Влюбляться лучше всего под музыку Сокол Лена

Паша

Прошу, конечно, прощения, но это просто мечта мальчишки. Детская глупая мечта, заставляющая в предвкушении дрожать колени и потеть ладони. Помню, абсолютно также загорались глаза, когда мама дарила на Новый Год солдатиков или обещала купить игрушечный танк за то, что схожу полечить зубы к стоматологу. Ощущения почти такие же.

Забыв о пожаре в брюках, отпускаю Аню и быстро подхожу к квадроциклу. Девушка за моей спиной разочарованно вздыхает, но так лучше. Я-то знаю.

Она не заслужила грязного гаражного секса, как бы мне того не хотелось. Солнцева – не какая-то телка на одну ночь. И уж тем более не Лида, бухгалтер из универа, которая беззастенчиво закрывала дверь на щеколду всякий раз, стоило мне появиться у нее в кабинете.

Женщина, считающая себя коварной соблазнительницей студентов. Обычная одиночка далеко за тридцать, разведенная и никому не нужная, ожидающая своей порции ласки прямо на рабочем месте. Заранее оказавшаяся без нижнего белья под строгой юбкой. Не заставляющая себя упрашивать, покорно наклоняющаяся на стол, заваленный бумагами, ради быстрого перепиха с молоденьким парнем вроде меня. И всегда готовая расплатиться красивыми отметками в зачетке.

От воспоминаний об этом меня снова передергивает. Я уже месяц ее избегаю потому, что самому от себя противно. И дела с учебой, как следствие, складываются теперь не самым лучшим образом. Но ничего не поделать. Все отныне будет по-другому. Я так решил. Мне есть ради чего жить. Мне хочется касаться только женщины, которую люблю. У меня есть Аня. Она – мое Солнце.

– Вот это я понимаю, машина, – обходя меня слева, она указывает на «гелик» Юрия Палыча, отца Димы. – А это что? – Морщится, глядя на квадроцикл. – Отличный способ изящно свернуть себе шею?

Кладу руки на руль. Затуманенное сознание сразу приходит в норму, стоит ему только увидеть ключи в зажигании. Как же им не воспользоваться?

– Прокатить тебя? – Спрашиваю не своим голосом, словно во сне.

– Лучше на этом. – Аня смеется и тычет пальцем в «гелендваген».

– Не-е-е, – прыгая на сидение квадрика, усмехаюсь, – я ж не смертник! Случись чего, до самой смерти не расплачусь, даже если почку продам, денег не хватит. Даже если обе!

– Тогда, может, пойдем в дом?

– Садись, прокатимся! Не бойся. – Поворачиваю ключ, нажимаю кнопку зажигания. Раздается самый прекрасный на свете звук. Он отдается в ушах утробным рычанием голодного зверя и легкой вибрацией, согревающей ладони. Сейчас соображу, как тут все устроено. Слева сцепление, справа газ. Где тормоза? Вот они, родимые. – Давай, не ссы!

– Ты самый галантный кавалер из всех, кого я знаю. – Закидывая ногу и устраиваясь сзади, ворчит Аня.

Мех на ее жилетке щекочет мне спину. Дотягиваюсь до пульта, лежащего справа на полке, жму наугад кнопки – ворота, выходящие на улицу, начинают раздвигаться в сторону. Отлично.

– Если бы у меня было семь жен, – протягиваю ей шлем, взятый там же, на полке, – ты была бы самой любимой.

Она прокашливается.

– Какой-то сомнительный комплимент…

– Ладно. Самой-самой любимой из всех семи жен, – смеюсь я.

– Ха-ха. Как смешно. – Аня вертит в руке шлем и кладет его обратно. – Не хочу портить прическу.

– А голову ты, значит, повредить не боишься?

– Ты что ли собрался мне ее повредить? Я, вообще, к пьяным за рулем не сажусь. Хочешь, сама поведу?

– Конечно, – усмехаюсь я и плавно трогаю с места квадроцикл.

Солнцевой не остается ничего другого, как вскрикнуть и крепко обхватить меня руками.

Мы выезжаем на улицу, освещенную фонарями и одиноким диском луны, и мчим прочь от дома. Стараюсь сильно не разгоняться, чтобы не накуролесить. Нам явно достанется от Димона и за разгул, превративший мирную вечеринку в гнездо разврата, и за пьяного участкового, разгуливающего по усадьбе в трусах, и за бассейн.

Так что квадроциклом больше, квадроциклом меньше…

Мы едем по длинным ночным улицам, притихшим и полупустынным. Вдыхаем полной грудью свежий речной воздух, свободу и, кажется, саму молодость. Мне так хорошо, как не было никогда. Чувствую, что и ей тоже.

Сворачиваю на набережную, проезжаю вдоль реки, где в это время еще полно гуляющих парочек и веселых компаний. Как только чувствую, что Аня расслабляет руки, прибавляю скорости, заставляя ее хвататься за меня изо всех сил. Потом опять сбавляю – ощущаю ответственность за нас обоих и не хочу рисковать.

Когда возвращаемся в нужный район и поворачиваем на ту самую улицу, мы все еще пьяны. Счастьем и друг другом. Аня визжит, подбадривая меня, и я с ветерком доставляю ее до дома Димы. Заезжаю в гараж, останавливаю квадроцикл и глушу мотор.

– Вот это да! – Восклицает она, спрыгивая. – Это было круто…

Ее волосы спутаны, взлохмачены и свисают по плечам жалкими сосульками. И все равно, это самое прекрасное, что я когда-либо видел. На секунду даже теряю дар речи, но вновь обретаю, как только ее губы касаются моих. Скользят, замирая на секунду, и прижимаются крепче. Руки в это время нежно гладят мою спину. Я моментально дохожу до критической точки и уже готов взорваться. Отпускаю руль и прижимаю ее к себе.

– Проверим, вдруг Машка уже вернулась? А? – Спрашивает вдруг Аня, оторвавшись от меня.

Вскакиваю, беру ее за руку, и мы бежим в дом.

– Ничего себе… – застываю на пороге, внезапно ошалевший от увиденного.

Повсюду горы одноразовой посуды, разбросанные по полу и по мебели конфетти, пустые бутылки, мусор и окурки.

– Все, ребята, всем пора домой! – Огорченно изрекает Солнце и толкает какого-то парня, мирно спящего на диване со стаканом в руке. – Слышите? Все! Конец вечеринки, расходимся!

Мало кто реагирует.

Следующие минут двадцать мы выталкиваем совершенно пьяных парней и девчонок за дверь. Некоторые из них несут на плечах своих товарищей, другие просто ползут к выходу полураздетые.

Музыку вырубают. Ярик с друзьями собирают аппаратуру и инструменты, загружают в припаркованный за воротами микроавтобус. Они выглядят приличнее остальных. Бодрые и способные еще ясно соображать. Убеждаюсь, что их водитель трезв, жму ему руку и машу на прощание. Возвращаюсь и застаю Аню посреди пустого танцпола.

Она стоит в чужих тапках на полу, покрытом осколками бокалов и чьей-то блевотиной. Вид у нее такой, словно саму сейчас вывернет. Мы открываем окно. Во дворе та же картина. Бассейн будто стихийное бедствие пережил. Несколько ребят, покидают его, по пути собирая недопитое спиртное – видимо, на дорожку.

Мы идем в гостиную. Аня подбирает разбросанные возле пустого шкафа плечики. На одно из них вешает жилетку. Сама находит какой-то халат, надевает и туго перевязывает на поясе. Поднимаю глаза и вижу болтающийся на люстре лифчик.

– Очуметь… – Обнимаю подругу за талию. – Итак. С чего начнем уборку?

– Сдурел? – Хмыкает Аня. – Здесь клининговую компанию нужно вызывать, они и то сутки провозятся!

– Хотя бы сколько-то успеем убрать.

– Да ну, мне проще свалить!

Смотрю на нее, удивленно распахнув глаза, и вдруг понимаю, что она не шутит. И тут мы вместе начинаем хохотать. До слез. Сгибаясь напополам от смеха. Мы ужасные люди. Ужасные-ужасные. Гадкие. Очень гадкие.

– Требую продолжения банкета! – Вдруг торжественно провозглашает Солнце и хватает открытую бутылку шампанского со столика.

– Поехали! – Киваю, беру ее за руку и веду за собой.

– С парнем… с таким прессом… да хоть куда! – Хихикает она, поправляя халат.

В таком виде мы ловим такси и едем ко мне. Таксист всю дорогу поглядывает в зеркало заднего вида на странную парочку, но молчит. А мы смеемся, не останавливаясь. Аня в огромном красном халате, я в одних штанах. Она с бутылкой, я с мыслями о том, что мама сегодня ночью на смене в больнице. О чем еще вчера я не мог даже и мечтать.

Анна

– Это самое странное, что я когда-либо делала. – Говорю я, когда ключ поворачивается в замке.

В темноте подъезда слышно только лязганье замка и звонкие щелчки. Крепко держу Пашку за руку, пытаясь не упасть. Волнуюсь. Десятки раз была здесь, но ведь приходила к подруге, а не к ее брату. Это прям премьера какая-то!

– Почему? – Открывая дверь и пропуская меня вперед, спрашивает он.

– Ну, как же. – Делая несмелый шаг и останавливаясь, чтобы прислушаться, отвечаю я. – Чужой халат, огромные тапочки, на голове аккуратно свитое кем-то гнездо. Еще и бутылка в руке. В таком виде крадусь к вам в квартиру посреди ночи. Не странно? Нет?

– Совсем немножечко. – Суриков отпускает мою руку.

– Что самое странное ты делал в последнее время?

Паша закрывает дверь и на цыпочках проходит по коридору.

– Не знаю. Надо подумать. – Он включает свет в комнате сестры, убеждается, что там никого нет, и снова выключает. Идет в мамину спальню, проделывает то же самое. – Покупал Машке прокладки. И то это было больше весело, чем странно.

Мы снова в темноте. Я слышу его голос из противоположного конца коридора, ставлю бутылку на полку, снимаю тапки и иду навстречу.

– Ты? Покупал? Сам? – Развязываю халат. – Ни за что не поверю.

– Еще и советовался с продавцами.

– Не стыдно было?

– Хм… Говорю же, весело.

– Даже не знаю, как мне на это реагировать.

– Посмейся вместе со мной, – предлагает он.

Его голос совсем близко. Еще шаг и…

– А ты… бесстрашный. – Выдыхаю я. – Хотела сначала сказать улетевший, но решила промолчать. А теперь вот говорю. Потому что…

Наконец, его руки крепко обхватывают мои предплечья. Замираю испуганно и неуверенно.

– Ну, привет, – говорит Паша.

– Привет, – кладу ладони ему на грудь.

От кожи исходит настоящий жар. Знойный и жгучий. Подобный тому, что обычно плавит мозги жарким летним днем. Мне хочется касаться его тела снова и снова. Ноги предательски слабеют.

– Я уже успел соскучиться. – Он наклоняется так, что я почти чувствую, как соприкасаются наши ресницы.

– Чем докажешь?

Снова бросаю ему вызов, желая только одного – чтобы мы скорее слились в сладостной борьбе, но Паша просто целует меня. Нежно и трепетно. Словно неторопливо собирает росу с лепестков утренней розы. И это очень неожиданно, потому действует на меня безошибочно. Будто выстрел вдруг попадает в цель.

Чувствую слабость: тело тает, а душа несется куда-то вверх, выше и выше. То, чего я так долго боялась, уже близко, и оно оказывается необычно приятным и желанным. Чувствую это, когда халат медленно падает к моим ногам, сброшенный легким и будто случайным движением его рук.

Чем дольше мы целуемся, тем настойчивее и глубже становятся наши поцелуи. Мне хочется, чтобы это не заканчивалось никогда. Хочется сказать ему, что я чувствую. Показать это своими движениями. Рассказать о том, как сильно хочу его. И о том, что больше не боюсь этого.

Мне хочется принадлежать только ему, и я послушно отдаюсь силе его крепких рук потому, что знаю, это – именно то, что мне нужно. То, чего всегда хотелось. Быть с ним, дышать одним воздухом, принимать друг друга, не боясь открыться полностью.

Мне не терпится слиться с ним воедино, делаю встречное движение, но Паша вдруг отступает в темноту и тянет меня за собой. Плохо ориентируясь в пространстве, все же догадываюсь, что мы направляемся в его комнату, залитую серебристым лунным светом. Крепко держусь за его руку и иду следом. Через пару секунд мы останавливаемся у кровати, поворачиваемся и начинаем с диким остервенением сдирать друг с друга одежду.

На пол летят его брюки, мой топ и наше нижнее белье. Мы стоим, обнаженные, и почему-то боимся теперь даже прикоснуться друг к другу. Я дышу хрипло и часто, и думаю только об одном: «Скорей бы». Все бы сейчас отдала за то, чтобы прекратить эту пытку. И вдруг это происходит.

Паша налетает, словно вихрь. Берет в ладони мое лицо, целует. И я хочу, чтобы он отныне был только моим. Моим. Мы горим и превращаемся в одно большое пламя. Ноги с ногами, живот к животу, голая грудь к голой груди. Срастаемся и пылаем, как чертовы факелы, желая сгореть дотла от родившейся между нами огненной страсти.

– Аня, – шепчет он в перерывах между поцелуями.

У меня перехватывает дух. Но я слышу свое имя снова и снова. А, может, он говорит что-то еще, мне трудно разобрать. Меня захватили ощущения. Кожа горит под сильными ладонями. Спина, поясница, ягодицы, бедра. Мне хочется, чтобы он наполнил меня собой, ведь каждое прикосновение теперь ранит сильнее ножа.

Я стону, когда его руки прижимают меня к себе. Задыхаюсь от желания, понимаю, что уже готова умолять его прекратить эту пытку. Впиваюсь губами, а затем и зубами в шею, притягиваю его к себе сильнее. И сильнее.

Впиваюсь ногтями. Чувствую запах мужчины, пропитавший меня почти насквозь, чувствую твердость его плоти. И силу там, внизу. Теряю способность соображать, говорить. Понимаю, что не смогу больше сдерживаться.

Толкаю его на кровать и сажусь сверху. Захватываю руки над головой, делая Пашку совсем беспомощным. Наклоняюсь, касаясь его голой груди, и прикусываю его разгоряченные губы. Грубо, бездумно, не в силах сдерживаться и, кажется, даже ощущаю привкус крови во рту.

– Прости…

Его ладони вдруг перехватывают мои запястья и больно сжимают, заставляя вскрикнуть. Он делает это, перехватывая инициативу. Сильнее притягивает меня, буквально укладывает на себя сверху и отпускает, требовательно оглаживая спину и задерживаясь ненадолго на талии. Как раз то, что нужно. Втягиваю ртом воздух, стараясь не задохнуться.

Позволяю его рукам приподнять меня. Вижу безумное желание в глазах напротив. Серых, упрямых, всезнающих.

– Ты меня с ума сводишь, – шепчет Паша, и на его лице отражаются все чувства разом. Страсть, радость, любовь, восхищение. Желание, нестерпимое, дикое, яркое.

Пальцы сами скользят по его груди, губы приоткрываются в шумном выдохе. Чувствую, как он дрожит.

Дышу часто, ощущая всей кожей жар его тела. В это мгновение он обхватывает меня за задницу и одним резким движением усаживает на себя. Ох! Ударяюсь о его сильные бедра и словно ухожу в свободное падение. Плыву в волнах ощущений, окунаюсь в его тепло, боюсь сделать даже движение, чтобы не отпустить этот сладкий миг нашего первого раза.

Лечу…

И вдруг, будто придя в себя после этого неожиданного полета над пропастью, приподнимаюсь и начинаю двигаться быстро и яростно, вцепляясь дрожащими пальцами в его грудь. Быстро, еще быстрее, до помутнения рассудка. До капель пота, появившихся и почти явно ощущаемых мною на собственной спине. До тихих стонов, начавших срываться с наших губ.

Мы становимся одним целым на мгновение и почти взлетаем вместе в небеса, как вдруг звук открывающейся двери возвращает нас в реальность. Замираю на секунду и тут же соскакиваю, пытаясь руками выдрать из-под Пашки простынь, чтобы укутаться.

Нет! Этого не может быть! Может, нам это послышалось? Но тут в коридоре раздается хлопок.

– Да ла-а-адно, – стонет Пашка и подпрыгивает на кровати.

– Что? Кто? Как?! – Шепотом кричу я, в панике дергая за уголок одеяла.

Успеваю лишь прикрыть нижнюю часть туловища, когда вдруг зажигается свет в прихожей. Дверь в комнату мы, конечно, не закрыли, и поэтому оказываемся во всей красе перед глазами Елены Викторовны, их с Машей мамы.

Пашка успевает прикрыться подушкой, и пока я размышляю, упасть мне или отвернуться лицом к стене, притворившись мертвой, женщина становится свидетелем этой неприглядной сцены. Вот же блин…

– А… Аня… – Словно не веря своим глазам, произносит она.

– Тетя Лена… – Натягивая простынь на грудь, мычу я. – Здравствуйте…

Женщина смущенно опускает взгляд на пол и замечает разбросанную повсюду одежду, где среди прочего валяются мое нижнее белье и трусы ее сына.

Елена Викторовна густо краснеет.

– Мама! – Кричит Паша. – Постучать не могла?!

– Куда? К себе домой? – Отворачиваясь, говорит она. – Мог бы и закрыть двери, если собрался… если…

И так и не договорив, уходит на кухню.

– О, Боже, – бормочу я. – Какой стыд!

Что может быть хуже этого? Вот дерьмо! Лихорадочно спрыгиваю и дрожащими руками начинаю собирать с пола свою одежду. Точнее белье. Потому что одежды у меня нет.

– Аня, Аня, стой! Все нормально. – Пытается успокоить меня Суриков. – Погоди!

Он касается меня руками. Ох, не нужно. Я все еще чертовски возбуждена, но мне не хочется ни продолжать, ни просто оставаться здесь. Мне больше, наверное, никогда не удастся спокойно смотреть его маме в глаза. Так и вижу эту картинку: мы голые и она с открытым от изумления ртом. Ужас!

– Не может быть. Как так вышло? Ты же говорил, что она на смене! – Убираю волосы за уши. – Принеси мне что-нибудь из Машкиной одежды. Пожалуйста!

– Куда ты сейчас пойдешь? – Хмурится Паша, встает, натягивает трусы-боксеры, затем джинсы. – Я тебя никуда не отпущу.

– Иди быстро!

Пока он возится в соседней комнате, застилаю зачем-то постель, постоянно испуганно оглядываясь на дверь, и репетирую «морду кирпичом». Получается плохо.

– Не знаю, почему она вернулась так рано. – Говорит Паша, протягивая мне толстовку и джинсы. – Пойду, спрошу. Поговорю. Успокою, что ли…

Пытаясь втиснуть в чужую одежду свой зад, лихорадочно соображаю, как быстрее и незаметнее свалить отсюда. Может, через окно?

– Солнцева, я тебя не узнаю. Не все ли тебе равно, а? – Спрашиваю сама себя. – Нет. Ведь меня застукали обнаженной, как самую развратную шлюшку… О, Боже… И кто? Мама подруги!

Бегаю по комнате, пытаясь привести мысли в порядок. Хорошо еще, что я не встретила ее громкими криками: «Да, Паша, да, да-а-а»! Было бы еще веселее.

Сажусь на стул, обхватываю голову руками. Через секунду они оба возвращаются в комнату. От взгляда на Лену Викторовну у меня неприятно холодит спину, но женщина выглядит спокойной и даже пытается мне улыбаться.

– Анечка, – вежливо произносит она, – с нашим папой очень плохо. Нужно срочно ехать. И если ты не против, закинем тебя по пути домой. Хорошо?

– Нет, я сама могу. – Закусываю губу. Взгляд не прячу, держусь стойко, даже реветь не хочется. Вроде. – Не стоит. Добегу так.

– Нет-нет, увезем.

Смотрю на Пашу. Он подмигивает мне, берет со стула футболку и надевает. Вот и правильно. От взгляда на его голую грудь мне становится еще хуже.

– Простите, – снова обращаюсь к тете Лене. – Мне жутко неловко, что так получилось…

– Ничего, – устало выдыхает женщина, – надеюсь, в следующий раз увижу тебя в одежде.

Уголки ее губ приподнимаются в подобие улыбки. Мне становится легче. Возможно, даже через какое-то время мы с ней сможем общаться как прежде. Все может быть.

Когда она выходит за дверь, Пашка сразу же хватает меня за талию и прижимает к себе. Низ живота клокочет, требует продолжения, бунтует, горит, плавится от желания. И это даже несмотря на пережитый стресс.

– Что же ты делаешь со мной, Суриков? – Качаю головой и затем охотно отвечаю на его поцелуй.

Наконец, мы размыкаем губы, и Пашка гладит меня большим пальцем по щеке.

– Ты же знаешь, я не хочу с ним общаться, – это он про отца, который оставил их с сестрой, когда обоим было по десять лет, – но пообещал маме. И чего я такой добрый стал в последнее время? Не знаешь?

Он буквально держит меня взглядом. Вот это силища. Я, кажется, даже не моргаю, а сердце опять скачет куда-то диким галопом.

– Потерпи уж. Вдруг он помирать собрался? Ой, прости. В смысле… Поговори с ним, выслушай, не груби. – Забираюсь пальцами в его волосы. – Отец ведь. Мне вот еще хуже. Я своего вообще никогда не знала.

Паша обнимает меня и гладит по спине:

– Прости.

– Ничего, привыкла. – Пожимаю плечами. – Его вроде и не существовало никогда.

– Мы… встретимся завтра? – Паша бросает взгляд за окно. – То есть сегодня уже.

– Ты хочешь? – Вижу, как его глаза плывут от желания.

– Еще спрашиваешь. – Прижимает меня к себе так крепко, словно боится потерять. Или просто хочет раздавить, что тоже возможно, когда испытываешь такие сильные чувства. – Я буду считать минуты до нашей встречи.

Целую его в нос, затем в щеку, скольжу ниже и впиваюсь в губы. Интересно, мы сегодня отлипнем друг от друга? Или срастемся, как два дерева, и нас придется отделять друг от друга бензопилой?

Паша

– Сынок, – тихо произносит мама, когда мы останавливаемся у нужного дома.

На самом деле перед нами старый трехэтажный барак, один из нескольких, оставшихся еще в центре города. Их обещали снести лет двадцать назад и с тех пор даже ни разу не ремонтировали.

Через приоткрытое окно в салон заползает сладковатый запах гнилья и помоев. На улице уже светло, но местные алкаши на лавочке и не думают прерывать веселье, начатое еще, вероятно, накануне.

– Мам, – поворачиваюсь к ней. Мы, наверное, первый раз за десять лет беседуем вот так, тихо и спокойно, и, что самое главное, глядя друг другу в глаза. – Я уже взрослый. Я – мужчина. Извини, что так получилось, но не нужно вот этого всего. Не стоит портить все своими нравоучениями.

Ее большие, красивые глаза слезятся.

– Ты для меня навсегда останешься мальчишкой… Пойми…

– Мам, все хорошо, – похлопываю ее по руке, – мы с Аней встречаемся. Я ее люблю, она – хорошая девушка. Тут не о чем волноваться.

– Какая же я, видимо, старая… – Она переводит взгляд на дом напротив. – Сами разберетесь. Ладно. Ты же все знаешь про контрац…

– Ма-а-ам! – Стону я, покрываясь краской с головы до пят, и вдруг понимаю, насколько беспечными мы с Аней были. Уставшие, пьяные, одурманенные друг другом. Мне не хотелось тратить время на поиски резинки, которая должна была лежать в кармане одних из джинсов. Неизвестно, которых именно. Секса у меня не было уже около месяца, так что соображал я тогда не башкой, а явно каким-то другим местом.

Распечатываю новую жвачку, закидываю в рот. Кажется, меня начинает долбить похмелье. Или совесть.

– Ладно, – мама нервно щелкает пальцами, и мне хочется обнять ее несмотря даже на то, что сержусь из-за отца. – Пойдем. Звонили его соседи, тянуть дальше нельзя. Ему нужно сдаваться в больницу, но он ждет своих детей, чтобы поговорить. Машу еле вызвонила, надеюсь, тоже приедет.

– Пошли. – Ворчу я, вылезая из машины.

– И, Паш… – Она выходит и закрывает за собой пассажирскую дверь. – Спасибо, что согласился.

– Угу, – киваю ей и направляюсь к подъезду.

Не будь этой неловкой, да что там, совершенно чудовищной ситуации, произошедшей с нами меньше часа назад, я ни за что бы не согласился прийти к отцу, который бросил нас десять лет назад, будто ненужную вещь. Мне даже слышать про него никогда не хотелось.

Сжимаю руки в кулаки, прохожу мимо компании алкашей, расположившихся с «фунфыриками» возле подъезда на лавочке. Смачно сплевываю в траву, едва почувствовав запах мочи и немытого тела.

– Есть щигаретка? – Говорит один из них, щуплый и помятый, в замызганной телогрейке, надетой на голое тело.

– Не курю, – выдавливаю я, бросая на него брезгливый взгляд.

– Щигаретка, – повторяет он, подаваясь в мою сторону. Тянет руку, пытаясь ухватить за рукав.

– Да не курю, отстань, – выставляя вперед локоть, угрожающе рычу я.

– Паша, – просит мама.

Пропускаю ее вперед и иду следом.

– Может, двадщатка ещть? Или рублей дещять? – Слышится за спиной.

Еле сдерживаюсь, чтобы не обернуться и не выругаться. Жаль бедную мать, она в последнее время только и слышит от меня, что грубости.

Поднимаемся по скрипучим изгнившим ступеням. Дверь в нужную квартиру не заперта. Входим внутрь, там тихо. И я уже начинаю жалеть, что не курю. Хотя даже сигаретный дым не смог бы скрыть собой запахи тлена, сырости и кислого, полуразложившегося мусора, стоящие в помещении.

Обувь не снимаю. Мне не хочется ступать белыми носками на облупившийся пол, который, как догадываюсь, намывала не так давно моя же собственная мама. Все наши конфликты последних двух лет происходили из-за того, что она почти ежедневно ходила сюда, чтобы ухаживать, прибираться и кормить этого подонка.

Мама снимает туфли, вешает плащ на крючок и почти бежит в одну из комнат. Словно что-то чувствует.

– Жора! – Говорит она так жалобно, что у меня в душе все переворачивается.

Когда я подхожу к комнате, вижу, как мать склоняется над мужчиной, чтобы протереть ему платочком мокрый лоб. Заботливо, нежно. От увиденного перед глазами плывет туман. Больной выглядит, словно мумия. Худой, с выпирающими костями. Обтянутый бледно-желтой кожей старик, накрытый тоненьким одеялом.

Он кивает ей в знак благодарности и переводит взгляд на меня. Мне дурно. Хочу сделать шаг назад и вдруг вижу на полу большой эмалированный таз, наполненный густыми массами темно-бурого цвета. Едкий запах исходит именно оттуда. Догадываюсь, что это его рвота, и начинаю задыхаться. Словно вязну в снегу, ноги немеют, спина покрывается холодным потом.

Стою.

Когда мама хватает таз и проносится мимо меня в ванную, отшатываюсь и ударяюсь плечом о косяк. Зачем она это делает? Зачем ухаживает за тем, кто поступил с ней по-сволочному? Ведь мы же были маленькими и почти беспомощными, когда он ушел. Бросил нас без средств к существованию и даже ни разу не поинтересовался дальнейшей судьбой собственных детей.

Перевожу взгляд на мужчину, а он все так же смотрит на меня, не отрываясь. Будто не узнает. Не мудрено, я и сам не узнаю его. Не чувствую ничего, кроме отвращения. И брезгливости.

Делаю над собой усилие, подхожу ближе и сажусь на хлипкий стул, стоящий возле его кровати. Сглатываю, пытаясь протолкнуть вязкую слюну в пересохшее горло.

Гляжу на него и думаю только о том, что нужно пожалеть. Жалость. Вот что ты должен сейчас испытывать. Жалость. Жалость. Хотя бы немного жалости. Медленно выдыхаю, выпрямляю спину и собираюсь с мыслями.

– Привет, сынок. – Начинает он первым.

Его голос надтреснутый и слабый. Звучит не громче звука, с которым сминают в шарик кусок дешевой газетной бумаги. Руки дрожат, пытаясь оторваться от кровати и потянуться ко мне, но движение бессильно обрывается, так и не начавшись.

– Привет. – Произношу я тихо.

Кратко, сухо, по делу. Или что мне там еще нужно было ему сказать?

– Соскучился? – Спрашивает он.