Лавина Стивенсон Нил

28

Повесив трубку, Хиро проходит в новую комнату. Библиотекарь идет следом.

Комната квадратная, со стороной около пятидесяти метров. Середину ее занимают три крупных артефакта или, скорее, их трехмерные проекции. В центре парит массивная плита затвердевшей глины размером с кофейный столик и около фута толщиной. Хиро догадывается, что это увеличенное изображение предмета меньших размеров. Широкая поверхность плиты испещрена угловатым письмом, в котором Хиро узнает клинопись. Вдоль края идут округлые параллельные выемки, похожие на отпечатки пальцев, вылепивших плиту.

Справа — деревянный шест с ветками наверху, некое стилизованное дерево. Слева — восьмифутовый обелиск, также покрытый клинописью, на вершине высечена рельефная фигура.

Комнату заполняют трехмерные созвездия гиперкарточек, невесомо парящих в воздухе. Создается впечатление моментальной фотографии разыгравшейся метели. Кое-где карточки расположены в строгом порядке, точно атомы в кристаллической решетке. В других местах громоздятся целые стопы. В углах собрались наносы, будто Лагос побросал туда уже отработанное. Хиро замечает, что его аватара проходит сквозь гиперкарточки, не нарушая их расположения. На самом деле перед ним трехмерное отображение загроможденного письменного стола, и весь мусор до сих пор валяется там, где оставил его Лагос. Вихрь гиперкарточек простирается до всех углов пространства пятьдесят на пятьдесят метров, от пола до восьмифутового потолка: очевидно, это та высота, на какую могла дотянуться аватара Лагоса.

— Сколько тут гиперкарточек?

— Десять тысяч четыреста тридцать шесть, — отвечает Библиотекарь.

— У меня нет времени читать их все, — возражает Хиро. — Можешь мне коротко рассказать, над чем работал Лагос?

— Если хотите, я мог бы прочесть вам заголовки со всех карточек. Лагос сгруппировал их в четыре обширные категории: изучение Библии, шумерские исследования, нейролингвистические исследования и досье на Л. Боба Райфа.

— А если не вдаваться в такие детали… что было у Лагоса на уме? Чего он добивался?

— Я что, похож на психолога? — отвечает вопросом на вопрос Библиотекарь. — На такие вопросы я отвечать не могу.

— Давай попытаемся по-другому. Как все это связано, если связано, с темой вирусов?

— Взаимосвязи обширны и сложны. Для их обобщения потребуются такт и творческий подход. Будучи механическим существом, я не обладаю ни тем ни другим.

— Сколько всему этому лет? — Хиро указывает на три артефакта.

— Глиняный конверт — эпохи Шумера и датируется третьим тысячелетием до нашей эры. Его нашли в ходе археологических раскопок города Эриду на юге Ирака. Черная стела — кодекс Хаммурапи, датируемый приблизительно 1750 годом до нашей эры. Древоподобное сооружение — тотем культа Яхве из Палестины. Он называется «ашера» и датируется приблизительно 900 годом до нашей эры.

— Ты назвал эту плиту конвертом.

— Да. Внутри замурована меньшая глиняная табличка. Таким способом шумеры создавали защищенные документы.

— Надо думать, все эти предметы находятся в каком-то музее?

— Ашера и код Хаммурапи — в музеях. Глиняный конверт — в личной коллекции Л. Боба Райфа.

— По всей видимости, Л. Боб Райф питает большой интерес к Древнему Шумеру.

— В основанном им Библейском колледже Райфа самый богатый в мире факультет археологии. Они проводили раскопки в Эриду, который являлся культовым центром бога Энки.

— Как все это взаимосвязано?

Библиотекарь поднимает брови.

— Прошу прощения?

— Ну, давай попробуем методом исключения. Тебе известно почему Лагоса интересовали именно шумерские надписи а не, скажем, египетские или греческие?

— Египет был цивилизацией камня. Свое искусство и архитектуру они создавали в камне в надежде, что те сохранятся вечно. Но на камне нельзя писать. Поэтому они изобрели папирус и писали на нем. Однако папирус недолговечен. Поэтому хотя их искусство и архитектура дошли до наших дней, их письменные свидетельства — их данные — по большей части утеряны.

— А как насчет иероглифических надписей?

— Лагос называл их «стикерами». Коррумпированные политические речи. У египтян была прискорбная тенденция создавать надписи с восхвалениями своих военных побед еще до того, как состоялись сами битвы.

— А шумеры от них отличались?

— Шумер был цивилизацией глины. Из нее шумеры возводили свои здания, на ней же и писали. Статуи они отливали из гипса, который растворяется в воде. Поэтому здания и статуи давно уже разрушились под воздействием влажности. Тем не менее глиняные таблички запекали или закапывали в кувшинах. Поэтому все данные шумерской цивилизации сохранились. Египет оставил наследие в виде искусства и архитектуры, наследие Шумера — в его мегабайтах.

— И сколько этих мегабайт?

— Столько, сколько археологи дают себе труда раскопать. Шумеры писали на всем. Когда строилось здание, они покрывали клинописью каждый кирпич. Когда здание обрушивалось, разбросанные по пустыне кирпичи оставались. В Коране ангелы, посланные разрушить Содом и Гоморру, говорят: «Мы посланы к нечестивому народу, чтобы обрушить на них град глиняных камней, отмеченных Тобой, о Господь, для уничтожения грешных». Лагосу показалось интересным такое беспорядочное распространение информации на практически вечном носителе. Он говорил о спорах, разносимых ветром… полагаю, здесь имеет место какая-то аналогия.

— Верно. Скажи мне, надпись на этом глиняном конверте переведена?

— Да. Это предостережение. Оно гласит: «Эта оболочка содержит нам-шуб Энки».

— Я уже знаю, что такое нам-шуб. Что такое нам-шуб Энки?

Уставившись в пустоту, Библиотекарь театрально откашливается:

Это перевод Кремера.

— Но это же история. Я думал, нам-шуб — заклинание.

— Нам-шуб Энки — одновременно и история, и заклинание, — отвечает Библиотекарь. — Самореализующееся художественное произведение. Лагос полагал, что в своей исходной форме, на которую только намекает перевод, оно производило то действие, какое описывает.

— Ты имеешь в виду, изменяло речь в устах людей?

— Да, — кивает Библиотекарь.

— Но ведь это же история Вавилонской башни, так? — говорит Хиро. — Все говорили на одном языке, а потом Энки изменил их наречия так, что они перестали понимать друг друга. Наверное, это и легло в основу библейской легенды о Вавилонской башне.

— В данном помещении содержится ряд карточек, прослеживающих данную взаимосвязь, — соглашается Библиотекарь.

— Ранее ты уже упоминал, что все говорили на шумерском. А потом вдруг все его разом забыли. Он просто исчез, как динозавры. И нет данных о геноциде, что объяснило бы, как это произошло. Что укладывается в историю о Вавилонской башне и в историю с нам-шуб Энки. Лагос считал, что Вавилон на самом деле имел место?

— Он был в этом убежден. Его действительно тревожило огромное число существующих на земле языков. На его взгляд, их просто слишком много.

— Сколько?

— Десять тысяч. Во многих частях света можно встретить народы одной этнической группы, живущие в сходных условиях на расстоянии нескольких миль друг от друга и говорящих на языках, которые не имеют между собой ровным счетом ничего общего. И это не единичный случай, такое наблюдается повсеместно. Многие лингвисты пытались понять «эффект Вавилона», найти ответ на вопрос, почему человеческие языки имеют тенденцию к фрагментации, а не к конвергенции в общее наречие.

— На данный момент нашел кто-нибудь ответ?

— Вопрос глубокий и сложный, — говорит Библиотекарь. — У Лагоса была своя теория.

— Да?

— Он полагал, что такое историческое событие, как Вавилонское столпотворение, действительно имело место. Оно случилось в конкретном месте и в конкретное время и совпало с исчезновением шумерского языка. До Вавилона/Инфокалипсиса существовала тенденция к конвергенции языков. А после у языков появилась тенденция к дивергенции, к тому, чтобы становиться взаимно непонятными… эта тенденция, говоря его словами, сходна со змеей, обвившей ствол мозга человека.

— Единственное объяснение…

Хиро умолкает, не желая произносить этого вслух.

— Да? — подстегивает Библиотекарь.

— Феномен, который охватил население, изменяя разум людей таким образом, что они утратили способность воспринимать шумерский язык. Вроде вируса, который переходит с одного компьютера на другой, сходным образом повреждая каждую машину на своем пути. Обвивая спинной мозг.

— Лагос посвятил этой гипотезе много времени и сил, — говорит Библиотекарь. — Он считал нам-шуб Энки нейролингвистическим вирусом.

— Так этот Энки был реальной исторической личностью?

— Возможно.

— И Энки создал этот вирус и распространил его по всему Шумеру с помощью подобных табличек?

— Да. Была обнаружена табличка, содержащая письмо к Энки, в которой писец жалуется на нечто подобное.

— Письмо Богу?

— Да. Оно написано Син-саму, писцом. Он начинает с восхваления Энки и заверения в преданности. Затем писец жалуется:

После новых описаний своих бед писец заканчивает так:

29

В ожидании стрелки И. В. отрабатывает стиль на «Маминой стоянке» на 405-й. Если ее заметят на такой «Маминой стоянке», стыда не оберешься. Даже если у самой «Маминой стоянки» ее, скажем, переедет всеми восемнадцатью колесами фура, она все равно выползет на обочину трассы, на бровях заползет во «Вздремни и Кати», где полно сексуально озабоченных бомжей; уж лучше в этой дыре, чем под мамочкиным тентом. Но иногда, если ты профессионал и тебе выпало задание, которое тебе не по нутру, приходится брать себя в руки.

Для сегодняшнего задания мужик со стеклянным глазом уже снабдил ее, как он выразился, «водителем и охраной». Личность ей совершенно неизвестная. И. В. совсем не уверена, что ей хочется возиться с этим таинственным незнакомцем. В голове у нее уже возник портрет тренера по борьбе в старших классах. Ну просто блеск! Как бы то ни было, ей полагается ждать его здесь.

И. В. заказывает чашку кофе и кусок вишневого пирога со сливками. Все это она относит к общественному терминалу Метавселенной в дальнем углу кафе. Терминал дешевый, просто полукруглая кабинка из нержавеющей стали с раздвижной дверью, приютившаяся между телефонной будкой, в которой соловьем разливается заскучавший по дому дальнобойщик, и пинболом, где у красотки зажигаются огромные титьки, стоит вам загнать шарик в волшебные фаллопиевы трубы.

И. В. не слишком хорошо управляется в Метавселенной, но знает, где что, и у нее есть адрес. Отыскать адрес в Метавселенной не труднее, чем в Реальности, во всяком случае, если ты не умственно отсталый пешак.

Стоит ей выйти на Стрит, ошивающиеся там люди начинают бросать на нее странные взгляды. Такие же взгляды она встречает, когда в своем динамичном сине-оранжевом комбинезоне курьера шагает через камвольно-шерстяную пустыню «Корпоративного парка Уэстлейк». И. В. знает, что здесь на нее смотрят косо потому, что она только что вышла из дрянного общественного терминала. Она тут черно-белая личность второго сорта.

Справа грозовым фронтом громоздятся люминесцентные огни освоенной части Стрита. Повернувшись к Стриту спиной, она садится в вагонетку монорельса. Ей бы хотелось поболтаться в Центре, но посещения этой части Стрита обходятся дорого, и ей пришлось бы бросать монетки в щель по одной за каждую десятую миллисекунды.

Ее будущего «спутника» зовут Нг. В реальности он сейчас где-то в Южной Калифорнии. И. В. не знает наверняка, что у него за тачка; какой-то фургон, напичканный, как выразился мужик со стеклянным глазом, «невероятными штуками, о которых тебе знать не надо». В Метавселенной он живет в стороне от Центра около Порта Два, где плотно застроенные участки постепенно сменяются пустыней.

Дом Нг в Метавселенной представляет собой французскую колониальную виллу в довоенном поселке Май-То в дельте Меконга. Войти к нему — все равно что отправиться во Вьетнам этак 1955 года, вот только не так потеешь. Для того чтобы получить место под свой шедевр, Нг арендовал участок Метавселенной в нескольких милях в стороне от Стрита. Арендная плата тут низкая, поэтому монорельс на эти участки не ходит, и аватаре И. В. приходится весь путь проделать пешком.

У Нг просторный кабинет с французскими дверями и балконом, выходящими на бесконечные рисовые поля, где трудится множество низкорослых вьетнамцев. По всему видно, что этот тип — заядлый технарь, поскольку на рисовых полях, по прикидкам И. В., возится несколько сот человек, плюс еще несколько дюжин снуют по поселку, и все они отлично прорисованы и заняты разными делами. У И. В. голова устроена не для битов и байтов, но и она понимает, что на создание такого реалистичного вида из окна своего кабинета малый потратил уйму компьютерного времени. А от того факта, что это Вьетнам, все становится извращенным и немного жутковатым. И. В. ждет не дождется, когда расскажет об этом месте Падали. Интересно, есть ли тут бомбежки, атаки на бреющем полете и залпы напалма. Это было бы самое оно.

Сам Нг, или, во всяком случае, его аватара, — низенький, очень франтоватый вьетнамец лет пятидесяти с прилизанными волосами. Одет в военный френч цвета хаки. Когда И. В. входит в его кабинет, он сидит, подавшись вперед в кресле, а гейша массирует ему плечи.

Гейша во Вьетнаме?

Дедушка И. В., который был там недолго, рассказывал, что во время войны японцы заняли Вьетнам и обходились с местными жителями с присущей им жестокостью, пока мы не сбросили на них ядерную бомбу и они не стали вдруг считать себя пацифистами. Вьетнамцы, как и большинство остальных азиатов, японцев ненавидят. И, по всей видимости, этот Нг торчит от самой идеи, что держит в своем доме гейшу для массажа.

И все равно все это очень странно по одной простой причине: гейша — всего лишь изображение в гоглах Нг и И. В. Изображение массаж сделать не может. Тогда зачем трудиться?

Когда И. В. входит, Нг встает и кланяется. Вот как приветствуют друг друга махровые завсегдатаи Стрита. Им не нравятся рукопожатия, ведь тогда ничего не чувствуешь, к тому же это напоминает им, что на самом деле их тут нет.

— Ага, привет, — откликается И. В.

Нг снова садится, и гейша вновь принимается за массаж. Стол у Нг — антикварный шедевр французской работы, по дальнему краю столешницы выстроились в ряд небольшие телемониторы. Большую часть времени Нг наблюдает за мониторами, не отрывается от них, даже когда говорит.

— Мне кое-что о тебе рассказали, — говорит Нг.

— Не стоит верить грязным слухам, — отзывается И. В. Взяв со стола стакан, Нг отпивает содержимое, которое выглядит как вода с мятным сиропом. На стенках стакана собирается испарина, затем распадается на капли, которые, стекая, падают с донышка. Прорисовка настолько совершенная, что И. В. видны крохотные отражения окон кабинета в каждой капле сконденсировавшейся влаги. Это уже нарочито. Ну и компьютерный псих.

Нг смотрит на нее совершенно бесстрастно, но И. В. представляется, будто это лицо — маска ненависти и отвращения. Потратить столько денег на самый крутой дом в Метавселенной, чтобы в него потом заявился панк в зернистом черно-белом изображении. Наверное, настоящий удар под метафорический дых.

Где-то в доме мурлыкает радио: смесь салонной вьетнамской музыки с роком янки в инвалидной коляске.

— Ты гражданка «Новой Сицилии»? — спрашивает Нг.

— Нет. Я просто тусуюсь иногда с Дядюшкой Энцо и другими ребятами из мафии.

— А-а. Очень необычно.

Нг не из тех, кто спешит. Он вобрал в себя томный покой дельты Меконга и вполне готов сидеть, смотреть на свои телеэкраны и время от времени бросать фразу-другую раз в пять минут.

И еще одно: у него, по-видимому, синдром Туретта или еще какая беда с мозгами, потому что он все время издает ртом странные шумы. В этих шумах есть что-то звенящее, какое всегда слышишь в речи вьетнамцев, когда те в задних комнатах магазинов или на кухнях ресторанов поглощены семейной ссорой на родном языке, но И. В. решает, что это не настоящие слова, а просто аудиоэффекты.

— Ты много работаешь на этих ребят? — спрашивает И. В.

— Разовые контракты, связанные с безопасностью. В отличие от большинства крупных корпораций, мафия придерживается жесткой традиции самой заботиться о своей безопасности. Но когда требуется что-нибудь особенное, высокотехничное…

Он замирает на середине фразы и издает носом невероятное жужжание.

— Так это твоя работа? Обеспечение безопасности?

Нг бегло осматривает все мониторы. Потом щелкает пальцами, и гейша семенит прочь из комнаты. Сложив перед собой руки на столе, Нг подается вперед.

— Да, — отвечает он, не спуская глаз с И. В.

И. В. в ответ смотрит ему прямо в глаза, ожидая продолжения. Несколько секунд спустя его взгляд вновь скользит к мониторам.

— Большую часть моей работы я делаю по контракту для мистера Ли, — выпаливает он.

И. В. ждет продолжения этой фразы, ведь правильно говорить не «мистер Ли», а «Великий Гонконг мистера Ли».

А, ладно. Если она может обронить имя Дядюшки Энцо, он может подбросить «мистера Ли».

— Социальная структура любого национального государства в конечном счете определяется тем, какие меры оно принимает по обеспечению собственной безопасности, — говорит Нг. — И мистер Ли это понимает.

Ну надо же, какие мы теперь глубокомысленные. Нг вдруг заговорил как белые старики в телеговорильнях, куда зовут только больших умников и которые мама И. В. смотрит как одержимая.

— Вместо того чтобы нанимать значительный контингент охранников-людей, что оказывает воздействие на социальный климат — как ты понимаешь, речь идет о большом числе низкооплачиваемых наемников, расхаживающих с автоматами, — мистер Ли предпочитает задействовать нечеловеческие системы.

Нечеловеческие системы. И. В. собирается было спросить, что он знает о Крысопсах, но одергивает себя: он все равно не скажет. Из-за этого отношения их будут испорчены еще до начала задания. И. В. ведь пытается выспросить у Нг инфу, которую тот никогда ей не выдаст, а от этого вся нынешняя сцена станет еще более странной, чего И. В. не может даже себе представить.

Нг издает долгую череду звенящих шумов вперемежку со щелчками и губными взрывами.

— Сука чертова, — бормочет он.

— Прошу прощения?

— Я не тебе, — бросает он, — меня подрезала малолитражка. Никто не понимает, что я могу передавить их, как бронетранспортер толстопузых свиней.

— Малолитражка… Ты что, за рулем?

— Да. Я ведь за тобой еду, или забыла?

— Можно посмотрю?

— Да, — вздыхает он, словно на самом деле он сильно против.

Встав, И. В. обходит стол, чтобы посмотреть.

На каждом маленьком мониторе — иной вид из фургона: через лобовое стекло, из правого окна, через заднее стекло. Еще на одном — электронная карта с указанием местоположения фургона: едет в сторону Сан-Бернардино, уже совсем близко.

— Фургон слушает голосовые команды, — объясняет Нг. — Я снял интерфейс руль-педали, поскольку голосовые команды мне кажутся более удобными. Вот почему я иногда издаю непривычные звуки — так я контролирую системы транспорта.

И. В. отключается от Метавселенной, чтобы проветрить голову и пойти отлить. Снимая гоглы, она обнаруживает, что вокруг нее собралась немалая аудитория из механиков и дальнобойщиков, которые, выстроившись полукругом перед кабинкой, слушают ее одностороннюю болтовню с Нг. Когда она встает, их внимание, разумеется, переключается на ее зад.

Облегчившись в туалете, И. В. доедает пирог и выходит на ультрафиолетовый слепящий свет заходящего солнца дожидаться Нг.

Узнать фургон нетрудно. Он громадный. Этот грузовик восьми футов в высоту и еще больше в ширину превышает дорожные нормы по закону тех времен, когда еще имелись законы. Угловатый приземистый кузов сварен из листов ребристой стали, которую обычно пускают на крышки канализационных люков и ступени пожарных лестниц. Колеса огромные, как у трактора, но с более тонким рисунком протекторов, а самих колес шесть: два моста сзади и один спереди. Мотор — огромный, как у вражеского звездолета из кино, а дизельные выхлопы вырываются из двух коротких вертикальных труб, торчащих из крыши в хвосте фургона. Лобовое стекло — совершенно плоский стеклянный прямоугольник три на восемь футов, затемненный настолько, что И. В. не может различить внутри даже силуэт. Морда фургона щетинится всеми известными науке осветительными устройствами, будто этот тип воскресным вечером украл все гирлянды из франшизы «Новой ЮАР». Решетка по переду сварена рельсом, стыренным с какой-то заброшенной узкоколейки. Одна решетка весит, наверное, больше целой малолитражки.

Распахивается боковая дверь.

И. В. забирается на переднее сиденье.

— Привет, — начинает она. — Тебе не надо размять ноги или еще что?

Нг в кабине нет.

Или, может быть, есть.

На месте водительского сиденья — неопреновый кокон размером с мусорный бак. Кокон свисает с потолка в паутине ремней, амортизационных шнуров, трубок, проводов, оптоволоконных кабелей и гидропроводов. Вокруг него наворочено столько оборудования, что трудно разглядеть силуэт самого кокона.

На верхушке кокона И. В. видит кусочек кожи с прилипшими к нему черными волосами — лысеющая мужская макушка. Все остальное, вниз от висков, скрыто, как броней, гигантским модулем, состоящим из гоглов/маски/наушников/ питательных трубок. И все это держится на программируемых эластичных ремнях, которые постоянно то затягиваются, то распускаются, чтобы удерживать в удобном и надежном положении всю конструкцию.

Ниже по обеим сторонам, где положено находиться рукам, из пола змеятся огромные косицы проводов, оптоволокна и трубок, которые, похоже, заканчиваются под мышками у Нг. Такие же косицы тянутся туда, где полагается начинаться ногам, новые трубки входят Нг в пах, и еще с десяток отводов внутривенного вливания подсоединены в разных местах на торсе. Кибер-монстр облачен в комбинезон-кокон, более объемный, чем полагается быть человеческому телу, и постоянно надувающийся и пульсирующий, будто живущий собственной жизнью.

— Спасибо, все мои потребности удовлетворены, — отвечает Нг.

Дверь возле И. В. захлопывается. Нг издает звонкий лай, и фургон выруливает на подъездную дорожку через палисадник, возвращаясь на 405-ю.

— Прошу прощения за мой вид, — через несколько минут неловкого молчания говорит Нг. — Во время эвакуации Сайгона в семьдесят четвертом мой вертолет загорелся. Случайная трассирующая пуля с земли.

— Ого! Вот не повезло.

— Мне удалось дотянуть до американского авианосца у побережья, но, сама понимаешь, во время пожара топливо летело во все стороны.

— Н-да, могу себе представить, ух.

— Некоторое время я пытался обходиться протезами — кое-какие очень даже ничего. Но не настолько хороши, как моторизованное инвалидное кресло. А потом я подумал: почему это инвалидные кресла — всегда крохотные и маломощные машинки, которые и на самый пологий пандус карабкаются с трудом. Поэтому я купил немецкую пожарную машину для аэропортов и переоборудовал ее в моторизованную инвалидную коляску собственной модели.

— Недурно получилось.

— Америка — чудесное место, ведь тут можно получить что угодно, не выходя из автомобиля. Замена масла, алкоголь, банковские услуги, мойка машин, похороны, все что хочешь — только заезжай! И эта машина намного лучше жалкой инвалидной коляски. Она продолжение моего тела.

— Когда гейша растирает тебе спину?

Нг что-то бормочет, и кокон начинает пульсировать и волнами колебаться вокруг его тела.

— Она, разумеется, демон. А что до массажа, мое тело погружено в электропроводный гель, который и делает мне по необходимости массаж. У меня также есть юная шведка и зрелая африканка, но у этих демонов анимация похуже.

— А вода с мятным ликером?

— Подается по трубке питания. Без алкоголя, ха-ха.

— Ну, — говорит в какой-то момент И. В., когда они давно уже проехали ЛАКС и она решила, что трусить уже слишком поздно, — и какой у нас план? У нас есть план?

— Мы едем на Лонг-Бич. В «Убыточную Зону» на Терминал-Айленде. Там мы покупаем наркотики. Или, если уж на то пошло, ты покупаешь, поскольку я недееспособен.

— И это мое задание? Купить наркотики?

— Купить их, а потом подбросить в воздух.

— В «Убыточной Зоне»?

— Да. Об остальном мы позаботимся.

— Кто это «мы», приятель?

— Есть еще несколько… э-э-э… существ, которые нам помогут.

— Что, задние помещения фургона полны… таких, как ты?

— Вроде того, — отвечает Нг. — Ты почти угадала.

— И это будут, как ты выразился, нечеловеческие системы.

— Думаю, это достаточно емкий термин.

И. В. решает, что это большое крутое «да».

— Ты устал? Хочешь, я поведу?

Нг раскатисто смеется (похоже на отдаленную канонаду зениток), и фургон заносит так, что он едва не съезжает с трассы. И. В. кажется, что Нг смеется вовсе не над шуткой, он смеется над тем, что за дуреха эта И. В.

30

— О'кей, в прошлый раз мы говорили о глиняном конверте с табличкой внутри. А это что такое? Вот это, похожее на дерево? — Хиро указывает на один из артефактов.

— Тотем богини Ашеры, она же Иштар.

— Ага, теперь мы к чему-то пришли, — говорит Хиро. — Лагос сказал, что «Брэнди» из «Черного Солнца» — культовая проститутка Ашеры. Кто такая эта Ашера?

— Она была супругой Эль, известного также как Яхве, — говорит Библиотекарь. — Она известна и под другими именами, ее самый распространенный эпитет — Элат. Греки знали ее как Диону или Рею. Ханааняне — как Таннит или Хавву, что соответствует библейской Еве.

— Еве?

— Кросс предлагает следующую этимологию имени «Таннит»: форма женского рода от слова «таннин», что означает «Дщерь змеи». Далее, в бронзовом веке у Ашеры имелся еще один эпитет «дат батни», также «дщерь змеи». Шумеры знали ее как Нинту или Нинхурсаг. Ее символ — кадуцей, змея, обвивающая дерево или жезл.

— Кто поклонялся Ашере? Насколько я понимаю, множество людей?

— Все, кто жил на территории от Испании до Индии начиная со второго тысячелетия до нашей эры до возникновения христианства. Исключение составляют иудеи, которые поклонялись ей только до религиозных реформ Езекии и позднее Исайи.

— Я думал, иудеи были монотеистами. Как они могли поклоняться Ашере?

— Они были монолатристы, иными словами, они поклонялись одному богу, но не отрицали существования других богов. Но поклоняться им полагалось, собственно говоря, только Яхве. Ашеру почитали как супругу Яхве.

— Что-то я не помню, чтобы в Библии говорилось, что у бога была жена.

— Библии на тот момент еще не существовало. Иудаизм представлял собой совокупность не связанных между собой культов Яхве, причем у каждого были свои места поклонений и свои ритуалы. Легенды об Исходе еще не были кодифицированы в священных книгах, а более поздние части Библии просто еще не появились.

— Кто решил вымарать Ашеру из иудаизма?

— Школа Второзакония. Так принято называть группу людей, написавших «Второзаконие», а также «Книгу Иисуса Навина», «Книгу Судей» и «Книги Царств».

— И что же это были за люди?

— Националисты. Монархисты. Централисты. Предшественники фарисеев. В то время ассирийский царь Саргон II завоевал Самарию, северный Израиль, и вынудил иудеев мигрировать на юг к Иерусалиму. Иерусалим значительно разросся, и иудеи начали завоевывать территории к западу, востоку и югу от него. Это было время острого национализма и подъема патриотизма. Школа Второзакония воплотила эти настроения в писании, переписав и реорганизовав древние легенды.

— Как именно их переписали?

— Моисей и иже с ним полагали, что границей Израиля служит река Иордан, а дейтерономисты, школа Второзакония, считали, что Израиль включает в себя и долину реки Иордан, тем самым оправдывая агрессию на восток. Есть немало и других примеров: в праве до Второзакония ничего не сказано о царе. Законоуложение, зафиксированное школой Второзакония, отражает монархическую систему. Право до Второзакония касалось преимущественно вопросов религии, в то время как в центре права дейтерономистов — воспитание царя и его народа, иными словами, мирские проблемы. Второзаконники настояли на централизации религии в Иерусалимском храме, уничтожив окраинные культовые центры. И есть еще один момент, который показался Лагосу важным.

— А именно?

— «Второзаконие» — единственная книга «Пятикнижия», где упоминается, что зафиксированная письменно Тора воплощает божественную волю: «Но когда он сядет на престоле царства своего, должен списать для себя список закона сего с книги, находящейся у священников левитов. И пусть он будет у него, и пусть он читает его во все дни жизни своей, дабы научался бояться Господа, Бога своего, и старался исполнять все слова закона сего и постановления сии; чтобы не надмевалось сердце его пред братьями его и чтобы не уклонялся он от закона ни направо, ни налево, дабы долгие дни пребыл на царстве своем он и сыновья его посреди Израиля». Второзаконие, семнадцать, восемнадцать тире двадцать.

— Итак, второзаконники кодифицировали религию. Превратили ее в организованный самовозобновляющийся и самораспространяющийся организм, — говорит Хиро. — На язык просится слово «вирус». Но исходя из того, что ты только что процитировал, Тора и есть вирус, который использует человеческий мозг как жесткий диск. Жесткий диск, иными словами, человек, создает ее копии. И все новые люди приходят в синагоги и читают Тору.

— Не могу обработать аналогию. Но то, что вы говорите, отчасти верно. После того как второзаконники реформировали иудаизм, иудеи перестали приносить жертвы, а вместо этого стали посещать синагоги, где читали Книгу. Не будь второзаконников, монотеисты всего мира и по сей день приносили бы в жертву животных, а их верования распространялись бы изустно.

— Колоться одной иглой, — говорит Хиро. — Когда вы обсуждали все это с Лагосом, он ничего не говорил о том, что Библия — это вирус?

— Нет, но он отметил, что хотя у нее есть с вирусом ряд общих черт, кое в чем она серьезно от него отличается. Он считал ее доброкачественным вирусом. Вроде тех, какие применяют при вакцинации. Вирус Ашеры он считал более пагубным, способным распространяться через выделения человеческого тела.

— Выходит, религия второзаконников, требовавшая жесткого следования Книге, сделала иудеям прививку против вируса Ашеры.

— Да, в сочетании со строгой моногамией и прочими кошерными практиками, — говорит Библиотекарь. — Предшествующие религии, от шумерской до Второзакония, известны как прерациональные. Иудаизм являлся первой рациональной религией. И как таковой, на взгляд Лагоса, был менее подвержен заражению вирусами, поскольку основывался на фиксированных, письменных данных. В основе почитания Торы и предельной точности при изготовлении ее нового списка лежала информационная гигиена.

— А мы в какое время живем? В пострациональную эру?

— Хуанита высказала подобное мнение.

— К гадалке не ходи. И вообще, я как будто начинаю ее понимать.