Лавина Стивенсон Нил
— Нет. Мы сдавали кровь.
— Они высасывали из вас кровь?!!
— Да. Иногда мы писали какие-то программы. Но только немногие из нас.
— Ты долго там была?
— Не знаю. Нас привозят сюда, когда вены совсем уже слабые. Тогда мы просто помогаем распространять Слово: перетаскиваем вещи, строим баррикады. Но мы мало работаем. По большей части поем песни, молимся и рассказываем другим о Слове.
— Хочешь выбраться? Я могу вытащить тебя отсюда.
— Нет, — качает головой женщина. — Я никогда не была так счастлива.
— Как ты можешь такое говорить? Ты была крутым преуспевающим хакером. А теперь, прости меня за откровенность, ты просто пьянчужка.
— Все в порядке. Я не в обиде. Я совсем не была счастливой, когда была хакером. Никогда не задумывалась о важном. О Боге. О небесах. О духовном. В Америке о таком думать трудно. Просто отмахиваешься. Но ведь по-настоящему важно это, а вовсе не программировать компьютеры или делать деньги. Теперь я ни о чем другом не думаю.
Все это время И. В. приглядывала за верховным жрецом и его приятелем. А те, пусть медленно, но приближаются. Теперь они уже настолько близко, что до И. В. доносится запах их обеда. Женщина кладет руку на наплечник И. В.
— Мне бы хотелось, чтобы ты осталась со мной. Почему бы тебе не спуститься? Выпьем чего-нибудь холодного? Ты, наверное, хочешь пить.
— Мне пора. — И. В. встает.
— А вот против этого я сильно возражаю, — говорит, делая шаг вперед, верховный жрец. Голос у него вовсе не сердитый. Сейчас он пытается как бы изображать папу И. В. — Это не самое правильное решение.
— А ты кто? Образец для подражания?
— Все в порядке. Тебе не обязательно со мной соглашаться. Но давай спустимся, посидим у огня, поговорим.
— Давай ты просто, мать твою, уберешься от И. В., пока она не перешла в режим самозащиты, — отвечает И. В.
Все трое фалабала отступают на шаг. Готовы к сотрудничеству. Верховный жрец умиротворяюще поднимает руки:
— Извини, мы вовсе не хотели тебе угрожать.
— Странные вы ребята, — говорит И. В., снова перещелкивая гоглы на инфракрасный.
В инфракрасном свете ей видно, что у спутника верховного жреца в руке какая-то мелкая штуковина, необычайно теплая.
И. В. пригвождает его фонариком, высвечивая верхнюю часть тела узким желтым лучом. Большая его часть грязная, серо-коричневая и света не отражает. Но есть тут нечто яркое и глянцево-красное, точно рубиновый стержень.
Это шприц. Шприц, полный красной жидкости. В инфракрасном свете он очень горячий. Свежая кровь.
Тут она чего-то не въезжает: зачем этим парням разгуливать со шприцем только что взятой крови? Но она уже увидела, что хотела.
«Жидкий кастет» вылетает из банки узкой неоново-зеленой струйкой, и когда эта струйка ударяет мужику со шприцем в лицо, тот отдергивает голову, точно ему только что врезали по переносице, и без единого звука валится навзничь. На всякий случай И. В. врезает и верховному жрецу. Женщина только стоит и смотрит на нее словно в смятении.
Отталкиваясь ногой от бетона, И. В. вылетает из каньона с такой скоростью, что, ворвавшись в поток машин, движется почти вровень с ним. Как только она надежно запунивает ночной танкер с салатом, то звонит маме:
— Мам, послушай. Нет, мам, плевать на шум. Да, я еду на скейте в потоке машин по мостовой. Но послушай меня секундочку, мам…
Ворчит и ворчит, ноет и ноет. Ну как с ней можно говорить? Потом И. В. пытается связаться с Хиро, и через пару минут ей все же удается пробиться на его мобильник.
— Эй! Привет! Эй! — кричит она, потом слышит вдруг автомобильный гудок. И доносится он из мобильника.
— Да?
— Это И. В.
— Как дела?
В личных разговорах этот тип всегда как будто слегка тормозит. Ей совсем не хочется говорить о том, как у нее дела. На фоне голоса Хиро звучит новый гудок.
— Где ты, черт побери, Хиро?
— Иду по улице Л.А.
— Как ты можешь быть подключен, если идешь по улице? — Тут до нее доходит жуткая правда. — О господи, ты что, горгульей заделался?
— Ну, — тянет Хиро. Он сконфуженно мнется, словно ему пока еще в голову не пришло, что он наделал. — Не то чтобы совсем горгульей. Помнишь, как ты ругалась, что я все деньги трачу на компьютерные примочки?
— Ну да.
— Я решил, что трачу недостаточно. Поэтому купил себе машину на пояс. Самую маленькую, какие только бывают. Я иду по улице, а эта штуковина закреплена у меня на ремне на животе. Круто.
— Ты горгулья.
— Да, но это совсем другое дело, никаких тяжестей на меня не понавешено…
— Ты горгулья. Послушай, я говорила с одним из оптовиков.
— И?..
— Она сказала, что когда-то была хакером. У себя в компе она увидела что-то странное. Потом болела и под конец присоединилась к культу, а затем ее перевезли на Плот.
— На Плот? Продолжай.
— На «Интерпрайз». Они берут у хакеров кровь, Хиро. Высасывают из их тел. Они заражают людей, впрыскивая им кровь больных хакеров. А когда у хакеров вены становятся сплошная дорога, как у джанки, их отправляют на сушу, чтобы они занимались тут оптовой торговлей.
— Очень хорошо, — говорит он. — Отличная инфа.
— Она сказала, что видела статику на своем мониторе и от этого заболела. Тебе об этом что-нибудь известно?
— Ну да. Это правда.
— Правда?
— Ага. Но тебе не стоит волноваться. Оно поражает только хакеров.
С минуту она и слова вымолвить не может, так она зла.
— Моя мама — программист у федералов. Ах ты, сволочь! Что же ты меня не предупредил?
Через полчаса она уже дома. На сей раз даже и не думает переодеться в свою маскировку, просто врывается в дом в жутковатом черном комбинезоне. Бросает доску в коридоре на пол. Хватает с полки одну из маминых безделушек — тяжелый хрустальный кубок (на самом деле не хрусталь, а прозрачная пластмасса), который она получила за то, что пару лет назад подлизывалась к боссу федералов и прошла все тесты на полиграфе, — и вламывается в мамин кабинет.
Мама там. Как обычно. Работает за своим компьютером. Но в данный момент она на экран не смотрит: на коленях у нее какие-то заметки, которые она перелистывает.
И в тот момент, когда мама поднимает на нее глаза, И. В. размахивается и швыряет хрустальный кубок. Тот пролетает прямо над маминым плечом и, отскочив от компьютерного столика, ударяется об экран монитора. Потрясающий результат. И. В. всегда хотелось это сделать. На несколько минут она замирает, наслаждаясь делом рук своих, а мама тем временем выплескивает всевозможные дурацкие эмоции. Что ты делаешь в этой форме? Разве я тебе не говорила, нельзя ездить на скейте по настоящим улицам? Бросать вещи в доме не положено. Это самое ценное, что у меня есть. Зачем ты разбила компьютер? Это собственность правительства. И что, вообще, тут творится?
Понимая, что это будет продолжаться еще некоторое время, И. В. уходит на кухню, бросает пригоршню воды себе в лицо и наливает соку, давая маме просто ходить за ней и распространяться в прокладки на спине и плечах.
Наконец мама успокаивается, побежденная стратегией молчания И. В.
— Я только что жизнь тебе спасла, мам, — говорит И. В. — За это полагается хотя бы печенье.
— О чем, скажи на милость, ты говоришь?
— Ну, если бы вы — люди в определенном возрасте — старались держаться в курсе основных событий, то вашим детям не пришлось бы прибегать к таким крайним мерам.
35
«Земля» материализуется, величественно кружа перед самым его носом. Хиро хватает ее, поворачивает к себе Орегоном, потом приказывает убрать облака, что программа и делает, открывая перед ним кристально ясный вид на горы и береговую линию.
Там в какой-то сотне миль от побережья Орегона растет на воде гранулированный фурункул. Нагноение — еще мягко сказано. Сейчас он в сотне миль южнее Астории и все движется на юг. Теперь понятно, зачем Хуанита пару дней назад поехала в Асторию: она хотела подобраться поближе к Плоту. Зачем — остается только гадать.
Подняв голову, Хиро сосредоточивает взгляд на «Земле», подтаскивает к себе Орегон, чтобы лучше разглядеть происходящее. По мере приближения в симуляции, на которую он смотрит, нечеткие панорамные снимки, полученные со спутников на геостационарной орбите, сменяются отличным видео, поступающим в компьютер ЦРК от целой стаи спутников-шпионов на бреющем полете. Теперь перед Хиро — мозаика фотографий, отснятых всего пару часов назад.
Плот — несколько миль в ширину. Очертания его постоянно меняются, но в тот момент, когда были сделаны снимки, он имел форму раздутой человеческой почки. Иными словами, пытается принять форму наконечника стрелы или клина летящих на юг гусей, но в системе столько помех, она настолько аморфна и неорганизованна, что получается только почка.
В центре — два гигантских судна, притертые друг к другу бортами: «Интерпрайз» и нефтяной танкер. Этих мастодонтов подпирает еще несколько крупных судов, коллекция контейнеровозов и прочих сухогрузов. Ядро.
Все остальное — мелочь. Временами различимы угнанные яхты или списанные рыболовецкие траулеры. Но большинство лодок Плота — лодки и ничего больше. Мелкие прогулочные катера, сампаны, дау, одномачтовые каботажные суда, ялики, плотики, джонки, импровизированные строения поверх заполненных воздухом бочек из-под нефти и плит пенопласта. Добрая половина — вовсе и не плавучий материал, а нагромождение веревок, канатов, досок, сетей и прочего мусора, связанного воедино и накрученного поверх всего, что держалось на воде и было под рукой.
А в самой середине засел, как паук, Л. Боб Райф. Хиро не знает наверняка, что он поделывает, не знает, как связана со всем этим Хуанита. Но пора поехать туда и все выяснить.
Скотт Лагерквист стоит на краю «Универмага Мотоциклов Марка Нормана 24/7» и ждет тягач доставки, когда из-за угла вдруг выходит решительно шагающий по тротуару парень с мечами. Пешеход в Л.А. — диковинное зрелище, намного более диковинное, чем человек с мечами. Но желанное. Все, кто приезжает в контору по продаже мотоциклов, уже, по определению, имеют машину, поэтому им ничего не навяжешь. А вот пешеход — просто подарок судьбы.
— Скотт Уилсон Лагерквист! — вопит мужик с мечами с расстояния в пятьдесят ярдов. — Как дела?!
— Замечательно! — орет в ответ несколько сбитый с толку Лагерквист. Проблема в том, что имени мужика он не помнит. Где же он его видел?
— Рад тебя видеть! — говорит Скотт, подбегая к мужику, чтобы пожать ему руку. — Не видел тебя с самого…
— Мизинчик сегодня на месте?
— Мизинчик?
— Ну да. Марк. Марк Норман. Мизинчиком его прозвали в колледже. Думаю, он теперь не слишком жаждет, чтобы об этом вспоминали, раз уж он заправляет полудюжиной представительств агентств, тройкой «Макдональдсов» и «Холлидей-инном», а?
— Я не знал, что мистер Норман держит еще и закусочные.
— Ага. У него же три франшизы на Лонг-Бич. Правда, он владеет ими на правах партнерства с ограниченной ответственностью. Он сегодня на месте?
— Нет, он в отпуске.
— Ах да. На Корсике. В «Аяччьо Хайятт». Номер 504. Все правильно, у меня совсем из головы вылетело.
— Ну, вы просто так заглянули или…
— Не-а. Собирался купить мотоцикл.
— О! И мотоцикл какой модели вы ищете?
— Как насчет новой «ямахи»? С «умноколесами» нового поколения?
Скотт мужественно улыбается, пытаясь сохранить лицо при том ужасном факте, который он вот-вот объявит.
— Я прекрасно знаю, о чем вы говорите. Но, к сожалению, у нас сегодня такой нет на складе.
— Нет?
— Нет. Это самая последняя модель. Ни у кого ее нет.
— Вы уверены? Ведь вы одну такую заказали.
— Да?
— Ага. Еще месяц назад. — Внезапно малый тянет шею, заглядывая за плечо Скотта. — Ну да, помяни черта, а он тут как тут. Вот ее везут.
На стоянку въезжает тягач с последней поставкой мотоциклов на платформе-прицепе.
— Она вон в том тягаче, — говорит малый. — Если дадите мне одну из ваших визиток, я вобью идентификационный номер байка на обратной стороне, а вы тогда сможете мне ее снять.
— Особый заказ, отправленный мистером Норманом?
— Сами понимаете, он утверждал, будто заказал его для витрины как образец. Но на нем значится мое имя.
— Да, сэр. Понятно, сэр.
И разумеется, байк съезжает с прицепа платформы, в точности такой, каким описал его малый, указав верную цветовую гамму (черный) и идентификационный номер мотоцикла. Байк — просто загляденье. Он всего лишь стоит на автостоянке, а вокруг уже собралась толпа зевак: остальные коммивояжеры и менеджеры оставили кружки с кофе и сняли со столов ноги, чтобы выйти на него поглазеть. Он похож на черную сухопутную торпеду. Привод на оба колеса. Сами колеса настолько продвинутые, что они уже даже не колеса, это огромные промышленные версии «умноколес», так любимых скейтерами-скоростниками, — с независимо выдвигающимися шипами и толстыми подушками сцепления на «ступнях». По переду над носовым конусом свисает сенсорный блок, отслеживающий состояние дороги и решающий, куда именно поставить каждую из ступней катящегося байка, насколько далеко — ее шип и как повернуть ступню для максимального сцепления с поверхностью. И всем управляет биос: у байка собственный бортовой компьютер с плоским экраном, встроенным в верхнюю панель топливного бака.
Говорят, эта детка бегает со скоростью сто двадцать миль по гравию. Биос подключается к сводкам погоды ЦРК и поэтому знает, чего ожидать. Аэродинамический обтекатель полностью гибкий и сам рассчитывает наиболее эффективную форму для данной скорости и ветра, изменяет соответственно свои изгибы, оборачивается вокруг водителя, будто гимнастка-нимфоманка.
Скотт думает, что этот малый намерен заскочить за инвойсом от дилера, раз уж он доверенный друг мистера Нормана. Любому активному продавцу мало радости составлять контракт на продажу такой сексуальной зверушки с дилерской скидкой. Скотт с мгновение мнется. Спрашивает себя, что с ним станется, если тут какая-то ошибка.
Малый внимательно за ним наблюдает и будто угадывает его нервозность, словно способен слышать сердцебиение Скотта. Поэтому в последнюю минуту он смягчается, можно сказать, проявляет благородство — Скотт страсть как любит таких мотов, — решив добавить несколько сотен конгбаксов поверх инвойса, чтобы Скотт мог получить хотя бы мизерные комиссионные. Чаевые, по сути.
И в довершение всего — вот он, подарок судьбы! — малый вовсю разворачивается во «Все для байкера». Просто голову теряет. Покупает полный комбинезон. И все примочки. И самые лучшие. Самый лучший полный комбинезон, закрывающий все тело с головы до пят, с дышащей пуленепробиваемой бронетканью, с бронепрокладками во всех положенных местах и воздушными подушками вокруг шеи. Даже маньяки, помешанные на безопасности, когда у них такая одежка, не заморачиваются шлемами.
И как только малый придумывает, как повесить поверх комбинезона мечи, он собирается трогаться в путь.
— Должен сказать, — говорит Скотт, когда малый уже сидит на своем новом байке, пристраивает поудобнее мечи и делает с биосом что-то невероятно запрещенное, — выглядишь ты как чертовски крутой сукин сын.
— Спасибо. — Малый дает по газам, и Скотт не слышит, но чувствует мощь мотора. Эта детка настолько умна, что не тратит лошадиных сил на шум. — Передай привет новорожденной племяннице, — говорит малый и отпускает сцепление.
Шипы сгибаются, втягиваются внутрь, и байк вылетает со стоянки, будто берет старт со всех своих электронных лап. Пролетев насквозь парковку соседней франшизы «Храма Нового Водолея», он выезжает на дорогу. Через полсекунды малый с мечами — уже просто точка на горизонте. А потом и вовсе пропал. Направляясь на север.
36
Пока тебе не исполнилось двадцать пять, ты время от времени думаешь, что, сложись твоя жизнь по-иному, ты стал бы самым крутым сукиным сыном в мире. Если бы я поселился в китайском монастыре, где есть своя школа боевых искусств, и десять лет трудился бы до седьмого пота. Если бы мою семью перестреляли торговцы наркотиками из Колумбии и я бы поклялся отомстить. Если бы я был смертельно болен, жить мне оставалось один год и я посвятил бы его борьбе с уличной преступностью. Если бы я просто все бросил и всю жизнь посвятил тому, чтобы стать плохим.
Хиро тоже так думал, а потом столкнулся с Вороном. Отчасти это освобождает. Ему уже нечего мечтать быть самым крутым сукиным сыном в мире. Это место уже занято. Последняя капля — из-за которой первое место крутейшего сукин-сынства уплывает из-под носа, — это, разумеется, водородная бомба. Если бы не водородная бомба, можно было бы еще потягаться. Скажем, найти ахиллесову пяту Ворона. Подкрасться, свалить, надрать задницу. Но из-за ядерного зонтика Ворона титул мирового чемпионства стал недосягаемым.
Что не так уж и плохо. Иногда даже хорошо, что ты лишь немного крут. Хорошо знать, где граница твоих возможностей. Научиться использовать то, что имеешь.
Как только Хиро выезжает на бесплатную трассу и поворачивает байк носом к горам, он входит в виртуальность своего офиса. «Земля» по-прежнему висит на своем месте, держа Плот как бы под лупой. Несясь в Орегон со скоростью сто сорок миль в час, Хиро размышляет над изображением Плота, которое призрачными полутонами накладывается на трассу.
Издали Плот кажется больше, чем на самом деле. Приблизив изображение, Хиро понимает, что эту иллюзию создает обволакивающее Плот и им же порожденное облако нечистот, постепенно растворяющееся в воде и в атмосфере.
Тихий океан он обходит по часовой стрелке. Когда на «Интерпрайз» разводят пары, он может отчасти контролировать свой курс, но настоящая навигация, учитывая весь налепившийся на него мусор, практически невозможна. По большей части Плот идет туда, куда несут его ветер и кориолисово ускорение. Несколько лет назад он, набирая беженцев, проходил мимо Филиппин, Вьетнама, Китая и Сибири. Потом повернул к цепи Алеутских островов, обогнул выступ Аляски и теперь медленно скользит мимо небольшого городка Порт-Шерман, штат Орегон, у границы Калифорнии.
Двигаясь по Тихому океану в основном за счет течений, Плот время от времени сбрасывает часть своей чешуи. Эти фрагменты в конечном итоге вымывает на побережье, скажем, Санта-Барбары — связанные воедино обломки с грузом скелетов и обглоданных костей.
Добравшись до Калифорнии, Плот вступит в новую фазу своего жизненного цикла. Он сбросит большую часть импровизированного объема, когда сотни тысяч беженцев отрубят свои лодчонки от ядра и погребут к берегу. Те беженцы, которые продержались так долго, это, по определению, те, кто изначально были достаточно расторопны, чтобы добраться с родины до Плота, достаточно изобретательны, чтобы выжить в мучительно медленном плавании по арктическим водам, и достаточно ожесточены, чтобы не стать убитыми другими беженцами. Исключительно приятные джентльмены. Именно таким вы будете рады, когда они объявятся на вашем частном пляже в количестве пары-тройки тысяч.
Ободранный до нескольких основных кораблей и потому более маневренный, «Интерпрайз» снова пересечет Тихий океан, направляясь в Индонезию, где опять повернет на север и начнет следующий цикл плавания.
Армии муравьев пересекают бурные реки, забираясь на головы впереди идущих; так скапливается способный держаться на воде шар. Многие отпадают и тонут, и, разумеется, те, кто оказался внизу, — тоже. Те же, кто бы достаточно быстр и решителен, чтобы постоянно карабкаться наверх, выживают. Очень многие перебираются через реки, вот почему армии муравьев нельзя остановить, взрывая мосты. Именно так беженцы пересекают Тихий океан, пусть они даже слишком бедны, чтобы заказать билет на настоящий корабль или купить пригодную для плавания лодку. Приблизительно раз в пять лет новая волна набегает на Западное побережье, когда океанские течения приносят домой «Интерпрайз».
Последние несколько месяцев владельцы земельных участков вдоль пляжей Калифорнии нанимают охрану, устанавливают прожекторы и противопехотные заграждения вдоль линии прилива, монтируют на свои яхты пулеметы. Все они подписаны на круглосуточный «Отчет о Плоте» ЦРК, чтобы получать последние сводки прямо со спутника о том, когда очередной контингент из двадцати пяти тысяч голодающих евразийцев оторвется от «Интерпрайз» и опустит мириады весел в Тихий океан — точно муравьиные лапки.
— Пора еще покопаться, — говорит Хиро Библиотекарю. — Но теперь сведи все к вербальному уровню, потому что в настоящий момент я гоню на огромной скорости по I-5 и приходится держать ухо востро: присматривать за тащащимися грузовиками и прочим.
— Буду иметь в виду, — произносит у него в наушниках голос Библиотекаря. — К югу от Санта-Клариты была авария, остов грузовика еще на дороге. А на съезде к Туларе — большая выбоина в левом ряду.
— Спасибо. Кстати, а кто вообще были эти боги? У Лагоса было какое-то мнение на этот счет?
— Лагос полагал, что они могли быть магами, иными словами, нормальными людьми с особыми способностями, или же инопланетянами.
— Черт меня побери, не так быстро. Давай по одному за раз. Что Лагос имел в виду, говоря о «нормальных людях с особыми способностями»?
— Предположим, нам-шуб Энки действительно функционировал как вирус. Предположим, его изобрел некто по имени Энки. Тогда Энки должен был обладать лингвистическими способностями, которые выходят далеко за пределы нашего представления о нормальном.
— И как проявлялись эти способности? Каков был механизм?
— Я могу только изложить связи, какие установил Лагос.
— Ладно. Валяй.
— Вера в магическую силу языка часто встречается как в мистической, так и в научной литературе. Каббалисты, иудейские мистики в Испании и Палестине, полагали, будто, комбинируя буквы имени божества, можно обрести сверхъестественные озарение и силу. К примеру, говорят, будто Абу Аарон, ранний каббалист, эмигрировавший из Багдада в Италию, совершал чудеса силой Священных Имен.
— О какой именно силе мы сейчас говорим?
— Большинство каббалистов были теоретиками и интересовались лишь чистой медитацией. Но существовала также «прикладная Каббала», адепты которой пытались применить это учение в повседневной жизни.
— Иными словами, колдуны.
— Да. Эти прикладные каббалисты использовали так называемый «архангельский алфавит», выведенный из греческого и арамейского теургического алфавита первого века нашей эры, внешне похожего на клинопись. Каббалисты называли этот алфавит «глазным письмом», поскольку буквы составлялись из линий и небольших окружностей, походивших на глаза.
— Единицы и нули.
— Некоторые каббалисты разделили буквы алфавита по месту произведения звуков органами речи.
— О'кей. Как сказали бы мы сегодня, они связывали печатную букву на странице с нейролингвистическими связями, которые следовало задействовать, чтобы эту букву произнести.
— Да. Анализируя произношение и написание различных слов, они считали, что могут прийти к выводу об их истинных, внутренних, значении и смысле.
— Ладно. Как скажешь.
— Выводы научной литературы, разумеется, не столь фантастичны. Но предпринималось немало попыток объяснить Вавилон. Не само событие Вавилона, которое большинство ученых считают мифическим, а тот факт, что существует тенденция к дивергенции языков. В попытке связать все языки воедино был выдвинут ряд лингвистических теорий.
— И эти теории Лагос попытался применить к своей гипотезе о вирусе.
— Да. Существуют две школы: релятивисты и универсалисты. Как объясняет вкратце Джордж Стейнер, релятивисты обычно полагают, что язык является не носителем мысли, а определяющим ее средством выражения. Язык — общая структура, в рамках которой осуществляется познание. Наше восприятие реальности систематизируется потоком ощущений, выраженных и преобразованных этой структурой. Следовательно, изучение эволюции языка есть изучение эволюции самого человеческого разума.
— Общий смысл понятен. А как насчет универсалистов?
— В противоположность релятивистам, которые полагают, что для возникновения в языках общих черт нет причин, универсалисты считают, что если достаточно долго анализировать языки, можно обнаружить, что у всех есть общие характерные особенности. Поэтому они анализируют языки в поисках этих особенностей.
— Ну и как, нашли?
— Нет. Пока как будто на каждое правило находится исключение.
— Что сводит на нет весь универсализм.
— Не обязательно. Эту проблему они объясняют, утверждая, что общие особенности слишком глубоко погребены и потому не поддаются анализу.
— Ловко вывернулись.
— Они правы в том, что на определенном уровне язык должен происходить в человеческом мозгу. А поскольку человеческий мозг более или менее для всех одинаков…
— Железо одно и то же. Но не софт.
— Вы используете метафору, которую я не в состоянии понять.
Хиро проносится мимо огромного двухэтажного автобуса «айэстрим», который покачивается из стороны в сторону на дующем по долине штормовом ветре.
— Ну, франкоговорящий мозг вначале такой же, как англоговорящий. Пока они растут, они программируются разными программами — выучивают разные языки.
— Да. Следовательно, согласно универсалистам, французский и английский, или любой другой язык, должны иметь общие характерные черты, коренящиеся в «глубинных структурах» человеческого мозга. Согласно теории Хомского, глубинные структуры есть врожденные составляющие мозга, позволяющие ему выполнять определенные формальные разновидности операций по цепочке символов. Или, как перефразирует Стейнер Эммона Баха, «эти глубинные структуры со временем приводят к действительному закладыванию моделей в кору головного мозга, бесконечно разветвленной и одновременно „запрограммированной“ сети электрохимических и нейрофизиологических каналов».
— Но эти глубинные структуры настолько глубоки, что распознать их мы не можем?
— Универсалисты помещают активные ноды лингвистической жизни — глубинные структуры — на такую глубину, что они не поддаются описанию и изучению. Или, используя аналогию Стейнера, «попытайся извлечь существо из моря, и оно разложится или чудовищно изменит форму».
— Ну вот, опять эта змея. Так какой теории придерживался Лагос? Релятивистов или универсалистов?
— Он, кажется, полагал, что между ними не существует большой разницы. В конечном итоге они обе ударяются в мистику. Лагос считал, что обе школы, по сути, различными путями пришли к одному и тому же.
— Но, на мой взгляд, тут есть ключевое различие, — возражает Хиро. — Универсалисты считают, что мы детерминированы нейронными связями в коре головного мозга. Релятивисты не верят, что у нас есть какие-либо ограничения.
— Лагос модифицировал строгое хомскианство, предположив, что изучение языка равносильно внесению кода в PROM, аналогия, какую я не в состоянии истолковать.
— Аналогия ясна. PROM — это программируемое одностороннее устройство памяти, — говорит Хиро. — Поступая с завода, эти чипы не имеют содержания. На них можно нанести информацию один, и только один раз, а потом ее заморозить: информация, программное обеспечение, теперь вмонтировано в чип и превращается в железо. После занесения кода в PROM код можно считать, но записать новый на него нельзя. Иными словами, Лагос пытался сказать, что мозг новорожденного не имеет глубинных структур, как и утверждают релятивисты, а по мере того как ребенок усваивает язык, соответственным образом развиваются и структуры самого мозга, язык «наносится» на железо и становится неотъемлемой частью глубинной структуры мозга, как утверждают универсалисты.
— Да. Такова была и его интерпретация.
— Ладно. Выходит, говоря об Энки как о реальном человеке с магическими способностями, Лагос подразумевал, что Энки каким-то образом понимал связь между языком и мозгом и знал, как ею манипулировать. Сходным образом хакер, зная секреты компьютерной системы, может написать код для ее контроля — цифровой нам-шуб.
— Лагос говорил, что Энки обладал способностью восходить во вселенную языка и видеть его перед своими глазами. Так же, как люди посещают Метавселенную. Это дало ему силу творить различные нам-шуб. А нам-шуб обладало способностью изменять функционирование тела и мозга.
— Так почему сегодня никто ничего подобного не делает? Почему нет никаких нам-шуб на английском?
— Как указывает Стейнер, не все языки одинаковы. Одним языкам метафора свойственна в большей мере, нежели другим. Иврит, арамейский, греческий и китайский более приспособлены для игры слов и достигли прочной связи с реальностью: «В Палестине был Квириат Сефер, „Город букв“, в Сирии имелся Библос, „Башня книг“. В противоположность им другие культуры представляются „безъязыкими“ или, по меньшей мере, как это было в случае Египта, не полностью сознающими творящую и трансформирующую силу языка». Лагос полагал, что шумерский был крайне мощным языком, во всяком случае, в Шумере пять тысяч лет назад.
— Язык, подходящий для нейролингвистического программирования Энки.
— Так же как и каббалисты, ранние лингвисты верили в существование фиктивного языка, называемого «Райское наречие», язык Адама. Он позволял всем людям понимать друг друга, минуя взаимонепонимание. Это был Логос того мгновения, в которое Бог создал мир словом. На Райском наречии назвать предмет было равносильно тому, чтобы его сотворить. Цитируя снова Стейнера: «Наша речь стоит между пониманием и истиной, будто пыльное стекло или кривое зеркало. Райское наречие было сродни прозрачному стеклу, через которое лился свет абсолютного понимания. Тем самым Вавилон был вторым Падением». А Исаак Слепой, ранний каббалист, сказал, что (цитируя перевод Гершома Шолема): «Речь человеческая связана с речью божественной, и всякий язык, будь то небесный или человеческий, происходит из одного корня: Божественного Имени». Прикладные каббалисты носили титул «ба'ал шем», что означает «овладевший божественным именем».
— Машинный язык мира, — говорит Хиро.
— Это еще одна аналогия? — осведомляется Библиотекарь.
— Компьютеры оперируют машинным языком, — отвечает Хиро, — который записывается единицами и нулями, бинарным кодом. На самом низком уровне все компьютеры программируются чередой единиц и нулей. Программируя на машинном языке, ты контролируешь компьютер на уровне ствола мозга, самой основы его существования. Это — Райское наречие машин. Но работать на машинном языке очень тяжело, потому что через некоторое время начинаешь просто сходить с ума от возни на микроуровне. Поэтому для программистов был создан целый Вавилон компьютерных языков: ФОРТРАН, Бейсик, КОБОЛ, ЛИСП, Паскаль, ПРОЛОГ, ФОРТ. Ты обращаешься к компьютеру на этом языке, а программка под названием компилятор конвертирует команды в машинный язык. Но никогда нельзя с точностью сказать, что именно делает компьютер. Не всегда все выходит так, как ты задумал. Как пыльное стекло или кривое зеркало. По-настоящему продвинутый хакер рано или поздно начинает понимать внутреннее функционирование машины, видит сквозь язык, на котором работает, и угадывает тайное функционирование бинарного кода — становится вроде как «ба'ал шем».
— Лагос считал, что легенды о Райском наречии были приукрашенным рассказом об истинных событиях, — говорит Библиотекарь. — Эти легенды отразили ностальгию по тому времени, когда люди говорили на шумерском наречии, превосходившем все, что пришли ему на смену.
— Шумерский действительно так хорош?
— Нет, насколько могут судить сегодняшние лингвисты, — отвечает Библиотекарь. — Как я уже упоминал, он по большей части недоступен нашему пониманию. Лагос подозревал, что слова в то время функционировали иначе. Если родной язык воздействует на физическую структуру развивающегося мозга, то будет правильным сказать, что шумеры, говорившие на языке, радикально отличном от всех, существующих сегодня, имели мозг, фундаментально отличающийся от вашего. Лагос полагал, что по этой причине шумерский идеально подходил для создания и распространения вирусов. Что, однажды выпущенный в шумерский язык, вирус распространялся очень быстро, пока не поражал всех.
— Возможно, и Энки тоже это знал, — говорит Хиро. — Возможно, нам-шуб Энки — не такая уж плохая штука. Может, Вавилон — вообще самое лучшее, что когда-либо с нами случалось.
37
Мама И. В. работает в Федземле. Припарковав крохотную малолитражку на своем пронумерованном месте на стоянке, за которое федералы требуют с нее десять процентов жалованья (если ей это не нравится, она может ездить на такси или ходить пешком), она поднимается по пролетам ослепительно освещенной винтовой железобетонной лестницы, где большинство мест — хороших мест поближе к поверхности — зарезервировано для тех, кто лучше нее; впрочем, сейчас они пустуют. Мама И. В. всегда идет посередине парковки, между рядов машин, чтобы ребята из ИОГКО не сочли, будто она прячется, мешкает, крадется, притворяется больной или курит.
Подойдя к подземному входу в свое здание, она вынимает из карманов все металлические предметы и снимает те немногие украшения, какие на ней надеты, и, сложив все в пластмассовый лоток, проходит через металлоискатель. Показывает бэдж. Расписывается, указав время на электронных часах. Подвергается обыску, который проводит девушка ИОГКО. Приятного мало, но ничто в сравнении с обыском полостей тела. У них есть право и на такой обыск, стоит им только пожелать. Однажды ее подвергали таким обыскам каждый день на протяжении месяца: как раз после того, как на совещании она рискнула предположить вслух, что в работе над крупным проектом ее начальница, возможно, идет по ложному пути. Она знает, это было мелочное наказание, но ей всегда хотелось сделать что-то для своей страны, и если ты работаешь на федералов, то приходится смириться с фактом, что без интриг тут не обойдется. А поскольку ты в самом низу, тебе и нести основную тяжесть. Вот когда поднимешься на несколько ступенек в карьере «неавторизованного персонала», тогда тебя от этого избавят. Мама И. В. вовсе не собирается спорить с начальницей. У ее начальницы, Мариэтты, позиция в общем табеле тоже не блестящая, зато есть небольшие связи. Множество разных знакомых. Мариэтта знакома со многими, кто знает нужных людей, а те, в свою очередь, знают еще новых. Мариэтту приглашали на вечеринки с коктейлями, куда захаживают такие люди… ну, у тебя просто глаза на лоб полезут.
Обыск она прошла на все «пять». Распихала свое имущество по карманам. Поднялась по полудюжине лестниц на свой этаж. Лифты работают, но очень высокопоставленные в Федземле люди дали знать (разумеется, неофициально, но у них свои методы доводить желаемое до сведения сотрудников), что их долг — экономить электроэнергию. А федералы воспринимают долг всерьез. Долг, лояльность, ответственность. Коллаген, который цементирует нас в Соединенные Штаты Америки. Поэтому лестничные пролеты полны пропотевшей шерсти и скрипящей кожи. Если поедешь на лифте, никто тебе ничего вслух не скажет, но и без внимания это не оставят. Заметят, запишут, учтут. На тебя станут смотреть, меряя взглядом с головы до ног — мол, что с тобой, растянула лодыжку? Не так уж и трудно подняться по лестнице.
Федералы не курят. Федералы обычно не переедают. План здорового образа жизни — воплощенная конкретность и содержит серьезные стимулы. А кроме того, если станешь слишком толстой или начнешь страдать одышкой, никто тебе, конечно, ничего не скажет, ведь это бестактно, но ты почувствуешь определенное давление, тебе дадут понять, что ты не вписываешься в коллектив: когда ты будешь проходить мимо сотен столов, тебя проводят внимательные взгляды, оценивающие массу твоих ягодиц, эти взгляды зашныряют по всей комнате, и в единодушном согласии твои коллеги станут спрашивать про себя: интересно, насколько она или он увеличивает нам страховые взносы по плану здорового образа жизни? Поэтому мама И. В. цокает каблучками черных лодочек по лестницам и наконец входит в свой офис, огромное помещение, в шахматном порядке заставленное компьютерными терминалами. Раньше оно было подразделено на ячейки, отсеки, но ребятам из ИОГКО это не нравилось; они говорили: а что случится, если придется экстренно эвакуироваться? Перегородки помешают беспрепятственному распространению беспорядочной паники. Поэтому больше никаких перегородок. Только терминалы и стулья. Даже столов как таковых нет. Столы поощряют использование бумаги, что архаично и отражает неадекватный командный дух. Что в твоей работе такого особенного, что это нужно записывать на клочке бумаги, который ты один только и видишь? Зачем тебе надо запирать его в стол? Когда работаешь на федералов, все, что бы ты ни делал, — собственность Соединенных Штатов Америки. Выполняй свою работу на компьютере. А он делает копию всего, и потому, если ты заболеешь или еще что-нибудь случится, твои сотрудники и начальство смогут получить к ней доступ. А если хочешь делать заметки или чертить каракули, ты волен делать это дома — в свободное время.
А еще проблема взаимозаменяемости. Федеральным служащим, как и военным, полагается быть взаимозаменяемыми колесиками. Что, если твой терминал сломается? Будешь бить баклуши, пока его не починят? Нет, дружок, пересядешь к свободному терминалу и на нем продолжишь работу. А такой гибкости у тебя не будет, если по ящикам у тебя распихано полтонны всяких бумажек и еще столько же разбросано по столу.
Поэтому бумаги в федеральном офисе нет. Все терминалы одинаковые. Приходишь утром, выбираешь наугад, садишься — и за работу. Можешь, конечно, выбрать себе какой-нибудь один, попытаться садиться за него изо дня в день, но это заметят. Обычно выбираешь тот, что поближе к двери. Поэтому те, кто пришли раньше, сидят ближе к дверям, а припозднившиеся — у самой стены в дальнем конце, и на протяжении всего дня с первого взгляда видно, кто в этом офисе расторопен, а у кого, как перешептываются в уборных, проблемы.
Впрочем, кто приходит первым, и так ни для кого не секрет. Когда утром со своего терминала входишь в систему, компьютер фиксирует время. Центральный компьютер все подмечает: целый день отслеживает все клавиши, которые ты нажимаешь на клавиатуре, в какое время ты какую нажала (с точностью до миллисекунды), была это верная клавиша или нет, сколько и когда ошибок ты допускаешь. От тебя требуют быть на рабочем месте только с восьми до пяти с получасовым перерывом на обед и двумя десятиминутными перерывами на кофе, но если ты придерживаешься такого расписания, это, безусловно, заметят; вот почему мама И. В. садится за первый же незанятый терминал и входит в систему без четверти семь. Полдюжины служащих уже на местах, сидят за машинами еще ближе к двери, но и это неплохо. Если она сумеет и дальше так держать, может рассчитывать на вполне стабильную карьеру.
Федералы все еще работают в Плоскомире. Никаких там трехмерных экивоков, никаких гоглов, никакого стереозвука. Все компьютеры — с базовыми плоскими двухмерными мониторами. На рабочем столе появляются окна, а в них — маленькие текстовые документы. Все — составляющие программы жестокой экономии. Вскоре принесет крупные дивиденды.
Войдя в систему, мама И. В. проверяет свою почту. Никаких личных сообщений, только пара официальных заявлений Мариэтты для массового всеобщего распространения.
Меня просили распространить новые предписания по факту объединения ресурсов в пределах офиса. Прилагаемая памятная записка — новый подраздел Руководства производственного процесса ИОГКО, заменяющий старый подраздел, озаглавленный ФИЗИЧЕСКОЕ ПРЕДПРИЯТИЕ/КАЛИФОРНИЯ/ЛОС-АНДЖЕЛЕС/ЗДАНИЯ/ОФИСНЫЕ ПОМЕЩЕНИЯ/ПРЕДПИСАНИЯ ПО ПЛАНИРОВКЕ/ВКЛАД СОТРУДНИКОВ/ГРУППОВАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ.
Старый подраздел безоговорочно воспрещал использование офисного пространства или офисного времени в целях объединения ресурсов любого рода, будь то постоянного (т. е. «кофейный котел») или разовых (к примеру, вечеринки по случаю дней рождений).
Запрет остается в силе, однако теперь было сделано разовое исключение для любого офиса, пожелавшего прибегнуть к совместной стратегии туалетной бумаги.
В качестве введения позвольте сделать несколько общих замечаний по этому вопросу. Проблема распределения среди сотрудников туалетной бумаги создает неизбежные трудности для любой системы менеджмента персонала в связи с неизбежной непредсказуемостью утилизации: не каждое использование уборных помещений ведет к утилизации туалетной бумаги, и когда она утилизируется, требуемый объем (число квадратов) может значительно варьироваться от человека к человеку и для каждого данного человека от одного раза посещения к другому. Это даже не учитывает случайную утилизацию туалетной бумаги для непредсказуемых/творческих целей, как то: накладывание/снятие макияжа, устранение последствий пролития жидкостей и т. п. Поэтому вместо того, чтобы упаковывать туалетную бумагу в разовые упаковки (как это делается, к примеру, в случае влажных салфеток), что может вести к ненужному расходу в одних случаях и сковывать активность в других, этот продукт традиционно упаковывают в оптовые единицы, размер которых превышает максимальное число квадратов, которые один индивидуум предположительно способен утилизировать за один раз (исключая форсмажор). Это до минимума сокращает число обращений, в которых упаковка исчерпывается (заканчивается рулон), способных привести к эмоциональному стрессу затронутого сотрудника. Однако это создает определенные затруднения для менеджера, поскольку фабричная упаковка довольно объемна и, чтобы избежать ненужной растраты, должна находиться в пользовании некоторого числа различных индивидуумов.
С началом введения Фазы XVII Программы Экономии сотрудникам было позволено приносить собственную туалетную бумагу. Подобный подход излишен, ведь каждый сотрудник обычно приносит собственный рулон.
Ряд офисов попытался разрешить эту проблему, введя объединение ресурсов туалетной бумаги.
Избегая излишних обобщений, можно указать, что ввиду неподдающейся модернизации особенности любого объединения ресурсов туалетной бумаги, введенного на уровне офиса, в среде окружения (т. е. в здании), в котором объекты личной гигиены располагаются поэтажно (т. е. одним объектом пользуются несколько офисов), обязательным условием должно стать создание на территории каждого отдельного офиса временного хранения фабричных упаковок туалетной бумаги (т. е. рулонов). Это следует из того обстоятельства, что означенные ФУТБы (рулоны) расположены в неактивном состоянии вне поля зрения контролирующего офиса (т. е. офиса, коллективно купившего ФУТБ). Иными словами, если ФУТБы хранятся, например, в коридоре или на объекте, где происходит их утилизация, они становятся предметом хищения и «сокращения» при утилизации их неправомочным персоналом в результате или сознательного расхищения, или честного взаимонедопонимания, проистекающего из уверенности в том, что данные ФУТБы предоставляются бесплатно головной организацией (в данном случае — правительством Соединенных Штатов), или вследствие необходимости, как в случае с пролитием жидкости, подступающей к чувствительному электронному оборудованию и требующей незамедлительного устранения. Этот факт заставил ряд офисов (которые останутся неназванными — сами знаете, ребята, кто это) установить импровизированные хранилища ФУТБов, служащие также точками сбора взносов в общий фонд. Обычно эти хранилища имеют форму стола возле двери, ближайшей к объекту, на котором стопками или иным образом размещены ФУТБы, а также лоток или иной сосуд, в который участники фонда могут опускать свои взносы, и обычно табличка или иное устройство привлечения внимания (к примеру, мягкая игрушка или шарж) в целях взимания взноса. Из беглого просмотра вышеуказанных предписаний ясно, что помещение подобной выставки/хранилища нарушает процедурное производственное руководство. Однако в интересах гигиены служащих, морали и поднятия группового духа, вышестоящее руководство согласилось сделать разовое исключение в инструкциях специально для этой цели.
Как в случае любой части Руководства производственного процесса, будь то в старой или в новой редакции, ваша обязанность — досконально ознакомиться с данным материалом. Плановое время прочтения данного документа — пятнадцать и шестьдесят две сотых минуты (не думайте, мы проверим). Пожалуйста, обратите внимание на следующие основные моменты в этом документе, а именно:
1) Выставки/хранилища ФУТБов сейчас разрешены на пробной основе, настоящая стратегия будет пересмотрена через шесть месяцев.
2) Действовать они должны на добровольной основе объединения ресурсов, как описано в подразделе об объединении ресурсов сотрудниками. (NB: Это означает вести учет и сводить все финансовые сделки.)
3) ФУТБы должны покупаться сотрудниками (а не доставляться через службу почты) и подвергаться всем обычным предписаниям по досмотру и обыску.
4) Ароматизированные ФУТБы недопустимы, поскольку могут вызвать у некоторых сотрудников аллергическую реакцию, удушье и т. п.
5) Взносы в денежный фонд, как и все прочие валютные операции в рамках правительства США, должны производиться в официальной валюте США. Иены или конгбаксы недопустимы!
Разумеется, это приведет к проблеме объема, если сотрудники попытаются использовать сосуд для взносов в качестве свалки для пачек старых банкнот в миллион и миллиард долларов. Хозяйственный отдел обеспокоен проблемой вывоза отходов и потенциальной угрозой пожара, которая может возникнуть, если будут скапливаться большие объемы миллиардов и триллионов. Соответственно, основной особенностью настоящего предписания становится то, что сосуд для взносов должен опорожняться ежедневно и чаще, если ситуация с накапливанием будет обостряться.
В этом ключе хозяйственные службы просили меня также указать, что многие из вас, у кого на руках находятся излишки валюты США, желая убить двух зайцев разом в попытке избавиться от означенных излишков, использовали старые миллиарды в качестве туалетной бумаги. Несмотря на творческий характер такого подхода, он имеет два недостатка:
1) засоряет трубы и
2) является надругательством над валютой США, что квалифицируется по федеральному уголовному праву как преступление.
НЕ ДЕЛАЙТЕ ЭТОГО!