Платье цвета полуночи Пратчетт Терри
— Мы разве ж стерпим, чтоб шмяксали нашу малу громазду каргу, э, Явор?
Явор Заядло поднёс палец к губам.
— Нае, когды женщщины цапаются, ты встревывать не моги, дыкс! Послухай меня как женатикса, от женщинных препираков держись подальше! Ежели кто в женщинные препираки посуйносит, так секундовины не пройдёт, как обе на него так и напрыгнут — тады ой! И я не про крещенье рук, и не про поджамканье губей, и не про ноготопсы. Я про шмяксанье от такенной скалкой.
Ведьмы потрясённо глядели друг на друга. Тиффани вдруг почувствовала, что совершенно растеряна и сбита с толку, как будто дошла от «А» до «Я», случайно пропустив все остальные буквы алфавита.
— Это в самом деле случилось, деточка? — спросила госпожа Пруст.
— Ещё как случилось, — резко подтвердила Тиффани. — До сих пор больно.
— Почему мы так себя повели? — недоумевала госпожа Пруст.
— По правде сказать, я вас возненавидела, — объяснила Тиффани. — На краткое мгновение. Меня это напугало. Мне вдруг захотелось, чтобы вас не было. Вы казались…
— Средоточием зла? — предположила госпожа Пруст.
— Да, точно!
— Ага, — кивнула госпожа Пруст. — Раздор. Нападки на ведьм. Это ведьмы во всём виноваты. Откуда это идёт? Что ж, кажется, мы с тобой выяснили. — Её безобразное лицо обратилось к Тиффани. — А когда ты стала ведьмой, деточка?
— Думаю, мне тогда было около восьми, — отвечала Тиффани. И рассказала про госпожу Клацли, старушку из ореховой рощи.
Госпожа Пруст внимательно выслушала и поудобнее устроилась на соломе.
— Мы знаем, такое иногда случается, — промолвила она. — Раз в несколько сотен лет или около того все внезапно решают, что ведьмы — зло. Никто не знает почему. Просто это происходит — ни с того ни с сего. А ты в последнее время не делала ничего такого, что могло бы привлечь внимание? Какую-нибудь сильную магию не творила часом?
Тиффани задумалась, перебирая в уме события прошлого.
— Ну, была история с роителем. Но он на самом деле оказался не такой уж и плохой. А ещё до того была Королева эльфов, но с тех пор столько воды утекло! Как вспомню — ужас что такое, но, наверное, ничего удачнее, чем стукнуть её по голове сковородкой, я в то время придумать просто не могла! Ах, ну да, наверное, стоит признаться, пару лет назад я поцеловала зиму…
Госпожа Пруст, до сих пор слушавшая с открытым ртом, наконец выговорила:
— Так это была ты?
— Да, — подтвердила Тиффани.
— Ты уверена? — уточнила госпожа Пруст.
— Да. Это я.
— И каково оно было?
— Холодно, а потом сразу сыро. Мне этого не хотелось. Мне очень стыдно, и хватит об этом!
— Около двух лет назад? — размышляла госпожа Пруст. — Как любопытно. А знаешь, неприятности, по-видимому, начались примерно тогда же. Ничего особенного, просто люди вдруг словно перестали нас уважать. Будто бы в воздухе носится что-то такое… Взять хотя бы этого паренька с камнями нынче утром. Так вот, год назад он бы в жизни на такое не осмелился. В те дни, повстречавшись со мной на улице, люди приветливо кивали. А теперь — хмурятся. Или осеняют себя таким незаметным знаком, на всякий случай, вдруг я приношу несчастье. Мне и другие ведьмы о таком рассказывали. А в твоих родных краях тоже так?
— Точно не скажу, — задумалась Тиффани. — Люди меня слегка побаиваются, ну да я со многими в родстве, так что, в общем, ничего страшного. И всё-таки что-то странное ощущается. Но я думала, так и надо, я ведь поцеловала зиму, и все это знают. Честное слово, об этом до сих пор болтают. Ну то есть это же было один-единственный раз!
— Что ж, здесь люди живут чуть более кучно. А у ведьм память долгая. Я хочу сказать, не отдельные ведьмы, конечно, но все ведьмы, вместе взятые, могут вспомнить по-настоящему скверные времена. Когда за то, что на тебе остроконечная шляпа, в тебя камнем швыряли, если не что похуже. А если заглянуть ещё дальше в прошлое… Это вроде болезни, — объясняла госпожа Пруст. — Зараза распространяется незаметно. Её переносит ветер — от человека к человеку. Отрава проникает туда, где ей рады. Ведь всегда найдётся повод швырнуть камнем в странноватую старушку, правда? Обвинить другого проще, чем себя. А как только назовёшь кого-то ведьмой, так просто диву даёшься, сколько всего можно поставить ей в вину.
— Они забили камнями её кошку, — пробормотала себе под нос Тиффани.
— А теперь тебя преследует какой-то человек без души. И воняет от него так, что даже ведьмы начинают ненавидеть ведьм. Ты ведь, часом, не подумываешь о том, чтобы меня поджечь, а, госпожа Тиффани Болен?
— Нет, ну что вы, — заверила Тиффани.
— Или расплющить на земле под грудой камней?
— Что вы такое говорите?
— Кидаться камнями — это ещё полбеды, — продолжила госпожа Пруст. — Считается, что ведьм жгут на кострах, но, сдаётся мне, настоящие ведьмы попадали на костёр нечасто, и разве что по недоразумению; я думаю, по большей части это были нищие старухи. Ведьмы обычно слишком водянистые; глупо хорошие дрова зазря переводить! Зато так просто опрокинуть старуху на землю, придавить её амбарной дверью на манер сандвича и навалить сверху камней, пока старуха не перестанет дышать. Вот тогда-то зло уйдёт навсегда. Хотя на самом-то деле — нет. Потому что в мире много чего происходит, ну так и старух на свете хватает. А когда старухи закончатся, настанет черёд стариков. И чужаков. Всегда найдётся какой-нибудь изгой. А потом, однажды, толпе подвернёшься ты сам. И на этом безумие иссякнет. Когда никого больше не останется, сходить с ума будет некому. А ты знаешь, Тиффани Болен, что я почувствовала, как ты поцеловала зиму? Да все, в ком есть хотя бы капля магического дара, что-то почувствовали. — Госпожа Пруст помолчала и сощурилась. — Что же ты такое пробудила, Тиффани Болен? Что за лютая тварь открыла несуществующие глаза и задумалась о том, кто ты? Что ты навлекла на нас, госпожа Тиффани Болен? Что ты натворила?
— Вы думаете, что… — Тиффани замялась. — Что он ищет меня?
Она зажмурилась, чтобы не видеть осуждающего лица собеседницы, и вспомнила тот день, когда поцеловала Зимовея. Был ужас, и жуткое предчувствие, и странное ощущение тепла в окружении льда и снегов. А что до самого поцелуя, что ж, он был лёгок и невесом — точно шёлковый платок упал на ковёр. Вплоть до того мига, когда она влила весь жар солнца в губы зимы — и растопила зиму. Лёд в огонь. Огонь ко льду. Она всегда умела управляться с огнём. Огонь всегда был ей другом. А зима вовсе даже не умерла; с тех пор были ещё зимы, но уже не такие суровые, о нет. И, между прочим, она не просто так целовалась. Она сделала то, что нужно, в нужный час. Так полагалось. А почему полагалось? Потому что всё произошло по её вине; потому что она ослушалась госпожу Вероломну и вступила в танец, который был не просто танцем, но поворотной точкой в смене времён года…
«Когда же всё закончится? — в ужасе думала Тиффани. — Ты совершаешь глупость, потом пытаешься её исправить, а когда исправляешь одно, ломается что-то другое. Где же всему этому конец?» Госпожа Пруст заворожённо глядела на неё.
— Я всего-навсего немножко потанцевала, — вздохнула Тиффани.
Госпожа Пруст положила руку ей на плечо.
— Думаю, милочка, потанцевать тебе ещё придётся. Можно, я подскажу, как тебе разумнее всего поступить, Тиффани Болен?
— Да, — кивнула девушка.
— Послушай моего совета, — промолвила госпожа Пруст. — Обычно я секретов не выдаю, но я прямо развеселилась душой, поймав наконец негодника, который постоянно бил мне окна. Так что я в настроении для хорошего настроения. Есть одна дама, которая наверняка захочет потолковать с тобой. Она живёт в городе, но ты её ни за что не найдёшь, сколько ни пытайся. Зато она тебя в мгновение ока отыщет, так что мой тебе совет: когда это случится, выслушай внимательно всё, что она скажет.
— Так как же мне её найти? — спросила Тиффани.
— Ты полна жалости к себе, и ты меня не слушаешь, — упрекнула госпожа Пруст. — Она сама тебя найдёт. И ты об этом узнаешь. О да, узнаешь, не сомневайся. — Госпожа Пруст запустила руку в карман, извлекла круглую жестяную коробочку, поддела чёрным ногтем крышку. У Тиффани защипало в носу. — Понюшку? — спросила она, предлагая жестянку Тиффани. — Грязная привычка, что правда, то правда, но зато сосуды прочищает и помогает думать. — Она взяла щепоть коричневого порошка, высыпала на тыльную сторону руки и вдохнула порошок с таким звуком, с каким всасывает воздух осипший гудок. Откашлялась, проморгалась и пояснила: — Ну да, бурые сопли не всем по вкусу, но по мне, так для облика злобной ведьмы — самое то. Кстати, скоро и ужин принесут.
— Нас ещё и накормят? — удивилась Тиффани.
— Ну да, они тут народ порядочный, хотя вино в прошлый раз, на мой взгляд, оставляло желать, — отозвалась госпожа Пруст.
— Но мы же в тюрьме.
— Нет, дорогуша, мы — в полицейском участке. И хотя никто не говорит об этом вслух, но нас здесь заперли ради нашей же безопасности. Понимаешь, остальные-то заперты по ту сторону двери, и хотя стражники иногда изображают из себя болванов, на самом деле ума им не занимать, иначе — никак. Они отлично понимают, что людям нужны ведьмы; а им самим нужны неофициальные лица, которые понимают разницу между «хорошо» и «плохо», и когда «хорошо» — это плохо, и когда «плохо» на самом деле хорошо. Миру нужны люди, работающие на самой грани. Нужны люди, умеющие сглаживать неровности и неудобства. И справляться с мелкими проблемами. В конце концов, почти все мы — только люди. Почти всё время. И почти каждое полнолуние капитан Ангва приходит ко мне за лекарством от чумки.
Из кармана вновь появилась табакерка. Повисла долгая пауза.
— Но чумкой болеют только собаки, — наконец выговорила Тиффани.
— И вервольфы.
— О. Мне сразу почудилось в ней что-то странное.
— Она, между прочим, отлично справляется, — сказала госпожа Пруст. — Делит спальню с капитаном Моркоу и никого не кусает, хотя, если задуматься, капитана Моркоу она с вероятностью покусывает, ну да это их дело, свечку-то никто не держал, так ведь? Порою то, что законно, — не обязательно хорошо, и порою, чтобы распознать разницу, нужна ведьма. А иногда и коп, если это правильный коп. Умные люди это понимают. Глупые — нет. А беда в том, что глупцы ужас до чего любят умничать. Да, кстати, милочка, твои шумные маленькие друзья сбежали.
— Да, знаю, — кивнула Тиффани.
— И как им только не стыдно, они же торжественно пообещали страже, что никуда не денутся? — Госпожа Пруст со всей очевидностью гордилась репутацией вредины.
Тиффани откашлялась.
— Ну, наверное, Явор Заядло сумел бы вам объяснить, что есть время держать обещания и есть время нарушать обещания и только Фигль умеет распознать разницу.
Госпожа Пруст широко ухмыльнулась.
— Прямо можно подумать, что ты родилась в городе, госпожа Тиффани Болен!
Если нужно посторожить то, что сторожить необязательно, потому что никто в здравом уме этого не сопрёт, то капрал Шноббс — вот нужный вам человек (за неимением лучшего слова и в отсутствие весомых биологических свидетельств обратного). В данный момент он стоял среди тёмных, похрустывающих под ногами руин «Головы Короля», дымя отвратительной сигаретой: он загодя закатал все вонючие бычки предыдущих сигарет в свежую папиросную бумагу и теперь затягивался мерзкой смесью до тех пор, пока не закурился дымок.
Он не заметил, как чья-то рука сдёрнула с него шлем, и едва почувствовал мастерский удар по лбу, и уж, конечно, не ощутил, как мозолистые ручонки снова водрузили на него шлем и уложили бесчувственное тело на землю.
— Ок, — хрипло прошептал Явор Заядло, озирая почерневшие балки. — Времени у нас мал-мала, ясенный пень, так что…
— Ну-ну, я так и знал, что вы, угрязки паршивые, сюды возвернётесь, если подождакать подольше, — раздался голос в темноте. — Как пёс возвращается на блевотину свою, так глупый повторяет глупость свою, а преступник возвращается на место преступления!*
Стражник, известный под именем Чокнутый Крошка Артур, чиркнул спичкой, которая отлично заменяла ему факел. Металлическая пластина, которая служила ему щитом, а стражнику-человеку — значком, звякнув, упала на мостовую. — Это шоб вы узырили, что я не при исполнительстве, ок? Нету бляхи, нету и копа, ах-ха? Просто хотел поглянуть, с чего б вы, чучундры негодные, грите как надо, навроде меня, потому как, ясно дело, я-то не Фигль!
Фигли дружно обернулись на Явора. Тот пожал плечами и осведомился:
— Ну а кто ты таковский, по-твоему?
Чокнутый Крошка Артур взъерошил пальцами волосы, но оттуда ничего не посыпалось.
— Ну дык мои мамка с папкой грили, я лепрекон, навроде их…
Он умолк, потому что Фигли восторженно завопили и затикали, от избытка восторга похлопывая себя по ляжкам, а веселье это обычно продолжается довольно долго.
Чокнутый Крошка Артур терпел сколько мог, но наконец не выдержал и завопил:
— По мне, так не смешняво ни разу!
— Ты чё, себя не слухаешь, что ли? — отозвался Явор Заядло, утирая глаза. — Ты ж гришь на фигльском, точняк! Тебе разве ж мамка с папкой не сказанули? Мы, Фигли, с рожденьства как надо грить могём! Раскудрыть! Это вроде как собаксы знают, как гавксать! Лепрекон, сказанёт тож! Ты ишшо брякни, что ты пикси!
Чокнутый Крошка Артур уставился вниз на свои башмаки.
— Эти башмаксы сварганил мне мой па. Я так и не смогнул сказануть ему, что мне в башмаксах ходить мерзяво. Вся семья тачала и чинила обутку сотни годов, так? — а мне башмачество ну никакс не давалось, и вот в один распрекрасный день старейшины племени все прикликали меня к себе и рассказнули, что я потеряшка-найдёныш. Они переставляли лагерь на новое место и наткнулись на меня — мал-мала дитёнка на обочине дороги, рядом с ястребом, которого я придушнул: он меня из колыбелечки скрал — небось тащил в гнездо своим цыплям скормить. А старые лепреконы вместе пораскинули мозговьями и сказанули так: они, конечно, мне всяко рады, тем паче что я лису до смерти загрызить могу и всё такое, но, пожалуй, пора мне отправиться в громадный мир и дознаться, кто моя родня.
— Что ж, парень, ты её нашел! — заорал Явор Заядло, хлопая его по спине. — Прав ты был, что послухал компашу старых башмачников! Они мудрственно тебе сказанули, точняк.
Явор на миг замялся, но тут же продолжил:
— Однако ж мал-мала трудновасто выходит, что ты — тока без обид! — коп. — Явор на всякий случай отпрыгнул чуть подальше.
— Вернякс, — удовлетворённо подтвердил Чокнутый Крошка Артур. — А вы — орава воровастых негодяйных забулдыгов и злоумышлителей, законов ни в жисть не уважухающих!
Фигли радостно закивали, а Явор Заядло добавил:
— А можно ишшо добавить словей «нарушители порядка в нетрезвом состоянии»? А то ребя обижукаются, что их вроде как недооценивают!
— А как насчёт улитокрадства, Явор? — обрадованно вклинился Туп Вулли.
— Ну, э, факто-практически улитокрадство покамест находится на ранней стадии развития, — отозвался Большой Человек.
— А положительных качествов у вас никаковских напрочь нет? — в отчаянии воззвал Чокнутый Крошка Артур.
Явор Заядло озадаченно нахмурился.
— Мы вроде как думкали, это они и есть, наши типа положительные качествы, но если уж дотошничать, так мы не лямзим у тех, у кого лямзить неча, у нас сердцевины золотые, хотя, мож, ну, лады, почти завсегда золото это потыренное, и ишшо мы измыслили жаренного во фруктюре горностая. А это чего-нить да стоит!
— И чего в том достоинственного?
— Ну, дык, какому-нить другому бедолаге его измышлять не придётся. Енто вроде как взрыв вкуса; кусишь малость, распробуешь — и тут оно каак взорванётся!
Чокнутый Крошка Артур не сдержал улыбки.
— У вас, ребя, совсем стыдища нет?
Явор Заядло в долгу не остался — его ухмылка стоила Артуровой.
— Не скажу доподлиннственно, — отвечал он, — но если и есть, стал-быть, мы его стырили.
— А как же эта бедолажная мала громазда девчура, запёртая в караулке? — спросил Чокнутый Крошка Артур.
— О, так до утра с ней ничего не стряснётся, — заявил Явор Заядло со всей возможной в данных обстоятельствах уверенностью. — Она, шоб ты знал, изрядно мудрастая карга.
— Ты думкаешь? Вы, чучундры малые, цельный паб ухайдокали вдрызг! Как такое возможно исправить?
На сей раз, прежде чем ответить, Явор Заядло одарил собеседника долгим и задумчивым взглядом.
— Что ж, господин Коп, выходит так, что ты и Фигль, и коп. Что ж, так оно, стал-быть, в мире поверчено. Но главный мой вопрос к вам обоим-двум: вы ведь не ябедники и не стучалы?
В участке сменялись с дежурства. Кто-то вошёл и застенчиво вручил госпоже Пруст огромное блюдо с мясным ассорти и соленьями и бутылку вина с двумя стаканами. Нервно оглянувшись на Тиффани, стражник шепнул что-то госпоже Пруст, одним неуловимым движением она извлекла из кармана крохотный свёрточек и вложила ему в руку. А затем вернулась и снова присела на солому.
— Ага, вижу, у него хватило воспитанности открыть бутылку и дать вину малость подышать, — похвалила она и, поймав взгляд Тиффани, добавила: — У младшего констебля Хопкинса есть одна проблемка, которую он предпочёл бы скрыть от своей матушки, а моё притирание ему неплохо помогает. Я, понятное дело, денег с него не беру. Рука руку моет, хотя в случае с юным Хопкинсом я надеюсь, что руку эту он сперва отдраил с песочком.
Тиффани никогда в жизни не пробовала вина; дома пили лёгкое пиво или сидр, в которых как раз достаточно алкоголя, чтобы убить всех вредоносных невидимых крохотных кусачих тварей, но недостаточно, чтобы сподвигнуть тебя на серьёзные глупости.
— Надо же, — промолвила она, — я и не думала, что в тюрьме так бывает!
— В тюрьме? Я же сказала тебе, милочка, это никакая не тюрьма! Если хочешь знать, что такое тюрьма, загляни в Таити. Вот где тьма кромешная, если угодно! Здесь стражники не плюют в твою жрачку — по крайней мере, у тебя на глазах, — и уж в мою-то точно никогда, ручаюсь. В Таити жизнь не малина; принято считать, что тот, кого туда упекли, не дважды, а больше подумает, прежде чем натворить что-нибудь этакое и угодить туда снова. Сейчас там малость навели порядок, и не всякий, кто туда попадает, выходит наружу в сосновом ящике, но стены и по сей день безмолвно взывают к тем, кто способен услышать. Я вот их слышу. — Госпожа Пруст снова щёлкнула табакеркой. — А что ещё страшнее безмолвного крика, так это пение канареек в крыле «Д», где держат преступников, которых даже повесить боятся. Эти сидят в отдельных камерах, и для компании им выдают по канарейке*. — Госпожа Пруст вдохнула табака, да так резко и в таком количестве, что Тиффани удивилась, отчего зелье не полезло у неё из ушей.
Крышка табакерки захлопнулась.
— Заметь, эти люди — не рядовые убийцы, о нет, они убивали из любви к искусству, или во имя какого-нибудь бога, или за неимением лучшего занятия, или потому, что день не задался. Они делали много чего и похуже убийства, но убийством обычно всё заканчивалось… Вижу, ты к говядине не притронулась?.. Ну ладно, если ты точно не хочешь… — Госпожа Пруст поддела ножом изрядный кус щедро приправленного маринадами нежирного мяса, помолчала и продолжила: — Вот забавная штука: эти кровожадные злодеи заботливо ухаживали за своими канарейками и даже плакали, если птичка умирала. Стражники, бывалоча, твердили, что это всё притворство; говорили, у них от такого лицемерия прям мороз по коже, а я вот в этом не уверена. В молодости я была на посылках у надзирателей и видела эти громадные тяжёлые двери, и слышала птичек, и гадала про себя, в чём же разница между хорошим человеком и человеком настолько плохим, что ни один палач города — даже мой папа, а уж он-то если выволочет преступника из камеры, так через семь с половиной секунд тот уж будет мертвее мёртвого, — не дерзал накинуть такому на шею верёвку. А то вдруг злодей сбежит из адского пламени и вернётся мстить. — Госпожа Пруст умолкла и передёрнулась, словно стряхивая с себя воспоминания. — Такова городская жизнь, деточка моя; это тебе не клумба с душистыми примулами, как в деревне.
Тиффани отнюдь не порадовалась тому, что её снова назвали деточкой, но были вещи и похуже.
— Душистые примулы, говорите? — ощетинилась она. — На днях я вынимала из петли повешенного — это вам не душистые примулы. — И ей пришлось рассказать госпоже Пруст всё: и про господина Пенни, и про Амбер. И про крапивный букетик.
— А про избиение тебе рассказал твой отец? — уточнила госпожа Пруст. — Рано или поздно всё упирается в душу.
Ужин оказался вкусным, вино — на удивление крепким. А солома — куда чище, чем можно было ожидать. День выдался долгим и трудным, завершая собою череду других таких же.
— А давайте мы немного поспим, ну, пожалуйста? — взмолилась Тиффани. — Мой папа всегда говорит: утро вечера мудренее.
Повисла пауза.
— Поразмыслив, я думаю, что на сей раз твой отец ошибётся, — отозвалась госпожа Пруст.
Тиффани тонула в облаках усталости. Ей снились поющие во тьме канарейки. И, может, ей это просто почудилось, но, на миг проснувшись, она увидела перед собою тень пожилой дамы. Это была никак не госпожа Пруст: та жутко храпела. Тень тут же исчезла. Но Тиффани помнила: мир полон знамений и ты выбираешь те, что кажутся тебе подходящими.
Глава 8
КОРОЛЕВСКИЙ ЗАТЫЛОК
Разбудил Тиффани скрип открываемой двери. Девушка села и огляделась. Госпожа Пруст всё ещё спала и храпела так, что аж нос ходил ходуном. Поправка: госпожа Пруст казалась спящей. Тиффани прониклась к старой ведьме настороженной приязнью, но можно ли ей доверять? Иногда прямо-таки кажется, что госпожа Пруст… читает её мысли.
— Мыслей не читаю, — заявила госпожа Пруст, переворачиваясь на другой бок.
— Госпожа Пруст!
Госпожа Пруст села и принялась вынимать из одежды соломинки.
— Мыслей не читаю, — повторила она, стряхивая солому на пол. — На самом деле я обладаю впечатляющими, но отнюдь не сверхъестественными способностями, отточенными до предельного совершенства, и не забывай об этом, пожалуйста. От души надеюсь, нам принесут горячий завтрак.
— Нае проблема — чё вам надыбать-то?
Ведьмы, как по команде, вскинули головы: под потолком, на балке, весело болтая ногами, расселись Фигли.
Тиффани вздохнула.
— Если я спрошу вас, что вы делали прошлой ночью, вы мне соврёте?
— Ни в коем разе, клянёмся честью Фиглей, — заверил Явор Заядло, прикладывая руку туда, где, по его представлениям, находилось сердце.
— Что ж, звучит убедительно, — промолвила госпожа Пруст, поднимаясь на ноги.
Тиффани покачала головой и снова вздохнула.
— Нет, всё не так просто. — Она подняла глаза к балке: — Явор Заядло, ты только что сказал мне правду? Я тебя спрашиваю как карга холмов.
— Ах-ха.
— А сейчас?
— О, ах-ха.
— А сейчас?
— О, ах-ха.
— А сейчас?
— Ох… ну, всего лишь крохотулечную мал-малу враку, нды? — даже и не враку, просто кой-чо, чего тебе лучшей не знать.
Тиффани обернулась к госпоже Пруст: та усмехалась от уха до уха.
— Нак-мак-Фигли считают, что правда слишком ценна и ею не стоит лишний раз разбрасываться, — оправдываясь, объяснила девушка.
— Хм, этот народец мне по сердцу, — усмехнулась госпожа Пруст и тут же, опомнившись, добавила: — Ну то есть был бы, если бы сердце у меня было.
Послышалась поступь тяжёлых сапог; звучала она с каждой секундой всё ближе, но ничуть не легче. Как оказалось, сапоги принадлежали высокому, тощему стражнику: он поздоровался с госпожой Пруст, учтиво коснувшись шлема, а Тиффани просто кивнул.
— Доброе утро, дамы! Я — констебль Пикша, мне поручено сообщить вам, что вас отпускают, с вынесением предупреждения, — промолвил он. — Хотя должен сказать, что, насколько мне известно, никто толком не знает, о чём вас предупреждать, так что на вашем месте я бы просто посчитал себя предупреждёнными в общем и целом, так сказать, без какой-либо конкретики, и, хотелось бы верить, полученный опыт вас вразумил, ничего личного и без обид. — Он кашлянул и продолжил, нервно оглянувшись на госпожу Пруст: — А командор Ваймс попросил меня довести до вашего сведения, что лица, в совокупности своей известные как Нак-мак-Фигли, должны покинуть этот город ещё до заката.
Из-под потолка раздался протестующий хор: на взгляд Тиффани, Фигли преуспели в потрясённом негодовании не хуже, чем в пьянстве и воровстве.
— Оххх, мал-малюху всяк норовит обидеть!
— Эт' не мы! Эт' громазд паря делов натворнул и слинячил!
— Меня там не было! Вон у них спросите! Их там тоже не было!
И прочие оправданствия того же пошибу, тока так.
Тиффани несколько раз постучала оловянной тарелкой по прутьям камеры, пока Фигли не смолкли. И в наступившей тишине заявила:
— Я прошу прощения, констебль Пикша. Я уверена, им всем очень стыдно из-за паба… — начала девушка, но констебль только отмахнулся.
— Мой вам совет, госпожа, уезжайте тихо-мирно, а про паб никому ни слова.
— Но, послушайте… мы все знаем, что они разнесли «Голову Короля» вдребезги!
Констебль снова остановил её.
— Нынче утром я проходил мимо «Головы Короля», и паб со всей определённостью был целёхонек. Более того, его осаждали толпы людей. Все жители города до единого рвутся на него поглазеть. Паб «Голова Короля» ровно таков же, как прежде, насколько я могу судить, за исключением одной-единственной крохотной детали, а именно: теперь он развёрнут навыверт.
— Что значит «навыверт»? — удивилась госпожа Пруст.
— Я хочу сказать, он задом наперёд стоит, — терпеливо объяснил полицейский, — я только что там побывал, и, уж будьте уверены, «Головой Короля» его больше не называют.
Тиффани свела брови.
— То есть… теперь его называют «Затылок Короля»?
Констебль Пикша улыбнулся.
— Вижу, вы барышня воспитанная, госпожа, потому что большинство собравшихся называют его «Королевская…».
— Я тут похабщины не потерплю! — сурово отрезала госпожа Пруст.
«Да ну? — подумала про себя Тиффани. — Это ведь у тебя полвитрины забито розовыми надувными как-бишь-их-тамами и другими загадочными предметами, которых я и рассмотреть-то толком не успела? Странен был бы мир, если бы все люди как две капли воды походили друг на друга, а тем более — на госпожу Пруст».
А под потолком бурно пшушукались Нак-мак-Фигли, причём Туп Вулли шумел больше обычного.
— А я вам грил, грил или нет, я ж сказанул, что эта заведения задом вперёд встряла, вот так и сказанул, но нет, вы ж не послухали! Я, мож, и туп, но я ж не дурак!
Паб «Голова Короля», или какую бы уж часть королевской анатомии он теперь собою ни воплощал, находился неподалёку, но уже за сотню ярдов[25] до него ведьмам пришлось проталкиваться сквозь бесчисленные скопища людей, многие из которых держали в руках пинтовые кружки. И на госпоже Пруст, и на Тиффани были подбитые гвоздями башмаки — весомое преимущество, когда требуется по-быстрому проложить путь через толпу. И вот, прямо перед ними, слава небесам, воздвиглась, за неимением лучшего слова (хотя Фигли иное слово охотно бы использовали, причём ни минуты не колеблясь), «Спина Короля». Ведьмы облегчённо выдохнули. Перед задней дверью, что ныне исполняла обязанности, некогда возложенные на парадный вход, обнаружился сам хозяин, господин Уилкин: одной рукою он подавал кружки с пивом, а другой сгребал деньги. Выглядел он — точь-в-точь кот в тот день, когда вместо дождя с неба посыпались мыши.
В самый разгар своих трудов праведных он умудрялся-таки выкроить минутку-другую и сказать несколько слов щуплой, но очень целеустремлённой даме, которая всё заносила в блокнот.
Госпожа Пруст ткнула Тиффани в бок.
— Глянь-ка туда! Это мисс Резник из «Таймс», а вон там, — она указала на высокого стражника в форме, — вон, видишь, тот, с кем она разговаривает, — это командор Ваймс из городской стражи. Человек он порядочный, всегда смотрит сердито, шуток не терпит. А ведь дело принимает интересный оборот: он, видишь ли, очень не любит королей. Его предок отрубил голову нашему последнему монарху.
— Какой ужас! А король этого заслуживал?
Госпожа Пруст, помявшись немного, заверила:
— Ну, если рассказы о том, что именно обнаружилось в его личных застенках, не врут, то ответ — «да», причём большими буквами. Но предок командора всё равно предстал перед судом, потому что безнаказанно рубить королям головы, по-видимому, нельзя: всегда найдутся недовольные. Оказавшись на скамье подсудимых, он сказал только: «Будь у чудища сотня голов, я бы не знал покоя, пока не отсёк бы их все до последней». Это засчитали за признание себя виновным. Его вздёрнули, а потом, много позже, поставили ему памятник, что говорит о людях куда больше, чем хотелось бы о них знать. Прозвище у него было — Старина Камнелиц, и, как ты сама видишь, это черта семейная.
Да, Тиффани это видела, а всё потому, что командор целенаправленно шёл к ней, и выражение его лица недвусмысленно говорило о том, что дел у него невпроворот и каждое отдельно взятое дело куда важнее того, чем ему предстоит заняться прямо сейчас. Он почтительно кивнул госпоже Пруст и попытался смягчить свирепый взгляд, обращённый на Тиффани, но без особого успеха.
— Это ваша работа?
— Нет, сэр!
— А вы знаете чья?
— Нет, сэр!
Командор нахмурился.
— Юная барышня, если грабитель совершает кражу со взломом, а позже возвращается и всё похищенное кладёт по местам, преступления это не отменяет, оно всё равно уже совершилось, понимаете? И если зданию вместе со всем его содержимым был нанесён серьёзный ущерб, а на следующее утро обнаруживается, что оно целёхонько и новёхонько, правда, развёрнуто задом наперёд, все, кто в этом замешан, тем не менее являются преступниками. Вот только я понятия не имею, как это преступление классифицировать, и, если честно, предпочёл бы раз и навсегда избавиться от этого проклятущего дела.
Тиффани заморгала. Последней фразы она не услышала, ну то есть не то чтобы уловила с помощью слуха, но всё равно запомнила. Это, должно быть, проговорка! Девушка оглянулась на госпожу Пруст, та радостно кивнула, и в голове Тиффани звякнуло коротенькое: «Да». Ещё одна проговорочка!
А вслух госпожа Пруст промолвила:
— Командор, мне сдаётся, ничего страшного не произошло, тем более что, если глаза меня не обманывают, торговля господина Уилкина в «Спине Короля» идёт полным ходом, так что он сам вряд ли порадовался бы возвращению «Головы Короля».
— Золотые слова! — подтвердил трактирщик, сгребая монеты в кошель.
Командор Ваймс хмурился. Тиффани уловила слова, которые прямо-таки подрагивали на кончике его языка. «Пока я здесь, возвращению короля не бывать».
— Так, может, пусть впредь так и называется — «Затылок Короля»? — снова встряла госпожа Пруст. — Тем более что у короля этого, по всей видимости, перхоть, сальные волосы и здоровенный чирей на шее?
К восторгу Тиффани, выражение лица командора осталось всё таким же каменным, но на языке его затрепетала проговорка — торжествующее «Да!». В этот самый момент госпожа Пруст, убеждённая, что железо надо ковать, пока горячо, снова вмешалась:
— Мы ж в Анк-Морпорке, господин Ваймс; здесь летом, бывает, река загорается, выпадали дожди из рыбы и остовов кроватей, так что, в масштабах вселенского замысла, что не так с пабом, если даже он и вращается вокруг своей оси? Большинство его посетителей делают то же самое! Кстати, как ваш парнишка?
Невинный вопрос, похоже, положил командора на обе лопатки.
— О! Он… ох, я… с ним всё в порядке. Да-да, в полном порядке. Вы были правы. Всё, что ему было нужно, — это глотнуть шипучки да срыгнуть хорошенько. Можно мне перемолвиться с вами словечком в частном порядке, госпожа Пруст? — Он покосился на Тиффани, давая понять, что она в частный порядок не входит, так что девушка осторожно пробралась сквозь толпу развесёлых, порою избыточно развесёлых зевак, жаждущих увековечиться на фоне «Затылка Короля», и растворилась на их фоне, прислушиваясь к тому, как Явор Заядло командует своим воинством — прочие Фигли ему, так и быть, внимали, если дела поинтереснее не находилось.
— Тыкс вот, — негодовал Большой Человек, — это который из вас, чучундр, удумал на вывешалке настоящу шеяку к бошке прималевать? Вроде обнаковенно таковского не делается.
— Эт' Вулли, — наябедничал Громазд Йан. — Он решил, люди дум-дум, так оно и было. Он же тупитла, ясенный пень.
— Иногда тупость только на пользу, — промолвила Тиффани. Она оглянулась вокруг… Вот он, безглазый человек, идёт сквозь толпу, точно люди — это призраки, и однако ж видно, что они каким-то образом чувствуют его присутствие: один провёл ладонью по лицу, словно нащупывая муху, другой хлопнул себя по уху. А после того люди… менялись. При виде Тиффани они недобро сощуривались, а человек-тень направлялся прямо к ней, и вся толпа постепенно превращалась в одну гигантскую неодобрительную гримасу. И тут накатила вонь, она тянулась за фантомом, словно шлейф, и солнечный свет рядом с ним становился серым и мутным. Вроде как на дне пруда, где всё, что умерло, гниёт веками.
Тиффани в отчаянии заозиралась по сторонам. Пируэт «Головы Короля» вокруг своей оси собрал бессчетное количество зрителей: улицу заполонили любопытствующие и жаждущие. Те, кто просто шёл по своим делам, оказались зажаты между толпой впереди и толпой сзади, и, конечно же, не обошлось без молодцов с подносами и тележками, что кишмя кишат в городе и пытаются что-нибудь впарить любому, кто простоит неподвижно дольше двух секунд. Тиффани ощущала опасность, разлитую в воздухе, на самом деле больше, чем опасность, — ненависть; она росла, как трава после дождя, а чёрный человек подходил всё ближе. Ей стало страшно. Конечно, с ней Фигли, но Фигли обычно вытаскивают тебя из неприятностей, втягивая в новые.
И тут под нею разверзлась земля. Послышался металлический скрежет, и дно мира провалилось, но всего-то футов на шесть. Пока Тиффани пыталась удержаться на ногах в кромешной тьме под мостовой, её оттеснили в сторону с бодрым: «Прошу прощения!» Снова послышались непонятные металлические звуки, и круглое отверстие у неё над головой исчезло во мраке.
— Это нам крупно повезло, — прозвучал вежливый голос. — В первый и последний раз за сегодня, я думаю. Пожалуйста, постарайся не впадать в панику, пока я не зажгу аварийный фонарь. А потом — на твоё усмотрение, паникуй, если хочешь. Только держись поближе ко мне и, когда я прикажу: «Задержи дыхание и шагай быстрее», делай, как я говорю, ради собственного душевного здоровья, глотки и, возможно, жизни. Мне всё равно, понимаешь ты или нет, — просто слушайся меня, потому что времени у нас, скорее всего, немного.
Вспыхнула спичка. Раздался тихий хлопок, в воздухе прямо перед Тиффани повисло сине-зелёное свечение.
— Просто чуточка болотного газа, — сообщила невидимая собеседница. — Ничего страшного, беспокоиться пока не о чем, но помни: держись как можно ближе ко мне!
Сине-зелёный огонёк стремительно рванулся вперёд; Тиффани пришлось ускорить шаг, чтобы не отстать, а это было непросто, ведь земля под её ногами становилась то гравием, то грязью, а время от времени чем-то жидким — чем именно, пожалуй, лучше было не знать. Тут и там, вдалеке, мерцали и другие загадочные искорки вроде блуждающих огней над трясиной.
— Не отставай! — велел голос впереди.
Очень скоро Тиффани потеряла всякое ощущение направления, а заодно и времени.
Но вот что-то щёлкнуло, и на фоне дверного проёма обрисовалась фигура: проём, с виду самый обыкновенный, тем не менее представлял собою арку, так что дверь в верхней своей части сужалась, сходясь в одну точку.
— Пожалуйста, как следует вытри ноги о коврик по ту сторону двери: здесь, внизу, лишние предосторожности не помешают.
Позади туманного призрака сами собою зажглись свечи и наконец-то высветили фигуру в тяжёлой, плотной одежде, громадных сапогах и стальном шлеме на голове. На глазах у Тиффани незнакомка осторожно стянула шлем и встряхнула собранными в «конский хвост» волосами: «хвост» вроде бы свидетельствовал о молодости, но волосы были седы — как в глубокой старости. Тиффани подумала, что её проводница — из тех, кто выбирает себе образ по своему вкусу и после уже не меняется до самой смерти. И ещё морщинки… вид у незнакомки был озабоченный, как если бы она пыталась думать о нескольких вещах сразу; судя по выражению лица — так обо всём на свете. В комнате обнаружился накрытый столик, а на нём — чайник, чашки и груда кексиков.
— Заходи, пожалуйста, — пригласила женщина. — Добро пожаловать! Но где мои хорошие манеры? Меня зовут госпожа… Смит, до поры до времени. Надеюсь, госпожа Пруст обо мне упоминала? А ты сейчас находишься в Объекте Движимости, с вероятностью, в самом нестабильном месте мира. Чаю хочешь?
Жизнь вроде как налаживается, когда мир перестаёт стремительно вращаться, а перед тобой — чашка с горячим чаем, даже если стоит она на старом упаковочном ящике.
— Прости, здесь, конечно, не дворец, — промолвила госпожа Смит. — Я здесь дольше, чем на несколько дней, никогда не задерживаюсь, но мне нужно быть поближе к Университету, причём мне требуется полное уединение. Видишь ли, когда-то это был маленький домик под университетскими стенами, и волшебники просто-напросто сбрасывали на него весь свой мусор; спустя какое-то время разнообразные фрагменты магических отходов стали реагировать друг с другом непредсказуемым — иного слова даже не подберу — образом. Ну вот, тут и крысы заговорили, и брови у людей отрастали до шести футов в длину, и башмаки сами по себе расхаживали, — наконец все окрестные жители разбежались, и их башмаки — тоже. А поскольку больше никто не жаловался, волшебники спокойно продолжали выбрасывать мусор через стену. Волшебники — они в этом отношении как кошки: нагадил, отошёл — и вроде бы и не нагадил.
Разумеется, тогда это место превратилось во всеобщую свалку, кто угодно приходил сюда и выбрасывал всё, что угодно, и по-быстрому убегал; башмаки частенько кидались в погоню, но догоняли не всегда. Не хочешь ли кексик? Не тревожься, я их купила завтра у вполне респектабельного кондитера, так что они совсем свежие, а здешнюю магию я по большей части укротила год назад. Это было несложно, на самом-то деле: магия — главным образом вопрос равновесия, ну да ты, конечно же, и без меня это знаешь. Как бы то ни было, в результате коттедж укутал такой плотный волшебный туман, что, думаю, даже боги сквозь него ничего не видят. — Госпожа Смит изящно откусила полкекса и пристроила вторую половинку на блюдце. А затем наклонилась к самому уху Тиффани. — И что же ты почувствовала, госпожа Тиффани Болен, когда поцеловала зиму?
Тиффани во все глаза уставилась на неё.
Читать бесплатно другие книги:
