Слева молот, справа серп Шахназаров Михаил

Первым на допрос увели Марьина. За те короткие часы, что удалось поспать, Андрей видел сон, который показался ему хорошим. Улицы неизвестного города, улыбчивые прохожие, большой храм под лучами солнца. Пробуждение оказалось тяжелым и болезненным. Увидев стены камеры и вдохнув вонь от клопов и параши, он тут же впал в уныние. Следователь Марьину не понравился. Взгляд злой, лицо землистого цвета.

– Меня зовут Юрий Андреевич Кутырев, – представился хозяин кабинета. – Я буду вести ваше дело. Как вам первый день на новом месте?

– Ничего… Кормят, правда, неважно, но в целом терпимо…

– Вот и я думаю, что ничего. Потому как в тюрьме будут кормить еще хуже.

На эту фразу Марьин ответил глубоким вздохом.

– Пришли вы, насколько я знаю, сами. Проявили сознательность. Но если она была продиктована алкогольным опьянением, то плохо. Мне доложили, что от вас с Хузиным исходил запах портвейна.

– Водки, товарищ Кутырев. Водки или пива, если быть точнее.

– А если уж быть совсем точным, то запах «ерша».

– Да. Так точно. Был грех. Для смелости приняли немного.

– Можно и без «так точно». В армию вас теперь если и возьмут, то разве что в штрафбат.

– Вот там мы все грехи перед Родиной и искупим.

– Для начала вы их искупите трудом на благо Родины в исправительно-трудовом учреждении. Но закончим с лирикой и перейдем к делу. Потерпевший Гвидо Шнапсте утверждает, что вы продали ему пробирку с жидкостью, которая, по вашим словам, увеличивает размеры полового органа.

– Да, товарищ Шнапсте говорит правду.

– Что было в пробирке, Марьин?

– В пробирке был гонадотропин. Гормон, который нам подарили в республиканском Институте рыбного хозяйства.

– И вы решили, что достижения Института рыбного хозяйства помогут товарищу Шнапсте увеличить хозяйство, находящееся у него в штанах… Занятно. Особенно интересно, что преступление совершили журналисты популярного и читаемого издания.

На вопросы Марьин отвечал правдиво. Узнал от следователя, что подобных дел в судопроизводстве Латвийской ССР еще не было. Даже удостоился похвалы за сотрудничество со следствием. Но мысли его были о жене, дочери и позоре, который он навлек на свою голову. Вслед за Марьиным в кабинет Кутырева привели Рому.

– Товарищ Хузин, – представившись, начал Кутырев. – Э-эх… Известный журналист. Вернее будет сказать, в прошлом известный журналист. И такой гнусный проступок. Никак не соответствующий облику комсомольца.

– Все мы ошибаемся, товарищ следователь.

– Согласен. Только вот исправление вашей ошибочки будет, судя по всему, долгим и болезненным. Болезненным не только для вас.

– От любимой Родины я готов принять любое наказание. Каким бы суровым оно ни было.

– Оставьте пафос и клоунаду, Хузин. Или это вам Холодильник настроение своими байками поднял? – с презрением выговорил Кутырев.

– Я до разговоров с бытовыми приборами еще не дожил, товарищ следователь.

– Зато можете дожить до почетного, в кавычках, статуса рецидивиста.

– Надеюсь, минует меня чаша сия.

– Не знаю. В песне же как поется, Хузин: «Вся жизнь впереди, надейся и жди», – решил блеснуть остроумием Кутырев. – Но кто-то большую часть этой жизни проводит за колючей проволокой. Вашей идеей было продать гормон гонадотропин официанту Гвидо Шнапсте?

– Можно сказать и так. Но можно и по-другому. Шнапсте сам спровоцировал меня на продажу препарата.

– Хузин, а теперь послушайте меня внимательно. В ваших интересах получить минимальный срок. В интересах следствия дойти в этом деле до истины, которая ваш срок и определит. Но если вы начнете нашим интересам мешать – будущее ваше становится вполне предсказуемым. Срок «минимальный» превратится в «максимальный». И здорово, коли попадете на лесоповал. Воздух свежий, мышцу подкачаете, если сосной не пришибет. А можно попасть в цех на пайку. Там без вариантов. Гнилые зубы, туберкулез, зрение сядет. И только возраст, указанный в паспорте, будет напоминать, что вы не старик. Как вам такая перспектива, Хузин?

– Если честно, то как-то не очень. Ни лесоповал, ни пайка. Может, и третий вариант имеется?

– Третий вариант возможен, если вы прекратите выделываться и будете четко и правдиво отвечать на заданные мною вопросы.

Роме казалось, что историю о несчастном официанте он знал с детских лет и мог рассказать ее даже во сне. Всю вину Хузин, как и обещал, взял на себя. Вспоминал слова Холодильника о следаках, для которых главное – выслужиться и получить новую лычку. Кутырев под это определение подходил. Про себя Рома дал ему характеристику скользкого, отвратительного и бездушного карьериста. Рома не знал, что буквально через несколько лет жизнь снова сведет его с бывшим сокамерником. А спустя еще некоторое время он услышит и фамилию Кутырев. Услышит и испытает шок…

Пока Рома с Андреем сравнивали тяготы армейской жизни с условиями обитания в подвале СИЗО, на воле делалось все для их освобождения. Первым нашелся Виктор Матвеич. Когда в его кабинете сидели оперативники, он вызвал Шиндельмана. Натан Иосифович закидывая под язык валидол, в подробностях рассказал, как тряс гениталиями в его кабинете Шнапсте, и просил проверить официанта на вменяемость. Работники органов встретили рассказ улыбками. Заметив небольшую смену в настроении оперов, Виктор Матвеич начал нахваливать Андрея с Ромой, не преминув упомянуть, что разгильдяи и шутники они еще те. Малютка Джоки обратился к своему покровителю из горкома партии. Аппаратчик сказал, что похлопочет, но результата не обещал. Зоя лично доставила в СИЗО характеристики с места работы. Описанные в бумагах благодетели позволяли Андрею с Ромой претендовать на место как минимум в рижском горкоме комсомола. Оба, по мнению редакционного руководства, отличались сознательностью, скромностью и неустанным продвижением в массы идей Коммунистической партии Советского Союза. Виктор Матвеич снова начал выпивать. Изливал душу Зое, которой доверял в редакции больше, чем остальным:

– Чего этим балбесам небесталанным в жизни не хватало, а, Зой? Я же как к родным к ним. И такую жирную, сальную, мерзкую свинотень мне подложить. И мне, и себе, и всей редакции. Потому что у них везде порноптикум. Это твой Ромка такое слово придумал. А теперь и вправду порноптикум. Если сядут – вся жизнь в тартарары.

– А может, повезет, Виктор Матвеич?

– Да я и сам надеюсь, что повезет. Ты еще вот что. Попытайся договориться с этим юродивым из ресторана. Вдруг заберет заявление? Я хотел с Колодяжным на эту тему побеседовать, но он может все испортить. Вспыльчивый он, неуправляемый. Возьми завтра отгул и поезжай.

На следующий день разодетая по фирме Зоя отправилась в Юрмалу. Электрички отходили через каждые десять минут. Все они были до отказа забиты пенсионерами, отпускниками и школьниками. Двадцать минут в невыносимой толчее, духоте и непрестанном гомоне. Привыкшие к тотальному дефициту люди выскакивали на перрон и тут же мчались в сторону моря, переживая, что все места на пляже давно уже заняты.

Зоя понимала, что вины Шнапсте в произошедшем нет. Скорее, виноваты родители, вырастившие такого социально активного балбеса. Но это не мешало ей подспудно ненавидеть Гвидо. Иногда схожее чувство она испытывала и по отношению к Роме. Особенно когда он попадал в очередной переплет. Но сейчас ей хотелось только помочь. А уже потом выплеснуть все эмоции и заставить Рому жить иначе.

У дверей ресторана толпилась очередь. Избалованный грузинский мальчик упрашивал о чем-то тучную мамашу, несмотря на жару, облаченную во все черное. Получив звонкий подзатыльник, насупился и, поджав губки, топнул ногой. Пожилая еврейская чета радовалась, что все это скоро закончится, и они наконец-то уедут в страну, где очереди стоят только к бродвейским кассам. Молодой паренек нежно гладил по плечу миниатюрную девушку, то и дело целуя ее в щеку. Зоя поймала себя на мысли, что завидует балованному мальчугану, в жизни которого пока нет никаких проблем. И приятной еврейской чете, собирающейся навсегда покинуть страну. И этой молодой паре. Протиснувшись к стеклянной двери, она попросила швейцара вызвать Гвидо. Через несколько минут они сидели на диване, стоящем рядом с тем самым телефоном-автоматом, по которому Рома звонил родителям пэтэушниц.

– Меня зовут Зоя. Вы должны меня помнить. Я работаю с Романом Хузиным в редакции…

– Конечно, помню, – перебил Гвидо. – Помню, как вы хотели вызвать милицию во время одного из моих визитов. А видите, как все вышло. В милиции теперь два орла. Сидят ваши орлы в темнице сырой.

– Хорошо, но я не вижу причин для радости. От сумы и от тюрьмы… Слышали ведь, наверное.

– Я-то слышал, а они, судя по всему, – нет. И причина для радости у меня есть. Это торжество справедливости. Или вы, как работник печатного органа ЦК ВЛКСМ, так не считаете?

– Прежде всего я женщина, а потом уже работник печатного органа, Гвидо. И как любая женщина, переживаю за своего мужчину.

Гвидо вспомнил, как несколько дней назад услышал похожие слова от Антонины Жмакиной. Пронеслась мысль предложить гостье переспать в обмен на выполнение ее условий. Но теперь Гвидо не был уверен в своих силах.

– А вы думаете, что моя женщина за меня не переживает, да? Что она с удовольствием наблюдает за страданиями своего будущего мужа?

– Гвидо, я все прекрасно понимаю. И ни в коем случае не собираюсь оправдывать поступок Ромы и Андрея. Но посмотрите – вы занимаетесь любимым делом, у вас есть любимая женщина. В тюрьме у человека не может быть ни того ни другого. Да и после отсидки, сами знаете, – жизнь у единиц налаживается…

– Она и на воле у некоторых так разлаживается, что повеситься охота. Они меня чуть ли не до самоубийства довели. И ведь вы знаете еще далеко не все. Не ведаете обо всех унижениях, выпавших на мою долю.

Естественно, Гвидо не собирался рассказывать о смазанной близости со Жмакиной.

– Полагаю, что вы ничем меня не удивите, Гвидо. Я в этой жизни видела многое.

– Ошибаетесь. Два отъявленных прохвоста именно в этом заведении, – Гвидо махнул рукой в сторону зала, – просаживали мои денежки в компании с доступными малолетками.

– Я предупреждала – не удивите, – невозмутимо ответила Зоя.

– Надо же, какие у вас трепетные отношения. Прямо-таки образцовая ячейка советского общества.

– Талантливым творческим людям иногда можно простить ошибки, продиктованные их слабостями. Это во-первых. И во-вторых, наши с Ромой отношения вас никоим образом касаться не должны.

– Интересная позиция. Впрочем, и действительно – это все меня не касается. Давайте к делу. Вы же пришли сюда не просто за жизнь побеседовать. Вы пришли меня умолять, чтобы я забрал свое заявление из милиции. Так?

– Просить, но не умолять, Гвидо.

– Спасибо за визит. И можете идти туда, откуда пришли.

– Гвидо, подождите. Давайте договоримся так. Вы заберете свое заявление. Что касательно денег, то они будут вам выплачены с компенсацией. Я вас очень прошу забрать это заявление. И не только я. У Андрея семья. Жена и совсем еще маленькая дочка.

В какое-то мгновение Шнапсте хотелось проявить жалость и согласиться на условия Зои. Но перед глазами быстро промелькнула пробирка с гонадотропином, ненавистная диета, издевательская гимнастика и позор, который он испытал в рощице неподалеку от лимбажского вокзала.

– Должен вас огорчить, но заявление я забирать не собираюсь. И все, что я могу для вас сделать, так это выразить глубокое сочувствие, – с издевательской улыбкой произнес Шнапсте.

Этого ему делать не стоило. Разговор и без того давался Зое с трудом, она еле сдерживала эмоции. Поднявшись с дивана, Зоя по привычке уперла в бока кулачки и выпалила:

– Значит, не заберешь, гниденыш?! Тогда слушай меня внимательно. Если Ромка с Андреем сядут, я сделаю все от меня зависящее, чтобы ты из этого чудного заведения как можно скорее вылетел. И будешь ты, бл. дь такая, таскать подносы в дешевом кабаке!!! И это в лучшем случае. А еще я включу на всю громкость сарафанное радио, которое очень быстро разнесет по городу слух, что в штанах у тебя не хер, а колпачок от шариковой ручки. Да и тот скоро отвалится.

Первым слушателем сарафанного радио стал вышибала. На последней тираде девушки здоровяк хитро улыбнулся, проводив Зою восхищенным взглядом.

– Чем девку заразил, Гвидо?

– Идиот! Главное, чтоб ты свои мозги не заразил.

У Шнапсте появился еще один враг. И он прекрасно знал, что по своему коварству женщина, а тем более женщина умная и красивая, может дать фору любому мужчине.

После отправки Холодильника в централ Рома заскучал. Историй Володя рассказал на целую книгу. Хузин думал, что чем-то они с Холодильником похожи. Тягой к авантюрам, розыгрышам, лицедейству, даже если зритель всего один. В камере появился лифтер Геннадий с печалью в глазах и распухшей губой. Он пострадал при задержании с поличным. Выпив лишнего, Геннадий отправился в Юрмалу – вспомнил старую любовь. На его несчастье, повариха пионерлагеря имени Терешковой, Люда, оказалась дома. Ностальгические чувства даму не одолевали. Предложение близости она категорически отвергла и через мгновение получила тяжелое сотрясение мозга. Лифтер Геннадий сломал о голову бедняги детские санки. На шум отреагировали соседи. Люду отправили в больницу, Гена был сопровожден в СИЗО. Рома с ужасом подумал, что в случае обвинительного приговора ему долго придется общаться с людьми намного страшнее, чем этот лифтер. С убийцами, маньяками, насильниками.

Марьин с сокамерниками практически не общался, продолжая мысленно молить Господа о скором спасении. В нем неожиданно проснулось желание оказаться в храме и долго стоять на коленях, замаливая грехи. Впрочем, такие мысли посещали многих из тех, кто впервые оказывался в подвале изолятора. А еще арестанты начинали подгонять время даже более страстно, чем в школьные и армейские годы. Дальнейшую судьбу решали семьдесят два часа, и большинство оказавшихся в железной коробке воронка могли даже не мечтать об оправдательном приговоре. Система была создана не для того, чтобы признавать свои ошибки и по прошествии максимальных девяти месяцев, отведенных на следствие, раскланяться перед оправданным.

Замки и щеколды двери восьмой камеры неприятно лязгнули. Струящийся из коридора свет показался Роме ярким. Дверной проем заслонила мрачная фигура конвоира:

– Хузин, на выход.

– Такси подъехало? – Рома знал, что, если решение принято, эта шутка все равно уже ничего не изменит.

Дождливым вечером пятницы с разницей в сорок минут из здания центрального следственного изолятора города Риги вышли двое осунувшихся и небритых мужчин в мятой одежде. Но глаза их улыбались. Затянутому тучами небу, каплям дождя, прохожим. Они обнялись так, будто не виделись много лет.

– Ромка, я не верю!!! Не верю, Ромка!

– Андрюша, я и сам еще не осознал. Ждал тебя. Думаю, раз меня выпустили, значит, и тебя скоро турнут.

– Давай в церковь сходим, Рома. Я в камере все время молился. И утром, и днем, и вечером. И когда заснуть не удавалось, тоже молился. Это Господь нам помог, Ромочка.

– Ты же молитв не знаешь, – усмехнулся Рома.

– Боженька любые принимает. Главное, искренне просить. Поехали в церковь, что на Ленина.

– Андрюша, храмы уже закрыты, думаю. Успеем еще.

– Ну оно и верно. Успеем еще. До сих пор не верится… И деньги все вернули, Ромка.

– Ничего удивительного. Это же не районное отделение милиции.

Света рыдала в трубку и говорила, что больше любимого Андрюшеньку никуда не отпустит. Зою на сантименты не тянуло. Обозвала Рому гадиной, из-за которой она гробит свои лучшие годы, и обещала по приезде серьезно поговорить. Оба недавних арестанта честно признались, что немного задержатся. Телефон Малютки Джоки не ответил, что в день, предваряющий выходные, было неудивительно.

– Нас в таком виде ни в одно приличное заведение не пустят, – заметил Андрей.

– Нам в приличное и не надо. Нам сейчас по статусу в забегаловку положено.

– М-да. Статус у нас теперь интересный, – грустно проговорил Андрей.

– Ты подписку о невыезде имеешь в виду? А куда здесь уезжать? Тем более что мысли о переезде за железную занавеску мы откинули.

Над толчеей пивного бара слышались пьяные разговоры и голоса звезд итальянской эстрады. По запотевшим краям ледяных кружек стекала пена. Пахло рыбой и жареными охотничьими колбасками.

– Куда трудиться пойдем, Андрюха? Самый важный сейчас вопрос.

– Думаешь, с журналистикой закончено?

– Не думаю, а уверен. Даже если нас оправдают – шанс возвращения за клавиши «Ятрани» равен один к пяти. Или с понижением. Еще и из комсомола выпрут.

– А если не оправдают, Ром?

– Тогда станем авторами уникальной стенгазеты, выходящей в единственном экземпляре.

– Угу… И будем делать ее в свободное от работы время на благо Родины. Но с Матвеичем все равно поговорить надо. Может, предложит чего, посоветует.

– Безусловно. В понедельник занесем деньги в кассу взаимопомощи, заодно и послушаем Матвеича. Говорить, правда, он нам вряд ли даст.

– Рома, но у меня к тебе большая, даже огромная просьба. Пожалуйста, забудь на время следствия о существовании Шнапсте. Не усугубляй.

– Это я тебе обещаю. Но на очных ставках нам все равно с ним общаться придется.

– Тогда дай слово, что это общение не сделает наше положение более сложным.

– Андрюш, у меня там было время подумать. И я сделал один хороший для себя вывод. Лучше этим процессом заниматься дома. Я о «подумать».

– Вот это правильно, Ромка. А про работу даже и не знаю. Такой график был, такая зарплата. Как тут слова Матвеича не вспомнить?

– В прошлом. И график, и зарплата в прошлом. Но не надо все красить черным. И забивать голову пораженческими настроениями тоже не стоит.

– У тебя у самого идеи какие есть?

– Есть. Помочь нам сейчас может только блат. А блат у нас имеется. Малютку подключим, Мишу Абалмасова, Вадика Эпштейна. Мы же не судимые еще. Как там говорят, под статьей только ходим.

– Блат… Главное, чтобы от нас люди не отвернулись. Сам знаешь, как бывает. Не успеешь в каталажке оказаться, а про тебя уже половина друзей и знакомых забыла. Примеров – масса.

– Брось, Андрюха. Сам же видишь, что времена при этом пятнистом косноязычном уродце меняются.

– Смотришь, может, и под амнистию попадем, – с надеждой произнес Андрей.

– Типун тебе на язык, балбес. Чтобы попасть под амнистию, нужно получить срок. А мы должны быть полностью оправданы.

– Значит, адвокаты нужны хорошие.

– Андрюша, сейчас в первую очередь нужно успокоиться. Впереди два выходных. Поспим, воздухом и пищей нормальной насытимся. Любовью, само собой. Мне секса так никогда в жизни не хотелось.

– Тебе, кстати, худоба идет к загару. И щетина тоже. Ты на испанского идальго стал похож, Ромка.

Зоя изменений во внешности Ромы не оценила. Накормив ужином, принялась читать морали. Без пафоса и фальши. Голос не повышала, интонации не раздражали. На сей раз Рома внимательно слушал, не пытаясь перебить хохмами. И все же не выдержал. Поклявшись закодироваться и найти работу, пообещал, что к моменту смерти станет самым примерным кандидатом в покойники. Потом ему вдруг стало грустно. Шум ливня, печаль в глазах Зои, ощущение пустоты. Накинув легкую куртку, Рома выскочил на улицу. Вернулся с бутылкой шампанского. Острослов и ерник с минуту стоял в растерянности.

– Полагал, что все это будет несколько по-другому… Но, думаю, пришло время. В общем, я считаю, нам пора пожениться.

– Считаешь или делаешь предложение? – рассмеялась Зоя.

– Делаю предложение.

– Видишь, Ромка, как тяжело тебе быть серьезным.

– Зато я еще не разучился быть искренним.

Выходные Зоя с Ромой провели в постели.

Света встретила Андрея в стиле слезливого романтизма. Гладила по макушке, называла «несмышленым дурашкой». Дочка спросила, где пропадал, и сказала, что от папы чем-то пахнет. Андрей долго стоял в душе, морщась при воспоминаниях о запахе параши и голых досках, на которых приходилось спать. С жадностью накинулся на бульон и паровые котлеты.

– Ты хоть прожевывай, Андрюшенька. Вон как изголодался, бедолажка. Там, наверное, и не кормили совсем.

– Кормили. Павда, даже хуже, чем в пионерлагерях и больницах. Но с Божьей помощью выдюжил.

– А не били тебя, соколика?

– Слава тебе, Господи, – Андрей обратил взор к потолку. – Не били. Бьют, наверное, только особо опасных.

– И то хорошо. Андрюш, а как думаешь, милый, обойдется все? На воле останешься?

– Это уже как Царь наш Небесный порешит, Светочка.

– Андрюш, ты чего это Господа в каждом предложении поминаешь? Грех же.

– Как это грех? А разве не наоборот?

– Сказано же – не поминай имя Господа всуе. Да и не замечала я раньше такого за тобой. Точно не били тебя?

– Нет. Но я все эти дни молился, Светочка. Дни и ночи просил Господа о скором освобождении. Я вот слышал фразу, что все беды наши от неверия. И, наверное, так оно и есть. У нас ведь книги дома на религиозные темы имеются?

– Библия только, Андрюша. Та, что от бабушки моей осталась. Но она на церковнославянском.

– Вот и буду Библию читать вместо детективов.

В понедельник друзья встретились у «Часов мира». Время шло к обеду, и у тотема фарцовщиков и валютчиков было немноголюдно.

– Что в пакете, Ромка?

– Коньяк армянский. Думал до дня рождения сохранить, но Матвеича отблагодарить надо.

– Тогда я торт возьму по дороге.

– Завтра нужно будет с адвокатом встретиться. Зоя нашла дамочку. Та готова взяться за наше дело.

– Ром, я вот что подумал. Может, все же встретиться с Гвидо и попросить его заявление отозвать? И сразу все проблемы решены, слава тебе, господи!

– Пока мы сидели, Зоя к нему съездить успела. У Шнапсте теперь девиз простой: «Чем им хуже, тем приятнее мне».

– Ну ничего, ничего… Накажет его Боженька за грехи и нежелание помочь ближнему.

– Андрюша, что-то ты странно разговаривать начал. Раньше я за тобой столь частое упоминание Господа не замечал.

– Рома, я вот сегодня в храме был с утра. И знаешь, какое отдохновение душе? Вышел с легкостью, с улыбкой. А какие там лица у людей! Глаза добрые, улыбки искренние, неподдельные. Помолился за нас с тобой и за родных наших.

– Опять по-своему?

– Нет, не по-своему. «Отче наш» выучил. С батюшкой долго общался. Он мне молитвослов пообещал достать.

– Вот страна, а! Колбасу нужно достать, сапоги-дутики тоже нужно достать. Билеты в театр и талоны на книги тоже нужно достать. И молитвослов – его тоже доставать надо. Как будто это «самиздат».

– От Господа отвернулись, вот ни колбасы, ни сапогов-дутиков и нет.

– Андрюша, ты меня не пугай. Нам сейчас правила техники безопасности на производстве или стройке учить надо, а не «Отче наш». И фанатизм ни до чего хорошего тебя не доведет.

– Все тебе плохо. И вера в Господа тоже, да?

– Вот за что я стране благодарен, так это за то, что в душе я все же больше атеист. Одновременно верить в идеалы КПСС и в Бога – пошло.

– Так, выходит, ты ни во что и не веришь.

– Только в себя. Больше разочарований, но чувствую себя спокойнее. И это честнее.

Друзья шли по просторному холлу Дома печати. Им казалось, что взгляды окружающих прикованы только к ним. В лифте ехали вместе с Наташей Ракиной из отдела культуры, полноватой брюнеткой, жующей на протяжении всего рабочего дня. Наташа слыла человеком любознательным и простым. Часто не к месту задавала глупые вопросы. Обычно делала это с энтузиазмом.

– Ребят, а вы на самом деле какому-то чудику лекарство для увеличения мужского достоинства продали, и вас могут посадить надолго?

– Да, Натали, действительно, – лицо Ромы было серьезным. – Действительно продали лекарство человеку, у которого х. й длиной всего в десять сантиметров. И скоро мы можем стать зэками. Еще вопросы будут?

– Будет пожелание, Хузин. Когда-нибудь поумнеть и стать добрее.

Марьин, зажав рот кулаком, прыснул. В коридоре друзья наткнулись на спешащего спортивного обозревателя Игоря Борейко.

– А я уже хотел тотализатор открыть наподобие «Спорт-Прогноза» – выпустят моих коллег или не выпустят.

– Ты бы лучше почаще окно в кабинете открывал, чтобы мозги проветривать, – тут же парировал Рома.

– Шуток не понимаешь, Ром?

– В стиле фильма «Спортлото-82» – не понимаю.

Единственным человеком, кто расцеловал, посочувствовал и пожелал удачи, оказалась Люда Семагина. Зоя разговаривала по телефону. Озорно подмигнув, отправила два воздушных поцелуя и ладошкой указала на дверь кабинета Матвеича. Попыхивая сигаретой, главный читал разворот «Известий». Сложив газету вдвое, медленно снял очки.

– Мы попрощаться, Матвеич, – Рома достал из пакета коньяк и поставил на стол.

В кабинете стало тихо. Пауза прижимала, делала больно. Матвеич жестом предложил присесть.

– Ром, а я ведь первый раз тебя с таким грустным взглядом вижу. Хотя нет. Было. Когда из Афгана весточка про твоего одноклассника пришла, вечная ему память. И ты, Андрюшка, сник, как я погляжу.

– Нечему радоваться, Матвеич, – Андрея было еле слышно.

– И не вам одним, хочу заметить. Печально, ребята. Грустно, печально, и всех эпитетов не перечислишь. Самое интересное, что моя вина во всем этом тоже есть. Прощал, закрывал глаза, жалел… Не смог вас вытащить из мира, в котором вам было удобнее жить. Догадываешься, про что я, Ром?

– Догадываюсь, Матвеич. Только чего уже сейчас об этом…

– Ром, а ты не думай, что я морализаторством заняться собрался. Просто говорить сейчас можно предельно откровенно.

Откупорив бутылку, Матвеич достал рюмки. По селектору попросил Зою никого к нему не пускать. Андрей от выпивки отказался, чем вызвал удивление как у Ромы, так и у главного.

– Будем надеяться, что ситуация разрешится благополучно. За это и выпьем, – Матвеич, резко опрокинув рюмку, закурил.

– А если не разрешится? – спросил Андрей.

– Андрюша, ты какой-то странный стал, как я погляжу. Ты же знаешь ответ на этот вопрос. Если не разрешится – придется вам пройти еще одну школу жизни.

– Не хотелось бы. Уж больно она суровая. Остается, значит, только на Господа уповать и благосклонность Его к нам.

– Согласен. Не касательно Господа, а касательно суровой школы. Но некоторым индивидам школа такая идет на пользу. Я не про вас в данный момент. За нигилизм и цинизм пока не сажают.

– А за антисоветчину – еще как, – вставил Рома. – А ведь ее тоже вполне можно отнести к одной из форм нигилизма и цинизма.

Матвеич подобрел, расслабился. Глаза его заблестели, взгляд стал мягче.

– Рома, скоро и за антисоветчину сажать перестанут. Поверь мне. Перед отпуском близкий друг из Москвы приезжал. Занимает очень высокий пост. Человек умный, способный просчитывать ходы и ситуации наперед. И он боится. Боится, что страна наша доживает последние годы. Страна, Ромка. Великая страна, Андрюша. Говорю от сердца, без рисовки.

– Его страхи можно понять, Виктор Матвеич. Не будет страны, не будет у него ни хорошей должности, ни привилегий.

– Нет, Ромочка. В этом ты не прав. Вернее, прав, но частично. Не за это мой друг переживает. А за хаос, который может воцариться, если все это в одночасье рухнет. Все мировые революции, которые история знает, покажутся ничтожными.

– Не может такая махина взять да и рухнуть в одночасье, – возразил Андрей.

– И не такие империи рушились, Андрюша. Человек ты образованный и знаешь это не хуже меня. Да, мне тоже многое не нравится, многое коробит. Но скажу без пафоса, ребята. Родину я люблю. И не хочу, чтобы моя Родина превратилась в тот самый порноптикум. Теперь к делу. На время следствия оставлять вас в редакции я просто не имею права. Но скажу честно. Будь моя воля, поступил бы совсем иначе. Рома, сначала к тебе. Ты – парень к жизни приспособленный лучше, чем Андрей. Думаю, работу с твоими связями найдешь. И найдешь, скорее всего, быстро. А вот тебе, Андрюша, в этом плане будет тяжелее. Решение мое таково: будешь писать вне штата. Выбери себе нормальный псевдоним. Только не надо уходить во времена года и героику пятилеток. Антон Февральский у нас уже имеется. Мария Трудовая тоже есть.

– Я же начинал под псевдонимом Лев Бурлак.

– И зоопарка с примесью репинских страданий не надо. Придумай что-то более земное.

Матвеич с Хузиным выпили на посошок, тепло попрощались.

Малютка Джоки лучился оптимизмом. Пока Рома с Андреем воротили носы от баланды, он успел пообщаться не только со своим высоким протеже, но и с ментами в чинах. И даже с одним уголовником. Все сходились на том, что при определенных обстоятельствах дело может до суда не дойти. Но это только в том случае, если удастся договориться со Шнапсте.

– Данный вариант можно хоронить сразу, – заключил Рома.

– Но почему?! Рома, в этом случае гордость нужно засунуть себе в жопу! – возмущался Малютка. – Она и так у многих там с рождения. Я про личную гордость.

– Гордость здесь абсолютно ни при чем. Зоя была у Гвидо. Он ей с издевкой отказал. Она вспылила, естественно.

– Плохо. Хотя и понять его можно. И его можно понять, и Зойку. Стало быть, надо попробовать еще разок. Еще на одну попытку заход сделать.

– Бесполезно. Зоя всю эту историю подруге рассказала, которая в варьете его кабака танцует. Естественно, в финале прозвучала фраза: «Анжелочка, только никому! Я тебя умоляю, солнце».

Малютка явил такую матерную тираду, что несколько прохожих обернулись.

– Тогда этот вариант списываем. Ром, прости, конечно, но какие бабы все же дуры. Сначала сделают, а потом думают.

– Все как и у настоящих партийцев.

– Нашел с кем сравнить. Кстати, а где второй подозреваемый?

– В церкви. Молится за наше чудесное спасение.

– Лучше бы он помолился за то, чтобы у Гвидо хер вырос.

– Боюсь, Господь такие просьбы даже не рассматривает.

– Еще и не такие рассматривает. А что это Андрюшу на путь веры потянуло?

– После СИЗО. Говорит, сутки напролет молился. И всерьез верит, что это помогло.

– Я, если честно, тоже разок за вас слово перед Господом замолвил. Правда, помогло, на мой взгляд, несколько другое. Созвонимся завтра. Можно вечерком пивка попить съездить.

– Андрюша бросил пить даже пиво.

– Ничего. Отойдет от подвальных воспоминаний, и жизнь снова заиграет.

Встреча с адвокатом подследственных немного расстроила. Худощавую невысокую даму лет шестидесяти звали Элеонорой Станиславовной Завадской. Хузин знал, что женщина – это разорение, но после рандеву с защитницей понял, что женщина-адвокатесса – разорение масштабное. Аппетиты Завадской не настораживали. Они пугали. Обнадежила только фраза, брошенная в конце разговора:

– Видите ли, друзья мои. Есть дела, за которые можно браться, руководствуясь исключительно чувством долга. Это дела заведомо проигрышные. Разница в сроке может быть в один, максимум – в два года. И это при наказании в 8—10 лет. Ваш вариант сильно отличается. Дело вполне можно отнести к выигрышным. И победить в таком процессе мне особого труда не составит.

– Несмотря на наши признательные показания? – поинтересовался Рома.