Протокол «Сигма» Ладлэм Роберт
— Матерь Божья! — воскликнул Хайслер, выпустив изо рта сигарету. Она упала в чашку с недопитым кофе и, зашипев, погасла. — Дерьмо! Обалденная неприятность!
— Не такая уж обалденная, если вы были не единственным, кто помогал ей, — тщательно подбирая слова, заметил техник.
— Номер 1423. Я выписываюсь, — сказала Анна клерку, сидевшему за расчетной стойкой с таким видом, будто ему все на этом свете осточертело. Она положила на черный гранитный прилавок две электронных карты-ключа.
— Сейчас, я только попрошу вас расписаться на итоговом счете, ja? — Это был усталый на вид человек лет под сорок с немного ввалившимися щеками и грязновато-белокурыми — крашеными? — гладко прилизанными волосами. Видимо, он пытался имитировать молодость. Он был одет в свежестиранную коричневую форменную куртку из какой-то синтетики с немного обтрепанными эполетами. Анна вдруг представила себе его в нерабочее время — одетого в черный кожаный костюм, обильно политого крепким мускусным одеколоном завсегдатая ночных клубов, где тусклое освещение порой помогало ему добиться успеха у какой-нибудь schone Madchen[42].
— Конечно, — ответила Анна.
— Мы надеемся, что вам понравилось в нашей гостинице, мисс Наварро. — Он набрал номер на клавиатуре, а затем посмотрел на нее, показав в широкой улыбке заметно пожелтевшие зубы. — Приношу извинения. Потребуется несколько мгновений для того, чтобы поднять записи. Проблема в системе. Компьютеры, вы же понимаете? — Он улыбнулся еще шире, как будто сказал нечто очень остроумное. — Прекрасно помогают экономить силы. Когда работают. Позвольте мне пригласить менеджера. — Он поднял красную телефонную трубку и произнес несколько слов по-немецки.
— Что происходит? — спросил Бен, стоявший за спиной Анны.
— Он говорит, что проблема с компьютером, — пробормотала она в ответ.
Из-за прилавка появился низенький пузатый мужчина в темном костюме и при галстуке.
— Я менеджер. Очень сожалею о задержке, — обратился он к ней. Затем переглянулся с клерком. — Сбой в компьютере. Несколько минут, и мы восстановим записи. Телефонные звонки и все такое. Очень скоро получим список, вы посмотрите и убедитесь, что все верно. Чтобы не платить за звонки из номера 1422. Иногда случается с новой системой. Чудо современной технологии.
Что-то здесь было не так, причем виновата была вовсе не компьютерная система.
Менеджер держался весело и даже экспансивно, говорил убедительно, и все же Анна заметила: несмотря на то что в вестибюле прохладно, у него на лбу выступили капельки пота.
— Прошу в мой кабинет, а мы быстренько все уладим. В ногах правды нет, верно? Вы ведь едете в аэропорт, верно? Вы заказали такси, верно? Тогда почему бы вам не воспользоваться автотранспортом отеля — как подарок от нас? Самое меньшее, что мы может сделать, чтобы возместить неудобства.
— Очень любезно с вашей стороны, — сказала Анна, думая при этом, что она очень хорошо узнала этот тип людей за годы своей следственной работы — тип человека, который от напряжения делается болтливым. Ему поручили как можно дольше задержать их. Это совершенно ясно.
— Нисколько. Нисколько. Вы сейчас пройдете со мной и выпьете по хорошей чашке кофе. Нигде его не делают так, как в Вене, верно?
Вероятнее всего, менеджера не поставили в известность о причине, а также о том, опасны они или нет. Скорее всего ему дали инструкцию уведомить службу безопасности, но ее сотрудников, должно быть, не оказалось поблизости, в противном случае он не стал бы так тревожиться. Она выезжает из гостиницы раньше времени. И все это означало... Ладно, согласимся с тем, что здесь имеется не один вариант. Возможно, она — он? они? — совсем недавно объявлены в розыск. В таком случае приготовления еще могли быть не закончены.
— Послушайте, — сказала она. — Почему бы вам не потратить на это свое собственное время и не выслать мне счет. Тоже мне, проблема!
— Это займет всего несколько минут, — ответил менеджер, но при этом он старательно избегал ее взгляда. Вместо этого он пожирал глазами охранника, находившегося в дальнем конце вестибюля.
Анна демонстративно посмотрела на свои наручные часы.
— Твои родственники станут волноваться, что же с нами могло случиться, — сказала она Бену. — Поэтому будет лучше, если мы отправимся, не откладывая.
Менеджер вышел из-за прилавка и положил липкую ладонь ей на руку.
— Это всего несколько минут, — повторил он. Вблизи он источал неаппетитный запах жареного сыра и масла для волос.
— Не прикасайтесь ко мне, — заявила Анна угрожающим тоном. Бен был поражен той сталью, которая внезапно прорезалась в ее голосе.
— Мы можем отвезти вас, куда вы только пожелаете, — настаивал менеджер. В его-то тоне совсем не было угрозы, а лишь одно заискивание.
Из дальнего конца вестибюля быстрыми широкими шагами приближался охранник.
Анна накинула на плечо лямку своей дорожной сумки.
— Идем, — тоном приказа бросила она Бену.
Они быстро направились к выходу. Анна знала, что охранник, прежде чем преследовать их за пределами гостиницы, должен будет получить приказ менеджера.
На тротуаре перед гостиницей Анна внимательно осмотрелась. В конце квартала она заметила полицейского, который что-то говорил в портативную рацию; возможно, сообщал о том, где находится. А это означало, что он, вероятно, первым вышел на сцену.
Она резко бросила сумку в руки Бену и направилась прямо к полицейскому.
— Ради Христа, Анна! — пролепетал Бен.
Анна остановила полицейского и заговорила с ним громким, уверенным официальным голосом.
— Вы говорите по-английски?
— Да, — неуверенно ответил полицейский. — Да, я говорить по-английски. — У него была атлетическая фигура, стрижка ежиком. На вид около тридцати лет.
— Я из Федерального бюро расследований США, — сказала Анна. — Федеральное бюро расследований, вы понимаете? ФБР. Мы ищем американцев, скрывающихся от правосудия, и я должна попросить вас о помощи. Женщину зовут Анна Наварро. — Она помахала перед носом полицейского своим удостоверением УСР, чтобы тот видел его, но не смог разглядеть.
— Вы говорить, Анна Наварро, — с видимым облегчением ответил полицейский и понимающе кивнул. — Да. Мы быть уведомлены. В гостинице, да?
— Она забаррикадировалась в своем номере, — сказала Анна. — Четырнадцатый этаж. Комната 1423. И она путешествует с кем-то еще, правильно?
Полицейский пожал плечами.
— Анна Наварро — вот имя, которое нам дать.
Анна кивнула. Это была очень важная информация.
— У меня здесь два агента, понимаете? Но только как наблюдатели. Мы не можем действовать на австрийской территории. Это уже ваша работа. Я хочу попросить вас пройти через служебный вход с боковой стороны здания и подняться на четырнадцатый этаж. Если вы согласны.
— Да, да, — закивал полицейский.
— И известите свое начальство, хорошо?
Он снова закивал, теперь уже нетерпеливо.
— Мы доставить ее вы. Австрия, как вы говорить, место закона и порядка, да?
Анна одарила его самой теплой улыбкой, на какую была способна.
— Мы рассчитываем на вас.
Через несколько минут Бен и Анна уже сидели в такси и ехали в аэропорт.
— Это было чертовски нахально, — прошептал Бен на ухо своей спутнице. — Вот так подойти к полицейскому...
— Вовсе нет. Я же отлично знаю этих людей. Я прикинула, что они совсем недавно получили сигнал, иначе они гораздо лучше подготовились бы. Следовательно, они понятия не имели, как я выгляжу. Они знали лишь то, что ловят американку или американцев по просьбе американцев. И поэтому как он мог решить: я та, на кого он охотится, или же он ведет охоту для меня.
— Когда вы так все это объясняете... — Бен покачал головой. — Но все-таки, почему они вдруг начали гоняться за вами?
— Я еще не смогла вычислить это до конца. Все, что мне известно — обо мне распустили слух, что я мошенница. Продавала государственные тайны или что-то в этом роде. А вопросы: кто, как и зачем?
— У меня создается впечатление, что “Сигма” пустила в ход новые каналы. И при помощи каких-то манипуляций заставила работать на себя настоящую полицию.
— Но ведь это получается, не так ли?
— И это очень плохо, — сказал Бен. — Сама мысль о том, что на хвосте у нас будут висеть все полицейские Европы, возглавляемые психопатами-убийцами, состоящими в штате “Сигмы”... Все это может сильно затруднить нашу игру.
— Я вижу один путь, один выход из всего этого, — ответила Анна.
— Умереть?
— Это несколько грубовато. — Анна пожала плечами. — Как насчет того, чтобы двигаться к цели маленькими последовательными шагами?
— Каким же образом?
— Бен Хартман и Анна Наварро закажут билеты на самолет из Граца — это примерно в ста пятидесяти километрах к югу — до Мюнхена.
— А что нам нужно в Мюнхене?
— Мы не поедем в Мюнхен. Все дело в том, что я уже установила наблюдение за вашими кредитными карточками. А этого джинна я не в состоянии загнать обратно в бутылку. Стоит вам воспользоваться любой карточкой, зарегистрированной на ваше имя, как в Вашингтоне в тот же миг начнется тревога, и одному Богу известно, какие еще службы включатся в работу.
— То есть мы попались?
— То есть как раз этим мы и воспользуемся. Бен, мне нужно, чтобы вы сосредоточились. Смотрите, ваш брат подготовил туристские документы для него и Лизл на тот случай, если им потребуется уехать инкогнито. Насколько мы знаем, удостоверения личности в полном порядке, и кредитная карточка тоже должна быть годной. Джон и Паула Фридман закажут билеты из Вены на ближайший доступный рейс в Париж. Наклеить мою фотографию вместо фотографии Лизл — раз плюнуть. Пара типичных американцев, среди десятков тысяч людей, ежедневно проходящих через аэропорт.
— Совершенно верно, — согласился Бен. — Совершенно. Простите меня, Анна. Я не могу заставить себя четко мыслить. Но ведь риск все равно остается, не так ли?
— Конечно, есть. Что бы мы ни делали, риск остается. Но если мы уедем, не откладывая, то будет немало шансов за то, что они не успеют раздобыть и разослать наши фотографии и не обратят внимания на мистера и миссис Фридман. Главное сейчас — сохранять спокойствие и трезвую голову. И быть готовыми к импровизации, если потребуется.
— Несомненно, — отозвался Бен, хотя, похоже, даже не расслышал ее слов.
Анна посмотрела на него. Он почему-то казался сейчас очень молодым, намного моложе своих лет; его самоуверенность куда-то делась, и он очень нуждался — она чувствовала это — в поддержке.
— После всего, через что вам пришлось пройти, вы, уж конечно, не потеряете головы. Ведь до сих пор не теряли. А сейчас это, пожалуй, самое главное.
— Самое главное — это добраться до Шардана.
— Мы доберемся до него, — ответила Анна и решительно стиснула зубы. — Мы доберемся.
* * *
Цюрих
Маттиас Дешнер обеими руками закрыл глаза, надеясь, что мгновение пребывания в темноте прояснит его мысли. Одна из тех кредитных карточек, которые приятель Лизл оформил и поддерживал через его контору, наконец-то была пущена в ход. Запрос был формальным: поскольку счет давно не использовался, сигнал от активизированной карты попал к клерку из какого-нибудь отделения финансовой безопасности, а тот, по инструкции, должен был сделать запрос и установить, не объявлена ли карта утерянной.
Питер предусмотрел автоматическое перечисление ежегодного платежа; вместо имени, номера телефона и обратного адреса использовались реквизиты юридического лица, которое Маттиас для него учредил; все контакты вели к Дешнеру, как к законному представителю владельца. Дешнер чувствовал себя крайне неловко из-за всего этого — это казалось по меньшей мере сомнительным с юридической точки зрения, — но Лизл умоляла его помочь, и... ну, в общем, он сделал то, что сделал. Сейчас-то ему ясно, что он должен был немедленно бежать, бежать, куда глаза глядят, и как можно дальше. Дешнер считал себя благородным человеком, но никогда не питал иллюзий насчет своей склонности к героизму.
А теперь он снова, второй раз за каких-то несколько дней оказался перед дилеммой. Будь проклят этот Бен Хартман. Будь прокляты оба мальчишки Хартмана!
Дешнер хотел сдержать слово, которое дал Питеру и Лизл — хотел, невзирая даже на то, что они оба были теперь мертвы. Но они были мертвы, а вместе с ними и его клятва. К тому же теперь ему приходилось думать о еще более серьезных вещах.
Прежде всего о сохранении своей собственной жизни.
Бернар Суше из “Хандельсбанка” слишком умен для того, чтобы поверить его словам о том, что он совершенно не знал, в какие дела был замешан Питер Хартман. По правде говоря, это было скорее сознательное нежелание знать, надежда на то, что то, чего ты не знаешь, не может тебе повредить.
Но теперь все изменилось.
Чем больше он думал об этом, тем сильнее злился.
Лизл была чудесной девушкой — он почувствовал комок в горле из-за того, что о ней теперь нужно думать в прошедшем времени, — но все равно, с ее стороны, было нехорошо вовлекать его в свои дела. Она злоупотребила родственными чувствами, разве нет? Он представил себе, что продолжает спор со своей погибшей родственницей. Это было нехорошо с ее стороны, очень нехорошо. Он никогда не хотел никоим образом участвовать в ее крестовом походе. Имела ли она хоть малейшее представление о том, в какое положение его поставила?
Он вспомнил ее слова: “Нам необходима твоя помощь. Очень нужна. Нам больше совершенно не к кому обратиться”. Дешнер помнил светящуюся ясность ее голубых глаз, напоминавших о глубоком кристально чистом альпийском озере, глаз, прямота и честность которых, казалось, ожидала увидеть такую же прямоту и честность во всех остальных.
Дешнер почувствовал, что у него начала, пульсируя, болеть голова. Молодая женщина просила слишком много, вот в чем все дело. Вероятно, слишком много для всего мира и, уж конечно, для него.
Она умудрилась стать врагом организации, которая убивала людей с тем же безразличием, с каким женщина-контролер раздает билетики на автостоянке. Теперь Лизл мертва, и казалось весьма возможным, что она заберет его с собой.
Они узнают, что карта была активизирована. И затем они узнают, что доктор Маттиас Дешнер лично получил уведомление об этом факте, но не удосужился сообщить об этом. И очень скоро доктора Маттиаса Дешнера не станет. Он подумал о своей дочери Альме, которая должна через каких-то два месяца выйти замуж. Альма не раз говорила о том, как ждет она того дня, когда пройдет по проходу вдоль всей церкви рядом со своим отцом. Он с трудом сглотнул и представил себе Альму, проходящую по церкви в одиночестве. Нет, об этом не могло быть и речи. Это было бы не просто опрометчиво, но и по-настоящему эгоистично с его стороны.
Пульсирующая боль в голове не только не ослабла, но и вроде бы усилилась. Он выдвинул ящик стола, вынул бутылочку “панадола” и, не запивая, разжевал и проглотил горькую меловую таблетку.
Затем посмотрел на часы.
Он сообщит о том, что его известили об активации кредита. Но не сразу. Он выждет несколько часов. А тогда позвонит.
Опоздание можно будет легко объяснить, а они будут благодарны за то, что он предоставил им эту информацию. Конечно, будут.
И, может быть, эта фора позволит мальчишке Хартману взять хороший старт. Во всяком случае, даст возможность прожить на земле еще несколько часов. Это я должен для него сделать, сказал себе Дешнер, это, но никак не больше.
Глава 32
Париж
Двадцатый аррондисман Парижа, самый восточный и самый непрезентабельный район великого города, оседлал высокий холм, у подножия которого проходит Периферик, шоссе, окружающее Париж и обозначающее границу старого города. В ХVIII веке эта земля принадлежала виноделам из деревни Шардоннэ. За истекшее с тех пор время виноградники уступили место маленьким особнячкам, а особнячки, в свою очередь, практически полностью сменились неприглядными бетонными строениями. Сегодня такие названия улицы, как, скажем, рю де Виньоль[43], кажутся до смешного не подходящими к заплеванной городской обстановке.
Поездка в Париж проходила очень нервно; каждый случайный взгляд казался многозначительным, полнейшая флегматичность les douaniers, французских таможенников, производила впечатление отвлекающего маневра, прелюдии к предстоящему с минуты на минуту аресту. Впрочем, Анна по опыту знала, как трудно организуются международные операции, насколько сильно бюрократия каждой пограничной службы препятствует эффективному осуществлению директив безопасности. Поэтому ее не удивило, что им удалось ускользнуть от преследователей. Зато она понимала, насколько велики шансы на то, что в следующий раз это так хорошо не пройдет.
Только втиснувшись в переполненный вагон экспресс-метро, идущий в город из аэропорта де Голля, они начали ощущать небольшое облегчение. В конце концов Анна и Бен вышли из станции метро “Гамбетта”, миновали большую старинную Maine или здание суда и прошли по рю Витрув до рю дез Орто. Там они свернули направо. Напротив них, по обе стороны от рю де Виньоль разбегались несколько узких улиц, точно соответствовавших планировке тех самых виноградников, которые они вытеснили.
Район, прилегавший к Шардоннэ и расположенный лишь чуть-чуть южнее Бельвиля, был одним из наименее парижских среди типичных предместий великого города, и его жители могли быть африканцами, испанцами или выходцами с Антильских островов с таким же успехом, как и французами. Впрочем, еще до начала недавнего прилива иммигрантов, буржуа относились к обитателям этого места с презрением. Именно здесь, как было замечено, обычно начинали объединяться бедняки и преступники, отсюда начались выступления мятежников Парижской коммуны, которые, воспользовавшись падением Второй Империи, обрели себе всенародную поддержку по всей Франции. Место обитания разочарованных и отверженных. Главной достопримечательностью двадцатого аррондисмана было кладбище Пер-Лашез, сорок четыре гектара сада, выросшего над бесчисленным множеством могил. Начиная с ХIХ столетия парижане, которым никогда не пришло бы в голову даже посетить этот район, не говоря уже о том, чтобы жить в нем, соглашались стем, чтобы их тела оставались там для вечного упокоения.
Анна и Бен, одетые в небрежном стиле американских туристов, окунулись в своеобразную обстановку района; они обоняли запах жарившегося на лотках фалафеля, слушали дерганые ритмы североафриканской поп-музыки, звучавшей из раскрытых окон, и крики уличных торговцев, сбывавших носки без пальцев и истрепанные экземпляры “Пари матч”. На улицах толпились люди с кожей самого разнообразного цвета, говорившие со всевозможными акцентами. Попадались молодые художники с проколотыми в самых разных местах телами — они, несомненно, считали себя законными преемниками Марселя Дюшама[44]. Мельтешили иммигранты из Магриба, надеющиеся заработать, чтобы послать немного денег своим родственникам в Тунис или Алжир. Из какого-то закоулка донесся густой и резкий запах гашиша.
— Трудно представить себе, чтобы босс всемирно известной корпорации решил доживать свои годы в таком окружении, — заметила Анна. — Неужели на Лазурном берегу уже негде построить виллу?
— На самом деле это почти идеальное место, — задумчиво ответил Бен. — Если вы всерьез решили исчезнуть, то ничего лучшего просто не найти. Никто никого не знает, никто не хочет никого замечать. Если по каким-то причинам вы решили остаться в городе, это самое суматошное место, какое вы только сможете найти, где нет, пожалуй, никого, кроме чужаков, свежеприбывших иммигрантов, художников и различного рода чудаков. — Бен знал этот город гораздо лучше, чем Анна, и это в значительной степени вернуло ему уверенность в себе.
Анна кивнула.
— Многолюдность как гарантия безопасности.
— Плюс к тому, у вас сохраняется возможность в любой момент выехать отсюда в любом направлении — лабиринт улиц, метро, на котором можно уехать как в город, так и из города, и Периферик. Очень хорошее положение для человека, которому могут потребоваться запасные выходы.
Анна улыбнулась.
— Вы способный ученик. Вы уверены, что не хотите пойти на государственную службу дознавателем? Мы можем предложить вам жалованье в пятьдесят пять тысяч долларов и закрепленное место на автостоянке.
— Заманчиво, — ответил Бен.
Они прошли мимо “Ла Флеш д'ор”, ресторанчика с красной крышей под черепицу, выстроенного прямо на оставшихся с невесть каких пор проржавевших рельсах. Оттуда Бен устремился дальше, к маленькому марокканскому кафе, от которого исходил манящий аромат жареной баранины.
— Не могу поручиться за качество, — сказал он. — Но на вид эта еда представляется многообещающей.
Через стекло витрины они видели каменный треугольник, который и был домом номер 1554 по рю де Виньоль. Семиэтажное здание представляло собой отдельный остров, окруженный с трех сторон узкими улицами. Его фасад был покрыт темными пятнами от автомобильной копоти и пестрыми — от птичьего помета. Прищурившись, Анна разглядела жалкие остатки декоративных горгулий: лепнина настолько выветрилась, что казалось, будто фигурки расплавились на солнце. Мраморные карнизы, декоративный фриз и парапеты казались воплощением безумных фантазий строителя давно минувшей эры, когда кое-кто еще мечтал привлечь в этот район “чистую” публику. Здание, которое вряд ли кто-нибудь осмелился бы назвать хоть чем-нибудь примечательным, источало дух неухоженности и пренебрежения.
— Согласно моему источнику, Пейо, его здесь называют “L'Ermite”, отшельник. Он занимает весь верхний этаж. Время от времени оттуда доносятся какие-нибудь звуки, и по ним соседи узнают, что он еще жив. По шуму и продуктам, которые ему приносят — бакалею и тому подобное. Но даже мальчики-рассыльные никогда его не видели. Они грузят продукты в кухонный лифт, а потом кабина возвращается, и они забирают из нее свои франки. Мало кто вообще дает себе труд помнить о нем, а те немногие, кто что-то помнит, считают его обычным чудаком. Не забывайте, что чудаков здесь хватает выше головы. — Бен жадно впился зубами в кусок баранины.
— Значит, он живет затворником?
— Совершенным. Избегает не только разносчиков из магазинов — его вообще никто никогда не видел. Пейо говорил с женщиной, живущей на первом этаже. Она, да и вообще все жильцы дома, считают, что это пожилой, полусумасшедший и болезненно застенчивый рантье. Клинический случай агорафобии. Они и понятия не имеют, что весь этот дом принадлежит ему.
— И вы думаете, что мы явимся без приглашения и даже предупреждения к этому, возможно, спятившему, возможно, охваченному паранойей, возможно, непрерывно думающему об угрожающей ему опасности, и уж наверняка нервному и испуганному типу, а он угостит нас диетическим кофе без кофеина и расскажет нам все, что мы захотим узнать?
— Нет-нет, я этого вообще не говорил, — Бен ободряюще улыбнулся ей. — Это может быть не диетический кофе, а что-то другое.
— Вы питаете безграничную веру в свое обаяние и, похоже, имеете на это право, — Анна с сомнением посмотрела на свой кускус[45]. — Он, хотя бы, говорит по-английски?
— Совершенно свободно. Почти все французские бизнесмены хорошо владеют английским языком, и по этому признаку вы можете отличить их от французских интеллектуалов. — Он вытер рот маленькой тонкой бумажной салфеткой. — Ну, свой вклад я внес, доставив нас сюда. Теперь дело за вами, как за профессионалом. Что говорится в полевых уставах? Как вам следует поступать в подобных ситуациях — каков принятый modus operandi[46]?
— Дайте подумать. Modus operandi дружественного визита к психу, которого весь мир считает покойником, а вы — обладателем тайны зловещей международной организации? Бен, я не уверена, что в руководстве по оперативной работе предусмотрен такой случай.
Ему вдруг показалось, что съеденная баранина лежит в желудке тяжелым камнем.
Они поднялись одновременно, и Анна легонько прикоснулась к руке Бена.
— Просто идите за мной и делайте, как я.
Тереза Бруссар тупо глядела из окна на суетливую жизнь рю де Виньоль, кипевшую семью этажами ниже. Точно так же она могла бы смотреть в огонь, если бы ее камин не замуровали много лет назад. Точно так же она могла бы смотреть на экран своего маленького телевизора, если бы он не detraquee[47] в минувшем месяце. Она смотрела туда, чтобы успокоить нервы и немного развеять скуку; она смотрела туда, потому что у нее не было никакого другого развлечения. Кроме того, она только что целых десять минут непрерывно гладила свое огромное нижнее белье, и ей нужно было отдохнуть.
Ширококостная, с одутловатым, с какими-то свиными чертами лицом и длинными выкрашенными в блестящий черный цвет волосами женщина семидесяти четырех лет, Тереза все еще говорила людям, что она портниха, хотя на протяжении вот уже десяти лет не отрезала ни одного клочка материи, да и раньше никогда не была особенно сильна в этом ремесле. Выросла она в Бельвиле, закончила школу в четырнадцать лет и никогда не отличалась особой привлекательностью, так что не могла рассчитывать на то, что какой-нибудь мужчина пожелает обеспечить ей жизнь. Короче говоря, ей было необходимо овладеть каким-нибудь ремеслом. Так уж получилось, что у ее бабушки оказалась подруга, которая была портнихой, и она согласилась взять девочку себе в помощницы. Руки старухи не гнулись из-за артрита, а глаза сделались подслеповатыми; Тереза могла быть ей полезна, хотя старуха — Терезе было велено называть ее Тати Джин — всегда с великой неохотой расставалась с теми несколькими франками, которые платила ей каждую неделю. И без того маленькая клиентура Тати Джин понемногу сходила на нет, а с нею и жалкие доходы, так что необходимость выделять еще кому-то хотя бы крохи причиняла старухе едва ли не физическую боль.
Однажды — это случилось в 1945 году, — когда Тереза шла по Пор де ла Шапель, неподалеку от нее взорвалась бомба, и, хотя она не получила ранений или видимых травм, взрыв с тех пор регулярно снился ей по ночам, и у нее началась тяжелая бессонница. А через некоторое время состояние ее нервов сделалось еще хуже. Она пугалась малейшего шума, а еще с тех пор у нее возникла болезненная страсть к еде; она стала с превеликой жадностью пожирать любую пищу, какую только могла найти. Когда Тати Джин умерла, Тереза унаследовала ее немногих оставшихся клиентов, но заработка едва хватало на жизнь.
Она осталась одна, чего всю жизнь так боялась, но вскоре ей пришлось узнать, что бывают вещи и похуже: в ее жизни появился Лорен. Вскоре после своего шестьдесят пятого дня рождения она встретилась с Лореном на Рю Рампоно, перед обителью Сестер Назаретянок, где она получала еженедельную порцию еды. Лорен, тоже уроженец района Менилмонтан, был на десять лет старше ее, а казался по меньшей мере восьмидесятилетним. Сутулый и лысый, он носил кожаную куртку со слишком длинными для него рукавами. Он вел на поводке маленькую собачку, терьера, она спросила, как зовут собаку, и они разговорились. Он сказал, что сначала кормит Пупе, свою собаку, а только потом ест сам, и что позволяет песику самому выбирать, что ему понравится. Она, в свою очередь, рассказала ему о своих приступах панического страха и о том, что чиновник из l'Assedic, отдела магистрата по социальному обеспечению, однажды распорядился взять ее под патронаж. Чиновник также позаботился о том, чтобы ей выдавали государственное пособие — пятьсот франков в неделю. Когда Лорен узнал о том, что она получает субсидию, его интерес к ней резко возрос. Через месяц они поженились. Он переехал в ее квартиру около Шаронне; беспристрастному глазу это жилье, возможно, показалось бы маленьким, темным и убогим, но все равно оно было лучше, чем его собственная обитель, из которой его должны были вот-вот выгнать. Вскоре после женитьбы Лорен потребовал, чтобы она вновь взялась за шитье: им нужны были деньги, благотворительной еды, которую раздавали монахини, не хватало и на половину недели, а пособие от l'Assedic оказалось прискорбно маленьким. Она же всем говорит, что была портнихой, правильно? Так почему бы ей не взяться за шитье? Сначала она отвечала ему спокойно, показывая свои пухлые ладони с отекшими пальцами и объясняя, что ее руки утратили необходимую ловкость. Он возражал значительно менее спокойно. Она отвечала без малейшего признака гнева, что он обладает способностью не удерживаться даже на самых жалких рабочих местах и что она никогда не вышла бы за него замуж, если бы знала, какой он пьяница. Спустя семь месяцев, в разгар одного из споров, которые происходили между ними все чаще и чаще, Лорен неожиданно упал. Последними его словами, обращенными к ней, были: “T'es grasse comme une truie” — жирная свинья. Тереза выждала несколько минут, немного успокоилась, а затем вызвала “Скорую помощь”. Позже она узнала, что ее муж был сражен обширным кровоизлиянием — разрывом аневризмы глубоко в мозгу. Усталый врач в нескольких словах объяснил ей, что кровеносные сосуды немного похожи на пожарные рукава и что повреждение в стенке рано или поздно приводит к разрыву. Она только жалела, что последние слова, которые Лорен сказал ей, не были более вежливыми.
Своим немногочисленным друзьям она всегда говорила о муже как о святом, но никого этим не обманула. Во всяком случае, замужество оказалось для нее школой. Едва ли не всю предшествовавшую браку часть жизни она думала, что наличие мужа сделает ее жизнь более полной. Лорен продемонстрировал ей, насколько мужчины недостойны и ненадежны. Глядя на различные фигуры, мелькавшие на углу улицы возле ее неуклюжего дома из монолитного железобетона, она фантазировала насчет того, какими у них могут быть странности и недостатки. Кто из этих мужчин наркоман? Кто вор? Кто бьет свою подругу?
Ее дремотные размышления прервал громкий и властный стук в дверь.
— Je suis de l'Assedic, laissez-moi entrer, s'il vous plait! — Явился человек из отдела социального обеспечения и требовал, чтобы его впустили.
— Почему вы не позвонили? — пролаяла мадам Бруссар.
— Но я звонил. Несколько раз. Звонок сломан. Как и входная дверь. И вы будете уверять меня, что ничего не знали?
— Но зачем вы пришли? В моем положении ничего не изменилось, — запротестовала толстуха. — Моя субсидия...
— Проходит проверку, — официальным тоном прервал ее все так же стоявший за дверью посетитель. — Я думаю, что мы сможем во всем разобраться, получив ответы на несколько вопросов. Иначе выплаты будут прекращены. А мне бы не хотелось, чтобы это произошло.
Тереза тяжело побрела к двери и посмотрела в глазок. У стоявшего за дверью мужчины было знакомое высокомерное выражение лица, которое она приписывала всем fonctionnaires французского правительства, клеркам, воображающим, будто оттого, что они состоят на государственной службе, они получают частичку государственной власти и от этого ведут себя как настоящие тираны. Что-то в его голосе, его акценте казалось менее знакомым. Возможно, его родители были бельгийцами. Тереза не любила les Beiges.
Прищурившись, она всмотрелась в посетителя. Человек из отдела социального обеспечения был одет в тонкую шерстяную курточку и дешевый галстук, который, казалось, был фирменным знаком профессии. Волосы у него были каштановые с сильной проседью, и весь он казался ничем не замечательным, если бы не гладкое, безо всяких морщин, лицо; кожа на этом лице могла бы показаться детской, не будь она столь натянутой, как будто после косметической операции.
Тереза отодвинула два массивных засова, сняла цепочку и после этого потянула рычажок замка и открыла дверь.
Выходя следом за Анной из кафе, Бен не сводил глаз с дома номер 1554 по рю де Виньоль, пытаясь разгадать его тайны. Здание представляло собой картину обычного упадка — достаточно непривлекательную для того, чтобы возбудить в ком-нибудь восхищение, но в то же время не настолько уродливую, чтобы кто-то мог сосредоточиться на этом зрелище. Зато, присмотревшись повнимательнее, Бен подумал, что такое упражнение скорее всего не проделывал никто на протяжении уже многих лет — можно было рассмотреть останки некогда вполне изящного жилого дома. Особенно хорошо славное прошлое этого строения было заметно по окнам эркеров, отделанных резным известняком, который теперь растрескался и выкрошился.
Оно было заметно по углам, выложенным из облицовочных камней двух размеров, уложенных рядами — широкий ряд и узкий ряд — по крыше мансарды, окаймленной низким, полуразрушенным парапетом. Оно было заметно даже по узким полочкам, которые когда-то были балконами — до того как с них убрали железные перила, что, несомненно, было сделано, поскольку они полностью проржавели и начали разваливаться, угрожая жизни прохожих. Сто лет назад, когда строилось это здание, в него была вложена немалая толика заботы, которую не смогли до конца истребить даже десятилетия полного безразличия к судьбе строения.
Инструкции, которые дала ему Анна, были четкими и недвусмысленными. Им следовало присоединиться к группе прохожих, переходящих улицу, влившись в ритм их движения. Они должны были стать неотличимыми от людей, направлявшихся в близлежащий магазин, торговавший дешевым спиртным и сигаретами, или киоск с шаурмой, где большой, истекавший жиром яйцевидный оковалок мяса плавно вращался в гриле настолько близко к тротуару, что можно было протянуть руку и потрогать его. Этой возможностью, конечно, не преминули воспользоваться бесчисленные мухи. Ни один человек, наблюдающий из окна, не смог бы заметить ни малейшего отличия поведения одной пары от других пешеходов; только поравнявшись с парадной дверью, эти двое отделятся от толпы и войдут внутрь.
— Позвонить в звонок? — спросил Бен, когда они остановились около подъезда здания.
— Если мы позвоним, это будет значить, что мы явимся не неожиданно, не так ли? Я думала, что наш план был именно таким. — Незаметно оглянувшись по сторонам, Анна вставила в замок узкий упругий стальной язычок и несколько мгновений чуть заметно шевелила им.
Никакого результата.
Бен почувствовал нарастающий страх. До сих пор они очень старались сливаться с толпой, подстраивать свои шаги под движения других пешеходов. Но теперь они замерли на месте, и любой случайный наблюдатель мог бы заметить, что здесь что-то не так, и понять, что они не принадлежат к миру этого района.
— Анна... — чуть слышно, но с ощутимой яростью пробормотал он.
Она стояла, склонившись к двери, но Бен мог видеть, что ее лоб покрылся испариной, безошибочно выдававшей нервозность.
— Достаньте бумажник и пересчитайте деньги, — так же возбужденно прошептала она. — Или возьмите телефон и проверьте сообщения. Делайте что-нибудь. Спокойно. Медленно. Непринужденно.
Пока она говорила, продолжался едва уловимый скрежет металла о металл.
И наконец послышался щелчок язычка. Анна нажала ручку и открыла дверь.
— Иногда такие замки требуют некоторой ласки, нежного обращения. Но, так или иначе, это не высший уровень безопасности.
— Скрыться, якобы оставаясь на виду; мне кажется, идея была именно такова.
— Как угодно, только бы скрыться. Мне кажется, вы сами говорили, что его никто и никогда не видел.
— Совершенно верно.
— Тогда задумайтесь вот над чем: если даже он начинал свою игру в прятки, будучи в здравом уме и твердой памяти, то неужели он с тех пор не мог свихнуться? Абсолютная изоляция от общества вполне может привести к сумасшествию. — Анна первой подошла к обшарпанному лифту. Она нажала кнопку вызова, и они несколько секунд слушали грохот цепи, но тут им обоим одновременно пришло в головы, что подняться по лестнице будет безопаснее. Они взобрались на седьмой этаж, стараясь двигаться как можно тише.
Они оказались на площадке верхнего этажа, выложенной грязными белыми плитками.
К их великому удивлению, дверь единственной квартиры на этаже уже была раскрыта.
— Мсье Шабо, — негромко позвала Анна.
Никакого ответа.
— Мсье Шардан! — также тихо произнесла она, переглянувшись с Беном.
За дверью, в темноте послышалось какое-то шевеление.
— Жорж Шардан! — снова позвала Анна. — Мы принесли информацию, которая может быть ценной и для вас.
Несколько мгновений все было тихо — а затем раздался оглушительный грохот.
Что случилось?
Единственный взгляд на стену лестничной площадки прямо напротив двери сразу прояснил ситуацию: штукатурка была раздроблена смертоносным ударом картечи.
Находившийся в квартире человек, кем бы он ни был, выстрелил в них из дробовика.
— Я не знаю, что у вас может быть не так, — заявила Тереза Бруссар; на ее щеках выступили ярко-красные пятна. — С тех пор как умер мой муж, в моем положении ничего не изменилось. Уверяю вас, ровно ничего.
Вошедший мужчина держал в руке большой черный чемодан и сразу же шагнул к окну, полностью игнорируя хозяйку. Очень странный человек.
— Хороший вид, — сказал посетитель.
— Здесь совсем нет света, — брюзгливо отозвалась Тереза. — Здесь темно почти весь день. Здесь, прямо в комнате, можно смело проявлять пленку.
— В каком-то роде это может быть даже преимуществом. Что-то тут было не так. Акцент посетителя теперь вроде бы усилился, и вообще его французский как-то сразу утратил покровительственные интонации бюрократа из службы социального обеспечения и звучал все более странно — не по-французски, что ли?
Тереза отступила от незнакомца на несколько шагов. Ее сердце лихорадочно забилось, потому что она внезапно вспомнила сообщения о насильнике с Плас де ля Рeньон, который жестоко измывался над женщинами и убивал их. Среди его жертв были и старухи. Этот человек — самозванец, решила она. Так ей подсказали инстинкты. То, как этот человек передвигался, его сдержанная, но ощутимая, словно у змеи, сила подтверждали ее непрерывно усиливающееся подозрение о том, он и впрямь является тем самым насильником с Плас де ля Реньон. Mon dieu. Она же слышала, что ему удавалось втираться в доверие к будущим жертвам — они сами приглашали злодея в свои дома!
Всю жизнь ей говорили, что она страдает une maladie nerveuse[48]. Она-то знала, что на самом деле она способна видеть и чувствовать то, чего не замечали другие. И вот теперь — ужасно! — чутье подвело ее. Как могла она оказаться такой дурой! Ее взгляд лихорадочно метался по квартире в поисках чего-нибудь такого, что можно было бы использовать для самообороны. В конце концов она схватила тяжелый глиняный горшок, в котором рос полузасохший фикус.
— Я требую, чтобы вы немедленно ушли! — дрожащим голосом произнесла она.
— Мадам, ваши требования для меня ничего не значат, — совершенно спокойно ответил человек с гладким лицом. Он смотрел на нее с молчаливой угрозой — уверенный в себе хищник, знающий, что добыча перед ним совершенно беспомощна.
Она увидела яркую серебряную вспышку — это он вынул из ножен длинный изогнутый клинок — и, собрав все силы, швырнула в злодея тяжелый горшок. Но тяжесть оказала ей дурную услугу: она не смогла докинуть свое оружие, и горшок упал мужчине на ноги, заставив его всего лишь отступить на шаг. Иисус Христос! Что еще она могла использовать для самозащиты? Ее маленький сломанный телевизор! Она сдернула его с комода, с большим усилием подняла над головой и метнула так, будто намеревалась трахнуть его об потолок. Пришелец, чуть заметно улыбнувшись, легко уклонился от снаряда. Телевизор грохнулся о стену и рухнул на пол; пластмассовый корпус и кинескоп разлетелись вдребезги.
Помилуй бог, нет! Должно же быть что-то еще. Да — утюг на гладильной доске! Интересно, она выключила его? Тереза протянула руку, но, как только она схватила утюг, пришелец увидел, что она затеяла.
— Стой, где стоишь, ты, мерзкая старая корова! — рявкнул пришелец; его лицо исказилось гримасой отвращения. — Putain de merde![49] — Молниеносно быстрым движением он выхватил другой нож, поменьше и метнул его. Обоюдоострое стреловидное лезвие было идеально заточенным, а полая рукоятка гарантировала хороший баланс при метании.
Тереза даже не заметила полета ножа; она лишь почувствовала удар, когда лезвие глубоко вонзилось ей в правую грудь. В первое мгновение она подумала, что какой-то предмет ударил ее и отскочил. Потом она скосила глаза и увидела стальную рукоять, торчавшую из ее блузы. Очень странно, подумала она, что она ничего не чувствует, и тут же почувствовала холод, словно ей к груди приложили кусок льда, а вокруг стало расползаться красное пятно. И тут страх покинул ее, и ему на смену пришел гнев. Этот поганец считал ее всего лишь очередной жертвой, но он недооценил ее. Она вспомнила ночные посещения ее пьяного отца, которые начались, когда ей исполнилось четырнадцать лет, похожую на запах прогоркшего молока вонь, которой перло у него изо рта, когда он тыкал ее повсюду своими короткими пальцами, до крови царапая обломанными ногтями. Она вспомнила Лорена и последние слова, которые он сказал ей. Негодование захлестнуло ее, как вода, прорвавшаяся из подземной цистерны; так бывало каждый раз, когда ее оскорбляли, обманывали, обижали, издевались над нею.
Яростно взревев, она кинулась на злого пришельца и ударила его всем своим весом, всеми двумя с половиной сотнями фунтов.
И ей удалось сбить его с ног, придавить к земле.
Она непременно почувствовала бы гордость от своего поступка, была ли она truie grasse[50] или нет, если бы пришелец не выстрелил в нее в упор за долю секунды до того, как ее тучное тело навалилось на него.
Тревор, содрогаясь от отвращения, столкнул с себя безжизненное тучное тело. В смерти женщина имела лишь немного менее отталкивающий облик, чем при жизни, заметил он, вкладывая пистолет с глушителем в кобуру и чувствуя прикосновение горячего цилиндра к своему бедру. Два пулевых отверстия в ее лбу были похожи на вторую пару глаз. Он оттащил труп подальше от окна. Сейчас, post factum, ему было ясно, что следовало пристрелить ее, как только он вошел в квартиру, но кто же знал, что она окажется такой буйной? Как бы то ни было, всегда случалось что-нибудь неожиданное.
Вот за что он так любил свое занятие. Оно никогда не сводилось к рутине, всегда оставалась возможность встретиться с каким-то сюрпризом, бросить вызов непредвиденным обстоятельствам. Но, конечно, никогда не бывало ничего такого, с чем он не сумел бы справиться. Никогда и нигде не было и не будет ничего такого, что оказалось бы не по силам Архитектору.
— Боже, — прошептала Анна. Заряд картечи пролетел самое большее, в паре дюймов от нее. — Нельзя сказать, чтобы нас тут ждали с распростертыми объятиями.
Но где же стрелок?
Выстрел был сделан через открытую дверь квартиры, откуда-то изнутри, где было темно. Очевидно, стрелок просунул ствол ружья в щель между приоткрытой тяжелой стальной дверью и косяком.
Сердце Бена отчаянно колотилось.
— Жорж Шардан, — позвал он, — мы пришли не для того, чтобы причинить вам какой-нибудь вред. Мы хотим помочь вам и сами нуждаемся в вашей помощи! Пожалуйста, выслушайте нас! Выслушайте нас!
Из темной глубины квартиры донесся странный хриплый звук, дрожащий испуганный стон, по-видимому, вырвавшийся нечаянно; он походил на ночной крик раненого животного. Тем не менее человек оставался невидимым, все так же скрываясь в темноте. Они услышали, как патрон со щелчком вошел в ствол охотничьего ружья, и поспешно отскочили к противоположным сторонам лестничной площадки.
Еще один выстрел! Картечь, вылетевшая через открытую дверь, теперь расколола деревянную панель на стене и оставила в штукатурке новые глубокие выбоины. Воздух наполнился густым резким запахом кордита. Помещение теперь напоминало зону военных действий.
— Послушайте! — вполголоса крикнул Бен, обращаясь к невидимому противнику. — Разве вы не видите, что мы не стреляем? Мы не собираемся причинять вам ни малейшего вреда! — Последовала пауза; неужели человек, скрывавшийся в темной квартире, действительно слушал его? — Мы пришли сюда, чтобы защитить вас от “Сигмы”!
Тишина.
Человек слушал! Несомненно, это было следствием упоминания “Сигмы”; произнесенное вслух название этого столько десятилетий сохранявшегося в секрете заговора подействовало сейчас, как слово шибболет[51] из библейской легенды.
В тот же момент Бен увидел, что Анна делает ему знаки руками. Она хотела, чтобы он оставался на месте — понял он, — а она тем временем проберется в квартиру Шардана. Но каким образом? Чуть повернув голову, он увидел большое двустворчатое окно, заметил, как Анна осторожным движением открыла его, почувствовал, как снаружи потянуло прохладой. Она собиралась выбраться из окна — с ужасом понял он — и дойти по узкому карнизу до окна квартиры француза. Это было форменным безумием! Он ощутил пронизывающий страх. Случайный порыв ветра, и она упадет и разобьется насмерть. Но теперь уже было слишком поздно что-то говорить ей; она уже открыла окно и выбралась на карниз. Христос Всемогущий! Ему хотелось закричать во весь голос: “Не делайте этого!”
В конце концов из квартиры послышался немного странноватый глубокий баритон:
— Значит, на этот раз они послали американца?
— Нет никаких “они”, Шардан, — ответил Бен. — Есть только мы.
— И кто же вы такие? — из этой фразы прямо-таки сочился скептицизм.
— Да, мы американцы, у которых есть... есть личные причины искать вашего содействия. Видите ли, “Сигма” убила моего брата.
Последовала еще одна продолжительная пауза. А затем слова:
— Я не идиот. Вы хотите, чтобы я вышел и угодил в вашу ловушку, и вы захватили бы меня живьем. Ну, так вот, живым вы меня не получите!
— Если бы мы хотели это сделать, то нашли бы куда более простые пути. Пожалуйста, впустите нас. Позвольте нам поговорить с вами хотя бы одну минуту. Вы можете держать нас под прицелом вашего оружия.
— Зачем вам так нужно встретится со мной?