Протокол «Сигма» Ладлэм Роберт

На мгновение он почувствовал резь в желудке. До этого момента его решимость поддерживали адреналин, гнев и страх, и все сводилось к одному-единственному пункту: вытащить Анну из клиники Ленца, куда — он был убежден в этом — ее привезли силой.

А сейчас он задумался: а был ли выбранный им способ действительно лучшим? Скалолазание не такое уж опасное занятие, если делать все правильно — а он был вполне уверен в своих альпинистских навыках. Зато в пещерах то и дело погибают даже очень опытные спелеологи.

Бен обдумывал и иной вариант — попытаться взять штурмом главные ворота в расчете на то, что охрана захватит его, и таким образом привлечь внимание Ленца.

Но, пожалуй, более вероятно, что охранники просто-напросто его расстреляют.

Так что, как ни трудно было с этим согласиться, единственным способом проникнуть в замок оставался путь через пещеру.

Бен и его проводник затянули неопреновые ремни, прочно пристегнув кошки к рубчатым подошвам хорошо разношенных альпинистских ботинок. По краям подошвы и спереди ботинка теперь торчали двенадцать острых шипов, гарантировавших прочный контакт со скалой. Затем они застегнули нейлоновые страховочные пояса и теперь были готовы к спуску.

— Пойдем “дюльфером”, да? — спросил Нойманн, используя альпинистский жаргон.

— У нас нет блока для спуска? — осведомился Бен.

Нойманн широко улыбнулся, с удовольствием наблюдая за растерянностью Бена.

— А кому он нужен?

Спуск без специального приспособления должен был оказаться не слишком приятным, зато им не приходилось тащить с собой тяжелые устройства с храповиками и зубчатыми колесами. Но и к веревке они не будут привязываться, а это делало спуск более опасным.

— Вы пойдете вторым, — сказал Нойманн. Он пропустил веревку между ногами, обхватив сзади левое бедро, затем провел веревку наискось по груди и перекинул через шею. Крепко держась правой рукой за натянутый конец, прикрепленный к скале, а левой — за уходивший вниз конец веревки, он подошел, пятясь задом и широко расставляя ноги, к краю обрыва и переступил в пропасть.

Бен следил, как пожилой человек висел, немного покачиваясь, повернувшись лицом к утесу, пока не нашел точки опоры. Стравливая самому себе веревку, Нойманн неторопливо переступал обутыми в кошки ногами по скальному обрыву. Спустившись еще немного, он снова повис без опоры, раскачиваясь на веревке, а затем послышался хруст камней под кошками и крик:

— Все в порядке, теперь спускайтесь вы!

Бен точно так же опоясался веревкой, подошел задом наперед к краю, задержал дыхание и перешагнул в бездну.

Как только веревка заскользила вокруг бедра чуть ли не через промежность, трение болезненно обожгло ногу даже через прочные штаны, Бен сразу же вспомнил, почему он так ненавидел альпинистский спуск классическим способом Дюльфера. Используя правую руку как тормоз, лежа на веревке, он медленно спускался, переступая по утесу, высматривая зацепки для кошек и непрерывно потравливая веревку. Спустя считанные секунды он заметил цель: маленький темный эллипс. Зев пещеры. Спустившись еще на несколько метров, он добрался до провала в стене и, качнувшись на веревке, закинул ноги внутрь.

Похоже, попасть в пещеру было не таким простым делом, как он надеялся. Недостаточно просто попасть в зев пещеры, нужно еще удержаться в нем. Провал находился на одном уровне с отвесным скальным обрывом.

— Зайди! — крикнул ему Нойманн. — Зайди!

Бен сразу понял, что имел в виду его проводник. За дырой был узкий карниз, на который ему следовало приземлиться. Места было очень мало, так что следовало действовать без ошибок. Шириной выступ не превышал два фута. Нойманн стоял на нем и, чуть пригнувшись, держался за скалу.

Пока Бен пытался закинуть тело в пещеру, он сильно раскачался. Почувствовав, что не может управлять своими движениями, он замер и заставил себя висеть неподвижно до тех пор, пока раскачивание не прекратилось почти полностью.

Дождавшись подходящего момента, он еще немного потравил веревку, тормозя ее правой рукой, и еще раз качнулся, влетев в зев пещеры и снова оказавшись снаружи. В конце концов, почувствовав, что веревки достаточно для намеченного маневра, он еще раз качнулся и приземлился на выступ, сильно пригнув колени, чтобы смягчить касание.

— Отлично! — похвалил его Нойманн.

Не выпуская веревки из рук, Бен наклонился вперед, в темноту пещеры и посмотрел вниз. В отверстие проникало вполне достаточно солнечного света, чтобы разглядеть опасность, которая подстерегала на самых первых шагах.

Начало пещерного хода, круто уходившего вниз футов на сто, было покрыто толстой коркой льда. Что хуже всего, лед был сырой — особенно скользкий и предательски ненадежный. Такого он еще никогда не видел.

— Ну? — через несколько секунд окликнул его Нойманн; видимо, он хорошо чувствовал колебания Бена. — Ведь не станем же мы торчать на этом карнизе целый день, правда?

Наверняка и более опытного человека не могла бы не встревожить необходимость двигаться по этому длинному ледяному желобу.

— Пойдемте, — произнес Бен со всем энтузиазмом, какой смог изобразить.

Они надели почти невесомые защитные шлемы с застегивавшимися на “липучку” подбородными ремешками, нацепили поверх шлемов фонарики. Нойманн вручил Бену пару новейших углепластиковых ледорубов с круто загнутыми клювами. Бен просунул кулаки в прикрепленные к ручкам петли, и ледорубы болтались у него на руках как никчемные игрушки.

Кивнув Бену, Нойманн повернулся спиной к горловине пещеры, и Бен скрепя сердце последовал его примеру, потеряв из вида своего проводника — тот спускался первым. По очереди они сделали по шагу назад и сошли с карниза; их кошки врезались в лед. Первые несколько шагов оказались довольно неуклюжими. Бен старался удерживать равновесие, всаживая кошки глубоко в лед и замирая после каждого шага, пока не отступил от входа достаточно далеко, чтобы взять в каждую руку по ледорубу и всадить клювы в глянцевую поверхность. Он видел, как Нойманн спускался по круто уходившему вниз ледяному желобу с такой же легкостью, как спускался бы по лестнице. Старик не уступал ловкостью горному козлу.

Бен все так же неуверенно, раскорячась, как паук, прижимаясь всем телом ко льду, задом наперед сползал вниз, опираясь всей тяжестью на ледорубы, которые поочередно вонзал в лед. Хруст льда под шипами кошек, резкий удар острия ледоруба, потом еще и еще... К тому времени, когда Бен наконец-то поймал ритм движения, желоб закончился, и на смену ему пришел известняк.

Нойманн развернулся, отцепил от ботинок кошки, скинул с рук ледорубы и пошел дальше вниз. Наклон здесь был уже не таким крутым. Бен следовал за ним почти по пятам.

Спуск был довольно плавным, словно в скале была вырублена винтовая лестница. Фонарик, закрепленный на шлеме Бена, освещал множество проходов, уходивших в разные стороны. Он мог бы свернуть в любой из них, если бы не Нойманн. Здесь не было никаких пятен красной краски, ничего такого, что помогло бы выбрать верную дорогу среди массы неверных. Судя по всему, Фриц Нойманн руководствовался своей памятью.

Воздух здесь вроде бы был теплее, чем снаружи, но Бен знал, что это кажущееся впечатление. Стены пещеры полностью покрывал лед, следовательно, температура здесь ниже точки замерзания, а от воды, которая хлюпала под ногами, скоро покажется еще холоднее. К тому же воздух в пещере был невероятно влажным.

Пол пещеры был густо засыпан выкрошившимися из потолка камнями и изрезан водяными промоинами. Бен то и дело чуть не падал, оступаясь на неровностях. Вскоре проход расширился, превратившись в галерею, и Нойманн на мгновение остановился и медленно повернул голову; лампа, укрепленная у него на шлеме, осветила такую красоту, что у Бена захватило дух. С потолка хрупкой бахромой свисали сталактиты, заканчивавшиеся остриями не толще, чем у вязальной спицы, навстречу им поднимались кальцитовые пни сталагмитов, а кое-где они встречались, образуя изящные колонны. Вода струилась по стенам и сочилась по сталактитам; жуткую тишину нарушал лишь непрерывный перезвон капель, падавших с потолка в воду, покрывавшую пол. Затвердевшие натеки минеральных солей образовывали террасы, а прозрачные слои кальцита свисали с потолка, словно занавеси; было видно, что грани у них зазубренные и острые. В воздухе стояла вонь от помета летучих мышей.

— Посмотрите сюда! — сказал Нойманн. Бен повернулся и увидел прекрасно сохранившийся скелет медведя. В следующее мгновение раздался громкий бумажный звук — это проснулись, услышав их появление, и замахали крыльями зимовавшие здесь летучие мыши.

Теперь Бен начал ощущать холод. Несмотря на все предосторожности, ему все же не удалось сохранить ноги сухими; вода проникла в ботинки, и он чувствовал, что его носки с каждой минутой становятся все холоднее. — Пошли, — сказал Нойманн. — Сюда. Он свернул в узкий проход, совершенно неотличимый от нескольких других ответвлений галереи. Этот проход плавно поднимался вверх — подъем делался все круче и круче, — а его стены сходились все ближе и ближе. Потолок тоже был невысок; будь в Бене чуть больше его шести футов, ему пришлось бы согнуться. Стены здесь снова оказались покрытыми льдом, а под ногами чавкала просачивавшаяся сквозь камни холодная вода.

Пальцы на ногах Бена начали неметь от холода. Но старый Нойманн с поразительной легкостью продвигался по крутому подъему, и Бен следовал за ним. Правда, он двигался куда осторожнее, переступая через щербатые камни и хорошо зная, что если он оступится здесь, то падение окажется крайне неприятным.

В конце концов подъем, кажется, прекратился.

— Теперь мы находимся примерно на том же уровне, что и Шлосс, — сообщил Нойманн.

А вскоре, совершенно неожиданно, ход закончился тупиком. Они остановились перед ровной стеной, перед которой громоздилась куча щебня, очевидно, оставшаяся от давнего обвала.

— Боже! — воскликнул Бен. — Неужели все пропало?

Не говоря ни слова, Нойманн ногой сдвинул часть щебня в сторону; показался толстый ржавый железный прут длиной приблизительно в четыре фута. Австриец приподнял его, покраснев от натуги.

— Как лежало, так и лежит, — сказал Нойманн. — Для вас это хорошо. Им не пользовались много лет. Они его не нашли.

— О чем вы говорите?

Нойманн снова взялся за железный прут, втиснул его под валун и навалился на этот рычаг всем своим весом. Скала немного сдвинулась в сторону, открыв небольшое — не более двух футов в высоту и трех или четырех футов в ширину — отверстие неправильной формы.

— Во время войны мы то и дело ворочали эту скалу. Она закрывает начало последнего прохода. — Он указал царапины и сколы на валуне; Бен сразу понял, что они сделаны несколько десятков лет назад. — А дальше уже ваше личное дело. Здесь я с вами расстанусь. Дальше идет очень узкий и очень низкий лаз, но я уверен, что вы сможете проползти по нему.

Бен наклонился к дыре и всмотрелся в нее, испытывая нечто вроде пугающей зачарованности. В следующий миг на него нахлынула волна паники.

Это какой-то проклятый склеп. Нет, я не смогу этого сделать.

— Вам придется проползти метров двести. Почти все время по ровному месту, лишь в самом конце будет подъем. Если только с тех пор, как я был здесь мальчишкой, проход не обвалился, то вы выберетесь к замочной скважине.

— И оттуда выход прямо в Шлосс?

— Ну, конечно, нет. Вход закрывают ворота. Возможно, даже запертые. Скорее всего запертые.

— И вы только сейчас мне об этом говорите?

Нойманн вытащил из кармана старой зеленой парки большой заржавленный ключ странной формы.

— Не могу сказать наверняка, что он будет работать, но, когда я в последний раз пользовался им, все получилось, как надо.

— Последний раз был пятьдесят лет назад?

— Даже больше, — сознался Нойманн. Он протянул Бену руку. — Теперь я с вами прощаюсь, — торжественно произнес он. — Желаю вам большой удачи.

Глава 44

Лаз оказался чертовски тесным. “Несомненно, бойцам Сопротивления требовалось немало смелости и подлинной решимости для того, чтобы преодолеть этот последний этап на пути к Шлоссу, да к тому же делать это много раз, — думал Бен. — Ничего удивительного, что они привлекали к делу мальчишек, таких, как маленький Фриц Нойманн, которому было не так уж трудно одолеть эту щель”.

Бен, извиваясь всем телом, полз по узкому лазу. Точно так же ему приходилось пробираться в пещерах Уайт-Сульфур-Спрингс, но там “шкуродеры” никогда не бывали длиннее нескольких футов. А по этому, как ему казалось, он преодолел уже несколько сотен ярдов.

Только теперь он по-настоящему понял, что имели в виду матерые спелеологи, упорно утверждавшие, что подземные похождения позволили им испытать настоящий ужас: это и боязнь темноты, и постоянно грозящие опасности, такие, как возможность угодить в невидимый провал под ногами, заблудиться в безвыходном лабиринте, оказаться похороненным заживо.

Но у него не было выбора, во всяком случае, теперь. Он думал только об Анне и собирал волю в кулак.

Он полез в отверстие головой вперед, чувствуя, как навстречу тянет холодный воздух. На входе высота лаза составляла фута два, а это значило, что способ передвижения у него только один — скользить на животе, как червяк.

Он снял с плеч рюкзак и отталкивался ногами, приподнимая туловище на руках и толкая рюкзак перед собой. Пол туннеля оказался на дюйм, а то и два покрытым водой, и штаны Бена сразу же промокли насквозь. Лаз резко сворачивал то в одну, то в другую сторону, и Бену то и дело приходилось изгибаться самым неестественным образом.

Но вот лаз наконец-то начал расширяться, потолок приподнялся до высоты четырех футов, и Бен получил возможность подняться из ледяной воды, встать на ноги и дальше идти пешком, пусть даже и скрючившись в три погибели.

Впрочем, очень скоро его спина заныла, и он был вынужден остановиться, опустив рюкзак на мокрый пол и упираясь руками в бедра.

Чуть передохнув и двинувшись дальше, Бен заметил, что потолок снова начал снижаться и вскоре опустился примерно до трех футов. Тогда он встал на четвереньки и, словно краб, заковылял дальше.

Но таким образом он смог двигаться недолго. Каменное крошево, покрывавшее пол, больно врезалось в коленные чашечки. Он попытался перенести вес тела на пальцы ног и руки. Устав от такого способа передвижения, он снова пополз. Потолок опустился еще заметней, и Бен повернулся на бок и, отталкиваясь ногами и подтягиваясь на руках, полез дальше по вьющемуся туннелю.

Лаз сделался еще ниже — не более восемнадцати дюймов, — Бен начал задевать потолок плечом, и ему понадобилось на мгновение остановиться, чтобы подавить нахлынувший страх. Дальше он опять полз на животе, но теперь уже не видел перед собой окончания пути. Луч фонаря пробивал футов на двадцать вперед, но туннелю, шириной с гроб, высотой с гроб и даже формой напоминавшему гроб, казалось, не было конца. Стены вроде бы сужались.

Сквозь призму страха Бен все же замечал, что лаз, кажется, начал медленно подниматься, что на полу, все еще очень сыром, больше не было воды и что, самое ужасное, теперь он задевал камни и животом, и спиной.

Он все так же толкал рюкзак перед собой. Туннель стал еще ниже и не превышал двенадцати дюймов в высоту.

Бен попался в ловушку.

Нет, не попался, еще не попался, но определенно уже чувствовал себя пойманым. Еще немного, и ужас овладеет им. Он должен протиснуться здесь. Его сердце отчаянно колотилось, все его существо захлестнул страх, и ему пришлось остановиться.

Бен хорошо знал, что на свете нет ничего, хуже паники. Она лишает тело подвижности, нарушает координацию. Он сделал несколько глубоких, медленных вдохов и выдохов, а затем полностью выдохнул, чтобы уменьшить обхват груди и протиснуться в узкий проход.

Чувствуя, как тело покрывается холодным липким потом, Бен заставил себя втиснуться в дырку, пытаясь сосредоточиться на том, куда он направлялся и зачем, на том, насколько это важно, на том, что он будет делать после того, как попадет в Шлосс.

Подъем становился круче. Бен вдохнул и почувствовал, как стены с обеих сторон сдавили его грудную клетку, не позволяя легким наполниться воздухом. Это ощущение сразу же заставило сработать рецепторы, выплеснувшие в организм новую порцию адреналина. От этого дыхание сделалось частым и поверхностным, Бену показалось, что он вот-вот задохнется, и ему пришлось снова остановиться.

Не думать.

Расслабиться.

Лишь один человек на свете знал, что он находится в пещере. Ему предстояло остаться замурованным заживо здесь, в этом черном, как смоль, аду, где не было ни дня, ни ночи.

Бен обнаружил, что воспринимает эти панические мысли с отчетливым скептицизмом — судя по всему, власть над телом и духом перешла к лучшей, более смелой части его “я”. Он почувствовал, что сердцебиение успокаивается, что восхитительный холодный воздух заполняет легкие до самых верхушек, что спокойствие растекается по телу, словно капля чернил по листочку промокашки.

Полностью овладев своими мыслями, он снова заставил тело двинуться вперед, извиваясь по-змеиному, не обращая внимания на царапавшие спину камни.

Внезапно потолок резко пошел вверх, и стены разошлись в стороны. Бен поднялся на ноющие колени и руки и побрел на четвереньках вверх по проходу. Вскоре он оказался в небольшом темном гроте, где мог — какое блаженство! — стоять, выпрямившись во весь рост.

Он заметил слабый отблеск света.

Это был очень тусклый и отдаленный свет, но Бену он показался ярким, почти как день, таким же радостным и многообещающим, как восход солнца.

Прямо перед ним находился выход из пещеры, который действительно немного походил очертаниями на замочную скважину. Бен взобрался на груду щебенки, затем подтянулся на руках, опираясь на выступ, и в конце концов оказался на твердом и ровном месте.

Там он увидел прямо перед носом ржавые железные брусья древних ворот. Было видно, что их изготовили специально для этого отверстия, они входили в проем неправильной формы так же плотно, как крышка в люк на палубе судна. Бен не имел представления о том, что находится за воротами, но заметил продолговатую полоску света, который вроде бы пробивался под дверью.

Он вынул ключ, который дал ему Нойманн, вставил в замок и повернул.

Попытался повернуть.

Но ключ не повернулся. Язычок не сдвинулся с места.

Замок намертво проржавел. А чего же еще можно было ожидать: к старому замку не прикасались уже несколько десятков лет. Посветив своим фонариком, Бен увидел сплошную массу ржавчины. Он снова принялся ворочать ключом взад и вперед, но все попытки оказались тщетными.

— О, мой Бог! — вслух произнес Бен.

Всему конец.

Этого ни он, ни Нойманн не предвидели.

Он не видел никакого другого пути, которым можно было бы проникнуть внутрь замка. Даже если бы у него была лопата, он не смог бы прорыть лаз под воротами или рядом с ними, так как вделаны они были в сплошную скалу. Неужели теперь ему предстоит каким-то образом выбираться обратно?

А может быть... Что, если и сами ворота настолько проржавели, что он сможет сломать их? Он принялся колотить облаченным в перчатку кулаком по могучему засову и колотил до тех пор, пока был в состоянии терпеть боль, но, увы, ворота стояли непоколебимо. Похоже, что ржавчина была только сверху.

В полном отчаянии он ухватился за средний брус ворот, принялся трясти створку, словно обезумевший узник Сан-Квентина, отбывающий пожизненное заключение, и внезапно услышал металлический треск.

Одна из петель сломалась.

Он снова принялся трясти створку, вкладывая всю свою силу, и по прошествии недолгого времени сломалась еще одна петля.

Бен не прекращал усилия и вскоре услышал звук, показавшийся ему чрезвычайно приятным: сломалась третья и последняя петля.

Он ухватил створку ворот обеими руками, приподнял ее, освободил от замка и беззвучно опустил на землю.

Он проник в Шлосс.

Глава 45

Через несколько шагов Бен уткнулся в пыльную гладкую поверхность. Это была тяжелая железная дверь, закрытая на массивный засов. Он отодвинул засов, толкнул дверь, и она пронзительно скрипнула. Очевидно, ее не открывали со времен войны. Тогда Бен навалился на дверь всем своим весом. С громким стоном дверь подалась.

Помещение, в которое он попал, оказалось очень небольшим, но все равно было немного просторнее, чем тамбур, из которого он вошел. Его глаза, привыкшие к темноте, неплохо различали контуры предметов. По чуть заметной полоске просачивавшегося света Бен нашел следующую дверь и принялся шарить по стене рядом с нею, разыскивая выключатель.

Выключатель оказался там, где он рассчитывал; зажглась ничем не прикрытая лампочка, висевшая под потолком.

Он находился в маленькой кладовке. Вдоль каменных стен громоздились стальные полки, выкрашенные в неопределенный цвет, который с известной натяжкой можно было бы назвать бежевым, а на этих полках стояли густо покрытые пылью старые картонные коробки, корзины и цилиндрические металлические банки.

Он снял шлем и вязаную шапочку, затем освободился от рюкзака, из которого вынул два полуавтоматических пистолета, и положил все, кроме оружия, на одну из полок. Один пистолет он засунул за пояс сзади и, не выпуская из рук второй, принялся изучать ксерокопию плана замка. Можно было не сомневаться, что с тех пор, когда здесь размещалось часовое производство, замок претерпел довольно значительные изменения, но основной план должен был сохраниться: для серьезной перепланировки потребовалось бы переносить капитальные — и очень массивные — стены.

Он взялся за дверную ручку. Она легко повернулась, и дверь открылась.

Бен оказался в ярко освещенном коридоре с каменным полом и сводчатым потолком. Ни справа, ни слева не было видно ни души.

Наугад он пошел направо. Рифленые подошвы альпинистских ботинок приглушали шаги. Если бы не негромкое поскрипывание мокрой кожи, его походка была бы совсем беззвучной.

Впрочем, он отошел совсем недалеко, когда в конце коридора появился какой-то человек, направлявшийся прямо к нему.

“Сохраняй спокойствие, — напомнил он себе. — Веди себя так, будто ты находишься здесь с полным правом”.

Это было не так уж легко для человека, облаченного в мокрую грязную одежду и с лицом, которое все еще украшали синяки и ссадины, полученные во время происшествия в Буэнос-Айресе.

Живее!

Увидев слева дверь, Бен остановился, на мгновение прислушался, а затем открыл ее, надеясь, что за ней не окажется никаких слишком уж неприятных сюрпризов.

Едва он успел скрыться в комнате, как неизвестный прошел мимо — мужчина, одетый в белую куртку, похожую на прыжковый костюм парашютиста, с висевшим на поясе пистолетом в кобуре. Скорее всего охранник.

Помещение имело футов двадцать в длину и пятнадцать в ширину. В падающем из коридора свете Бен разглядел, что здесь тоже громоздятся металлические полки. Он нащупал выключатель и зажег свет.

То, что он увидел, было слишком ужасным для того, чтобы быть реальным, и в первый миг он решил, что пал жертвой какого-то кошмарного оптического обмана.

Но это вовсе не было иллюзией.

“Боже мой! — думал он. — Этого не может быть”.

От того, что он увидел, у него подкосились ноги, и все равно Бен не мог отвести глаз от этого зрелища.

Все полки были уставлены рядами запыленных стеклянных банок; среди них попадались и маленькие, наподобие тех, в каких миссис Уолш консервировала фрукты, и большие, в два фута высотой.

Каждая банка была наполнена жидкостью, скорее всего консервантом, вроде формалина, слегка помутневшей от времени и загрязнений.

И в жидкости плавали, как огурцы в рассоле, в каждой банке по одному...

Нет, это не могло быть настоящим!

Он почувствовал, что весь покрылся гусиной кожей.

В каждой банке находилось по человеческому младенцу.

Банки были выстроены с ужасающей аккуратностью.

В самых маленьких — крошечные эмбрионы, в начальной стадии беременности — мелкие бледно-розовые креветки, прозрачные насекомые с хвостами и гротескно большими головами.

Затем зародыши немногим более дюйма в длину — скрюченые, с короткими ручками и огромными головами, запакованные в околоплодные мешки.

Зародыши не намного крупнее, но казавшиеся больше похожими на людей — согнутые ножки, растопыренные ручки, глазки, словно ягоды черной смородины, — плавающие в совершенно круглых оболочках, окруженных рваным ореолом хорионового мешка.

Миниатюрные младенцы с закрытыми глазами, сосущие большие пальцы, со сложенными трудно вообразимым образом крошечными, но уже совершенно сформированными ручками и ножками.

По мере увеличения объема банок увеличивалось в размерах и их содержимое. В самых больших сосудах плавали практически доношенные младенцы, готовые к появлению на свет, с закрытыми глазами, расставленными в стороны конечностями, с раскрытыми или стиснутыми в кулачки крохотными ладошками, с длинной пуповиной, свисающей на дно сосуда, обмотанные прозрачной пленкой околоплодного мешка.

Здесь находилась сотня, не меньше эмбрионов, зародышей и младенцев.

На каждую банку была наклеена этикетка, где по-немецки, каллиграфическим почерком проставлена дата (дата извлечения из матки?), срок беременности, вес в граммах, длина в сантиметрах.

Даты ограничивались периодом с 1940 по 1954 год.

Герхард Ленц проводил эксперименты на человеческих младенцах и детях постарше.

Реальность оказалась хуже, чем Бен когда-либо воображал себе. Этого человека, собственно, нельзя было назвать человеком, он был чудовищем... но почему эта ужасная выставка все еще находится здесь ?

Он с трудом нашел в себе силы, чтобы не закричать.

На подгибающихся ногах побрел к двери.

Лицевую стену занимали стеклянные резервуары от фута до пяти футов высотой и диаметром в два фута, и в них находились уже не зародыши, а маленькие дети.

Маленькие дети с морщинистой кожей, от крошечных новорожденных малышей до семи-восьмилетних.

Дети, решил он, которых погубил синдром преждевременного старения, известный под названием прогерия.

Лица маленьких старичков и старушек.

Его затрясло.

Дети. Мертвые дети. Он подумал о несчастном отце Кристофа, укрывшемся от мира в своей мрачной квартире.

Мой Кристоф умер счастливым.

“Частный санаторий, — сказала женщина из фонда. — Эксклюзивное частное заведение, очень роскошное, — заверила она”.

Чувствуя головокружение, он повернулся, намереваясь покинуть комнату, и услышал шаги в коридоре.

Осторожно выглянув и увидев, что по коридору приближается еще один охранник в белом, он отступил в комнату и неслышно закрыл за собой дверь.

Как только страж миновал дверь, Бен громко откашлялся и услышал, что шаги прекратились.

Как Бен и рассчитывал, охранник вошел в комнату, чтобы посмотреть, что в ней происходит. Двигаясь быстро, словно атакующая кобра, Бен ударил охранника рукоятью пистолета по затылку, и тот, не издав ни звука, осел на пол.

Бен снова закрыл за ним дверь, приложил пальцы к шее стража и почувствовал биение пульса. Живой, но без сознания и останется в таком состоянии надолго.

Он снял с лежавшего на полу человека кобуру, вынул из нее “вальтер ППК”, а затем стянул с охранника белую униформу.

Скинув свою липкую одежду, он облачился в униформу.

Она оказалась великовата ему, но, в общем, годилась. К счастью, ботинки точно подошли по размеру. Откинув большим пальцем защелку, он вынул из пистолета обойму. Все восемь медных патронов находились на месте.

Теперь у него было три пистолета — целый арсенал. Он проверил карманы вновь обретенной одежды, но не нашел ничего, кроме пачки сигарет и магнитной карты-ключа, которую взял с собой.

Переодевшись, Бен вышел в коридор, задержавшись лишь для того, чтобы убедиться, что в поле зрения больше никого нет. Вскоре он очутился возле раздвижных стальных дверей лифта, казавшихся совершенно неуместными в этом древнем здании. Он нажал кнопку вызова.

Послышался звонкий щелчок, и двери тут же раздвинулись, открыв кабину, обитую зеленовато-серой материей. Бен вошел внутрь, окинул взглядом панель с кнопками и сразу понял, что кабина не сдвинется с места, если не вставлена ключ-карта. Он вставил в щель карту охранника и нажал кнопку первого этажа. Двери быстро закрылись, лифт плавно, но быстро пошел вверх и через несколько секунд остановился в совсем ином мире.

Это был ярко освещенный, отделанный по последней моде коридор, который можно увидеть в штаб-квартире любой преуспевающей крупной компании.

Полы были устланы ковровым покрытием нейтрального серого цвета, стены не выставляли напоказ старинную каменную кладку, как этажом ниже, а прятались под гладкой белой плиткой. Мимо прошли двое мужчин в белых халатах, вероятно, врачей или клиницистов. Каждый толкал перед собой металлическую тележку. Один из них взглянул на Бена, но, похоже, даже не заметил его.

Бен целеустремленно зашагал по коридору. Возле открытой двери, за которой, как успел заметить Бен, помещалось нечто вроде лаборатории, стояли две молодые женщины с азиатскими лицами, тоже в белых халатах. Они разговаривали на языке, который Бен не узнал, и, поглощенные беседой, не обратили на него никакого внимания.

Затем он оказался в большом атриуме, ярко освещенном мягким рассеянным светом ламп и янтарными лучами предвечернего солнца, падавшими сквозь высокие окна, напоминающие окна готических соборов. Было похоже, что роскошный парадный холл замка умело и по-настоящему искусно перестроили, создав современный вестибюль. Наверх уходила изящная каменная лестница. В стенах вестибюля имелось множество дверей. Каждая была помечена белой табличкой с черными цифрами и буквами; в них могли входить только обладатели карт-ключей. За каждой дверью начинался коридор.

В просторном холле Бен увидел десяток или полтора людей, которые входили в коридоры или выходили из них, спускались или поднимались по лестнице, направлялись к лифтам. Почти все облачены в белые лабораторные халаты, широкие белые штаны, белые ботинки или тапочки. Только охранники, которых сразу можно было узнать по теплым комбинезонам, были обуты в черные ботинки, похожие на обувь десантников. Один из мужчин в белом халате, проходя мимо двух азиаток, что-то негромко сказал им, и они поспешно удалились в лабораторию. Очевидно, этот человек был каким-то начальником.

Два санитара пронесли через холл носилки, на которых неподвижно лежал старик в бледно-голубой больничной пижаме.

Затем через холл, выйдя из коридора 3-А и направляясь в коридор 2-В, прошел еще один пациент в больничной пижаме. Это был энергичный и моложавый на вид мужчина лет пятидесяти. Он хромал; вероятно, у него болела нога.

Что, черт возьми, все это могло значить?

Если Анна действительно здесь, то где именно?

Клиника оказалась гораздо больше, чем он ожидал увидеть; в ней кипела энергичная жизнь. Что бы здесь ни делали — какой бы цели ни служили те кошмарные экспонаты в подземелье, если они вообще имели какое-то отношение к проводимой здесь работе, — в эту деятельность было вовлечено множество людей: и пациенты, и врачи, и исследователи.

Она где-то здесь, я это знаю.

Но не угрожает ли ей опасность? Жива ли она? Позволят ли они ей остаться в живых, если она выяснит, что здесь и в самом деле творится что-то ужасное?

Нужно идти. Нужно разобраться со всем этим.

Деловитым шагом Бен пересек атриум. На его лице застыло суровое выражение — вряд ли у охранника могут найтись причины для проявления эмоций. Остановившись у входа в коридор 3-В, он вставил в щель ключ-карту, надеясь, что она откроет ему дверь.

Замок щелкнул. Бен вошел в длинный белый коридор, который мог бы находиться в любой больнице любого уголка мира.

Среди людей, попавшихся ему по дороге, оказалась одетая в белую форменную одежду женщина, возможно, медсестра, которая вела на ремне, напоминавшем поводок, маленького ребенка.

Вид у нее при этом был такой, будто она выгуливает большую, послушную собаку.

Бен более пристально всмотрелся в ребенка и, заметив его высохшую и похожую на бумагу кожу, его морщинистое увядшее лицо, понял, что это маленький мальчик, оказавшийся жертвой прогерии. Он был очень похож на ребенка с фотографий в квартире несчастного отца, которую Бен совсем недавно посетил. Он также походил на детей, хранившихся в формалине в той кошмарной подвальной комнате.

Мальчик шел так, как ходят дряхлые старики, судорожно передвигая широко расставленные ноги и все время следя за равновесием.

Изумление, овладевшее было Беном, сменил ледяной гнев.

Мальчик остановился перед дверью и неподвижно застыл на месте, пока сопровождавшаяся его женщина отпирала замок при помощи ключа-карты, висевшей у нее на шее. Сквозь стеклянную стену, в которой была проделана дверь, Бен увидел все, что происходило с той стороны.

Длинную комнату за стеклом можно было бы принять за палату детской больницы, если бы не то, что все, находившиеся там, были прогериками. Семь или восемь маленьких изможденных детишек. С первого взгляда Бену показалось, что они тоже привязаны, но, присмотревшись, он понял, что у каждого и каждой к спине была прикреплена длинная прозрачная пластмассовая трубка. Вторым концом каждая трубка соединялась с блестящей металлической колонкой. Все это выглядело так, будто детям делают непрерывные внутривенные капельные инъекции. Ни один ребенок не имел бровей или ресниц, головы у всех были маленькими, с морщинистой дряблой пористой, серой, как грязная бумага, кожей. Те немногие, кто двигался, волочили ноги, словно настоящие старики.

Некоторые сидели на полу и спокойно возились с какими-то играми или головоломками. Двое играли вместе; их трубки спутались. Маленькая девочка с длинным белокурым париком на голове просто бесцельно бродила по комнате и неслышно то ли говорила сама с собой, то ли пела.

Фонд Ленца.

Каждый год в клинику приглашают несколько детей-прогериков.

Никакие посещения не допускаются.

Это вовсе не было каким-то подобием летнего лагеря, не было приютом последнего милосердия. С детьми здесь обращались, как с животными. Они были — не могли быть никем другим — объектами какого-то эксперимента.

Дети, которых хранят в формалине в подвальном этаже. Дети, с которыми обращаются, как с собаками.

Частный санаторий.

Теперь он был твердо уверен, что это вовсе не санаторий и не клиника.

Тогда чем же это было? Какую “науку” здесь создавали?

Чувствуя, что его подташнивает, Бен повернулся и пошел дальше по коридору, пока не добрался до конца. Слева находилась красная дверь; она была заперта, и открыть ее можно было только ключ-картой. В отличие от большинства других дверей, мимо которых он проходил, в этой не имелось окошка.

Не было на ней и таблички с номером. Бен почувствовал, что ему обязательно нужно выяснить, что же скрыто за ней.

Он вставил ключ-карту охранника, но на сей раз замок не сработал. Очевидно, для этой двери требовался иной уровень доступа.

Но как только он шагнул назад, дверь распахнулась.

Оттуда вышел мужчина в белом халате, из кармана которого свисал стетоскоп, и с большим блокнотом в руке. Врач. Человек равнодушно взглянул на Бена, кивнул и придержал дверь открытой. Бен прошел внутрь.

Оказалось, что он был совершенно не готов увидеть то, что там находилось.

Он очутился в большом, как баскетбольный зал, и столь же высоком помещении. Сводчатый каменный потолок и высокие стрельчатые окна с витражами — похоже, от первоначальной архитектуры не осталось больше ничего. Судя по плану, этот огромный зал изначально был замковой часовней, не уступавшей по величине иному собору. Как ни был Бен озабочен своими проблемами, он все же не мог не спросить себя: не здесь ли располагался главный цех часовой фабрики? На глаз, зал имел более сотни футов в длину, до сотни в ширину и около тридцати футов в высоту.

Теперь же зал превратился в колоссальную больничную палату. Но притом он походил и на хорошо, хотя и без излишеств, оснащенный клуб здоровья.

В одном конце помещения располагался ряд больничных кроватей, снабженных множеством рукояток и различных приспособлений; все кровати были разделены занавесками. Некоторые из кроватей были пусты; на пяти или шести других лежали на спине по пациенту. Каждый был опутан проводами каких-то мониторов и трубками капельниц.

В другом углу помещался длинный ряд черных беговых тренажеров; возле каждого из них стоял аппарат электрокардиографии. На нескольких “бегущих дорожках” не спеша перебирали ногами пожилые мужчины и женщины. К рукам, ногам, шее и голове каждого бегуна тоже были присоединены провода каких-то электродов или датчиков.

Тут и там торчали стойки с оборудованием для оказания первой помощи, в которое входили и реанимационные комплекты. Не менее дюжины врачей и медсестер наблюдали за действиями пациентов, помогали им или просто торчали поблизости. Вокруг всего огромного зала на высоте примерно двадцати футов от пола шла галерея.