от человека, когда он слышит какую-то новость впервые. Других новостей не было. Обнаружилось много студентов-медиков, которые со скандалом были отчислены из институтов, но ни один из них не подходил под описание маньяка. И точно так же не нашлось никого, кто подходил бы под описание тренировочной жертвы объекта.

Хэтчер что-то говорил, но я не вслушивался. Мне вдруг вспомнился отрывок из вчерашнего разговора с профессором Блейком, и я чуть не ударил себя за то, что своевременно не заметил важность именно этих его слов. Такие детали могут или спасти, или угробить расследование, могут решить вопрос жизни и смерти. Как говорится, дьявол в деталях, и он только и ждет, чтобы ты в них увяз. Профессор Блейк сказал мне, что Фримен сначала тренировался на грейпфрутах, а потом перешел на трупы. Грейпфруты и трупы – во множественном числе, а не в единственном. Я сказал Хэтчеру искать одну жертву, но вполне возможно, что для практики ему понадобился не один, а несколько человек.

– Нам нужно расширить критерии поиска для подопытного кролика, – сказал я Хэтчеру. – Во-первых, вполне вероятно, жертв несколько. Точное количество зависит от того, как быстро объект научился делать лоботомию. Это могут быть как женщины, так и мужчины. Возраст – от тринадцати-четырнадцати лет и старше. Искать стоит среди неблагополучных категорий граждан – проститутки, бомжи, наркоманы. Скорее всего, верхняя возрастная граница – шестьдесят лет, потому что в более пожилом возрасте здоровье слабеет и есть риск смерти в ненужный момент. Вместе с тем я не стал бы сильно концентрироваться на верхней возрастной планке, этот вопрос саморегулирующийся в искомой категории – наркоманы вообще долго не живут. И забудьте про первоначальный портрет жертвы. Объект тренировался: он знал, что первые жертвы умрут. Его почерк – оставлять людей живыми, так что подопытные кролики не будут соответствовать критериям, по которым отбирались жертвы. Никаких темноволосых карьеристок мы больше не ищем.

– Просто отлично, – сказал Хэтчер. – А сузить эти критерии никак нельзя?

– Жертва будет необычной, – заверил я его. – Поскольку объект тренировал свои хирургические навыки, будут следы вмешательства в мозг. Пусть ваши люди обзвонят всех судмедэкспертов. Даже если дело было пару лет назад, они вспомнят что-то похожее. Он мог, например, попытаться замести следы.

– Как?

– Мог проломить молотком лоб, чтобы скрыть попытки добраться до префронтальной коры. Или он мог отделить голову от тела и избавиться от нее отдельно. Включи воображение!

– Включи воображение, – отозвался Хэтчер.

В его голосе была злость и напряжение, которые возникают, когда охотишься за призраками и тенями и понимаешь, что зашел в тупик. Я представил, как он склоняется над столом, устало качает головой и трет свои грустные, как у бассет-хаунда, глаза, задаваясь вопросом, почему он не стал бухгалтером, инженером или упаковщиком в магазине. Кем угодно, только не полицейским.

– Мы поймаем их, – сказал я.

– Хорошо бы это случилось раньше, чем позже.

Хэтчер тяжело вздохнул. В его вздохе были тонны невысказанной печали.

– Что случилось? – спросил я.

Еще один, еще более тяжелый вздох.

– Только если все останется между нами.

– Можешь считать, что говоришь со своим духовником, – ответил я.

– Ходят слухи, что меня снимают с расследования.

– Не обращай внимания. Слухи ходят всегда, так было и так будет. Знаешь, как всегда бывает? В девяти случаях из десяти за ними ничего не стоит. Просто дым без огня! Наверняка кто-то из зависти что-то распускает или из политических соображений. В общем, кроме тебя, на твоем месте никого быть не может, Хэтчер.

– Спасибо за доверие, но только это как раз десятый случай из десяти, когда слухи имеют основание. СМИ давят на руководство, и это давление спускается дальше по лестнице как раз на меня. Сейчас им нужно найти козла отпущения, а я первый в списке. Все желают знать, почему мы до сих пор не поймали этого негодяя. А под «мы» имеется в виду я. И они правы. Я гоняюсь за ним уже больше года, а он все еще на свободе. Похищение Рэйчел Моррис стало красной тряпкой для прессы. Загляни в сегодняшние газеты, там ничего хорошего. В прессе муссируют эту историю и нагоняют страх. Люди запуганы.

– Ну, тогда давай бросим прессе кость.

– О чем ты говоришь, Уинтер?

– Дай мне пару часов кое-что уладить.

– То есть ты даже мне не расскажешь, о чем речь? Отлично, – он вздохнул еще раз. – Давай быстрее. Ты мне нужен здесь.

– Буду так скоро, как только смогу.

Я закончил разговор, сделал последнюю затяжку, затушил сигарету о перила и поспешил вернуться в теплую комнату. Внизу на ресепшене для меня вызвали такси. Через пять минут машина была у входа. Я сел, дал водителю адрес и откинулся на сиденье.

Как только мы отъехали, я сразу понял, что за нами следят.

37

«Ягуар Х-тайп» следовал прямо за нами – настолько близко, что я смог разглядеть двух мужчин на передних сиденьях. Водителю было хорошо за сорок, он был худой и очень напряженный. Его товарищ был помоложе, высокий, широкий и грузный. Он явно был на вторых ролях. Водитель даже и не пытался скрыть, что он нас преследует. Он дублировал все наши движения, на каждом повороте. Когда водитель такси включал поворотник, «ягуар» делал то же самое. Я постучал по разделительной перегородке, и таксист опустил ее.

– Да? – спросил он.

Это был белый мужчина с пивным животом, лет шестидесяти. Мне он показался весельчаком, всю жизнь проработавшим водителем такси. Я кивнул в сторону зеркала заднего вида.

– Видите «ягуар» за нами? Дам двадцать фунтов сверху, если мы сможем оторваться.

– Без проблем.

Он надавил на газ, и я посильнее ухватился за ремень безопасности. Мы стали сворачивать на маленькие улочки, не включая поворотники, лавировали в пробках, подрезали, как только можно, вызывая хор недовольных сигналов со всех сторон. Таксист вел машину очень рискованно, и я уже перестал считать, сколько раз мы резко уходили в поворот в самую последнюю секунду. Адреналин зашкаливал, и я держался за ремень так, что костяшки пальцев побелели. В зеркало заднего вида я видел, как сильно происходящее нравилось водителю. Он широко улыбался и явно развлекался на полную катушку. Он был похож на маленького мальчика, который вдруг оказался внутри голливудского боевика.

Таксист был мастером своего дела. Но, к сожалению, худой водитель «ягуара» был еще большим асом. Он следовал за нами по этим американским горкам всю дорогу, отставая в худшем случае на пару машин. Мы подъехали к повороту к Данскомб-Хаус, проехали по уже знакомым рытвинам. Водитель, как мог, пытался объехать самые глубокие кратеры. Когда мы подъехали к входу, «ягуар» остановился на парковке в пятидесяти метрах от нас.

– Извините, я сделал все, что мог, – сказал мне водитель такси.

– Да, конечно, – и я дал ему двадцать фунтов сверху, несмотря на отсутствие нужного мне результата.

Он развернулся и уехал. «Ягуар» остался. Я жестом поприветствовал водителя, подошел к входной двери и нажал на звонок. За стойкой ресепшена была та же администратор, что и вчера. Она назвала меня «детектив Уинтер», и я не стал ее исправлять, дабы не усложнять себе жизнь и не пускаться в пространные разъяснения. Она вписала мое имя в журнал посетителей, и я прошел мимо высокой елки в комнату дневного пребывания.

Сара Флайт сидела ровно на том же самом месте, что и вчера. Ее стул был развернут к окну, по ту сторону которого по-прежнему виднелись равнины, которые Сара никогда не увидит. Я подставил стул и сел рядом.

В комнате находились те же самые люди, что и вчера. Из десятка витающих в облаках пациентов кто-то играл в карты, кто-то разговаривал сам с собой, кто-то смотрел в одну точку. Дежурила та же пара санитаров, что и вчера. Они сидели за своим столом и выглядели такими же скучающими, как и вчера. Телевизор в углу работал, но почти беззвучно, так что невозможно было расслышать, что говорили люди на экране.

Приди я сюда завтра, через год, через десять лет, все будет примерно так же. Лица изменятся, но телевизор так же будет работать сам для себя. Наверху раздался визг, и я автоматически дернулся в его сторону. Больше в комнате на этот звук не среагировал никто, даже санитары остались равнодушны. Они на мгновение прервали свою беседу, а затем продолжили ее, как будто ничего не произошло. Затем последовал еще один душераздирающий визг. Нельзя было даже понять, кричит женщина или мужчина.

– Как дела, Сара?

Сара смотрела в сторону окна невидящим взором. Ее грудная клетка поднималась и опускалась в соответствии с командами, поступающими из продолговатого мозга. Волосы у нее были спутаны после сна, из угла рта тонкой струйкой текли слюни. В этот раз я захватил с собой пачку салфеток и вытер ей рот.

На улице работник сгребал опавшие листья. Следы, которые он оставлял на снегу, фиксировали его маршрут. Рядом аккуратными параллельными дорожками тянулись следы шин его маленького трактора. Они были похожи на железнодорожные пути. Высокая и сильная араукария чилийская уходила ветвями в грифельно-серое небо. Мир по ту сторону стекла был покрыт матово-тусклым сиянием зимы.

Сара ничего этого не видела. Наверняка она сидела на одном и том же месте каждый день, перед ней ежедневно был один и тот же пейзаж. Будут сменяться времена года, а она даже не будет об этом знать. Эта мысль вгоняла в тоску, но еще тяжелее было осознавать, что Сара никогда не сможет пожаловаться на то, что ей приходится каждый день смотреть на одно и то же.

Я откинулся на стуле, скрестил ноги и стал ждать. Долго ждать не пришлось. В комнату вошла Аманда Куртис, мать Сары – я услышал, как она легко и четко ступает по деревянному полу. Проходя через комнату, она взяла стул и поставила его рядом со стулом дочери. От пережитого стресса на ее лице и вокруг глаз образовались морщины. Седину она закрашивала. Они с дочерью были очень похожи, отличались только возрастом.

У Аманды, как и у дочери, на безымянном пальце не было обручального кольца. Это было действие хорошо известного мне эффекта схода лавины: у каждой жертвы психопата появляются свои собственные жертвы. Маньяк источает яд, как ядерный взрыв – радиацию. Она невидима, но ничуть не менее разрушительна.

– Доброе утро, милая, – Аманда Куртис убрала со лба Сары волосы, чтобы поцеловать, потом села и остановила взгляд на полях.

Какое-то время она просто сидела и смотрела, не говоря ни слова. Я задавался вопросом, что же она видит, какое воспоминание поглотило ее.

– В первый день они оставили Сару сидеть лицом к стене, – говорила Аманда своему отражению в стекле. – Я знаю, это глупо, но я так разозлилась. Почти так же, как в тот день, когда узнала, что с ней случилось.

– Это не глупо, – отозвался я.

– Мне легче думать, что в ней еще живет кусочек той Сары, которую я любила. Я знаю, что это не так, но все равно, – ее голос затих, и какое-то время она собиралась с мыслями. – Саре понравился бы этот вид. Ей всегда очень нравилось проводить время на воздухе. В детстве, когда она играла на улице, она была самой счастливой. Она любила ездить на лошади. Я замирала от страха, когда смотрела, как она несется верхом, преодолевает препятствия. А она совсем не боялась. И я никогда не останавливала ее, потому что это означало отобрать у нее частичку себя, своей личности.

Аманда положила свою руку на руку дочери. Этот жест перенес ее из воспоминаний в реальность происходящего в этой комнате. Она перевела свой печальный взгляд на меня.

– Что я могу для вас сделать, детектив?

– Я пришел просить у вас разрешения убить вашу дочь.

38

Всего на теле было четыре раны. Одна – на животе, по одной на каждой руке, четвертая – на бедре. Они были как метки, выжженные на коже. Самый длинный и глубокий порез был десять сантиметров в длину на левом бицепсе. Она потеряла сознание к тому моменту, когда Адам начал резать бедро, и поэтому этот порез она не помнила. Он был самый короткий, всего два с половиной сантиметра в длину. Он перестал резать, как только она перестала кричать.

Пока Рэйчел была без сознания, Адам обработал раны антисептиком и наложил саморассасывающиеся швы. Запах бактерицидного средства впитался ей в кожу. Она по-прежнему сидела в стоматологическом кресле, но ремни уже были расстегнуты. Без одежды было холодно, а от долгого нахождения в неудобном положении мышцы затекли.

Резко зажегся свет, и пульс у Рэйчел взлетел до небес. Она мигом припала взглядом к собачьей створке и стала ждать, что сейчас Адам озвучит следующую инструкцию или что-то вылезет из-под створки. Но ничего не происходило. Вскочив с кресла, Рэйчел чуть не упала – голова кружилась от обезвоживания и побочных эффектов лекарств. Она чувствовала сильную слабость. Ей удалось доковылять до ближайшего угла, откуда она уставилась в глазок камеры.

– Что тебе надо от меня? – закричала она.

Колонки по-прежнему молчали.

– Что тебе надо? – прошептала она.

Рэйчел сползла по стене на колени и свернулась в клубок. Горячие слезы текли по щекам, и она вытирала их тыльной стороной руки. Она вдруг ощутила весь ужас происходящего, и безысходность ее положения была просто невыносима. Она больше ни разу не увидит солнца, не ощутит тепла его лучей в ясный день, никогда не пройдет по горячему песку, не ощутит его пальцами ног. Она никогда не поболтает с подругами, не посмеется с ними за бокалом вина, не поест в любимом ресторане.

Она думала о том будущем, которого лишилась. Она привыкла думать, что когда-нибудь у нее обязательно будет ребенок, а может, два или три. Джейми говорил ей, что тоже хочет детей, но всякий раз, когда она поднимала эту тему, он придумывал какую-нибудь отговорку, почему сейчас не самое лучшее для этого время.

Она не будет скучать по Джейми – это она хорошо понимала, и заплакала еще сильнее, горюя о впустую потраченных годах. Отец был прав: она могла бы жить совсем по-другому, гораздо лучше. Когда он это говорил, она считала, что он зря паникует, но сейчас ей стало очевидно, что он был прав. Рэйчел вытерла слезы и подняла голову. Теперь она жила совершенно в другом мире – в клетке двадцать на двадцать метров с холодной плиткой на полу, окровавленным матрасом и стоматологическим креслом. И ее будущее целиком и полностью зависело от извращенных капризов Адама.

– Перестань, – зашипела она на саму себя. – Хватит, хватит. Хватит!

Рэйчел поняла, что заговорила вслух и замолчала так же резко, как и начала. Говорить с собой – это плохой знак, только сумасшедшие говорят сами с собой. Означало ли это, что она начала сходить с ума? И, если она сходила с ума, так ли это плохо? Если ее сознание не выдерживает ужаса ситуации, сойти с ума означало убежать, спастись. Подумав какое-то время, Рэйчел решила, что все-таки это нежелательное развитие событий и больше похоже на опускание рук.

Собачья створка щелкнула, и Рэйчел увидела, что через нее просовывается ведро. Она подождала инструкций долгие две минуты, но колонки молчали. Она подождала еще минуту, предполагая, что это какая-то новая шутка Адама. Колонки по-прежнему молчали.

Рэйчел встала и робкими шагами пересекла комнату. Кресло она обходила на большом расстоянии, но, как завороженная, смотрела на него, на кровавые пятна на подлокотниках. Пятен было больше, чем раньше. Она наконец подошла к двери и заглянула в ведро. В нем была вода с пенным раствором, в пене плавала губка. Рядом с ведром лежало полотенце и смена белья и одежды, а также тюбик с антисептиком.

– Тебе станет получше, если ты помоешься, – прошептала Ева. – И я принесла мазь, чтобы раны не воспалились.

– Спасибо.

– Мне очень жаль, что Адам сделал тебе больно. Я просила, чтобы он не делал этого, но он просто смеется надо мной. Он говорит, что я дура.

– Ты не дура, Ева.

– Я дура, дура, дура, – в голосе Евы слышалась злость на саму себя.

– Брат знает, что ты здесь, Ева?

Ева долго молчала, и Рэйчел уже подумала, что ответа не последует.

– Он уехал. Он сказал мне, что ты должна вымыться до того, как он вернется. Тебе надо помыться, а то у меня будут проблемы.

Рэйчел слышала волнение в ее голосе. Она могла себе представить, насколько ужасно Еве было жить с Адамом. Она здесь провела всего несколько дней и уже начала говорить сама с собой. Каково же было жить с ним годами?

– Не волнуйся, Ева, я вымоюсь.

Рэйчел разделась и стала водить губкой по телу. Вода была горячая и пахла лавандой. Она стерла с кожи засохшую кровь и грязь, избегая порезов, чтобы случайно не нарушить сохранность швов. Умывшись и немного поколебавшись, она провела губкой по черепу. Вода остывала очень быстро. Закончив, она положила губку назад, в ведро, вытерлась и нанесла на раны мазь. Они сильно защипали, и она сморщилась от боли. Рэйчел надела комплект чистой одежды, который в точности повторял только что снятый ею – серая толстовка, серые спортивные штаны, белые хлопковые трусы. Не было ни носков, ни туфель, ни тапок. Она не была уверена, насколько далеко ей можно зайти в общении с Евой, и решила, что выжмет максимум.

– Если бы мы с тобой познакомились в других условиях, Ева, мне кажется, мы стали бы подругами.

– Нет, не стали бы, – каждое слово она произнесла, как отрезала. В ее голосе слышалась злость, только на этот раз эта злость была явно направлена на Рэйчел. – Мы никогда бы не подружились, потому что ты красивая, а я – уродина.

– Ты не уродина.

– А ты откуда знаешь? Ты меня не видела.

И прежде чем Рэйчел успела ответить, свет в подвале выключился, и она услышала, как Ева озлобленно топает по коридору, поднимается по деревянным ступеням, открывает и закрывает дверь где-то вдалеке.

Просто отлично! Рэйчел была зла на саму себя – надо же было так перестараться! Никогда ей не хватало терпения в жизни. Теперь оставалось надеяться, что она не окончательно разрушила их с Евой отношения. Она не представляла себе, как она сможет выбраться отсюда без помощи Евы. Рэйчел уже было пошла назад, к матрасу, когда вдруг поняла, что в цепочке звуков, которые она слышала во время ухода Евы, не хватало одного: она не слышала, как щелкнул замок собачьей створки.

39

Я достал из пачки сигарету и сжал ее губами. Дул резкий северный ветер, и мне пришлось прикрыть рукой зажигалку, чтобы прикурить. Облака становились все темнее и ниже. Мне казалось, что надо мной смыкаются своды бетонного склепа. Ветер предвещал снегопад.

«Ягуар» стоял на том же месте. Водителя не было видно за развернутой газетой, которую он читал. На первой странице газеты я увидел крупный заголовок: «ДЖЕК-ГОЛОВОРЕЗ». Ничего удивительного, что они так быстро подхватили прозвище, СМИ очень любят такие вещи. Сидящий на пассажирском месте напарник увидел меня и пнул локтем своего соседа. Тот мигом закрыл газету, сложил ее и перекинул через плечо. Я подошел к машине и сел на заднее сиденье.

– Отвезите меня к своему начальнику, – сказал я.

Парочка обменялась непонимающими взглядами. Эта ситуация явно не была прописана в их сценарии. Им было сказано следить за мной и наблюдать, а про то, чтобы возить меня, сказано ничего не было. Тощий посмотрел на своего товарища и пожал плечами, тот ответил ему тем же. Было очевидно, что мозговым центром пары был тощий водитель. Он еще раз посмотрел на меня и принял решение. Он завел машину и поехал по колдобинам к главной дороге.

Чтобы убить время, я взял газету, которую он только что читал. Наше дело занимало с первой по четвертую страницы, и в некоторых словах я даже узнавал собственные высказывания. Единственным логичным выводом было то, что кто-то из команды Хэтчера выступил информатором СМИ. Я готов был ставить деньги на старого седого детектива. Очевидно, его лучшие дни остались позади, и сейчас ему было бы приятно увидеть напечатанный в газете текст и знать, что он – реальный автор, одурачивший всех. Все это было грустно и выглядело жалко, не говоря уже о вреде для расследования.

Первую страницу занимала крупная фотография Рэйчел Моррис под заголовком: «Последняя жертва ДЖЕКА-ГОЛОВОРЕЗА». Больше никакого текста на странице не было. Я не видел эту фотографию, значит, ее предоставил не Скотланд-Ярд, а Дональд Коул.

Фотография была явно обработана. Кожа Рэйчел выглядела гладкой, как у модели. С цветом лица тоже поиграли, придав ему здоровый румянец. Зря пресса все это делала! Жертв нужно представлять похожими на людей, а не наоборот. А людьми нас делают недостатки и слабости. Накопленные за жизнь морщинки – лучшие рассказчики нашей жизни. В остальном это был обычный снимок. Рэйчел беззаботно улыбалась на камеру, ее глаза сияли. Фотография словно говорила, что этой женщине было для чего жить, и перед ней раскрывался целый мир возможностей.

Мы подъехали к офису «Коул-Недвижимость» и припарковались рядом с «мазератти» владельца. Парочка сопроводила меня на третий этаж. Мы вместе прошли по коридору, слева меня шел тощий водитель, а толстый второй номер – справа. Когда мы дошли до офиса Коула, эстафету приняла его помощница. Она постучала в дверь, и низкий, глухой голос по ту сторону велел нам войти. Даже из-за двери чувствовался запах сигары.

Водитель успел предупредить Коула о нашем прибытии, и он нас уже ждал. По кивку начальника помощница вышла и аккуратно закрыла за собой дверь. Он сидел на кожаном диване, и я сделал вывод, что Коул хочет, чтобы наша встреча носила как можно более неофициальный характер. На прозрачном стеклянном столике лежала стопка документов, и на верхнем листе я увидел мое имя – он собрал на меня досье и хотел, чтобы я об этом знал. Что ж, интересно.

Коул курил сигару – толстую и дорогую. Учитывая его любовь к шаблонным символам статуса, она была явно кубинская. Я зажег сигарету и сел на короткую часть углового дивана. На стенах за диваном висели фотографии скаковых лошадей Коула.

За последние сутки Дональд Коул постарел на десять лет. Он выглядел ужасно. Мне были хорошо знакомы эти последствия шока, стресса и безысходности от нахождения в порочном круге мыслей, начинающихся с «а вдруг». Он страдал, и единственное, что могло ему помочь – возвращение дочери, живой и здоровой.

– Лондонская полиция – беспомощные куклы, они собственную задницу с картой не найдут, – загремел Коул, рассекая воздух сигарой. – А вот вы выдавали хорошие результаты.

– Уберите от меня телохранителей. Мне няньки не нужны.

– Неважно, что вам нужно. Важно, что нужно сделать, чтобы вернуть мне дочь.

– Я сам о себе способен позаботиться. Телохранители мне не нужны.

– Нужны, и я объясню почему. С вами что-нибудь случится, и я больше не увижу дочь. Что делается сейчас, чтобы ее найти?

– Все возможное и невозможное.

Коул презрительно фыркнул:

– И что, черт возьми, вы имеете в виду?

– Послушайте, я понимаю, как вам сейчас трудно. Я понимаю: вы привыкли управлять процессом, а сейчас вы в ситуации, которую не можете контролировать, и все усугубляется тем, что у вас есть деньги. Это плохое сочетание. Сейчас вам кажется, что вы помогаете, но на самом деле все наоборот – вы просто вставляете нам палки в колеса.

– Вы отец? У вас есть дети?

Я покачал головой и стряхнул пепел с сигареты в стеклянную пепельницу на столе.

– Значит, вы ничего не можете понять, – и Коул наградил меня своим тяжелым взглядом.

– Вы закончили? – спросил я.

– Я хочу вернуть дочку.

– Ну, хотя бы в чем-то мы с вами едины, – сказал я и сделал еще одну затяжку. – Послушайте, я верну Рэйчел, но вы должны уйти с дороги и дать мне возможность делать свое дело. Это означает никаких вознаграждений и никаких нянек. У вас в голове есть свое представление о том, что поможет Рэйчел. Я хочу, чтобы вы о нем забыли прямо сейчас, потому что то, о чем вы думаете, ей не поможет. Я это гарантирую. Даже больше скажу: вы, скорее всего, убьете ее своими действиями.

Коул смотрел на меня, и в его взгляде больше не осталось ни следа самоуверенности. На секунду он стал похож на сотни других шокированных родителей, которых я видел за годы работы. Не факт, что с ним когда-нибудь кто-нибудь говорил так, как я сейчас. И если даже и говорил, не факт, что этот кто-то еще жив.

– Если вы мне ее не вернете живой и здоровой, я буду считать вас лично ответственным. Вы понимаете это, да?

– Вы закончили? – я затушил сигарету в пепельнице и кивнул в сторону пачки бумаг на столе, в первый раз признавая ее наличие. – Вы хорошо подготовились и знаете, что я добиваюсь результатов.

– Не всегда.

– По большей части.

– Будем надеяться, этот раз относится к большей части, – сказал он.

– Будем надеяться.