Колеса Хейли Артур
Вот тут уже ставилась точка. После этого все расспросы прекращались — ничего не выйдет, работы для вас у нас нет. Ну и черт с ней, с этой вонючей работой! Ролли опять подивился, зачем он только пришел.
— Вооруженное ограбление. Судили по статье от пятерки до пятнадцати, четыре года отбарабанил в тюрьме города Джексон.
Ювелирный магазин. Они вдвоем вломились туда ночью. И улов-то весь был — горстка дешевых часов, но когда они выходили, их сцапали. Ролли был настолько глуп, что имел при себе револьвер. Хоть он его и не вытаскивал, но сам факт, что при нем было оружие, заставил серьезнее посмотреть на дело.
— Вас выпустили досрочно за хорошее поведение?
— Нет. Тюремщик мне позавидовал: уж больно камера была хороша.
Сотрудник поднял на него взгляд:
— Я понимаю шутки. От них в мрачный день на душе веселее. И все-таки освободили-то вас из-за хорошего поведения?
— Если вам так угодно.
— Что ж, будем считать, что мне так угодно. — Сотрудник записал ответ. — А сейчас, мистер Найт, вы хорошо себя ведете? Я хочу сказать: у вас нет больше неприятностей с полицией?
Ролли только помотал головой. Он не намерен рассказывать этому Дяде Тому насчет прошлой ночи, насчет того, что у него будут неприятности с полицией, если он не сумеет держаться в тени и попадется на глаза этому белому борову, которого он подколол и который — дай ему полшанса — достанет его с помощью их грязных, вонючих законов. Вместе с мыслью об этом возникли прежние страхи: боязнь тюрьмы — вот что прежде всего привело его сюда. Сотрудник задавал все новые и новые вопросы и старательно записывал ответы, трудясь усерднее, чем собака, сражающаяся с блохами. Ролли был поражен тем, что вопросы не прекращаются; у него никак в голове не укладывалось, почему он до сих пор не на улице, как обычно бывало, стоило ему произнести: «вооруженное ограбление».
А не знал он — потому что никто не подумал ему об этом сказать, а газет и журналов он не читал, — что теперь при найме неквалифицированной рабочей силы относились менее строго и к тюремному прошлому.
Ролли направили в другую комнату, где ему пришлось раздеться и пройти медицинский осмотр.
Молодой белый доктор работал быстро и бесстрастно, но сейчас он не спеша оглядел костлявое тело Ролли и его запавшие щеки.
— Не знаю, какую вам дадут работу, только не экономьте на еде: вам надо набрать вес, иначе долго вы не протянете. И уж во всяком случае, не удержитесь в литейном цехе, куда почти всех направляют отсюда. Может, вас поставят на сборку. Я порекомендую.
Ролли вполуха слушал его — он уже ненавидел и свою будущую работу, и тех, кто с нею связан. Да за кого себя принимает этот белый хлыщ? За Господа Бога, что ли? Если бы Ролли было что есть и он не нуждался в работе, вышел бы он отсюда и — привет. В одном он был уверен: какую бы работу ему ни дали, он и дня дольше, чем надо, на ней не задержится.
Он вернулся в зал ожидания, снова прошел в кабинку. Тот же сотрудник сказал:
— Доктор говорит, у вас запах изо рта — задохнуться можно. Мы готовы предложить вам работу на заключительном этапе сборки. Работа тяжелая, но хорошо оплачиваемая — об этом заботится профсоюз. Ну как, согласны?
— За этим я к вам и пришел, верно? — Какого же ответа этому сукину сыну надо? Чтоб он стал сапоги ему лизать?
— Да, конечно. Значит, я так понимаю, что вы согласны. Несколько недель поучитесь — за это вам тоже будут платить. В зале вам сообщат остальное: когда начнете, куда приходить. И еще одно…
Вот сейчас будет проповедь. Ролли Найт просто носом почуял. Может, этот белый ниггер еще и проповеди в свободное время читает.
А тем временем сотрудник снял роговые очки и, пригнувшись к столу, сложил вместе кончики пальцев.
— Вы малый неглупый. Понимаете, что к чему. И понимаете, что вам сейчас дают возможность выбиться в люди, потому что такие настали времена и так уж обстоит дело. Люди и организации вроде нашей компании поняли то, чего раньше не понимали. Не важно, что поздновато, — главное, что это произошло, что начались перемены, и не только здесь. Вы, возможно, не верите, но это так. — Сотрудник взял карандаш, покатал его в пальцах и снова положил. — Возможно, раньше у вас не было случая выбиться и такой шанс открывается вам впервые. Думаю, что так оно и есть. Но я плохо бы выполнял свою работу, если бы не сказал вам, что при вашей биографии другого такого шанса у вас не будет — во всяком случае, в нашей компании. Немало ребят проходит через эту нашу контору. Одни потом выбиваются в люди, другие — нет. И выбиваются те, кто этого хочет. — Сотрудник в упор посмотрел на Ролли. — Так что не дурите, Найт, используйте этот шанс. Это лучший совет, какой я могу вам сегодня дать. — Он протянул Найту руку. — Желаю удачи.
Нехотя, с ощущением, что его провели — а в чем, непонятно, — Ролли пожал протянутую руку.
В зале, как и говорил сотрудник, ему сказали, когда приступать к работе.
Курсы подготовки, организованные на средства компании и федеральных властей, были рассчитаны на восемь недель. Ролли Найт продержался только полторы.
Он получил столько денег за первую неделю, сколько уже давно не держал в руках. В субботу и воскресенье он напился. Однако в понедельник все-таки сумел вовремя проснуться и успеть на автобус, на котором доехал до курсов компании в противоположном конце города.
Но во вторник усталость взяла свое. Проснулся он, лишь когда через незашторенное грязное окно солнечные лучи ударили ему в лицо. С трудом продрав глаза, Ролли встал с кровати и, щурясь, подошел к окну. Уличные часы внизу показывали почти полдень.
Он понял, что все кончено — работы ему не видать. Но воспринял это с безразличием. Он не почувствовал разочарования, потому что с самого начала предвидел такой исход. А как и когда наступит конец — это уже детали.
Жизнь не научила Ролли Найта — как и десятки тысяч таких, как он, — заглядывать вперед. Когда ты родился в нищете, с тех пор ничего не приобрел и привык без всего обходиться, где уж там заглядывать вперед — живешь сегодняшним днем, данной минутой, здесь и сейчас. Многие из тех, кто обитает в белом мире — люди недалекие, неглубокие, — называют таких, как Ролли Найт, «лежачим камнем» и осуждают их. Социологи, понимающие это явление и сочувствующие таким, как Ролли Найт, называют это «ориентацией на данный момент» или «неверием в будущее». Ролли, естественно, ничего этого не слыхал, но инстинктивно действовал сообразно обоим определениям. Вот и сейчас инстинкт подсказывал ему, что он еще не очухался. И соответственно, он взял и уснул.
Ему и в голову не пришло хотя бы показаться потом на курсах или зайти в бюро по найму. Он опять взялся за старое, стал слоняться по улицам, иногда разживаясь долларом, если повезет, а иногда обходясь и без оного. Полисмен, которого он тогда так обозлил — поистине чудеса! — пока не трогал его.
Остался лишь один след — так, во всяком случае, тогда казалось — от поступления Ролли на работу.
Через четыре недели как-то днем к нему в комнату, где он, пользуясь попустительством хозяина, пока еще жил, явился инструктор с курсов. Ролли Найт вспомнил этого человека — мясистый, краснорожий, бывший мастер, уже начавший лысеть, никак не мог отдышаться, поднявшись по лестнице.
— Ты почему бросил курсы? — резко спросил он.
— Выиграл Большой ирландский кубок, приятель. Можно теперь и не работать.
— Все вы такие! — Гость с отвращением оглядел убогое жилище. — Подумать только, что налогоплательщикам приходится содержать такое отродье. Будь моя воля… — Он не договорил фразы и достал какую-то бумажку. — Распишись здесь. Тут сказано, что больше ты ходить на курсы не будешь.
Не желая скандалить, Ролли покорно расписался.
— Да, кстати, компания уже выписала тебе несколько чеков. Теперь эти деньги должны быть ей возвращены. — Он покопался в своих бумагах, которых у него была целая куча. — Тебя просили расписаться еще и здесь.
Ролли написал свою фамилию на чеках. Их было четыре.
— В следующий раз, — раздраженно бросил инструктор, — постарайся не доставлять людям беспокойства.
— А ну, вали отсюда, сало!.. — бросил Ролли Найт и зевнул.
Ни Ролли, ни его визитер не знали, что все время, пока происходил этот обмен любезностями, на улице напротив дома стояла дорогая машина последней марки. В ней сидел высокий, благообразного вида седовласый негр, проследивший за тем, как инструктор вошел в дом. И теперь, когда румяный здоровяк вышел из дома, сел в машину и поехал прочь, за ним, как и ранее почти весь этот день, на расстоянии последовала стоявшая напротив машина.
Глава 10
— Да хватит тебе возиться с этим питьем, детка. У меня там в номере целая бутылка стоит.
Коммивояжер Олли бросил нетерпеливый взгляд на Эрику Трентон, сидевшую в полутьме по другую сторону маленького черного столика.
На улице стоял день. Они сидели в баре при гостинице на шоссе Куинс, недалеко от Блумфилд-Хиллз, и Эрика не спеша пила уже второй коктейль, который она заказала, чтобы потянуть время, хотя и понимала, что это глупо, потому что либо надо заниматься тем, ради чего они сюда приехали, либо нет. А если уж заниматься, так не лучше ли поскорее.
Эрика вертела в руках стакан.
— Дайте мне допить. Надо же подкрепиться. — А сама подумала: «Он хоть и дешевка, но недурен». Хорошо сложен, и тело его наверняка лучше, чем язык и манеры. Очевидно, он немало трудится над тем, чтобы так выглядеть: ей припомнилось, как он хвастал, что регулярно ходит заниматься гимнастикой. Ей наверняка мог бы попасться кто-то и похуже, хотя, конечно, лучше бы найти кого-нибудь поинтереснее.
О том, что он посещает гимнастический зал, Олли сказал ей во время их первой встречи, тут же, в этом самом баре. Эрика зашла туда днем выпить, как иной раз делают одинокие женщины в расчете на интересную встречу, и Олли завязал с ней беседу — циничный, многоопытный Олли, который хорошо знал этот бар и знал, почему некоторые женщины сюда заходят. В следующий раз они встретились уже не случайно, и он заказал номер в гостинице, считая, что она пойдет с ним. Но Эрика, раздираемая жаждой наслаждения и уколами совести, настояла на том, чтобы провести все время в баре, а потом отправилась домой, к великой злости и досаде Олли. Он ее вычеркнул из своих списков, пока она сама не позвонила ему две-три недели назад.
Но и тогда им не удалось сразу встретиться, потому что Олли не вернулся из Кливленда, как рассчитывал, а отправился вместо этого в два других города — какие именно, Эрика забыла. Однако теперь они были здесь, и Олли начинал терять терпение.
— Ну, так как, детка? — спросил он.
Она вдруг вспомнила — не без внутренней кривой усмешки и грусти — плакатик, висевший на стене в кабинете Адама: НЕ ОТКЛАДЫВАЙ НА ЗАВТРА!
— Хорошо, — сказала она. Отодвинула стул и поднялась.
Она шла рядом с Олли по приятным, увешанным картинами коридорам гостиницы, по которым столь многие шли до нее к той же цели, и чувствовала, как отчаянно бьется сердце, — только не надо спешить.
Несколько часов спустя, уже успокоившись и вспоминая происшедшее, Эрика решила, что было не так хорошо, как она надеялась, но и не так скверно, как опасалась. Она получила удовлетворение в том, чего жаждала сейчас, немедля, но в чем-то другом, менее поддающемся определению, удовлетворения не нашла. Однако в двух обстоятельствах она была уверена. Во-первых, что чувство удовлетворения у нее быстро улетучится — это было совсем не то, что она испытывала раньше, когда Адам был страстно влюблен и она не то что часами, а днями находилась под впечатлением его любви. И во-вторых: больше она экспериментировать не станет — во всяком случае, с Олли.
В таком настроении Эрика под вечер вернулась из гостиницы и отправилась за покупками в Бирмингем. Она купила то, что ей нужно и что не нужно, но главное удовольствие получила от волнующей и опасной игры, когда брала что-нибудь с прилавка и уходила, не заплатив. Она проделала так трижды, со всевозрастающей уверенностью в себе, приобретя таким образом резную вешалку для платьев, тюбик шампуня и — вот это уже была настоящая победа! — дорогое вечное перо.
После истории с кражей флакона «Норелла» Эрика уже по опыту знала, что воровать в большом магазине нетрудно. Для этого, решила она, надо лишь сохранять хладнокровие, действовать быстро и с умом. И она гордилась тем, что сумела проявить все эти три качества.
Глава 11
В унылый, серый и промозглый ноябрьский день, почти через полтора месяца после того, как Бретт Дилозанто и Адам Трентон были на автодроме, Бретт шагал по деловой части Детройта, и настроение у него было под стать погоде — мрачное, безотрадное.
Такое настроение редко у него бывало. Обычно, какие бы тревоги и заботы — а в последнее время и сомнения — ни одолевали его, он не терял веселого и добродушного расположения духа. Но в подобный день, думал он, для человека, родившегося в Калифорнии, детройтская зима выглядит поистине отвратительной, невыносимой.
Он только что сквозь ветер и дождь добрался до своей машины на стоянке, немало натоптавшись на перекрестках в ожидании, пока нескончаемый поток транспорта остановится и можно будет перейти улицу, а тем временем промокая все больше.
Ну, а окружавший его город — бр-р! Вечно грязный, по преимуществу уродливый и гнетуще однообразный, сегодня он из-за нависшего свинцового неба и дождя казался Бретту покрытым сажей. Только еще март и апрель бывают здесь хуже — это когда зимний снег, застывший и почерневший, начинает таять. И однако же есть, наверное, люди, которые постепенно привыкают к уродству этого города. А вот он до сих пор не привык.
Сев в машину, Бретт завел мотор, включил отопитель и «дворники». Он был рад, что наконец оказался под крышей: на улице продолжал лить дождь. Стоянка была забита автомобилями, и его «заставили» — придется ждать, пока не отгонят две стоящие впереди машины. Но, проходя на стоянку, он подал знак дежурному и сейчас видел, что тот идет к нему.
Пока Бретт ждал, он вспомнил, что в такой же вот день впервые приехал в Детройт, где ему суждено было остаться жить и работать.
Среди работавших в компании дизайнеров было немало выходцев из Калифорнии, чей путь в Детройт, как и его собственный, начался в Лос-Анджелесе, в Центральном колледже по подготовке дизайнеров. Для тех, кто оканчивал его зимой и приезжал в Детройт на работу, вид города в его наихудшем сезоне производил столь удручающее впечатление, что некоторые сразу же возвращались на Запад — в поисках другого места для применения своих способностей. Но большинство, оправившись от потрясения, оставались, как остался и Бретт, и через какое-то время обнаруживали в городе определенные преимущества. Детройт был большим культурным центром — особенно по части живописи, музыки и театра, а штат Мичиган, в котором находился город, предоставлял великолепные возможности для спорта и отдыха как зимой, так и летом — здесь были прелестные нетронутые озера и красивейшие в мире ландшафты.
«Куда, черт возьми, девался дежурный, почему он не отгоняет машины?» — недоуменно подумал Бретт.
Собственно, такие мелкие огорчения и были причиной его плохого настроения в данный момент. Он условился пообедать в отеле «Поншартрен» с неким Хэнком Крейзелом, занимавшимся производством автомобильных частей, но, когда Бретт добрался туда, выяснилось, что на стоянке нет ни одного свободного места. В результате он вынужден был оставить машину в нескольких кварталах от отеля да еще попал под проливной дождь. В «Поншартрене» его ждала записка: Крейзел извинялся и сообщал, что не может с ним встретиться, поэтому Бретту пришлось обедать одному. У него были еще кое-какие дела в городе, которыми он занимался остаток дня, причем на переходах бесцеремонные, без конца сигналившие водители то и дело задерживали его, не давая пройти, и он основательно промок.
Бретту казалось, что ни в каком другом городе, в том числе и в Нью-Йорке, где дело обстояло достаточно скверно, ему не попадались такие грубые, нахальные и упрямые автомобилисты, как на улицах и автострадах Детройта. Возможно, это объяснялось тем, что город жил автомобилями, и они здесь стали символами власти, но так или иначе «моторизованный» житель Детройта превращался поистине во Франкенштейна.[10] Большинство новых жителей, которых сначала возмущала езда под девизом «не уступать ни пяди», очень скоро в порядке самообороны начинали вести себя точно так же. Что до Бретта, то он примириться с этим никак не мог. Ему, привыкшему к вежливости калифорнийских водителей, езда в Детройте представлялась кошмаром и вызывала у него раздражение.
Дежурный по стоянке явно забыл, что ему надо отогнать машины. Бретт понимал, что придется вылезти и разыскать его — дождь или не дождь. Кипя от злости, он вылез. Однако, увидев дежурного, не стал возмущаться. Настолько тот был несчастный, усталый и промокший. И Бретт, дав ему «на чай», лишь указал на преградившие путь машины.
По крайней мере, подумал Бретт, снова садясь в свою машину, его ждет теплый, уютный дом, какой у дежурного едва ли есть. Бретт жил в Бирмингеме, в шикарном особняке при Сельском клубе, и сейчас он вспомнил, что вечером обещала прийти Барбара, чтобы вместе поужинать.
Детройт компенсировал Бретту свое уродство, давая возможность вести широкий образ жизни и не заботиться о деньгах, ибо Бретт получал ежегодно пятьдесят тысяч долларов плюс премиальные и не делал тайны из того, что доволен судьбой.
Наконец машины, загораживавшие проезд, были отогнаны. И когда та, что стояла непосредственно перед Бреттом, тронулась с места, двинулся вперед и он.
До ворот оставалось каких-нибудь пятьдесят ярдов. Впереди шла другая машина, тоже направляясь к выходу. Бретт Дилозанто слегка нажал на акселератор, чтобы сократить разделявшее их расстояние, и полез в карман за деньгами — у выезда ведь сидел кассир.
И вдруг перед ним словно из-под земли вырос темно-зеленый седан, перед самым его носом вырулив из левого ряда. Бретт резко нажал на тормоза, автомобиль отбросило в сторону, однако он сумел вырулить, остановился и крепко выругался.
Должно быть, все огорчения, выпавшие на долю Бретта за этот день, да и его отношение к детройтским автомобилистам вообще вызвали этот взрыв. Бретт выскочил из машины, бросился к темно-зеленому седану и в ярости дернул на себя дверцу со стороны водителя.
— Сукин ты… — вырвалось у него, и он осекся.
— В чем дело? — спросил водитель. Это был крупный, хорошо одетый седовласый негр лет пятидесяти с лишним. — Вы что-то хотели сказать?
— Не имеет значения, — буркнул Бретт, собираясь закрыть дверцу.
— Нет, подождите! Для меня это имеет значение! Я могу даже пожаловаться в Комиссию по правам человека. Я скажу им, что некий белый молодой человек распахнул дверцу моей машины с явным намерением дать мне по физиономии. Когда же он увидел, что я принадлежу к другой расе, то сразу передумал. А вы знаете, это ведь дискриминация. И людям там, в комиссии, это не понравится.
— Ну, это не будет для них чем-то новым, — рассмеялся Бретт. — Вы что, хотите, чтобы я высказался до конца?
— Пожалуй, что да, раз уж вы начали, — сказал негр. — Но я предпочел бы выпить с вами, а потом извинился бы за то, что влез впереди вас. Это получилось по глупости, чисто случайно — просто уж очень тяжелый был у меня день.
— Значит, и у вас был тяжелый день?
— Видимо, нам обоим сегодня досталось.
Бретт кивнул.
— О'кей, давайте выпьем.
— Может, прямо и отправимся в «Джимс-гараж»? Это в трех кварталах отсюда. Между прочим, меня зовут Леонард Уингейт.
И зеленый седан выехал из ворот, следом за ним — Бретт. Первое, что они выяснили, после того как заказали виски со льдом, было то, что оба работают в одной и той же компании. Леонард Уингейт занимал довольно высокий пост в отделе персонала и, как узнал из их беседы Бретт, был всего на две ступеньки ниже вице-президента. Позже он узнает, что его новый знакомый был единственным негром, дослужившимся до такого положения.
— Я слышал ваше имя, — заметил Уингейт. — Вы тот Микеланджело, что создал «Орион», не так ли?
— Ну, мы надеемся, что он оправдает наши ожидания. Вы видели прототип?
Собеседник Бретта покачал головой.
— Могу это устроить, если хотите.
— Очень бы хотел. Выпьете еще?
— Теперь моя очередь угощать. — И Бретт поманил бармена.
Бар при ресторане «Джимс-гараж», красочно декорированный старомодными деталями автомобилей, стал за последнее время местом встречи автомобилестроителей в деловой части Детройта. С наступлением вечера он начал заполняться, и сразу стремительнее задвигалась обслуга и громче зазвучали голоса.
— Очень многое связано с этим младенцем «Орионом», — сказал Уингейт.
— Вы чертовски правы.
— Особенно работа для моих подопечных.
— Кто это?
— Почасовики — черные и белые. Как пойдут дела с «Орионом», так пойдут дела и многих семейств в этом городе: по скольку часов люди будут работать и сколько они будут приносить домой. От этого, естественно, будет зависеть и образ их жизни, и питание, и выплата долгов за купленные в рассрочку товары, и возможность приобрести новую одежду, поехать отдохнуть, и судьба их детей.
— А ведь это и в голову не приходит, — помолчав немного, заметил Бретт, — когда бьешься над эскизом новой модели или лепишь из глины макет крыла.
— И не может прийти. Никто из нас не знает и половины того, что происходит с другими; нас разделяют всякого рода стены — кирпичные и прочие. Даже если иногда пробьешься сквозь такую стену и увидишь, что за ней, да еще попытаешься кому-то помочь, выясняется, что ты не смог этого сделать из-за прогнивших, гнусных паразитов, занимающихся грязными делами. — Леонард Уингейт сжал кулак и два раза ударил по стойке. Затем искоса взглянул на Бретта и криво усмехнулся: — Извините.
— А вот подоспела и новая порция. По-моему, она вам будет очень кстати, дружище. — Бретт отхлебнул из своего бокала и спросил: — Наверное, это как-то связано с вашим поведением на стоянке?
Уингейт кивнул.
— И за это тоже примите мои извинения. «Выпускал пар». — Он улыбнулся чуть добродушнее. — Сейчас, мне кажется, я его уже весь выпустил.
— Пар — это всего лишь белое облачко, — заметил Бретт. — Источник его засекречен?
— В общем, нет. Вы слыхали о программе по найму неквалифицированных рабочих?
— Да, слыхал. Но не знаю подробностей. — Однако он знал, что Барбара Залески в связи с заданием, полученным недавно от рекламного агентства, интересуется этой проблемой.
Седовласый специалист по кадрам вкратце изложил суть принятой программы: занять безработных, проживающих в черте города; открыть в центре города три бюро по найму рабочей силы — от каждой из компании Большой тройки; рассказал и об удачных случаях и о случаях, когда ничего не получалось из-за самих людей.
— И все же, несмотря на некоторые разочарования, программу эту стоило ввести. Нам удалось удержать на работе — на порученных им операциях — более пятидесяти процентов рабочих, чего мы не ожидали. В проведении этой кампании нам помогают профсоюзы; средства массовой информации рекламируют ее. Вот почему так больно, когда тебе всаживают нож в спину твои же люди, из твоей компании.
— Кто же вам всадил нож в спину? И каким образом? — спросил Бретт.
— Разрешите мне вернуться немного назад. — Уингейт опустил длинный тонкий палец в стакан и помешал лед. — Многие люди, которых мы наняли по этой программе, не привыкли к размеренной жизни. Объясняется это главным образом тем, что их к этому ничто не побуждало. Ведь когда ты работаешь — а большинство из нас работает, — возникают привычки: нужно в определенное время утром встать, вовремя успеть на автобус, приучить себя работать по пять дней в неделю. Но если ты никогда так не жил, если у тебя нет привычек, тебе это дается не менее трудно, чем чужой язык, — чтобы освоиться, нужно время. Это все равно как изменить свои взгляды или переключить скорость. Словом, мы многое поняли на этот счет с тех пор, как приступили к осуществлению нашей программы. Поняли мы и то, что некоторые люди — не все, но некоторые — сами не в состоянии выработать в себе такие привычки, однако могут их выработать, если им помочь.
— Помогли бы вы лучше мне, — сказал Бретт. — Мне так трудно по утрам вставать.
— Если бы мы вознамерились вам помочь, — улыбнулся его собеседник, — я послал бы к вам кого-нибудь из нашего персонала. К примеру, вы исчезли, перестали являться на работу — он спросил бы вас, в чем причина. Бывает ведь и такое: кто-нибудь из этих новеньких пропустит день или опоздает на час-другой и вообще бросает работу. Может, человек вовсе и не собирался прогуливать — просто так получилось. Но он считает, что мы непреклонны, и, раз ты не вышел на работу, значит, ты ее потерял.
— А на самом деле все не так?
— Конечно, нет! Мы даем ребятам возможность исправиться, потому что мы хотим, чтобы из нашей программы что-то вышло. К примеру, тем, кому трудно вовремя являться на работу, даем дешевый будильник — вы и представить себе не можете, сколько людей никогда в жизни не имели будильника. Компания разрешила мне приобретать их оптом. Так что теперь в моей конторе столько же будильников, сколько у других людей скрепок.
— Вот уж в жизни бы не подумал! — вырвалось у Бретта. Очень это выглядело нелепо: огромная автокомпания, которая тратит миллиарды на жалованье своим служащим, заботится о том, чтобы разбудить каких-то сонь.
— Вы сейчас поймете, что к чему, — продолжал Леонард Уингейт. — Если чернорабочий не явился на курсы профориентации или на завод, соответствующий начальник обязан сообщить об этом моим людям. А они, если, конечно, дело не безнадежное, принимают меры.
— Но они этих мер не принимают? Вы потому так огорчены?
— Частично. Только бывает и нечто похуже. — Уингейт залпом проглотил остатки своего виски. — Эти курсы профориентации рассчитаны на два месяца. Одновременно на них занимается около двухсот человек.
Бретт подал знак бармену, чтобы им наполнили стаканы.
— О'кей, — сказал он, когда бармен отошел, — значит, существуют курсы, на которых занимается около двухсот человек.
— Правильно. Во главе мы поставили инструктора и дали ему секретаршу. Они ведут записи занятий, а также следят за посещаемостью. Они же выдают курсантам пособие в виде чеков, которые каждую неделю поступают к ним из главной бухгалтерии. Естественно, что чеки бухгалтерия выписывает на основе отметок о посещаемости в курсовом журнале… Вот этот-то инструктор и секретарша, — с горечью добавил он — и действуют на пару. Они все и творят.
— Творят — что?
— Как выяснилось, обманывают, обворовывают тех, кому должны были бы помочь.
— Я, пожалуй, представляю себе, как это происходит, — сказал Бретт. — Но все же расскажите.
— Видите ли, в процессе обучения происходит отсев — по разным причинам: и по тем, о которых я вам рассказывал, и по другим. Это неизбежно — мы этого ожидали. Как я вам уже говорил, когда к нам поступает такая информация, наш отдел старается убедить отсеявшихся вернуться. А что делали этот инструктор и секретарша? Вместо того чтобы давать сведения о выбывших, они отмечали их как присутствующих. Соответственно чеки для этих людей продолжали поступать, и наша драгоценная парочка преспокойно клала их себе в карман.
— Но ведь чеки выписываются на конкретного предъявителя. Никто другой не может по ним получить деньги.
Уингейт покачал головой.
— Может — и получает. Правда, эта пара время от времени сообщает, что кто-то выбыл, и компания тут же перестает выписывать чеки. А с оставшимися чеками инструктор отправляется по городу и разыскивает людей, на чье имя они выписаны. Это не составляет труда: адреса все имеются в деле. Инструктор рассказывает какую-нибудь сказку о том, что компания хочет получить свои деньги обратно — им-де надо только чек подписать. А потом по этим чекам получает наличными в любом банке. Я это знаю, потому что целый день следил за инструктором.
— Ну, а потом, когда ваши люди отправляются к отсеявшимся? Вы же сами сказали, что они со временем узнают о них. Неужели история с чеками не всплыла?
— Может и не всплыть. Учтите, что люди, с которыми мы имеем дело, не очень-то словоохотливы. Они не просто перестают работать, а вообще исчезают из виду и не стремятся давать о себе информацию. У них даже ответ на прямой вопрос трудно получить. Да к тому же я склонен думать, что были и подкупы. Доказать это я не могу, но есть такой душок.
— Грязная история.
Да, по сравнению с тем, что рассказал Леонард Уингейт, подумал Бретт, его собственные огорчения — сущая ерунда.
— Вам удалось раскрыть все это в одиночку?
— В основном, но первым до этого додумался один из моих помощников. Он начал подозревать, что дело нечисто, потому что цифры посещаемости занятий были уж слишком высоки. Мы оба занялись проверкой, сравнением нынешних цифр с прежними, а потом получили цифры из других компаний. Тогда-то все и вышло наружу. После этого надо было только выследить их и уличить. Что нам и удалось.
— И что же теперь?
Уингейт пожал плечами, привалившись к стойке.
— Этим занялась служба безопасности — теперь все уже вне моей компетенции. Сегодня после обеда поодиночке к нам в центр доставили инструктора и секретаршу. Я присутствовал при допросе. Оба сразу во всем признались. Верите или нет, инструктор даже расплакался.
— Верю, — сказал Бретт. — Сам бы заплакал, да только по другому поводу. И что же, компания будет возбуждать дело?
— Инструктор и его красотка в этом не сомневаются, но я-то знаю, что ничего не будет. — Негр сидел ссутулившись, но сейчас выпрямился — оказалось, что он почти на голову выше Бретта Дилозанто. — Видите ли, — с усмешкой заметил он, — это может плохо отразиться на репутации: компания не захочет, чтоб ее имя трепали в газетах. К тому же для моих хозяев главное — это вернуть деньги: как-никак речь идет о нескольких тысячах.
— А что станет с теми, другими? С теми, кто отсеялся, а мог бы вернуться и работать…
— Ну что вы, друг мой, нельзя же быть настолько сентиментальным.
— Прекратите! — вдруг возмутился Бретт. — Я же не крал этих чеков.
— Нет, не крали. Ну хорошо, насчет тех людей сейчас расскажу. Если бы мой аппарат был в шесть раз больше, если бы мы могли просмотреть всю картотеку и выяснить, кем стоит заняться, и, наконец, если бы мы могли разыскать этих людей после стольких недель…
Около них снова возник бармен. Стакан Уингейта был пуст, но он отрицательно покачал головой. И чтобы успокоить Бретта, добавил:
— Однако будем стараться кое-что сделать. Но едва ли удастся сделать много.
— А жаль, — сказал Бретт. — Очень жаль. — Помолчал и потом спросил: — Вы женаты?
— Да, но чисто формально.
— Послушайте, моя знакомая сейчас ждет меня с ужином. Почему бы вам не поужинать с нами?
Уингейт начал вежливо отказываться. Бретт не отставал. И через пять минут они уже ехали друг за другом в направлении дома Бретта.
Барбара, у которой были ключи от квартиры Бретта, находилась уже там, когда они явились, и хлопотала на кухне, откуда по всей квартире распространялся аромат жареного барашка.
— Эй, повариха! — крикнул Бретт еще из прихожей. — Выходи нас встречать.
— Если ты с гостьей, — донесся голос Барбары, — можешь готовить ужин сам. О, оказывается, нет. Здравствуйте!
Барбара появилась в передничке, надетом поверх элегантного вязаного костюма, в котором она приехала прямо из своего агентства. Костюм этот очень выигрышно подчеркивает ее фигуру, подумал Бретт и почувствовал, что Леонарду Уингейту пришла та же мысль. По обыкновению Барбара сдвинула темные очки высоко на лоб, и они так и остались в ее густых, темно-каштановых волосах. Бретт стащил с нее очки и чмокнул в щеку.
Представляя их друг другу, он сказал Уингейту:
— Это моя любовница.
— Ему бы очень хотелось, чтоб это было так, но ничего подобного, — возразила Барбара. — Он нарочно это говорит, чтобы поквитаться со мной.
Как и предполагал Бретт, Барбара и Леонард Уингейт довольно быстро нашли общий язык. Пока они болтали, Бретт открыл бутылку «Дом Периньона», из которой и налил всем троим. Барбара то и дело извинялась и исчезала на кухню.
Пока она в очередной раз отсутствовала, Уингейт, окинув взглядом просторную гостиную, заметил:
— Очень неплохое гнездышко.
— Спасибо. — Бретт снял эту квартиру полтора года назад и обставил сообразно своему представлению о современном интерьере и любви к ярким краскам. Здесь преобладали ярко-желтые, сиреневые, малиновые тона, зеленый кобальт, но использованы они были со вкусом и образовывали приятное единое целое. Свет был расположен так, чтобы усиливать игру красок, — одни места были ярко высвечены, другие тонули в тени. Таким путем — и это получилось у него весьма удачно — Бретт стремился создать в одной комнате целую гамму настроений.
В конце гостиной была дверь, распахнутая в другую комнату.
— Вы здесь часто работаете? — спросил Уингейт.
— Иногда. — И Бретт кивнул на приоткрытую дверь. — Там мой бредолариум. Когда мне надо что-то создать и я хочу, чтобы меня не сбивали с настроения, я уединяюсь здесь и брежу вдали от этого грохочущего бедлама, где мы работаем. — И он неопределенно повел рукой в направлении центра моделирования компании.
— Он тут еще кое-чем занимается, — заметила Барбара, которая вошла в комнату, пока говорил Бретт. — Идите сюда, Леонард, я вам покажу. — Уингейт последовал за ней, шествие замыкал Бретт.
В соседней комнате, тоже яркой и приятной, была мастерская со всем, что необходимо художнику-дизайнеру. Груда кальки на полу возле чертежного стола свидетельствовала, сколько эскизов в процессе работы набрасывал Бретт; последний эскиз — заднее крыло автомобиля — был наколот на пробковую доску.
— Это пойдет в дело? — спросил Уингейт, указывая на эскиз.
Бретт отрицательно помотал головой.
— Пробуешь разные идеи, выбрасываешь их из себя, как отрыжку. Таким путем иной раз появляется что-то, на чем в конце концов и останавливаешься. Этот эскиз — промежуточная стадия. — Он сорвал лист кальки и смял ее. — Если собрать все эскизы, которые делаешь, прежде чем появится новая модель, можно было бы забить бумагой целый зал.
Барбара включила свет. Лампа стояла в углу комнаты; возле нее — мольберт, накрытый куском материи. Барбара осторожно сняла ее.
— Он занимается еще и этим, — сказала Барбара. — И уже не на выброс.
Под материей была картина, писанная маслом, почти законченная.
— Не очень-то ей верьте, — сказал Бретт. И добавил: — Барбара — человек очень преданный. Порой это влияет на ее суждения.
Высокий седовласый негр решительно покачал головой:
— Но не на этот раз. — Картина ему явно понравилась. На ней была изображена груда отслуживших свое автомобильных частей. Бретт подобрал на свалке то, что служило ему моделью, — все это лежало сейчас под прожектором на доске перед мольбертом. Тут было несколько почерневших свечей зажигания, погнутый карданный вал, сплющенная канистра, внутренности карбюратора, исковерканная фара, отслужившая свое двенадцативольтная батарея, ручка от бокового стекла, секция радиатора, сломанный гаечный ключ, несколько заржавевших гаек и шайб. А над всем этим косо висело рулевое колесо без внутреннего, подающего сигналы круга.
Трудно представить себе набор более заурядных предметов — казалось бы, ну что тут может вдохновить большого художника. И однако же Бретт умудрился оживить эту груду хлама и придать ей на холсте грубоватую красоту, вызывавшую грусть и ностальгию. Это — искореженные останки, казалось, говорило полотно, отслужившие свое, ненужные, бесцельные, на грани распада и исчезновения в небытие. Однако же было время, когда они — пусть недолго — жили своей жизнью, выполняли какую-то функцию, являясь осуществлением чьей-то мечты, чьих-то амбиций и устремлений. И, глядя на все это, ты невольно думал, что и все другие достижения прошлого, настоящего и будущего, как бы высоко их ни ставили, обречены на такой же конец, им тоже уготована свалка. Но разве мечта и, пусть краткое, ее осуществление недостаточны сами по себе?
Леонард Уингейт долго стоял перед полотном. Наконец он медленно произнес:
— Я немного разбираюсь в искусстве. Это хорошо. Вы можете стать большим художником.
— Вот и я ему все время это говорю. — Барбара уже накрыла мольберт куском материи и выключила свет. Они вернулись в гостиную.
— Барбара хочет сказать, — заметил Бретт, разливая «Дом Периньон» по бокалам, — что я продал душу за чечевичную похлебку. — И, окинув взглядом помещение, добавил: — А может быть, за такие вот апартаменты…
— Бретт вполне мог бы заниматься и дизайном, и своей живописью, — заметила Барбара, — если бы ему не так чертовски везло в дизайне. А сейчас он занимается живописью лишь урывками, от случая к случаю. И при его таланте это — трагедия.
— Барбара никак не может одного понять, — усмехнулся Бретт, — что создание машины — такое же творчество, как и живопись. Или не может понять того, что автомобили — это мое призвание. — Он вспомнил, что говорил двум студентам всего две-три недели назад: «Вы дышите, едите, спите — автомобили всегда с вами… просыпаетесь ночью, и первая ваша мысль — об автомобилях… Это все равно что религия». Но ведь он по-прежнему так считает, да? Возможно, чувства его несколько притупились по сравнению с тем, что он испытывал, когда только приехал в Детройт. Но разве есть человек, у которого острота чувств сохраняется неизменной? Бьюали дни, когда он смотрел на людей, работавших рядом с ним, и удивлялся. И потом, если быть честным, есть ведь и другие причины для того, чтобы автомобили оставались, так сказать, «его призванием». Имея пятьдесят тысяч в год, можно многое сделать, не говоря уже о том, что ведь ему всего двадцать шесть лет и через каких-нибудь несколько лет он будет получать куда больше.
И он как бы между прочим спросил Барбару:
— А ты бы стала заглядывать ко мне и готовить ужин, если бы я жил в мансарде и от меня воняло скипидаром?
Она посмотрела на него в упор:
— Ты знаешь, что да.
Они заговорили о другом, а тем временем Бретт решил, что непременно закончит полотно, к которому не прикасался уже неделю. И объяснялось это просто. Стоило ему заняться живописью, как она целиком поглощала его, а человек может быть поглощен только чем-то одним.
За ужином, столь же вкусным, сколь и ароматным, Бретт подвел беседу к тому, о чем они с Леонардом Уингейтом говорили в баре. Услышав, как безжалостно и жестоко обманывают неквалифицированных рабочих, Барбара была поражена и возмущена еще больше, чем Бретт.
— А кто они, этот инструктор и секретарша, которые присваивали деньги, — белые или черные? — вдруг, к удивлению Бретта, спросила она.
— Разве это так важно? — недоуменно поднял брови Уингейт.
— Не надо притворяться! — воскликнул Бретт. — Вы же отлично знаете, что важно.
— Оба белые, — сухо сказал Уингейт. — Что еще?
— На их месте могли бы оказаться и черные, — задумчиво произнесла Барбара.
— Да, но едва ли. — Уингейт помедлил. — Послушайте, я ведь здесь гость…
Бретт махнул рукой.
— Забудем об этом.
На какой-то момент воцарилось молчание, потом седовласый негр сказал:
— Мне хотелось бы кое-что прояснить, хоть я и нахожусь среди друзей. Пусть вас не вводит в заблуждение фасад: добротный английский костюм, диплом об окончании колледжа, пост, который я занимаю. Да, конечно, я образцово-показательный ниггер, из тех, на кого указывают пальцем, когда хотят сказать: «Вот видите, черный человек у нас может достичь больших высот». Что ж, в отношении меня это так, но таких, как я, совсем немного — просто мой отец мог дать мне хорошее образование, а для черного человека это единственная возможность выбиться в люди. Я и выбился и, как знать, может, еще доберусь до самой вершины и стану одним из директоров компании. Я ведь не такой уж старый и, чего греха таить, не прочь бы стать директором, да и для компании это было бы неплохо. Я твердо знаю одно. Если придется выбирать между мной и белым и если у него не будет особых преимуществ, место достанется мне. Такая уж у меня фортуна, детки. Она ко мне благосклонна, потому что отдел по связи с общественностью, да и другие с превеликой радостью раструбили бы: «Смотрите-ка! У нас в правлении черный!»
Леонард Уингейт отхлебнул кофе, который подала Барбара.
— Так вот, как я уже сказал, учтите: все это лишь фасад. Я по-прежнему принадлежу к своей расе. — Он резким движением поставил чашку на стол. И взгляд его горящих глаз впился в сидевших напротив Бретта и Барбару. — Когда случаются такие вещи, как сегодня, меня охватывает не просто гнев. Я весь киплю, я презираю и ненавижу все белое.
Огонь в глазах его потух. Он снова поднес чашку ко рту, но рука его дрожала.
Читать бесплатно другие книги:
