Сновидец. Грейуорен Стивотер Мэгги

15

Ронан навестил Джордан. Он страдал от одиночества.

Ему хотелось быть ближе к людям, которых он знал, но никто из его знакомых не владел живительным магнитом. А проводить время в компании незнакомцев казалось едва ли интереснее, чем парить в море пустоты. Однако этот вариант имел свои плюсы, обитая даже в случайном магните, он мог не беспокоиться о том, что снова забудет себя.

Впрочем, Джордан не была для него посторонней. Он не знал ее так хорошо, как Хеннесси, но все равно был рад ее видеть. Наблюдая за тем, как она рисует, Ронан невольно вспоминал, насколько хороша была в этом Хеннесси. Она не раз поражала его воображение случайными набросками. Ее орудием могло стать что угодно. Выброшенная кем-то старая шариковая ручка, пыль, скопившаяся на приборной панели, косметика из круглосуточного магазинчика, растаявшие конфеты, остатки кетчупа. Стоило ей раскрыть рот, она производила впечатление злобной и остроумной девушки, но в ее творениях был виден лишь ее блестящий ум.

Ронан парил в студии, с трудом удерживаясь в ее пространстве. Он знал, что малейшее волнение мгновенно отправит его обратно в пустоту. Требовалось приложить немало усилий, чтобы задержаться здесь, но он справлялся. Ронан парил поблизости, даже когда взошло солнце, Джордан закончила работу и легла спать. Он оставался рядом и когда день стал клониться к вечеру, а девушка проснулась, чтобы снова взяться за кисть.

Техника Джордан была не столь беспорядочной и более основательной, чем у Хеннесси. Она поставила перед собой задачу не заснуть и усердно трудилась ради своей цели. Ни одно из окружающих ее полотен не являлось живительным магнитом. Но, похоже, это не имело значения. Именно попытки создать магнит удерживали девушку наяву. Ронан был очарован ее мастерством. Это немного напоминало то, как в прошлом Адам использовал силовые линии в Генриетте. Он приложил немало усилий, чтобы научиться фокусировать невидимую энергию, но дело было не только в этом; он обладал даром. Джордан много трудилась, но также имела талант.

Была ли Хеннесси столь же талантлива?

Как только начался рабочий вечер Джордан, в студии появился Диклан. Он был в костюме. Не в старомодном сером костюме, который носил обычно, а в строгом черном костюме современного покроя. Он прошествовал через студию и остановился у компьютера Джордан, любившей во время работы перебирать свою коллекцию музыки.

– Не хочу, чтобы ты сегодня работала, – сказал он. – Я хочу, чтобы ты привела себя в порядок и через сорок минут была готова к выходу. Нет, через тридцать пять.

Джордан за мольбертом лишь вскинула бровь.

– Серьезно?

– Я хочу быть счастливым, – ответил Диклан будничным тоном. – Меня порядком утомило чувство вины. Я хочу пригласить тебя на ужин, а потом отправиться на открытие выставки Шнее.

Она скорчила гримасу.

– Шнее! Ну и засранец. Я не пойду на его открытие. Ради него я точно не стану клеить накладные ресницы.

– А после, – продолжил Диклан, словно не слышал ее тираду, – я устрою грандиозную публичную сцену, сделав тебе предложение на вечеринке, что полностью затмит открытие экспозиции.

Ронан испытал такой шок, что едва не сорвался обратно в пустоту. Лишь подобравшись поближе к еще не просохшей картине на мольберте, ему удалось удержаться. Диклан! Собирался обручиться? Он еще в детстве заявил Ронану, что никогда не женится. Это случилось ровно перед тем, как Диклан попытался избавиться от обручального кольца Авроры, протолкнув его в сливное отверстие раковины. В старшей школе и в Вашингтоне он слыл мрачным и бесчувственным бабником, парнем-невидимкой с такой же неприметной девушкой. Чтобы на ком-то жениться, пришлось бы стать видимым, по крайней мере, для одного человека, а Диклан не желал идти этим путем.

Джордан скривила губы и соскользнула с табурета. К изумлению Ронана, она вовсе не выглядела удивленной, и его осенило, что тема их будущего обсуждалась и раньше.

– Давай лучше я прямо сейчас избавлю тебя от этого костюма?

Они слились в объятии, Джордан зарылась пальцами в волосы Диклана, а он крепко прижал ладони к ее спине. Пару мгновений спустя они начали медленно покачиваться в такт музыке. Затем спонтанно исполнили несколько красивых па. Диклан вынудил ее откинуться назад, и Джордан застыла в танце.

Линч улыбнулся и поспешно отвернулся, пряча от нее лицо, как привык прятать и многие свои секреты. Однако Ронан успел заметить и понять, что никогда в жизни не видел на лице брата подобной улыбки. Она не предназначалась Джордан, но расцвела на его губах благодаря ей.

Затем, безо всяких разговоров, они разошлись в разные стороны. Диклан снял пиджак, улегся на оранжевый диван и, достав телефон, принялся разбираться с почтой. Джордан вернулась на свой табурет и, вполголоса подпевая песне, продолжила работу. Они не отправились ужинать, не сорвали открытие выставки и даже не сняли с Диклана костюм. Все это не имело значения.

Ронан осознал, что его брат счастлив.

Внезапно он увидел его будущее так ясно, как никогда не мог видеть свое. Диклан спустя десять, двадцать лет, в Бостоне, с Джордан, в своей квартире, в ее студии, затем в таунхаусе, на чердаке с белыми стенами, завешанными резкими, мрачными полотнами, от которых на глаза брата наворачивались слезы. Коктейльные вечеринки, открытия галерей, полеты над Атлантикой, аукционные дома, кудрявая дочь. Телефон, полный контактов людей, уверенных, что Диклан – тот, кто им нужен. Жена, которая выглядит за рулем его автомобиля лучше, чем он. Художница, чье имя не покидает заголовки газет. И костюм, фото которого он когда-то вырезал и спрятал в коробке под кроватью. Совсем не та жизнь, о которой брат болтал, будучи подростком, но разве это имело значение, ведь уже тогда Диклан был лжецом.

Ронан задержался здесь надолго, наблюдая за скучной, но уютной сценой. Они оба работали до поздней ночи. Наконец живительный магнит ослаб настолько, что не смог больше удерживать его в студии.

Он размышлял о своем будущем, которое когда-то было желанным.

И задавался вопросом, чего же он хочет на самом деле.

– Раз, два, три, – произнес Адам. – Четыре, пять, хорошо, шесть, семь…

Ронан снова оказался в коридоре, созерцая свое неподвижное тело.

Вернулся Адам с ручным фонариком. Приблизившись, Ронан увидел, что парень раскладывает на земле перед его телом странные предметы. Семь камней. Кусок блестящей меди. Моток проволоки (возможно, гитарной струны?). Темно-синюю миску для супа. Нахмурившись, Адам склонился над предметами, средним и безымянным пальцами вычерчивая в пыли вокруг них знаки. Время от времени он замирал, глядя в пространство, напряженно размышляя, а затем добавлял к узору еще одну линию или точку.

Наполнив чашу до краев водой из бутылки, он шагнул в тень и спрятал пустую тару.

Вернувшись, Адам уселся в середине созданного им узора, стараясь его не нарушить.

Он поводил руками над верхушками камней, на мгновение задумался, а затем слегка передвинул их на земле.

Наконец Адам потянулся к миске с водой и поставил ее перед собой.

Ронан понял, что Адам собирается попробовать гадать.

Ужасная идея. Гадание даже в идеальных условиях было делом рискованным. Впервые Адам решился отправить свое сознание в эфир, чтобы шире взглянуть на мир, еще когда учился в школе. Порой посмотреть на ситуацию извне, за пределами времени и пространства оказывалось достаточно, чтобы получить представление о грядущем. Он отточил этот навык под присмотром своей наставницы Персефоны – ясновидящей, в конце концов погибшей во время одного из таких сеансов. Это действо напоминало сон, только наяву. Да, во сне сознание тоже блуждало в пространстве, отделившись от тела, но при пробуждении оно легко возвращалось обратно. В гадании же не существовало момента пробуждения. Гадатель наяву изгонял свой разум из тела, и нередко случалось так, что, забравшись слишком далеко, сознание уже не возвращалось. Чтобы избежать подобной участи, стоило проводить сеанс в присутствии другого человека – наблюдателя, который должен был вывести гадателя из транса, пока погружение не стало слишком глубоким. И пока не погибло покинутое им тело.

Впрочем, зрителей у Адама не нашлось.

– Жаль, нельзя научить Бензопилу кусать меня по команде, – сказал Адам в тишине, очевидно, подумав о том же, о чем и Ронан. – Хотя, может, и получится, если потратить на это время. Полагаю, это станет моим следующим проектом.

Он свел брови.

– Понятия не имею, получится ли у меня войти в транс с помощью одной лишь энергии живительного магнита. Но я сделал все возможное, чтобы ее усилить. – Он снова принялся возиться с камнями. – Я должен посмотреть, смогу ли…

Адам, не надо.

Адам глубоко вздохнул.

Склонился над миской с водой, казавшейся черной в тусклом свете фонарика. Он сглотнул.

Адам, нет.

Его взгляд стал отрешенным. Адам смотрел на воду и одновременно мимо нее. Его сознание отделялось от тела. Ноздри раздувались, губы беззвучно двигались. Ронан хорошо его знал, поэтому сразу понял, что парень раздосадован нехваткой энергии.

Но Адам снова глубоко вздохнул, вновь передвинул камни и попытался еще раз.

Ронана охватило волнение. Он не мог решить, где ему лучше оставаться. На месте, ожидая, когда выражение лица Адама станет пустым, сигнализируя о том, что его план сработал? Или же в темном море, рядом со скоплением магнитов, где он сможет лично убедиться, что задумка Адама удалась, и проследить, чтобы парень не заблудился в одиночку в темноте?

Шли минуты, Ронан метался взад и вперед, а Адам упорно оставался на месте. Наконец, совершенно выбившись из сил, Ронан бросился в море пустоты.

В глубине души он надеялся, что Адам до него не доберется.

Но отчасти надеялся, что он его найдет.

16

Пару дней назад в здание вломились, – сообщила Джо Фишер. – В настоящее время все экспонаты вывезены в безопасное место, пока здесь усиливают охранные системы.

Хеннесси потребовалась минута, чтобы сообразить, что Джо Фишер пытается объяснить, почему за тем, как они пытаются переступить порог особняка, следят три камеры видеонаблюдения. Хеннесси ничуть не удивилась. В подобных домах такое не редкость. Особняк, принадлежащий Боудикке, был расположен в Честнат-Хилл, неподалеку от Бостона. Он представлял собой внушительное кирпичное строение времен Тюдоров. Его изумительный фасад скрывался за металлическими воротами, словно за железной маской.

– Они ничего не вынесли, но разгромили фойе, – сказала Джо Фишер. Девушка, как и прежде, не выпускала телефон из рук, и казалось, уделяла ему больше внимания, чем Хеннесси. – Такие дела. Камеры всюду. Улыбнись, тебя снимают.

Хеннесси так и сделала.

– Ладно, пойдем внутрь, я только… – Джо Фишер закрыла собой клавиатуру, набрала код и впустила их в дом, по-прежнему сжимая в руке телефон.

Фойе поражало своим архитектурным великолепием и абсолютной пустотой с точки зрения убранства. Между открытыми балками едва просохла краска, а некоторые из них и вовсе выглядели новыми. Какой бы погром здесь ни случился, ущерб, похоже, был существенным.

– Я думала, живительные магниты хранятся в галерее, – заметила Хеннесси.

– Все так думают, – с жалостью в голосе ответила Джо Фишер, словно сокрушаясь, что Хеннесси оказалась такой же глупой, как и все остальные. – Это часть мер предосторожности.

– И все же мы здесь. Любуемся на следы вторжения.

– Попытки всегда будут, – сказала Джо. Она сделала акцент на слове «попытки», намекая, что с попытавшимися случилось что-то ужасное. – Сразу прерву тебя, пока ты не наболтала глупостей. Ты же Хеннесси, верно? Не Джордан. Ты та, с кем я встречалась в галерее. Не утруждайся лгать, у меня скоро начнется следующая встреча, поэтому совершенно нет времени.

– Я лучшая Хеннесси из всех возможных, – ответила девушка. – Абсолютная Хеннесси.

– А где же Джордан?

– Между Израилем и Саудовской Аравией, с Сирией в качестве забавной маленькой шляпки[4].

Джо Фишер долго изучала Хеннесси, склонив голову набок, а затем произнесла:

– О, я поняла. Ты та, которая сволочь. Точно. Что ж, наше предложение подразумевало полный комплект. Мы полагали, вы работаете в паре. Сделка касалась ваших совместных трудов.

– Я и есть полный комплект, – сказала Хеннесси. – Ты что, меня не слушала? Абсолютная Хеннесси. Сделка с двумя равна сделке со мной одной.

– Соглашение с вами обеими, – отчеканила Фишер, жестом приглашая Хеннесси следовать за ней, – означало, что вы будете творить для широкой публики, поражая всех своим талантом как две юные звездочки, но также время от времени в частном порядке подделывать работы не только для Боудикки, но и для наших клиентов. Заказчики, которые с нашей помощью у вас появятся, безусловно, будут понимать, что имеют дело с первоклассным мастером, не только лучшим копиистом на всем Восточном побережье, но и с многообещающим портретистом и так далее.

– Продолжай. Нет, я серьезно. Давай. Не стесняйся, выкладывай все как на духу.

Джо Фишер не стала продолжать. Вместо этого она указала на мужчину в сером костюме, с немигающим взглядом застывшего у лифта.

– Он вооружен.

– Круто, – ответила Хеннесси.

Она шагнула к охраннику, обвила руками его шею и поцеловала в губы.

Мгновение спустя Хеннесси приземлилась спиной на пол, воздух покинул ее легкие. Джо Фишер взирала на нее сверху вниз, сжимая в одной руке телефон, а в другой электрошокер.

– Мне им воспользоваться?

– Зависит от того, довольна ли ты результатом, – выдохнула Хеннесси. Поднявшись на ноги, она, прихрамывая, поплелась вслед за Джо Фишер в лифт. – Я всего лишь решила проверить, как вы относитесь к юмору.

– Отрицательно, – ответила Джо Фишер, нажимая кнопку лифта.

Кабинка двинулась вниз. Парень с пушкой ехал с ними, хмуро поглядывая на Хеннесси. Этот мрачный взгляд предназначался не ей, но она стала причиной его появления. Как только двери кабинки открылись, Джо Фишер указала на место на полу рядом с лифтом. Мужчина послушно, словно дрессированный пес, подошел и встал где ему велели.

– Стоять, – сказала ему Хеннесси. – Хороший мальчик. Кто у нас хороший мальчик?

Они оказались в помещении, в прошлом служившем винным погребом. Здесь все еще пахло вином, но большую часть пространства занимали мольберты и витрины, искусно подсвеченные красным и золотистым светом. На некоторых были представлены украшения, на других – одежда, картины, фрагменты керамики. Однако многие витрины пустовали.

Джо Фишер наблюдала, как Хеннесси изучает обстановку.

– Значит, ты и правда та, другая.

– Джордан уже это видела?

– Да. Выходит, вы двое реально разбежались?

– Никто не говорит о «разбежались», Джо Фишер, – пробормотала Хеннесси, делая шаг вперед.

Но они действительно разделились. Было так странно представлять Джордан здесь одну, без нее, изучающую все возможные варианты остаться наяву и прикидывающую, насколько она готова отказаться от свободы ради жизни без Хеннесси. При мысли об этом Хеннесси бросило в жар. У Джордан случился бы апоплексический удар, узнай она, что Хеннесси выдавала себя за нее. Но кем она сама притворялась, стоя перед этими магнитами? Хеннесси разделила свою жизнь пополам, освободив в ней место для Джордан. И раз Джордан заслужила собственную жизнь, отдельную от Хеннесси, не значит ли это, что Хеннесси тоже имела право на жизнь, свободную от Джордан?

Она никогда раньше не смотрела на их ситуацию с такой точки зрения. Даже не помышляла об этом.

– Живительные магниты любят все. – Джо Фишер протянула ей планшет. Она коснулась экрана, оживляя его. – Мы постоянно пополняем ассортимент, но спрос сейчас высок как никогда. Вскоре мы отправимся с этой коллекцией в Нью-Йорк, и можешь не сомневаться, большая ее часть будет там раскуплена.

Хеннесси листнула страницу на планшете, и на экране появился первый лот – снимок «Автопортрета» Мелиссы К. Лэнг. Ему соответствовал первый магнит экспозиции – старинное зеркало, рама которого была частично отломана в стиле неугомонного ученика художника.

– Значит, суть сделки в том, что мы соглашаемся на вас работать и получаем одного из этих малышей?

– Получаете в пользование, – поправила ее Джо Фишер. – Вы сможете пользоваться одним из магнитов, цена которого эквивалентна стоимости оказанной вами услуги. Разумеется, вы также будете получать зарплату, бонусы и прочее. На данный момент мы не предоставляем страховку, но можем порекомендовать вам агентов, которые знакомы с нашими…

– Понятно, – перебила Хеннесси и пристально взглянула в лицо Джо Фишер. – Ты тоже пользуешь один из них или тебя приобрели иным путем?

Хеннесси пришлось по душе, что Джо Фишер не дрогнула от вопроса, хотя в ее взгляде вспыхнули злость и удивление.

– Благоразумие, – холодно произнесла Джо Фишер, – одна из черт, которую Боудикка высоко ценит и не представляет возможным иметь соратника, ею не обладающего.

– Значит, что-то другое. Нечто похуже. Или наоборот, лучше. Любопытно, – сказала Хеннесси. – К тому же я пока вам не соратник, Джо Фишер. Ненавижу держать язык за зубами бесплатно. Кстати, о халяве, не хочешь сходить куда-нибудь сегодня вечером, хорошо провести время? Я могу долго обрабатывать, но проходят годы, и это приносит свои плоды.

Джо Фишер медленно выдохнула и, проигнорировав слова Хеннесси, жестом указала на экспонаты.

– Как ты вскоре заметишь, живительные магниты расположены в порядке возрастания их ценности. С наибольшей вероятностью предметом соглашения станет один из лотов, расположенных неподалеку от тебя. Магниты, выставленные поодаль, могут быть включены в условия сделки только в поистине экстренном случае. Такая возможность существует. И, да, использование двух последних, наиболее ценных экспонатов даже не обсуждается.

Хеннесси ухмыльнулась.

– Ладно, давай посмотрим.

Медленно ступая по проходу между витринами, она размышляла о том, что Джордан наверняка смогла бы определить, насколько сильны эти магниты, просто прошагав мимо них. В отличие от Хеннесси, заметившей только, что все представленные предметы лишь благодаря своей ценности вызывали гораздо больший интерес, чем того заслуживали. Как и сказала Джо Фишер: «Живительные магниты любят все». Хеннесси задумалась, какой мощности магнит должен понадобиться, чтобы разбудить Модераторов. Пусть даже ненадолго. А еще, насколько трудно было бы стащить один из экспонатов. И не живительный ли магнит украшал раньше стену на верхнем этаже, где теперь остался только пустой квадрат. Украли его в ночь взлома, повредили или просто вывезли.

К тому же ей не давал покоя вопрос, чем на самом деле для нее могла обернуться сделка с Боудиккой.

Если бы Хеннесси добровольно сдалась в рабство в обмен на живительный магнит, необходимый для благого дела, изменила бы Джордан свое мнение о ней? Простила бы ее? Наверное, именно так рассуждала Джей, продумывая очередную стратегию по удержанию Билла Дауэра.

Хеннесси остановилась напротив предпоследнего лота. Это был первый из двух экспонатов, оказавшихся слишком ценными, чтобы рассматриваться в качестве предмета сделки. Если верить описанию в планшете, он представлял собой флакон с чернилами ручной работы. Если верить глазам Хеннесси, перед ней стояла маленькая стеклянная бутылочка в форме женского тела, наполненная темной пигментированной жидкостью. Эти чернила были из разряда материалов, настолько великолепных сами по себе, что только самый смелый мастер рискнул бы истратить их на работу, которая по итогу могла оказаться уродливее, чем истраченный на нее великолепный материал.

Джо Фишер оказалась права. Хеннесси понравились магниты.

Предвкушая удовольствие, она повернулась к самому ценному живительному магниту в коллекции Боудикки.

И надолго застыла на месте. У нее не укладывалось в голове.

Разумеется, она чувствовала магниты, как, например, чернила; ощущала, что они ей нравятся. Однако это не шло ни в какое сравнение с эмоциями, овладевшими ею сейчас.

Молчание затянулось.

Это было потрясающе.

Это было ужасно.

И тогда Хеннесси начала смеяться. Она хохотала, не в силах остановиться. Хохотала до тех пор, пока не перехватило дыхание, а потом отдышалась и посмеялась еще немного.

Главным сокровищем коллекции Боудикки оказалось огромное полотно под названием «Джордан в белом», изображающее маленькую темнокожую девочку, позирующую в белом одеянии.

– Что смешного? – спросила Джо Фишер.

– Меня больше не интересует сделка, – сказала Хеннесси. – Потому что эту картину написала я.

17

Пиши картину для одного человека.

Однажды Хеннесси подслушала, как коллега художник дал Джей этот совет. Тогда он показался ей совершенно бесполезным, поскольку все, что делала Джей, и так посвящалось одному лишь Биллу Дауэру. И позже, когда Хеннесси сама начала заниматься живописью, она по-прежнему считала эти слова полной ерундой, ведь почему художник должен подстраиваться под чье-то мнение? Со временем она пришла к выводу, что эти слова имели другой смысл – простой призыв к конкретике, к тому, что стоит прислушиваться к мнению узкого круга лиц, а не пытаться угодить всем. В тот момент Хеннесси уже стала копиистом, а не настоящим художником, так что смысл этого совета уже не имел для нее значения.

Но, увидев коллекцию живительных магнитов Боудикки, она вспомнила те давние слова и приняла их всерьез. Так что Хеннесси творила для одного человека.

Точнее, для одной мыши.

Девушка нашла ее в углу подвала. Сперва внимание Хеннесси привлек хвост грызуна, хотя поначалу она не сразу поняла, что это хвост. Хеннесси подготавливала подаренный Лилианой холст, когда краем глаза уловила блеск в углу. Заинтересовавшись, она соскочила с табурета и среди пыли и паутины обнаружила присненную мышку. Ей не составило труда узнать в ней грезу не только потому, что грызун спал, а его пушистые маленькие бока мерно поднимались и опускались, но и потому что хвост мыши был покрыт чистым золотом. Паразит! Подумала Хеннесси. Но даже при этом была несколько очарована. Ей стало интересно, что за разум приснил такую приметную мышь.

Подняв зверька за позолоченный хвостик, девушка уложила его на рабочий стол рядом с мольбертом. Маленький талисман.

После встречи с Джо Фишер Хеннесси была решительно настроена его разбудить.

Она не знала наверняка, что именно делало «Джордан в белом» магнитом, но у нее имелась пара идей на этот счет. Картина была оригиналом, созданным под влиянием сильных эмоций. Портрет обладал удивительной точностью. Незаконченный портрет Фарух-Лейн показался Хеннесси отличной возможностью проверить эту теорию. Ведь он тоже был подлинником. Она начала его писать под давлением обстоятельств. И он также обладал поразительным сходством. Хеннесси испытала неописуемый восторг от реакции на ее работу Фарух-Лейн. Эта женщина не переставала не только гореть, но и упорно это отрицать.

Хеннесси рисовала всю ночь.

Она трудилась до изнеможения, преодолевая усталость, пока искра ее вдохновения разгоралась все ярче.

Так было и с «Джордан в белом».

Текли часы, портрет постепенно приобретал законченный вид, но между «Джордан в белом» и «Фарух-Лейн, Горящая» все еще существовала огромная разница – по мнению мыши, живительным магнитом по-прежнему оставался только один из них. Греза продолжала неподвижно лежать на рабочем столе рядом с мечом, который принесла Фарух-Лейн, пока Хеннесси встречалась с Джо Фишер.

Хеннесси сменила тактику и опять вернулась к эскизам. Суть работы легко ускользала с последними мазками кисти. Возможно, стоило обратиться к подлинной силе ее ранней работы.

Мышь продолжала спать.

В порыве исступления Хеннесси воссоздала «Джордан в белом», усовершенствовав работу матери; вероятно, «Фарух-Лейн, Горящая» не помешало бы усилить сходство. Она подправила лицо. Улучшила текстуру блузки. Переделала фон.

Мышь продолжала спать.

Сперва Хеннесси даже позабавило, как настойчиво что-то от нее ускользает.

Затем она озадачилась, что же именно она упускает.

Потом расстроилась, поскольку исчерпала все идеи.

И, наконец, просто разозлилась.

Почему то, что с легкостью далось ей в детстве, когда она почти не владела навыками, не выходит сейчас, когда она умеет в разы больше? Неужели ее творению не хватало надрыва? А может, это мазки кисти ее матери, скрытые под работой Хеннесси, превратили «Джордан в белом» в живительный магнит?

Хеннесси начала швырять вещи. Сперва тюбик с краской. Затем кисть. Потом палитру, бумаги, табуретки.

Истерика не приносила облегчения, но и не слишком удручала, поэтому Хеннесси продолжала ее, пока не подняла голову и не обнаружила, что у нее появилась компания.

Фарух-Лейн скрестила руки на груди, умудряясь даже в шелковой пижаме выглядеть подобающе деловой встрече. Взъерошенная Лилиана с участливым видом куталась в накинутое на плечи одеяло.

– Хеннесси, сейчас полпятого утра, – хриплым, полусонным голосом сказала Фарух-Лейн.

И только? До рассвета оставалось больше времени, чем Хеннесси предполагала.

– Ночь – время, когда творят гении, в то время как жалкий мир посредственностей спит…

Фарух-Лейн махнула рукой, жестом приказывая девушке заткнуться. Она перешагнула через устроенный бардак, аккуратно минуя тюбик краски, из которого на бетонный пол вытек небольшой червячок зеленой краски.

– Нет. Не смей начинать свой очередной монолог. Молчи.

– Что случилось, милая? – сонным голосом ласково спросила Лилиана.

Фарух-Лейн снова подняла руку.

– Нет. Не отвечай. Ничего не говори. Ничего не делай. Замри.