Это по-настоящему Уатт Эрин
– Почему ты такой…
– Красивый?
– Нет. Накачанный. Ну, зачем тебе вообще мышцы? Тебе самому это нравится, или ради имиджа, или еще по какой-то причине?
Он засовывает руки в карманы:
– Ездить в туры – тяжелая работа. Нужно быть физически крепким. И, не буду врать, это положительно сказывается на продажах. А еще нравится девушкам.
Хорошо, что в этот раз он не подмигивает, а то я бы точно ему врезала. Но он прав: на него действительно приятно смотреть.
– Почему тебе так хочется работать с Донованом Кингом? – спрашиваю я, когда мы опять выходим в коридор.
– Что-то ты сегодня так и сыплешь вопросами.
Я пожимаю плечами.
– А ты – ответами.
Он останавливается и прислоняется к стене, а я встаю напротив.
– Кинг – гений. Он может вытащить из тебя музыку, о существовании которой ты даже не подозреваешь. Я уже два года пытаюсь что-нибудь записать, сменил четырех продюсеров, работал с десятком текстовиков. Джемил с самыми разными музыкантами – поп, рок, регги, даже рэп. Даже с ансамблем а капелла. Но потом, когда я это слушал, получалось все одно и то же – как три моих предыдущих альбома. Можно было бы вообще ничего не записывать, а просто взять старое, перемешать и выпустить. – Он в волнении запускает руку в волосы. – Но я не хочу так делать. Мои поклонники тоже бы это не одобрили. И уж точно не собираюсь снова ехать в тур и петь те же самые песни. Даже от одной мысли, что придется еще раз поехать в турне с тем же самым материалом, хочется утопиться в океане. – Он еще раз потирает голову, потом слегка наклоняется и смотрит на меня.
– Когда ты выступал в клубе, всем казалось, что ты поешь именно для них. И неважно, в каком стиле, – люди все равно хотят тебя слушать.
– Очень мило с твоей стороны.
– Разве я когда-нибудь была милой? – Мы оба фыркаем. – Просто это правда. Я бы хотела хотя бы наполовину так погружаться во что-то, как ты погружен в музыку.
Он наклоняет голову набок:
– А как же рисование?
Я отмахиваюсь.
– Это просто хобби. Я не собираюсь становиться художницей. – Я делаю паузу. – Планирую получить диплом педагога.
– Но если ты этим не увлечена, тогда зачем?
– Мои родители были учителями. – Я пытаюсь объяснить ему то, что не до конца могу объяснить даже самой себе. – Папа преподавал естествознание в средней школе, а мама была классным руководителем в четвертом классе.
– Тот возраст, когда дети еще не превратились в маленьких мерзавцев.
– Ну примерно. И они… мы все были счастливы.
– Угу. – Он медленно кивает. По его лицу я вижу, что дальше можно не объяснять – он понимает, что мои планы на будущее неразрывно связаны с тем, что я потеряла в прошлом.
Но быть учительницей – это, по крайней мере, благородно. Ну, или мне раньше так казалось. Я хочу сказать, надо же выбрать хоть что-нибудь. Нельзя прожить всю жизнь без малейшего представления о том, чем заниматься. Мне нужен вектор движения, и заняться тем же, чем занимались родители, вполне логично.
Верно?
Меня угнетает собственная неопределенность, поэтому я спешно меняю тему:
– А ты тоже был маленьким мерзавцем?
– Еще каким. Только я был на домашнем обучении с тех пор, как записал первый альбом. Так что никакого веселья, – слегка уныло говорит он. – Но если ты действительно хочешь быть учительницей, это здорово. У тебя отлично получится.
– Думаешь?
– Конечно. Но…
– Что? – осторожно спрашиваю я.
Окли на мгновение задумывается:
– Ты говорила, что твой отец был импульсивным человеком, да?
– Да. – Я не вполне понимаю, куда он клонит.
– Я готов поставить всю свою музыкальную коллекцию на то, что он хотел бы, чтобы ты занималась тем, чего на самом деле хочешь.
Я сомневаюсь:
– Но я не знаю, чего хочу.
Однако Окли это совершенно не сбивает с толку:
– Значит, ты должна искать, пока не поймешь. Не принимать долгосрочных решений, пока не узнаешь этого. – Он отталкивается от стены. – У тебя получится что угодно. – И уже шагая прочь по коридору, добавляет: – Нужно делать только то, что ты любишь по-настоящему.
Ему легко говорить.
В студии уже сидят несколько музыкантов. Окли представляет меня. Здесь Люк, которого я уже знаю, барабанщик Рокко, клавишник Маллик и еще два других гитариста, лица которых кажутся смутно знакомыми. И я стараюсь не показать, как шокирована, когда оказывается, что это Кон и Далтон из Saints and Sinners – одной из популярнейших сегодня групп. Я в прошлом году смотрела их концерт по MTV.
– Вонн, моя девушка.
Я не сдерживаю улыбку:
– Приятно познакомиться.
Замечаю несколько ухмылок, но мне все равно. Почти…
– Хочешь что-нибудь выпить или перекусить?
– От колы бы не отказалась.
– Я принесу, – он подвигает к табурету мягкое кресло, – посиди пока здесь, сейчас вернусь.
Я сажусь в кресло, ощущая себя совершенно посторонней в этом окружении. Это чувство усиливается, когда ко мне наклоняется Люк.
– Значит, ты все еще здесь. – Он неприятно улыбается. – И много они тебе платят?
Я отбрасываю смущение:
– Не думаю, что кому-то нужно платить, чтобы быть с Окли.
– Да? Сомневаюсь, что кто-нибудь захотел бы в Валентинов день торчать в студии бесплатно.
– Вечером мы идем ужинать, – не теряюсь я.
– М-м-м. А куда?
– Еще не знаю. Окли сказал, это сюрприз.
Я отвечаю складно, но внутри меня кипит злость. Я даже чуть было не сообщаю ему, что Окли сделал мне подарок, так что пусть отстанет, но в последнюю секунду сдерживаюсь – это наше личное дело. Окли не хотел, чтобы об этом кто-то знал, а Люк точно постарается как-нибудь это испортить.
– А после ужина чем займетесь? – с ухмылкой говорит Люк. – Что-то я раньше не замечал, чтобы ты была с ним особенно нежна. Или что-то изменилось?
– Люк, – ворчит Рокко, – заткнись.
– Что? Просто спросил. – Он как ни в чем не бывало разводит руками. – Мне любопытно. «Любопытный Джордж» [16].
Да уж, он действительно как мартышка. Все время пытается взбаламутить воду. Я смотрю в пол.
– Я просто хочу сказать, что мы все видели фанаток. И спали с ними. И они не могут отцепиться – особенно от Окли.
– Может, поэтому он с ней, – говорит Рокко. – Ну, в смысле, с тобой. Потому что ты к нему не липнешь.
– Ну, может, – очень скептически цедит Люк, а остальные молчат.
Тут возвращается Окли, и Люк наконец окончательно затыкается. Ок протягивает мне кока-колу, но я хватаю его за запястье, притягиваю к себе и целую в щеку. Он удивленно смотрит на меня – это первый раз, когда я по собственной воле сделала что-то подобное.
Он садится в кресло, и его нога касается моей, а рука лежит на спинке кресла. Затем он наклоняется и шепотом говорит мне на ухо: «Здесь нет камер».
Со стороны это выглядит так, будто он меня целует или шепчет что-то игривое. Все, кроме Люка, делают вид, что не обращают на нас внимания.
Меня раздражает неприкрытый цинизм Люка. Я поворачиваюсь к Окли и целую его в губы. Поначалу он так шокирован, что даже не отвечает на поцелуй, но быстро приходит в себя, запускает руку мне в волосы и склоняет голову под идеально верным углом. Его язык проскальзывает сквозь мои полуоткрытые губы и касается моего, и это самая жаркая, самая влажная ласка за всю мою жизнь. Я сжимаю холодную банку колы, чтобы удержаться и не вцепиться в Окли, и напрочь забываю о свидетелях, контракте и показной природе всего происходящего. Это длится до тех пор, пока кто-то не ударяет по тарелкам, возвращая нас в реальный мир.
Когда мы отрываемся друг от друга, я вижу красные и припухшие губы Ока и его глаза, сверкающие изумрудными вспышками. Я могла бы в них утонуть.
Повисает долгая неловкая пауза, а потом Люк вдруг хмыкает:
– Ну ладно, может, вы и правда не притворяетесь.
ОНА
@VeryVaughn Это был лучший день за последнее время. Спасибо, что провела его со мной
@OakleyFord Было потрясающе
@VeryVaughn Здорово, что я могу устраивать День святого Валентина когда захочу
@OakleyFord J
@1doodlebug1 Ты видела сообщения в инстаграме???
@OakleyFord_stan№ 1 я так надеюсь, что у них все будет хорошо!
Торчал в студии до четырех утра. В девять поеду обратно. Можешь убить меня, но я написал эту песню, и мне нужно твое мнение.
Я смотрю на экран телефона, раздираемая страхом и любопытством. Заношу палец над видео, которое Окли мне прислал. Очень хочется его открыть, но мне в некотором смысле страшно слышать его голос. За ту неделю, которая прошла после Дня святого Валентина, он прислал мне штук шесть песен, и каждый раз, когда я их слушаю, растекаюсь в лужицу на полу.
Кажется, у меня снова проблемы с тем, что все это не по-настоящему. Мы с Оком больше не целовались после того раза, но я постоянно продолжаю об этом думать. Честно говоря, я просто одержима. Через несколько дней у нас было публичное свидание – мы ходили в океанариум, – и я постоянно таращилась на его губы и думала о том, как это – целоваться с ним без свидетелей, без фотографов, без ироничных взглядов его коллег по группе. Просто так.
А вчера я полночи вертелась в кровати и не могла заснуть, потому что он прислал мне несколько кадров из фотосессии для журнала, которая была у него в этот день, и там он такой потрясающе красивый, что у меня глаза чуть не вывалились из орбит.
Мне кажется, я влюбилась в Окли Форда… и это меня очень пугает.
Я снова слышу звук уведомления.
Что, так плохо? Или наоборот, так хорошо, что ты не можешь остановиться? Кстати, подсказка: музыканты еще очень любят слово “потрясающий”.
Я сдаюсь и включаю видео, потому что, какими бы ни были мои чувства, он не заслуживает того, чтобы болтаться между небом и землей. И вдруг пораженно выдыхаю, потому что песня Окли – в точности о том, что я чувствую. Я запуталась и растерялась и даже не понимаю, зачем этим утром надо было вставать с постели. Окли – мой внутренний голос.
- Я люблю ночь,
- Тени и темноту,
- Укромные углы,
- Где никто не знает, кто ты такой.
- Где все притворяются,
- И все, что мы видим, – это маски,
- Только маски
- До самого конца.
Я включаю песню еще раз.
Вонн, я больше не могу. Я сейчас умру, честное слово. Я истекаю кровью. Полицейские не смогут раскрыть это дело.
Звучит неплохо.
Неплохо? Это что, единственное слово, которое ты знаешь? Я ведь уже предложил тебе варианты «потрясающе» и «у меня мурашки по коже». А еще можно использовать слова: великолепно, восхитительно, невероятно, круто, безумно, захватывающе, здорово…
Какой у тебя богатый словарный запас! Ты не мог бы подарить мне словарь?
Я же пишу тексты. Слова – мое оружие. Ну пожалуйста, скажи что-нибудь.
Нет, Ок не просто пишет тексты. Его главная сила в том, что он не боится показать себя уязвимым. Когда мне было пятнадцать, его тексты заставляли меня чувствовать себя счастливой, но сейчас, кажется, он разговаривает со мной иначе, чем его музыка говорит со слушателями. Он открывается, показывает людям то, что на самом деле чувствует.
А в данный момент он просто хочет узнать, понравилась ли мне его песня. И я не могу больше отмалчиваться.
Песня просто потрясающая.
Правда?
Правда.
Мурашки?
Я улыбаюсь, глядя на экран.
Думаю, мне понадобится приватное исполнение, чтобы я могла что-то сказать с уверенностью.
Да, да, да. И… черт, Кинг пришел, мне надо бежать. Но мы сегодня встретимся, и я тебе спою.
А вот от этого по спине действительно бегут мурашки. И это не имеет ни малейшего отношения к музыке Окли, но зато имеет отношение к нему самому. Я снова включаю песню и слушаю, как он поет о том, что прожил немного, но это время кажется бесконечным, что никто не способен проникнуть сквозь маску, которую он показывает миру. И несмотря на все, что он повидал и успел сделать, он одинок и в его будущем нет ничего, кроме холодного размытого тумана.
А разве я чувствую себя как-то иначе? Потеряв родителей, я понятия не имею, что собираюсь делать в будущем.
Но, в отличие от него, я никогда настолько не раскрывалась. Не признавала своих ошибок, не просила прощения за свои заблуждения. Никогда не снимала маску, позволяя кому-то другому увидеть себя полностью беззащитной. Даже УУ.
А может, особенно УУ.
Вдруг в мою комнату врывается Пейсли. На ней офисный костюм, и я удивлена, что она еще дома. Близнецы уже ушли в школу.
– Ты видела? – Она мрачно поднимает телефон.
– Что?
Она вся пылает и, кажется, пытается скрыть свою злость.
– Посмотри.
Я ловлю телефон, который она бросает мне, гляжу на экран и холодею.
Бывший новой девушки Окли Форда: «Она пошла по рукам!»
– Боже мой. – Я чувствую, как внутри у меня все холодеет. – Это бред какой-то.
______
Не может быть. УУ ни за что бы не сказал ничего подобного, тем более журналисту. Он подписал соглашение, которое запрещает… Черт, оно запрещает только рассказывать о деталях наших отношений с Окли Фордом, но, насколько я помню, вполне позволяет высказываться о самом Окли Форде.
И этот отвратительный комментарий… он даже не об Окли. Он обо мне. Это я «пошла по рукам». Как он мог?
– Пейсли…
Она с тревогой смотрит на меня:
– Что?
– Можешь на минутку выйти? Мне нужно позвонить УУ. – Я держусь на удивление хладнокровно.
– Конечно. Если что, я внизу.
Она тихо прикрывает за собой дверь, но мне все равно. Это какая-то ошибка. Наверняка идея принадлежит какому-то блогеру, который хочет набрать побольше просмотров. Может, мы с УУ и расстались, но он не стал бы называть меня шлюхой на всю страну.
– Какая часть фразы «с меня хватит» тебе непонятна? – рычит он в трубку, даже не здороваясь.
Я удивленно вздыхаю – мне действительно не послышалось?
– Не волнуйся, – я сдерживаю ярость, – это ненадолго.
– У тебя пять секунд, потом я кладу трубку.
К горлу подступает тошнота. Как могло до такого дойти? УУ же меня любил. Как он может так злобно и жестоко со мной разговаривать? Неужели наши отношения ничего для него не значили?
– Ты правда сегодня утром говорил с журналистами? – спрашиваю я, и какая-то часть меня надеется, что он это опровергнет или хотя бы скажет, что его слова вырваны из контекста.
УУ секунду молчит, а потом разражается тирадой:
– Ну да, а что в этом такого?! Вокруг общежития уже неделю шляются журналисты, а сегодня один меня подкараулил после лекции по психологии и попросил комментарий. Мне что, надо было промолчать?
Я встаю и яростно сжимаю телефон в руке:
– Именно это ты и должен был сделать!
– Странно как-то. Значит, ему можно говорить что угодно, а мне нельзя? И это его извинение – очевидно же, просто игра на публику. Он хочет сохранить свою репутацию, ты сама говорила, что все дело в этом. А как насчет моей?
– А моей? – с трудом выдавливаю я. – Ты сказал, что я пошла по рукам! То есть заявил на всю страну, что я шлюха! Как ты мог?
Он снова молчит. Потом продолжает:
– Я так не говорил. Но… слушай, мне жаль, что так вышло, понятно? Я не хотел тебя задеть.
В горле комок от слез. Вот в этом и разница между УУ и Окли. Когда Ок извинялся за то, что оскорбил моего бывшего парня, он был честен. Он открыто признал, что был неправ, хотя это и ставило его под удар.
А УУ не может сказать мне правду даже наедине. На самом деле он хотел меня задеть. Более того, хотел задеть меня больше, чем Окли, иначе выбрал бы для комментария что-нибудь другое. Произнес бы речь о том, что музыка Окли – дерьмо и что он не понимает, зачем встречаться с закатившейся поп-звездой.
– Как хочешь, УУ, – вяло отвечаю я. – Как понимаю, два года отношений для тебя ничего не значат.
– Ты что, издеваешься? – орет он. – Это не я спустил наши отношения в унитаз, а ты. Это ты выбрала работу, которая разрушила их. Ты первая стала целоваться с этим дебилом. И ты обманула меня и не передала агентству мое видео. Это все ты!
Я вдруг чувствую неимоверную усталость. У меня нет сил все это повторять.
Но УУ еще не закончил:
– Мы больше не встречаемся. Я тебе ничего не должен и могу говорить что захочу и кому захочу! – В трубке слышно его тяжелое дыхание. – И перестань мне звонить. Я не желаю больше видеть твое имя. Кстати, я сейчас удалю твой номер.
Мои губы начинают дрожать. Ну уж нет, я не собираюсь опять из-за него плакать!
– Кстати, я видел ваши фотографии. Полное уныние и тоска, так слащаво, что просто тошнит. Да, Ви? Только еще больше обрадовался, что наконец тебя бросил. И кстати, если тебе интересно, в День святого Валентина я занимался сексом. Это было просто потрясающе.
И, видимо, чтобы сделать мне еще больнее, он бросает трубку.
ОН
1doodlebug1 @OakleyFord_stan№ 1 ее бывший – лузер
OakleyFord_stan№ 1 @1doodlebug1 да, но, похоже, она ему изменяла, тебе не кажется? он симпатичный
1doodlebug1 @OakleyFord_stan№ 1 ну, кто знает. Впрочем, ради Окли Форда можно бросить кого угодно
Вонн совершенно расклеилась, и меня убивает, что она так страдает из-за козла, который никогда не любил ее хотя бы так, как собственную жирную задницу. Она появилась в студии двадцать минут назад, и нос у нее красный, а глаза опухшие. Когда я привел ее в комнату, ребята тут же разбежались, а Люк пробормотал что-то о том, что плачущие девушки – плохая примета.
– Мне просто не верится, что он наговорил мне такое. И это звучало, как будто те два года, что мы встречались, были для него какой-то пыткой! – Она смотрит на меня снизу вверх огромными грустными глазами. – А я так старалась быть идеальной девушкой. Никогда с ним не спорила. На выпускной он захотел поехать на лимузине, а я не могла себе этого позволить, но ни слова ему не сказала, когда он с друзьями час в нем катался перед церемонией, накачиваясь алкоголем. Помню, Пейсли раздобыла билеты на премьерный показ второй части «Последнего супергероя», а он не смог пойти, и я тоже не пошла. И еще Пейсли хотела всех свозить в Диснейленд, а УУ сказал, что это детский сад, и я не поехала. Я всегда выбирала его, потому что он был рядом, когда мне было нужно.
О господи. Так вот почему она столько времени с ним встречалась. Смерть родителей оставила в ее груди огромную дыру, и с его помощью она ее затыкала. А потом продолжала с ним встречаться, оправдывая свои жертвы тем, что все это из-за любви. Хотя на самом деле, скорее всего, она уже очень давно его разлюбила.
Я обнимаю ее и притягиваю к себе, не зная, что сказать. Я не слишком хорошо умею утешать. У меня не просто никогда не было настоящей девушки – я даже не помню, чтобы кто-то из друзей делился со мной своими проблемами.
Она утыкается в мою футболку, начинает снова плакать и чуть ли не заползает ко мне на колени. Я просто мечтаю взять назад слова извинения перед УУ, но куда больше мне хочется впитать в себя ее боль, как футболка впитывает слезы.
Я глажу ее руки. Целую в макушку. Думаю о том, что ей плохо, а я ужасный человек, потому что наслаждаюсь ее прикосновениями. Она впервые по доброй воле позволила себя обнять. И это не игра – здесь нет камер.
Это по-настоящему, жутко и восхитительно одновременно. Если бы она разрешила, я обнимал бы ее вечно.
Но проходит совсем немного времени, и Вонн отодвигается, садится прямо и трет руками лицо:
– Я, наверное, ужасно выгляжу.
На самом деле она всегда выглядит замечательно. Я провожу большими пальцами по ее скулам, желая осушить слезы поцелуями.
– Хочешь, я вызову своего визажиста?
– У тебя есть визажист? Я думала, это только для фотосессии.
– Ты думаешь, перед концертами я сам рисую себе стрелки на глазах?
Она неуверенно хихикает.
– Вот так-то лучше. – Я обнимаю ее за плечи.
Она прижимается ко мне, и, честное слово, мое сердце подпрыгивает, потому что я хочу, чтобы она на самом деле была со мной. По-настоящему.
– Можно я тебе спою?
– Было бы здорово.
– Есть пожелания?
Она задумывается.
– На твой выбор.
Я начинаю напевать, и она прячет голову мне под мышку, а я пою ей песню Джейсона Мраза A Beautiful Mess [17], выговаривая слова, которые, словно ножи, вонзаются в сердце.
Наконец ее неровное дыхание успокаивается, и она засыпает, измученная переживаниями. Я осторожно встаю и прикрываю ее голые ноги толстовкой.
Ребята сидят в коридоре и тихо переговариваются.
– Думаю, мы на сегодня закончили, – говорю я.
– Своди ее вечером куда-нибудь, – советует Рокко.
Даже Люк кивает:
– Хорошая идея. Пусть немного развеется.
Если бы это было предложение Люка, я бы не стал слушать, но Рокко больше десяти лет женат – в Лос-Анджелесе это почти как тридцать. Так что я соглашаюсь:
– Пожалуй, так и сделаю.
– Тебе нравится? – спрашиваю я Вонн вечером того же дня.
Она кивает и улыбается слегка вымученной улыбкой. Сегодня она один за одним опрокидывает бокалы с шампанским, будто это простая вода. Я размышляю, не пора ли ее остановить, но она уже три часа не плачет, и это рекорд, поэтому я решаю ничего не делать.
Мне пришлось долго уговаривать ее пойти со мной в клуб, но я не могу ее за это винить. Раньше наши походы в клуб не приносили ей ничего хорошего – в первый раз я весь вечер не обращал на нее внимания, а во второй насильно заставил со мной целоваться.
Но сегодня я не собираюсь делать ничего подобного. Я не оставляю ее одну ни на минуту и не собираюсь целовать, если только она сама этого не захочет.
Черт побери, я так надеюсь, что она этого захочет!
– Не обязательно пить столько шампанского, – шучу я. – Завтра оно никуда не денется.
– Если это будет зависеть от меня, то нет! – Она запрокидывает голову и залпом приканчивает еще один бокал.
Черт. Если она собирается напиться, возможно, нам стоит пойти в какое-то более укромное место. Я чувствую себя так, как будто совращаю невинность. С другой стороны… она же веселится. Такая Вонн мне нравится.
В то же время я немного скучаю по суровой Вонн, которая не пьет, даже если рядом нет взрослых.
Попробуй разберись.
– Пойдем домой? – предлагаю я. Но Вонн строит недовольную гримасу, и я торопливо добавляю: – Афтерпати! Продолжим дома, а?
– Да! Отличный план.
Я знаком показываю Таю, что мы уходим, и на его лице явно читается облегчение. Беру Вонн за руку и иду искать Люка. Если мы собираемся продолжить, без него не обойтись.
– Афтерпати у меня! – кричу я через головы сразу трех девушек, с которыми тот проводит время. У него сегодня явно удачный день.
– Вечеринка у Форда! – кричит он, и почти половина присутствующих в VIP-зале поднимает руки. Боже мой…
Вонн, смотри, на какие жертвы я иду ради тебя!
Она, кажется, слегка ошарашена:
– Ты точно хочешь звать всех этих людей к себе домой?
Вонн слегка покачивается. Бедняга! Я чувствую себя виноватым – может, стоило пойти не в клуб, а на пляж?