Это по-настоящему Уатт Эрин

Oakley Ford Verified @VeryVaughn Нет, мне нравится просто Вонн, без примесей и добавок.

Vaughn Bennett @OakleyFord Это скучно.

Oakley Ford Verified @VeryVaughn Ничего подобного. Я сегодня пробовал. Было потрясающе.

Oakley Ford Verified @VeryVaughn А у тебя какой любимый вкус?

Vaughn Bennett @OakleyFord В этом месте нужно говорить «Окли Форд»?

@rubyred342 @OakleyFord Я бы хотела мороженое с названием «Окли»!

@jj_warren33 @OakleyFord @VeryVaughn Уединитесь уже

Oakley Ford Verified @VeryVaughn Только если ты правда так думаешь. Иначе я обижусь.

Vaughn Bennett @OakleyFord А мы все еще про мороженое?

– А ужин скоро? – кричит Шейн из комнаты. – Нам надо на футбол.

Я смазываю маслом последние два кусочка теста, бросаю их в чугунную сковородку и кричу в ответ:

– Пять минут!

Я снова проверяю время. Курица с лимоном в йогурте будет готова через две минуты; через десять близнецы уже встанут из-за стола; через полчаса я уже уберу со стола, упакую ужин для Пейсли и спрячу в холодильник. Она сегодня задерживается допоздна из-за какого-то секретного проекта.

Если все пройдет по плану, то у меня останется еще час, чтобы собраться на концерт Окли Форда в клубе «Вэйлор» – тот самый благотворительный вечер, на который он пригласил меня с друзьями. Я переворачиваю лепешки и достаю из духовки идеально запеченную курицу.

– Что сегодня на ужин?

– Лепешки наан с курицей с лимоном и соусом из йогурта с гарниром из жареного лука и стручкового гороха.

– Короче, хлеб, курица и горох, – говорит Спенсер, принюхиваясь. – Пахнет вкусно. – Он показывает брату большой палец.

– Ты опять экспериментируешь, да? – говорит Шейн, выдвигая стул. – Я помираю с голоду.

– Вас никто не заставляет это есть, – сообщаю я наглецам. Привычными движениями раскладываю курицу по тарелкам, слегка поливаю соусом и ставлю перед братьями.

Они сметают еду моментально – что бы и кто ни говорил по поводу моих экспериментов, по большей части у меня отлично получается, и нечего скромничать. Я очень люблю готовить, если на это есть время, и теперь, раз мне уже не нужно обслуживать посетителей и у нас стало немного больше денег на продукты, я постоянно и с большим удовольствием готовлю что-нибудь новое.

Довольно скоро близнецы убегают на тренировку. Сегодня они едут вместе со своим другом и его родителями. Мне тоже пора собираться.

Кики одобрила мой выбор одежды: обтягивающие джинсы, черная мешковатая футболка, новый кружевной бюстгальтер цвета морской волны, лямки которого периодически показываются в вороте футболки, ботинки на невысоком каблуке. Волосы я зачесываю в высокий хвост, крашу ресницы тушью, на губы наношу слой блеска. За мной приезжает черный внедорожник, но водителя я не знаю, а его темные очки и непроницаемое выражение лица не располагают к дружеским беседам.

Мы заезжаем за Кэрри.

– А почему не лимузин? – говорит она, садясь в машину. На ней короткое черное платье с вырезами на талии, светлые волосы она выпрямила утюжком, и они стали гладкими и блестящими.

– Ни разу не видела, чтобы Окли ездил на лимузине, – говорю я.

– Жалко. Может, он на них только на церемонии награждения ездит?

Я развожу руками, потому что никогда об этом не думала.

– Ну, наверное.

Мы обе смотрим на водителя. Он делает вид, что нас вообще тут нет, и просто едет в потоке машин к следующей точке назначения.

– Кстати, знаешь, ваша переписка в «Твиттере» очень возбуждает! – заявляет Кэрри.

– Э-э-э-э, я не хочу ничего об этом знать.

– В смысле? Вы с Окли довольно откровенно беседовали о мороженом!

На самом деле, о мороженом беседовали мы с Эми, но Кэрри я не буду этого говорить. Кроме того, честно говоря, я совсем забыла об Эми. Временами у меня такое ощущение, что я действительно переписываюсь с Окли, и некоторые вещи, которые он – ну, то есть Эми – пишет, вполне похожи на то, что он и на самом деле мог бы сказать. Вероятно, пиар-команда очень хорошо его знает.

– Прекрати за мной следить, – ухмыляюсь я.

– Тогда перестань писать в «Твиттер», – ухмыляется она в ответ.

– Сдаюсь.

Следующая в списке Кики, и первое, что она делает, когда садится в машину, – тоже спрашивает, почему не лимузин.

– Я то же самое сказала! – восклицает Кэрри. – Выяснилось, что Окли ездит на лимузинах только на церемонии награждения.

– А, ну, логично.

Я удивленно приподнимаю брови – звучит как полная чушь.

– Кики, потрясающе выглядишь, – говорит Кэрри. – Правда, Вонн?

Это действительно так. Она завила волосы и уложила их идеальными волнами. На ней шелковые шорты и прозрачный черный топ, под которым красный бюстгальтер. А обута она в ботинки на платформе и высоченных каблуках.

– Потрясные ботинки, – замечаю я.

– Взяла у мамы в шкафу, – говорит Кики.

Последней мы забираем Трейси. Я пересаживаюсь вперед, а она забирается на заднее сиденье и несколько раз подпрыгивает:

– Не могу поверить, что я в машине Окли Форда!

– Ремень, – говорит водитель.

Никто не двигается.

– Ремень, – повторяет он.

– А! – Сообразив, я поворачиваюсь назад: – Трейси, тебе надо пристегнуться.

Она тут же пристегивается и хлопает в ладоши:

– Прости, я в таком восторге, что совершенно об этом забыла. Это так круто! Вы разве не в шоке? Как думаете, там много будет знаменитостей? А Дилан О’Брайен там будет? Я его обожаю!

Трейси продолжает сыпать вопросами, на которые у меня нет ответа, но ее восторг заразителен. И, в общем, это оказывается вполне логично – тут столько знаменитостей, что даже Трейси не знает всех по именам. Мои подруги совершенно ошарашены списком гостей, невероятно богатой обстановкой и тем, что мы стоим так близко к сцене, – если бы я захотела, могла бы потрогать кроссовки Окли.

Мой взгляд сосредоточен только на нем. Окли Форд на сцене – это что-то невероятное. Он словно парит над толпой. Его хриплый голос идеально исполняет ноту за нотой. Не знаю, от жары ли это или от того, как он выкладывается, но он даже вспотел. Его футболка мокрая насквозь. Волосы на лбу тоже мокрые. Мускулы на руках напрягаются с каждым взятым аккордом.

Он так потрясающе смотрится. Такой красивый. И сексуальный. Я чувствую себя ужасно виноватой, что стою тут и смотрю на него, раскрыв рот от восхищения. Я сказала УУ, что все это как реалити-шоу, – но я ничего не изображаю. Мне сложно отделить наигранные чувства от настоящих, все так перемешалось. Каждый раз, глядя на него, я думаю о том эпизоде на последнем свидании. Как он на меня смотрел. И как стучало мое собственное сердце.

В тот вечер я чуть не позвонила УУ, чтобы ему все рассказать. Признаться, что необходимость изображать отношения меня запутывает. Чтобы он мне ответил, что это естественно и нет ничего страшного в том, как я реагирую на Окли.

Хотя звучит как полный бред, конечно. Разумеется, УУ не сказал бы ничего такого. Он был пришел в ярость.

Но все равно нужно ему сказать, ведь так? За последние два года это вообще первый раз, когда я ощутила хотя бы намек на влечение к другому парню. УУ должен о таком знать, верно?

Я сглатываю, чтобы не застонать от беспокойства, и стараюсь сосредоточиться на последней песне Окли. Она звучит столь же безупречно, как и все остальное, что он сегодня исполнил. Когда он заканчивает, аудитория скандирует его имя, но он почему-то вовсе не выглядит вдохновленным восторгом зрителей. Я думала, он наклонится пожать кому-нибудь руки, будет заигрывать с фанатками, возможно, спустится вниз. Но он просто ставит гитару, машет зрителям рукой, криво усмехается и уходит со сцены, словно это не он только что порвал зал на лоскутки.

Я оглядываюсь на окружающих: кому-нибудь еще показалось это странным? Или, может, кто-то заметил, какой искусственной была его прощальная улыбка? Я задумчиво хмурю брови.

Но все остальные в совершенном восторге, в том числе и мои подруги, которые громко обсуждают внешность Окли и то, как он потрясающе выглядел на сцене.

– Извини, – торопливо говорит Кики, когда замечает, что я на нее смотрю. – Знаю, что он занят. Но он такой красивый! Ты же понимаешь.

– Ну да, – говорю я отсутствующим тоном. Мне безразлично, что мои подруги обсуждают внешность моего фальшивого бойфренда. Но мне не безразлично, из-за чего там, на сцене, у него были такие грустные глаза.

– Сейчас вернусь, – говорю я девчонкам и тут же убегаю, крикнув через плечо: – Постарайтесь тут всех не соблазнить!

Мне неловко оставлять их одних, но у меня ощущение, что Окли нужна моя помощь. Это, конечно, очень глупая мысль, но я не могу от нее избавиться и поэтому решительно проталкиваюсь сквозь толпу, пока не добираюсь до небольшого коридора в противоположном конце помещения. У входа в него, перегороженного толстой черной веревкой, стоят два охранника, но когда я показываю свой бейдж с пропуском за сцену, они поднимают веревку и дают мне пройти.

В коридоре еще больше людей. Какие-то парни таскают колонки и инструменты. Откровенно одетые девушки громко разговаривают друг с другом писклявыми голосами. Люди в костюмах с такими же бейджами, как у меня. И повсюду камеры. Некоторые из них нацеливаются на меня, и я быстро опускаю голову, чтобы они не смогли снять лицо. Я очень смущаюсь от такого внимания, но продолжаю идти вперед, пока, наконец, не замечаю блестящую бритую голову Тайриса, который на добрых сантиметров пятнадцать возвышается над толпой.

– Тай, привет, – негромко говорю я.

Он поворачивается:

– О, Вонн. Тебе понравилось выступление?

– Да, очень. А где Ок?

Его «домашнее» имя срывается у меня с губ, и это удивляет даже меня саму. С каких это пор я так его называю? Он постоянно говорит мне, чтобы я обращалась к нему именно так, но раньше я упорно игнорировала его просьбы.

Тай показывает большим пальцем на дверь у себя за спиной. На золотистой табличке написано: «Гримерная», а сверху приклеен кусок бумаги, и там нацарапано: «Форд».

Я с сомнением спрашиваю:

– Можно?

Тай кивает:

– Заходи.

Он открывает передо мной дверь, и я боязливо переступаю через порог. Помещение более тесное, чем я думала. Честно говоря, я ожидала, что гримерка Окли Форда должна быть очень просторной, заставленной дорогими кожаными диванами, с башней из бокалов с шампанским, шоколадным фонтаном или чем-то еще в этом роде. Но на самом деле его гримерка размером примерно с мою комнату, здесь только один диван – не кожаный – и небольшой холодильник под туалетным столиком.

Окли как раз достает из него бутылку воды. Он замечает меня, выпрямляется и прикладывает холодную бутылку к вспотевшему лбу.

И меня снова заставляет замереть на месте осознание того, какой же он все-таки красивый. Он унаследовал от своих звездных родителей все самые лучшие черты – хотя, честно говоря, как я ни стараюсь, я не могу найти в их внешности вообще никаких недостатков. Они оба убийственно красивы, и их сын тоже.

Его промокшая от пота футболка прилипла к груди, и я задумываюсь о том, как же все-таки должно быть жарко под этими прожекторами. И еще я могу в деталях рассмотреть твердые рельефные мускулы на его груди.

– Привет, – говорю я.

Он откручивает крышку и делает глоток воды.

– Привет.

Его голос звучит более хрипло, чем обычно, – наверное, потому, что он только что полчаса пел на сцене.

– Ты очень здорово выступил.

– Спасибо.

На мгновение повисает неловкая тишина. Я жду какого-нибудь ироничного комментария, вроде того, что я, наконец, созналась в том, что на самом деле мне нравится его музыка, но он ничего не говорит. Вместо этого подходит к дивану и падает на него с тяжелым вздохом. Через секунду я тоже подхожу и сажусь рядом с ним.

– Что случилось? – напрямик спрашиваю я.

Он закусывает нижнюю губу. Со лба у него срывается капля пота, падает на щеку и стекает по подбородку, покрытому легкой однодневной щетиной.

– Я не сыграл ничего нового, – наконец говорит он.

Я морщу лоб:

– А что, должен был?

– Нет, но… – Он закрывает бутылку и ставит на маленький столик перед диваном.

– Тогда в чем проблема? Ты потрясающе выступил. В зале все с ума сходили.

– Знаю. – Он опять вздыхает. – Ты не поймешь. Просто… все время петь одни и те же песни, раз за разом… это временами утомительно.

Я только еще сильнее начинаю хмуриться:

– Но разве не этим ты обычно занимаешься? Ты же не пишешь по новой песне к каждому концерту. У тебя просто нет другого выбора, кроме как петь старые.

– Нет. То есть да. Ты права, на концертах это так и устроено. Но в то же время ты ошибаешься, потому что это не то же самое. Точнее… – Его взгляд становится отсутствующим. – Каждый раз, когда я выхожу на сцену, все по-другому. Песни те же самые, но аудитория, энергетика – это каждый раз новое.

– Но что тогда сегодня изменилось? – непонимающе спрашиваю я.

Он раздраженно вздыхает:

– Да все этот дурацкий кризис. Внутри меня рождается музыка, Вонн, но она не может выйти наружу. Я уже два месяца ничего не записывал. Когда что-нибудь записываю в студии, получается фигня какая-то. Но в моей голове это звучит иначе! Я могу писать музыку. Я на это способен. Но у меня не получается правильно передать то, что рождается внутри. Понимаешь?

Я медленно киваю.

– Может, это не вполне то же самое, но у меня такое бывает иногда с рисованием. В школе я много занималась художественным мастерством, но бывали времена, когда я вообще не могла рисовать. Особенно когда у меня появлялось чувство, что это как работа. Я торопилась, чтобы выполнить задание, но когда нет вдохновения, рисовать очень сложно.

Или еще когда готовлю. Иногда на меня находит, и тогда я могу сотворить что-нибудь удивительное из остатков продуктов в холодильнике. Как в тот раз, когда я сделала манты с курицей из остатков куриного бульона. А если вдохновения нет, я могу готовить одно и то же день за днем – мясную запеканку, или пасту, или гамбургеры. И я, конечно, пытаюсь как-то все это украсить, но все равно надоедает. Думаю, поэтому я и начала пробовать новые рецепты.

Окли ворчит:

– Проблема в том, что у меня есть вдохновение.

– Тогда откуда взялся кризис, как ты думаешь?

– Если бы я знал, черт меня побери!

Я размышляю над его словами.

– Мой папа говорил, что решение любой проблемы уже существует в нашей голове. Он бы, наверное, посоветовал тебе помедитировать или что-нибудь в этом духе.

– И как, работает?

Я морщусь:

– Честно говоря, не особенно. Как-то раз он поехал на десятидневный ретрит в Индию, и когда вернулся, медитация была у него ответом на все вопросы. Получила плохую оценку за контрольную по химии? Иди помедитируй. Поссорилась с подругой? Закрой глаза и ищи состояние дзен.

Я прикусываю щеку с внутренней стороны. С того дня, как они погибли, я больше не могла найти это состояние. Стоило мне закрыть глаза – и я видела автокатастрофу. Эти кошмары закончились только через год. Так что мне медитация не помогает.

Я вздыхаю:

– Возможно, советам моего отца вообще не стоит следовать. Некоторые решения моих родителей были крайне непродуманными.

Окли с любопытством смотрит на меня:

– Да? И какие же?

– Ну, например… – Я на мгновение умолкаю, потому что мама с папой иногда такое вытворяли, что сложно выбрать что-то одно. – Как-то раз отец потратил все наши сбережения на отпуск, чтобы купить чертовски дорогую лодку, хотя совершенно ничего не понимал в этом. Он клялся и божился, что она обязательно окупится, мы будем все на ней кататься, и все будет просто прекрасно. Так что вместо того, чтобы поехать в Диснейленд, как планировалось, мы поехали кататься на нашей новенькой лодке – и через десять минут она перевернулась.

– Ну, я бы не сказал, что это его вина, – осторожно говорит Окли, но я вижу в уголках его губ улыбку.

– А вот еще: как-то раз они с мамой решили, что мы поедем в путешествие на машине через всю страну, с Западного побережья на Восточное и обратно. Но они даже не подумали пройти техосмотр перед поездкой, так что коробка передач сломалась где-то в Неваде и мы почти на сутки застряли в пустыне. Честное слово, над нами уже начинали собираться стервятники!

А вот теперь Окли от души хохочет. И я рада, что мне удалось поднять ему настроение, что грусть в его глазах пропала и морщины на лбу разгладились.

– Так что в целом мои родители любили приключения, но были совершенно безответственными. Они ничего не планировали заранее. «Живи сегодняшним днем» – вот их девиз.

Мне стыдно за ту обиду, которую я чувствую. Потому что мамы с папой больше нет. Я их люблю и очень скучаю. И я не вправе на них злиться за то, что они хотели взять от жизни максимум и действовали под влиянием момента.

Но все-таки я злюсь. По крайней мере немного. Почему они не делали накоплений? Почему рефинансировали кредит на дом ради того, чтобы поехать на сафари в Африку? Мы могли вообще не ездить на сафари! Можно было вложить эти деньги в оплату обучения для Шейна и Спенсера. Или для меня. Пейсли еле удалось сохранить дом, потому что страховка тоже была крайне скромной. И после этого у нас почти ничего не осталось.

Вдруг я чувствую ладонь у себя на колене. Слегка подпрыгиваю от неожиданности, и мое сердце начинает стучать быстрее: я смотрю вниз и вижу, как пальцы Окли слегка меня поглаживают.

– Ты имеешь право на них сердиться, – угрюмо говорит он. – Если кто-то умер, это еще не значит, что он моментально стал святым. – Он снова поглаживает мое колено и потом убирает руку. – Но, по крайней мере, твои родители… они у тебя были.

Он тяжело сглатывает, и я задумываюсь, имеет ли это отношение к его собственным родителям, о которых он почти не упоминает.

– Ну… да, – киваю я.

Снова повисает тишина. Мне вдруг становится невыносимо его жаль. Грустно оттого, что он не может писать музыку и сидит в своей гримерке один, хотя рядом с ним должны быть друзья и близкие.

Мне хочется крепко его обнять, но это было бы очень неловко. Так что я пытаюсь взбодрить его другим способом.

– Сегодня просто отличный вечер, – негромко говорю я. – Мы с ребятами отлично проводим время. Очень мило с твоей стороны, что ты разрешил мне их пригласить. Я бы ни за что не осмелилась сама тебя попросить, но очень рада, что ты сам предложил. Теперь они будут мне благодарны до конца жизни.

Он кивает и внимательно на меня смотрит.

– Что? – Мне становится неуютно под его изучающим взглядом.

– Ты ведь не врешь, да?

– В смысле? О чем?

– Ты бы не стала просить за своих друзей.

– С какой стати? Достаточно того, что ты меня пригласил. Я бы не стала наглеть.

Кажется, он никогда не перестанет на меня таращиться. И его взгляд такой напряженный, что мое сердце начинает колотиться как бешеное. Дыхание замирает в горле, и лицо вдруг вспыхивает.

Я отвожу глаза и встаю.

– Пойдем, – говорю я. – А то пропустишь выступление своего друга.

– Сет, – поправляет он, но тоже встает, и мы идем к двери.

– Разве это не то же самое, что выступление?

– Ну, в каком-то смысле да. Но на своем жаргоне мы называем это сетом.

– Хорошо, но он же выступает, – возражаю я. – Так что вполне можно сказать «выступление». Это синонимы.

– Ладно, мисс Всезнайка, ты можешь не обращать внимания на мнение профессионала.

– Ой, ну конечно, тебе девятнадцать лет, и ты так профессионален, просто словами не описать, – я ухмыляюсь и тянусь к дверной ручке.

– Но все равно профессиональнее тебя! И, кстати, не только в музыке.

Он подмигивает и берет меня за руку одновременно с тем, как я поворачиваю ручку. Потом притягивает к себе, и я вынуждена ее отпустить.

Так что дверь открывается ровно в тот момент, когда Окли меня целует.

ОН

Поцелуй длится не дольше секунды. Я легко касаюсь губами губ Вонн, которая в этот момент собирается улыбнуться. Касаюсь языком ее губ, но не успеваю сделать ничего больше.

На нас обрушивается шквал вспышек. В полутемном коридоре становится светло, как днем.

Замечаю удивленное лицо Тайриса, но это не идет ни в какое сравнение с изумлением на лице Вонн. Она пораженно смотрит на меня, а вокруг продолжают стрекотать камеры.

Черт побери, неужели нельзя было открыть дверь в какое-то другое время?

Подавляя вздох, я втаскиваю ее обратно и захлопываю дверь гримерки.

– Вонн… – говорю я.

Вонн, я хочу снова тебя поцеловать.

Но она произносит, опережая меня:

– Вау, ничего себе расчет! – И касается пальцами губ. Чтобы стереть воспоминания о поцелуе? – Это было очень неожиданно, но так даже лучше, потому что выглядит более естественно.

Более естественно? Она что, решила, что…

– Ты думаешь, я это специально подстроил?

– А разве нет? – Она хмурится.

Я с волнением запускаю руку в волосы. Я поцеловал ее, потому что она добрая и милая. Она не стала надо мной смеяться, когда я сказал про творческий кризис. И пыталась меня утешить, рассказывая историю о своей семье, хотя было видно, как ей грустно об этом вспоминать. И она не ожидает от меня ничего сверх того, что обсуждалось заранее. Она не похожа на то, к чему я привык. Мне хотелось узнать, каково это – оказаться на ее месте, и единственный способ, который я смог придумать, – это ее поцеловать.

Но, судя по всему, она не чувствует ко мне ничего подобного, так что я говорю:

– Да, конечно.

Она неуверенно улыбается:

– Отлично получилось. Вы с Клаудией знаете свое дело. Ну что, пойдем все-таки? Слушать следующий сет?

Сейчас был бы удачный момент, чтобы сказать ей все как есть, но очевидно, для нее все это не по-настоящему, так что будь я проклят, если что-нибудь скажу! Я открываю дверь и пропускаю ее вперед.

Группа Мейверика уже на сцене. Я терплю похлопывание по спине от некоторых знакомых и здороваюсь с Люком ударом кулака о кулак.

– Извини за ту историю у тебя дома, ну, и все такое, – говорит он мне на ухо, перекрикивая звук. – Хотел извиниться на днях в клубе, но не вышло, сам знаешь.

– Ладно, ничего, – отвечаю я. На самом деле это довольно далеко от «ничего», просто мне не хочется здесь об этом разговаривать.

– Ну вот и я подумал, – ухмыляется он. – Это же просто кровать, да?

– Я ее сжег.

Люк смеется:

– Можешь себе позволить. Вонн, твои подружки такие красотки! Какая-нибудь свободна?

Она бросает на меня взгляд, явно прося указаний. Она словно спрашивает: «Какой план?» Я бы хотел ей сказать, что никакого плана нет – и пять минут назад тоже не было. И еще что в «Твиттере» с ней разговариваю тоже я, Ок Форд, а не мои ассистентки. Еще после того свидания с мороженым я отозвал у них доступ, но у меня духу не хватило сказать ей об этом.

– Люк настоящий сердцеед, – говорю я. – Но если твои подруги к такому привычны, то на гитаре он играет классно.

– И вовсе я не сердцеед! – Люк разводит руками. – Я белый и пушистый.

Вонн смеется над этим представлением, и меня вдруг охватывает незнакомое чувство – я не назвал бы это ревностью, это, скорее, раздражение. Ее смешат шутки Люка? Я хватаю ее за руку и притягиваю к себе, одновременно и довольный, и недовольный тем, что она не протестует. Теперь мы на публике, и она обязана изображать чувства.

Так что она переступает с ноги на ногу и прижимается ко мне. Ее изящная рука ложится мне на спину и сжимает край моей футболки. А я обнимаю ее за плечи, позволяя себе нежно погладить ее предплечье пальцами. Ведь мы так и должны себя вести. Как влюбленные. Предназначенные друг другу судьбой. Хотя на самом деле мы просто исписавшийся артист и его придуманная ради внимания прессы пассия.

Судя по тому, как кивает толпа, Мейверик с ребятами знатно раскачали зал. Но я не обращаю на это внимания. Я украдкой поглядываю на Вонн, которая с интересом наблюдает за тем, как ее подруга, высокая блондинка, кокетничает с Люком.

Я до сих пор продолжаю размышлять о том, почему я ее поцеловал, почему мне это так понравилось. Я хотел бы сделать это еще раз, прямо в присутствии всех светских хроникеров и папарацци, – а она ведет себя как ни в чем не бывало!

И это меня бесит.

Я хочу сбить с нее эту невозмутимость. Да все цыпочки в этом клубе устроили бы давку за возможность со мной поцеловаться! А половина позволила бы мне засадить им прямо у стенки, на глазах у бойфренда.

Однако лицо Вонн не выражает ничего, кроме легкого интереса – да и то не ко мне. Она что, запала на Люка?!

– Этот парень продавал за деньги вход в мою комнату. – Я показываю в сторону Люка, который уже приобнял блондинку за плечи и тянет к себе.

Вонн поворачивается ко мне:

– Кто? Люк?

– Ну да. И ему двадцать пять лет.

– Фу, это отвратительно! Почему тогда ты с ним вообще разговариваешь?

– Он мой басист. Приходится иметь с ним дело, даже несмотря на то что временами он козел.

– Тогда нельзя позволять ему охмурить мою подругу. Пошли! – Она стряхивает мою руку со своего плеча, но, отправляясь на помощь блондинке, берет меня за руку и тащит за собой.

Конечно, исключительно ради эффекта – но я все равно с готовностью следую за ней через весь зал.

– Эй, Кэрри!

– Вонн, ничего себе! Это так здорово! – Блондинка заключает Вонн в объятия, и они обе врезаются в меня. Я и так уже на взводе, так что отпихиваю их. Мои джинсы достаточно узкие, чтобы можно было заметить кое-что, – если это произойдет и кто-нибудь обратит внимание, Клаудию удар хватит.

Вонн снова искоса смотрит на меня – насколько понимаю, она обижена. Я собираюсь было извиниться, но уже порядком устал это делать – и вдобавок еще неизвестно за что! Почему мне должно быть стыдно? Из-за того, что я поцеловал ее и теперь пытаюсь держаться от нее подальше, при том что сама она предпочла стоять посреди толпы, вместо того чтобы целоваться со мной в уединенной гримерке?

– Спасибо, что пригласил нас. – Кэрри отпихивает Вонн в сторону и бросается ко мне. Я подхватываю ее, потому что иначе она просто шлепнется на пол. – Ты просто потрясающе выступил! Просто потрясающе!

– Эй, руки прочь от моей собственности, – шутит Вонн. Она проскальзывает между мной и своей подругой, а потом берет мою руку и кладет себе на талию.

Мне в очередной раз приходится напомнить себе, что она просто притворяется. Но весьма убедительно. На мгновение мне даже кажется, что эта девчонка действительно хочет, чтобы я к ней прикоснулся, и ей нравится прижиматься ко мне.