Стрекоза ты моя бестолковая Булатова Татьяна
– Далеко уж больно: два дня дороги-то. Опять же – с детьми ехать придется. Больно, Кость, хлопотно.
– Их дело, – вдруг обиделся всегда добродушный брат и сложил перед собой руки, как первоклассник.
– Да ты на них не серчай, – захлопотала вокруг него Вера. – Свои дети будут, поймешь, – пообещала она, защищая сестер, а потом вдруг спохватилась и все-таки решилась задать еще один вопрос, предварительно сопроводив его извинениями: – Ты уж, Кость, прости меня, скажешь, мол, не в свое дело лезу, только вот непонятно, Маша-то твоя… С ее стороны, говоришь, только одна подружка будет? А может, и не будет. Ни отца, ни матери, никого?
Рузавин захлопал глазами и с досадой хлопнул себя по лбу:
– Да я как-то и не подумал!
– Вот! – торжествующе воскликнула Вера. – А ты подумай! Подумай и спроси: чья ты, мол, Маша? А то не жена, а кот в мешке, – повторила она слова своей престарелой матери и тут же расстроилась, потому что увидела, что у брата испортилось настроение. – Ты это, Кость, не надо, не обижайся. Я б и не спросила, мама вот очень волнуется: как? чего? Мне-то как скажешь: надо, значит, надо.
Хотела было Вера напроситься на встречу с будущей женой брата, да не осмелилась – и так больно много наговорила, хоть и молчунья. Уехала, так и не выполнив материнского задания – посмотреть, разузнать, Косте жизнь облегчить. Да и облегчения-то особенного не получилось: наоборот, похоже, растревожился Рузавин, задумался и нечаянно заснул в ожидании возлюбленной.
В Костином сне звучала музыка – та самая, что в каждом аккорде ему мерещилась и за собой звала Машенькиным голосом: «Пойдем со мной… Со мной – счастье… Ты и я… Больше никто не нужен…» «Никто!» – подумал Костя и проснулся в залитой солнцем комнате. На подоконнике сидела, обняв колени, материализовавшаяся из сна возлюбленная.
– Пришла? – выпрыгнуло из груди Костино сердце и поскакало к Машенькиным ногам.
Даже головы она не повернула, только губы поджала.
– Давно сидишь? – поинтересовался Костя и с силой потер глаза – вдруг мерещится.
Снова не ответила ему возлюбленная. Даже бровью не повела.
– Чего ты? – поднялся Костя и шагом преодолел разделяющее его с нею пространство. – Случилось что?
Приоткрыла свои стрекозиные глаза Машенька, ресницами хлопнула и строго на будущего мужа посмотрела, в ту самую его глубину, в которую он и сам не заглядывал:
– Кто у тебя был?
– Никто, – отрекся от сестры Рузавин, словно запамятовал об ее визите.
– Не ври, – снова хлопнула ресницами Маша и расцепила руки.
– Честно, – улыбнулся Костя и потянул возлюбленную на себя.
Машенька уперлась ногами в окрашенный масляной краской откос и замотала головой.
– Иди-иди, – приговаривал Костя, а сам, перехватив будущую супругу под грудью, продолжал стаскивать ее с подоконника. Та, упираясь в его плечи руками, задела локтем стекло. Оно задребезжало, Маша вздрогнула, потеряла бдительность и оказалась в руках у жениха. – Тихо-тихо, – прошептал он ей на ухо и стиснул в объятиях. – Смотри – вылетишь.
– И вылечу, – посулила Машенька. – Если узнаю…
– Тебе бояться нечего, – прошептал Костя, выкладывая возлюбленную, словно маленького ребенка, на кровать. – Куда я от тебя денусь?
– А кто приходил тогда?
– Кто? – никак не понимал Рузавин сути тревожащего Машенькину душу вопроса.
– К тебе. Сказали. Женщина приходила. Сегодня. Красивая.
– Ко мне? Женщина? Так это не женщина! – объяснил Костя. – Это Вера. Сестра. С тобой вот познакомиться хотела. Да ждать не стала – на автобус опаздывала. У нас ведь мать в поселке. Никак в город не хочет перебираться. Вот Вера через день к ней и катается.
– А ты?
– Что я?
– А ты чего не катаешься? – еле слышно вымолвила Машенька.
– Так мне некогда, – охотно пояснил Костя. – Я тебя жду. У нас ведь с тобой как? То ты в рейсе, то я. Вся жизнь в ожидании проходит. Ты же вот тоже домой не катаешься? Или ты городская?
– Нет.
– А чья ты, Маш?
– Твоя, – потянулась к Рузавину девушка.
– Это я понимаю, что моя. Родители-то у тебя есть?
Машенька утвердительно кивнула.
– Далеко?
И снова девушка предпочла отмолчаться и просто покачала головой.
– А где? – продолжал выспрашивать ее Костя, вдруг неожиданно заразившийся тревогой, которую оставила ему сестра.
– Охотничья, – немногословно ответила Машенька.
– Так это ж рядом! – обрадовался он. – По московскому направлению. Пять минут от Кушмынска. Может, съездим?
– Не к кому.
– Как не к кому? Ты ж сказала, родители есть.
– Есть. Отец помер. А мать в городе.
– Так давай к матери тогда. Раз в городе. Хоть познакомишь. Свадьба ж скоро. Пригласить надо.
– Не надо, – отказалась Машенька и закрыла глаза.
– Ну как это не надо? – заволновался Костя. – Это ж мать. Положено так. Что ж это я без тещи свадьбу буду праздновать?! – попытался пошутить Рузавин. – Не по-людски как-то. Не по-человечески. Что ж она у тебя… зверь, раз нельзя гостям показать?
– Нельзя, – отвернувшись к стене, Маша зарылась лицом в подушку, словно спряталась, а потом долго лежала, не говоря ни слова.
Не стал он ее тревожить: молча ходил от стены к стене на цыпочках, стараясь не шуметь. Отчего-то смотреть в Машенькину сторону было боязно: на спину перевернулась, носик к потолку вздернула, глаза свои стрекозиные закрыла, лежит не шелохнется, словно в гробу царевна. Раз, вроде как нечаянно, взглянул на нее притихший жених, другой, а потом не вытерпел и склонился: дышит ли?
– Маша, – осторожно провел он рукой по ее щеке. – Что с тобой?
Даже не вздрогнула стрекоза: только глаза приоткрыла и снова в себя ушла, будто над ней, кроме потолка, ничего не было.
– Мань! – занервничал Костя. – Ты чего ж так расстроилась?
Девушка еле заметно покачала головой.
– Не расстроилась? – продолжал допытываться Костя. – А чего? Обиделась? Я ж как лучше хотел… Как положено. Не хочешь меня с матерью знакомить, не надо. Твое дело. Слова тебе не скажу. Нет и нет… Только ты не молчи вот так вот, как сейчас. А то будто меня и нет здесь. Лежишь и молчишь. Ну хочешь, в кино сходим?
Маша упорно молчала.
– Не хочешь в кино? Давай пройдемся. Тепло на улице, хорошо.
– Я к маме хочу, – ножиданно вымолвила Машенька и села в кровати. – Поедем.
Услышав ее немного хриплый голос, Костя чуть с ума не сошел: что ж это такое происходит?! Он ей – про Фому, она – про Ерему, не хочу, не буду. И вдруг – на тебе: маму ей подавай.
В тот вечер Константин Рузавин в первый и в последний раз видел свою тещу – Глафиру Андреевну Соболеву, о существовании которой сегодняшним утром он даже и не подозревал. Эту женщину он узнал бы из тысячи других благодаря широко расставленным, как и у Маши, глазам. На первый взгляд сходство было настолько поразительным, что даже возраст не внес никаких специфических различий. Однако при более близком рассмотрении у Кости возникло странное ощущение: он почувствовал себя в опасности. И знал ведь – ничего ему не угрожает, а невнятная тревога все разрасталась и разрасталась. «Отчего?» – озадачился Рузавин и, тайком взглянув на Глафиру еще раз, ахнул. У Машиной матери были съевшие радужку расширенные зрачки, отчего глаза казались двумя черными дырами.
– От лекарств, – прочитала его мысли чуткая Машенька и уверенно протянула к матери руку.
– Здравствуйте, – поклонился теще Костя Рузавин и почувствовал исходящий от нее неприятный запах. Ни на него, ни на дочь Глафира Андреевна никак не отреагировала. Просто посмотрела и отвернулась.
– Мама, Костя, – попробовала довести начатое дело до конца Машенька и скривилась.