Протокол «Сигма» Ладлэм Роберт

Глава 14

Анна резко обернулась к капитану Болгорио.

— Что? Тело кремировано? Черт возьми, мы же договаривались!

Парагвайский детектив пожал плечами, развел руками и закатил глаза, старательно изображая волнение.

— Агент Наварро, прошу вас, давайте обсудим все это попозже, а не здесь, не перед лицом понесшей тяжелую утрату...

Игнорируя его вкрадчивые стоны, Анна снова повернулась к вдове.

— Вам говорили, что будет проводиться вскрытие трупа? — жестким голосом спросила она.

— Не смейте повышать на меня голос, — огрызнулась Консуэла Проспери. — Я не преступница.

Анна, мертвенно побледневшая, уставилась на Болгорио:

— Вы знали, что тело ее мужа собираются кремировать? — Конечно же, он не мог не знать об этом, ублюдок.

— Агент Наварро, я уже говорил вам, что это не мой департамент.

— Но вы знали об этом или нет?

— Кое-что я слышал. Но поймите, пожалуйста, что на тотемном столбе мое место в самом низу.

— Вы закончили? — осведомилась Консуэла Проспери.

— Еще нет, — ответила Анна. — Вас убедили совершить кремацию? — спросила она у вдовы.

— Капитан, прошу вас, удалите ее из моего дома, — потребовала вдова, обращаясь к Болгорио.

— Примите мои извинения, мадам, — ответил тот. — Агент Наварро, мы должны уйти.

— Мы еще не закончили, — спокойно отозвалась Анна. — На вас оказали давление, не так ли? — она обращалась только к сеньоре Проспери. — Вам заявили, что ваши активы будут заморожены, станут недоступными для вас, если вы так не поступите? Что-то в этом роде?

— Удалите ее из моего дома, капитан! — приказала вдова, повысив голос.

— Агент Наварро, прошу вас...

— Сеньора, — сказала Анна, — позвольте мне кое-что сообщить вам. Мне известно, что существенная часть ваших активов вложена в различные фонды и другие инвестиционные товарищества и акции предприятий в США и за границей. Американское правительство имеет возможность арестовать эти активы, если заподозрит вас в причастности к международному преступному сообществу. — Она встала и направилась к дверям. — Я немедленно позвоню в Вашингтон и дам именно такое распоряжение.

Она услышала, как вдова у нее за спиной выкрикнула:

— Она ведь не может этого сделать! Или может? Вы же говорили мне, что деньги будут в безопасности, если я...

— Заткнитесь! — внезапно рявкнул детектив, занимавшийся расследованием убийств. Анна, изумленная, обернулась и увидела, что Болгорио яростно уставился на вдову. Все его раболепие как рукой сняло. — С этим я разберусь!

Он шагнул к Анне и схватил ее за руку.

— Что вы здесь покрываете? — яростно спросила Анна, когда они оказались за воротами усадьбы Проспери.

— С вашей стороны было бы самым разумным не лезть в эти дела, — ответил Болгорио. Теперь в его голосе отчетливо звучали недоброжелательность и твердая уверенность, которых она прежде у него не замечала. — Вы здесь чужая. Вы не в своей стране.

— Но как это было сделано? Что, в морге “потеряли” распоряжение или просто что-то “напутали”? Вам заплатили за то, чтобы все произошло именно так, а не иначе?

— Что вы знаете о том, как в Парагвае делаются дела? — ощерился Болгорио, придвинувшись к Анне так близко, что ей стало неприятно. Она ощущала его горячее дыхание и мелкие брызги слюны. — У нас есть много такого, чего вам не понять.

— Вы знали, что тело уничтожено. У меня возникло нехорошее предчувствие сразу после того, как я в первый раз поговорила с вами. Вы знали, что тело вовсе не лежит в морге, дожидаясь моего приезда. Скажите мне только одно: вам приказали или вам за это заплатили? Откуда поступил приказ — из правительства или же откуда-то со стороны?

Болгорио ничего не ответил. Его, похоже, нисколько не встревожил ее гнев.

— Кто приказал уничтожить тело?

— Вы мне нравитесь, агент Наварро. Вы очень привлекательная женщина. Я не хочу, чтобы с вами что-нибудь случилось.

Он хотел напугать ее, и, к сожалению, у него это получилось. Но Анна не подала виду и лишь без всякого выражения взглянула на своего парагвайского коллегу.

— Вы угрожаете мне и делаете это не слишком тонко.

— Это не угроза. Я на самом деле не хочу, чтобы с вами произошло что-нибудь нехорошее. Вы должны выслушать меня, а затем немедленно покинуть страну. В нашем правительстве, на самом верху есть люди, которые защищают и Проспери, и других, таких же. Из рук в руки переходят деньги, очень большие деньги. Подвергая свою жизнь опасности, вы ничего не сможете выиграть.

“О, — подумала Анна, — ты не знаешь, с кем имеешь дело. Пугать меня так, как ты это делаешь, все равно, что размахивать красным флагом перед мордой быка”.

— Вы лично отдавали распоряжение о кремации?

— Она была совершена, вот и все, что мне известно. Я уже говорил вам, я далеко не влиятельный человек.

— В таком случае кто-то должен знать, что смерть Проспери не была естественной. С какой еще стати им понадобилось бы уничтожать улики?

— Вы задаете мне вопросы, на которые у меня нет ответов, — спокойно произнес Болгорио. — Агент Наварро, прошу вас, позаботьтесь о своей собственной безопасности. Здесь имеются люди, которые предпочитают обходиться без малейшей огласки.

— Вы считаете, что они — эти “люди, которые предпочитают обходиться без огласки” — убили Проспери и не желают, чтобы этот факт выплыл наружу?

Болгорио на несколько секунд задумался, уставившись в пространство.

— Я вам сейчас кое-что расскажу, но если вы когда-нибудь сошлетесь на меня, то я буду утверждать, что ничего не говорил и что вы сами все выдумали. Перед вашим приездом сюда я звонил в медицинское агентство. Сразу же, едва узнал, о вы намерены расследовать смерть Проспери. Мне показалось что именно оттуда следует начать задавать вопросы.

— И?

— Пришедшая на замену медсестра — та самая, которая была с Проспери в ту ночь, когда он умер, — она исчезла.

Анне показалось, что внутри у нее все опустилось. Я знала, что все это было бы слишком уж просто, сказала она себе.

— А как эта медсестра попала в агентство?

— Мне заявили, что у нее были превосходные рекомендации. Все отзывы предварительно проверили. По их словам, она жила здесь совсем рядом, и если у агентства оказывались какие-то вызовы в этом районе... Она работала по трем различным назначениям — опять же здесь, поблизости, — и ею были очень довольны. А когда постоянная ночная медсестра, работавшая у Проспери, внезапно заболела, замена оказалась под рукой, ну, и...

— И у них нет никакого способа связаться с нею?

— Я же вам только что сказал, она исчезла.

— Но выданные ей чеки, ее банковский счет...

— Ей платили наличными. В нашей стране это обычное дело. Ее домашний адрес оказался ложным. Когда мы присмотрелись получше, выяснилось, что все, имевшее к ней отношение, было ложным. Такое впечатление, будто ее со всем, что ее окружало, создали специально для этого случая как некий сценический персонаж и набор декораций. И когда спектакль закончился, актер ушел, а декорации разобрали.

— Похоже на то, что здесь действовали профессионалы по устранению. Я хочу поговорить с руководством медицинского агентства.

— Вам ничего не скажут. А я не стану помогать вам. Я и так рассказал вам слишком много. Пожалуйста, немедленно уезжайте. Есть очень много различных способов убить чрезмерно любознательного иностранца. Особенно в тех случаях, когда очень могущественные люди не хотят, чтобы какие-то их дела выплыли наружу. Прошу вас, уезжайте.

Анна знала, что парагвайский полицейский говорил совершенно серьезно. Его слова — вовсе не пустая угроза. Упрямее, чем кто бы то ни был, она с отвращением относилась к необходимости отступить. Но иногда тебе не остается ничего иного, кроме отступления, — сказала она себе. — Иногда важнее всего бывает просто остаться в живых.

* * *

Цюрих

Когда Бен Хартман и Маттиас Дешнер вышли на Левенштрассе, начался мелкий дождь. Небо стало серо-стальным. Листья лип, высаженных вдоль улицы, шелестели на ветру. Часы на шпиле башни мелодичным перезвоном известили о том, что наступило девять часов. Трамваи, катившиеся посередине улицы — 6-й, 13-й, 11-й, — то и дело останавливались, отвратительно скрипя колесами по рельсам. Непрерывно мелькали грузовики с эмблемой “ФедЭкс” — Бен хорошо знал, что Цюрих является столицей всемирного банковского капитала, а банковское дело весьма чувствительно к приметам времени. Банкиры, укрывшись под зонтиками, спешили на работу. Пробежали, хихикая, две юные японки-туристки. Под липами стояли некрашеные деревянные скамейки, на которых никто не сидел.

Моросящий дождь то прекращался, то припускал снова. По кишевшему людьми переходу Бен и Дешнер миновали перекресток Левенштрассе и Лагерштрассе. Здание “Сосьете де банк Сюисс” — Швейцарского банковского общества — пустовало; там шла реконструкция.

Навстречу прошла пара изысканно небритых итальянцев; оба курили. Следом за ними проплыла почтенная матрона, благоухавшая духами “Шалимар”.

Не доходя до конца следующего квартала, Дешнер, одетый в плохо сидевший на нем черный плащ поверх уродливого клетчатого пиджака, остановился перед белым каменным зданием, сходным по внешнему виду с жилым домом. На фасаде здания красовалась неброская бронзовая табличка. На ней были изящным шрифтом выгравированы слова: “ХАНДЕЛЬСБАНК ШВАЙЦ АГ”.

Потянув на себя, Дешнер открыл тяжелую стеклянную дверь.

На другой стороне улицы, прямо напротив входа в банк находилось уличное кафе, и там под красным зонтиком, украшенным эмблемой “Кока-колы”, сидел по-юношески стройный человек. Он был одет в рабочие брюки-комбинезон со множеством карманов и форменную майку американской морской пехоты. За спиной у него висел синий нейлоновый рюкзак. Он пил “оранжину”, не спеша потягивая напиток прямо из горлышка бутылки. Одновременно он разговаривал по сотовому телефону и вяло перелистывал музыкальный журнал, время от времени поглядывая через улицу на вход в банк.

Подчиняясь электронному устройству, стеклянные двери раздвинулись, пропустив посетителей, и закрылись за их спинами. Бен и Дешнер на мгновение остановились перед следуюшей парой дверей; затем чуть слышно зажужжал электропривод, и створки тоже разошлись перед ними.

Вестибюль “Хандельсбанка” представлял собой просторное помещение с мраморным полом и был абсолютно пуст, если не считать блестящего черного стола в дальнем конце зала. За столом сидела женщина с изящной телефонной беспроводной гарнитурой на голове и что-то негромко говорила. Когда посетители вошли, она подняла на них безмятежный взгляд.

— Guten morgen, — сказала она. — Капп ich Ihnen helfen?[13]

— Ja, guten morgen. Wir haben eine Verabredung mit Dr. Suchet[14].

— Sehr gut, mein Herr. Einen Moment. — Она чуть слышно проговорила несколько слов в микрофон. — Er wird gleich unten sein, urn Sie zu sehen[15].

— Я думаю, вам понравится Бернар Суше, — сказал Дешнер. — Он банкир старой школы, один из лучших. Не из этих суматошных и невнимательных, вечно спешащих молодых людей, которых в наше время в Цюрихе развелось слишком уж много.

“А вот это, — подумал Бен, — мне безразлично, будь он хоть сам Чарльз Мэнсон”.

Стальной лифт негромким писком известил о своем прибытии, двери раскрылись, и из лифта вышел крупный сутулый человек в твидовом пиджаке. Широко шагая, он подошел к посетителям и пожал руку сначала Дешнеру, а затем Бену.

— Es freut mich Dich wiederzusehen, Matthias![16] — воскликнул он и добавил, повернувшись к Бену: — Очень приятно с вами познакомиться, мистер Хартман. Прошу, следуйте за мной.

Втроем они вошли в лифт. Из середины потолка за ними следила линза телекамеры. У Суше было приятное малоподвижное лицо, украшенное тяжелыми очками в квадратной оправе, двойной подбородок и объемистый живот. На кармане сорочки была вышита монограмма с инициалами. Из нагрудного кармана пиджака торчал платочек в тон галстуку. “Высокопоставленный чиновник, — подумал Бен. — Твидовый пиджак, а не строгий костюм банкира: он выше таких мелочей, как форма одежды”.

Бен пристально наблюдал за банкиром, ожидая проявлений каких-либо признаков подозрения. Но Суше держался совершенно спокойно.

Из лифта они вышли в просторную приемную. Пол здесь был покрыт огромным, во все помещение длинноворсовым ковром цвета овсяной каши. Стоявшая здесь мебель была подлинным антиквариатом, не имитацией. Пройдя по мягкому ковру, они очутились возле двери. Суше вставил небольшую карточку, прикрепленную к висевшей у него на шее цепочке, в щель электронного считывающего устройства.

Сразу же за дверью оказался кабинет Суше — большая, ярко освещенная комната. На длинном столе со стеклянной столешницей не было ничего, кроме компьютера. Суше уселся за этот стол, Дешнер и Бен расположились напротив хозяина кабинета. Тут же в другую дверь вошла женщина средних лет с двумя чашечками кофе-эспрессо и двумя стаканами воды на серебряном подносе и поставила их на стол перед посетителями. Следом за ней явился молодой мужчина, вручивший доктору Суше папку.

Суше раскрыл ее.

— Вы, конечно, Бенджамин Хартман, — утвердительным тоном произнес он, переводя совиный взгляд с бумаг на Бена.

Бен кивнул, чувствуя, как к желудку подступает спазм.

— У нас имеется служебная документация, удостоверяющая, что вы являетесь единственным наследником бенефициарного владельца этого счета. Вы подтверждаете, что это так?

— Это так.

— С юридической точки зрения, я удовлетворен вашими документами. К тому же мои собственные глаза говорят мне, что вы, несомненно, брат-близнец Питера Хартмана. — Он улыбнулся. — Так чем же я могу быть вам сегодня полезен, мистер Хартман?

Сейфы “Хандельсбанка” располагались в освещенном люминесцентными лампами подвальном помещении с низкими потолками. Эта часть здания нисколько не походила на отделанные в недавнее время роскошные верхние этажи. По сторонам узкого коридора находилось несколько пронумерованных дверей, вероятно, за ними скрывались сейфы величиной с целую комнату. Несколько больших ниш в конце коридора казались облицованными медными плитами, но, подойдя поближе, Бен увидел, что все это дверцы сейфов различных размеров.

Около ниши с номером 18С доктор Суше остановился и вручил Бену ключ. Он не указал, который из сотен находившихся здесь сейфов принадлежал Питеру.

— Я думаю, что вы предпочтете сохранить приватность, — сказал он. — Поэтому мы, герр Дешнер и я, оставим вас одного. Когда вы закончите, то сможете вызвать меня по этому телефону, — он указал на белый аппарат, стоявший на находившемся посреди комнаты стальном столике.

Бен окинул взглядом ряды дверей. Он не знал, что делать. Может быть, это был какой-то тест? Или Суше просто считал, что Бен должен знать номер нужного сейфа? Бен взглянул на Дешнера, который, казалось, заметил его нервозность, но, что любопытно, ничего не сказал. Тогда Бен снова посмотрел на ключ и увидел выбитые на нем рельефные цифры. Ну, конечно же. Так и должно быть.

— Благодарю вас, — ответил он. — Я готов.

Швейцарцы удалились, о чем-то переговариваясь между собой. Еще раз осмотрев помещение, Бен заметил установленную под самым потолком телекамеру. Судя по горевшей красной лампочке, она была включена.

Быстро найдя номер 322 — маленькая дверца на уровне его глаз, — он вставил в замок ключ и повернул его.

“О, боже, — думал он; его сердце колотилось так, будто готово было выскочить из груди, — что же здесь может быть такого? Питер, что же такое ты тут спрятал, если это стоило тебе жизни?”

В металлическом ящике лежало нечто, похожее на конверт, сделанный из тонкой жесткой бумаги, похожей на кальку.

Бен достал конверт — вложенный внутрь документ был очень тонким. Бена слегка затрясло от непонятного безотчетного страха.

В конверте оказалась всего одна вещь, и это не был отпечатанный на бумаге список.

Это была фотография форматом приблизительно пять на семь дюймов.

У него захватило дыхание.

Снимок запечатлел группу людей, часть из которых была одета в нацистскую военную форму, а часть — в сшитые по моде 1940-х годов костюмы и пальто. Большинство из них можно было узнать совершенно безошибочно. Джованни Виньели, крупный итальянский промышленник из Турина, на огромных заводах которого для итальянской армии изготовлялись дизельные двигатели, железнодорожные вагоны, самолеты. Сэр Хан Детвилер, глава “Ройял Датч петролеум”, голландский нефтяной король, прославившийся своей безудержной ксенофобией. Легендарный основатель первой и до сих пор крупнейшей авиакомпании “Америкэн эрлайнз”. Некоторые лица Бен не мог опознать, но точно помнил, что видел их в книгах по истории. У части сфотографированных были усы. И среди усатых оказался красивый темноволосый молодой человек со светлыми глазами, стоявший рядом с высокомерным нацистом, по-видимому, в высоких чинах. Этот нацист показался Бену знакомым, хотя он и плохо знал немецкую историю.

Нет, ради бога, только не он.

Нациста, чье лицо ему уже приходилось видеть, он не смог опознать.

А красивый молодой человек... Это был, бесспорно, его отец.

Макс Хартман.

На белом поле внизу фотографии было напечатано на машинке: “ZURICH, 1945. SIGMA AG”.

Он вложил фотографию в конверт и сунул его в нагрудный карман. Даже через материю она обжигала ему грудь.

Теперь у него уже не осталось никаких сомнений в том, что отец лгал ему, лгал на протяжении всей сознательной жизни его сыновей. У него закружилась голова. Из оцепенения Бена вывел резкий голос.

— Мистер Хартман! Мистер Бенджамин Хартман. К нам поступил ордер на ваш арест! Мы должны задержать вас.

О, господи...

Это говорил банкир Бернар Суше. Вероятно, он вошел в контакт с местными властями. Поиск по электронной системе учета прибывающих в страну не мог не показать, что Бен нигде не зарегистрировал своего прибытия. В памяти тут же прозвучал холодный голос Шмида, его до предела откровенные слова: “Если я когда-нибудь узнаю, что вы сюда вернулись, то вы не обрадуетесь”.

Суше стоял рядом с Маттиасом Дешнером, а по сторонам их замерли два охранника, державшие в руках оружие.

— Мистер Хартман, Kantonspolizei проинформировала меня, что вы находитесь в этой стране незаконно. Это означает, что вы совершаете мошенничество, — заявил банкир. Лицо Дешнера представляло собой маску нейтралитета.

— О чем вы говорите? — с негодованием спросил Бен. Интересно, они видели, что он засунул фотографию в карман?

— Мы должны обязательно задержать вас до прибытия властей.

Бен молча смотрел на него.

— Ваши действия должны рассматриваться в соответствии с Федеральным уголовным кодексом Швейцарии, — громко продолжал Суше. — Похоже, что вы причастны и к другим правонарушениям. Вы не сможете уйти отсюда, кроме как в сопровождении полиции.

Дешнер хранил молчание. Выражение, которое Бен заметил в его глазах, больше всего походило на страх. Но все-таки, почему он ничего не говорил?

— Охранники, будьте добры, препроводите мистера Хартмана в безопасное помещение номер 4. Мистер Хартман, вам не разрешается ничего взять с собой. Тем самым вы объявляетесь задержанным вплоть до официального ареста.

Охранники подошли поближе, все так же держа пистолеты, направленные на него.

Бен поднялся и, не шевеля неподвижно висевшими вдоль туловища руками, медленно пошел по коридору; оба охранника шли по бокам чуть позади него. Поравнявшись с Дешнером, он увидел, что поверенный чуть заметно пожал плечами.

Предостережение Питера насчет того, что половина полицейских в стране находится на жалованье у его врагов. Угроза Шмида: “Если в этот процесс вмешается наше иммиграционное управление, Einwanderungsbehorde, то вы можете подвергнуться административному задержанию сроком на один год, прежде чем ваше дело сумеет добраться до магистрата”.

Бен не мог позволить себе быть арестованным. Его тревожило отнюдь не то, что его могли убить или надолго упрятать за решетку, а то, что и в том, и в другом случае его расследование на этом безвозвратно закончится. Усилия Питера окажутся напрасными. Корпорация одержит полную победу.

Он не мог допустить такого исхода. Любой ценой.

Бен знал, что безопасные помещения, die Stahlkammern, предназначались для того, чтобы демонстрировать там владельцам сданные на хранение в банк предметы высочайшей ценности — золото, драгоценные камни, ценные бумаги и тому подобное — в случаях, когда те хотели удостовериться в сохранности своего имущества. Не отличаясь несокрушимостью сейфов, они все же были действительно безопасными, с бронированными дверями и системами наблюдения, не оставлявшими без присмотра ни одного уголка комнаты. Возле двери с надписью “Zimmer vier” один из охранников помахал перед мигавшим красным глазком электронным ключом. Когда дверь открылась, он знаком приказал Бену войти туда; следом вошли оба охранника. После этого дверь закрылась, и три раза щелкнули подчинявшиеся электронике замки.

Бен окинул взглядом помещение. Комната ярко освещена, очень скудно обставлена; потерять здесь хотя бы один маленький алмазик было бы чрезвычайно трудно. Пол из сланцевых плиток отполирован до темного блеска. На полу стоял длинный стол из идеально прозрачного плексигласа и шесть складных металлических стульев, выкрашенных в серый цвет.

Один из охранников — крупный и чрезмерно тучный человек, судя по красному мясистому лицу, неизменно придерживавшийся диеты из говядины и пива, — жестом приказал Бену сесть на стул. После небольшой заминки Бен подчинился. Охранники вложили оружие в кобуры, но по их манерам было совершенно ясно, что они без колебаний прибегнут к физической силе, если он откажется повиноваться.

— Значит, подождем, ja? — с сильнейшим акцентом произнес второй охранник по-английски. Этот человек с коротко подстриженными каштановыми волосами был намного стройнее своего напарника и, как подумал Бен, наверняка намного подвижнее, чем толстяк. И соображать он тоже должен побыстрее.

Бен повернулся к нему.

— Сколько они вам здесь платят? Знаете, я очень богатый человек. И, если сочту нужным, могу обеспечить вам очень хорошую жизнь. Вы сделаете услугу мне, а я вам. — Он даже не попытался сколько-нибудь скрыть владевшее им отчаяние: стражи могли либо ответить ему, либо не ответить.

Более худой громко фыркнул и мотнул головой.

— Говорите погромче, чтобы вас наверняка было слышно через микрофоны.

У них не было никаких оснований считать, что Бен сдержит свое обещание, а у него в тех условиях, в которых он находился, не было ни малейшей возможности убедить их в своей искренности. И все же их презрительное удивление само по себе ободрило его: теперь его лучший шанс заключался в том, что они его недооценивают. Бен громко застонал, встал и схватился обеими руками за живот.

— Сядьте! — решительно приказал один их охранников.

— Клаустрофобия... Я не могу... не могу находиться... в тесных закрытых помещениях! — каждое следующее слово Бен произносил все более и более надрывным тоном, срываясь на истерику.

Охранники переглянулись и презрительно рассмеялись — уж они-то не попадутся на такую примитивную удочку.