Сексуальный дерзкий парень Лорен Кристина

Влезаю, но от этого оно не начинает выглядеть больше и солиднее. Боди и юбка из розового атласа, отделанного тонкой черной кожей. Лиф приподнимает груди и сдвигает их друг к другу, формируя такое декольте, какого у меня отродясь не было. Юбочка пышная и заканчивается гораздо выше моих колен. Когда я наклоняюсь, должны быть видны черные кружевные трусики. Я пристегиваю крошечный фартучек, надеваю маленькую наколку на голову, натягиваю розовые чулочки на ноги. Покачнувшись на тонкой шпильке, беру в руки веничек для пыли. И чувствую себя одновременно и сексуальной, и нелепой, если такая комбинация вообще возможна. Мой мозг никак не может выбрать между этими двумя состояниями. И дело не в том, что мне не нравится костюм, дело в том, что я не очень хорошо представляю, что подумает Ансель, когда вернется сегодня домой.

Но мне недостаточно просто одеться. Один костюм не делает шоу. Мне нужен сценарий, нужна история, которую можно рассказать. Я чувствую, что сегодня нам нужно потеряться в другой реальности, там, где он не будет переживать из-за того, что работа съедает весь его день, а я не буду думать, что он предложил приключение девушке, которая оставила весь свой огонь в Штатах.

Я хочу стать хорошей горничной, которая тщательно делает свою работу и заслужила вознаграждение. Мысль о том, что Ансель будет благодарить меня, вознаграждать, вызывает у меня мурашки. Проблема в том, что в квартире Анселя отсутствует беспорядок. Нет ничего, что я могла бы заставить блестеть сильнее или выглядеть чище, и он может просто не догадаться, какая роль ему уготована.

А значит, мне нужно этот беспорядок создать.

Я оглядываюсь по сторонам, раздумывая, что я могу испортить, чтобы он немедленно это заметил. Мне не хочется оставлять еду на столешнице на тот случай, если мой план удастся и мы проведем в постели всю ночь. Я пробегаю взглядом по квартире и останавливаюсь на стеклянной стене, состоящей из окон.

Даже в слабом свете уличных фонарей, которые проникают через стекло, я вижу, какие эти окна чистые, сверкающие, ни единого пятнышка. Я знаю, что Ансель будет дома с минуты на минуту, уже слышен скрежет лифта, звук закрывающихся дверей. Я закрываю глаза и прижимаю обе ладони к стеклу, а затем веду их вниз. Когда я убираю руки, на стекле остаются две длинные мутные полосы.

Его ключ поворачивается в замке, дверь открывается с тихим скрипом, и я иду к входным дверям, выпрямив спину и скромно сложив руки на ручке веничка прямо перед собой.

Ансель бросает ключи на столик, кладет свой шлем под него и только потом поднимает взгляд на меня, и глаза его расширяются.

– Вау. Привет. – Он опускает глаза на два конверта, которые держит в руке.

– Добро пожаловать домой, мистер Гийом, – говорю я, и на его имени голос мой чуть дрожит. Я даю себе пять минут. Если за это время станет понятно, что он не хочет играть, это будет конец света.

Но конец света откладывается.

Его взгляд скользит по крошечной, фривольной наколке у меня на голове и затем вниз, задерживается немного на губах, а потом спускается ниже, от шеи к груди, к талии, бедрам, коленям. Он смотрит на мои туфли, сжав губы.

– Я думала, вы захотите осмотреть дом перед тем, как я уйду на ночь, – говорю я чуть тверже. Меня обнадеживает румянец на его щеках и огонь в его зеленых глазах, когда он снова смотрит на мое лицо.

– Дом выглядит неплохо, – произносит он очень хрипло. Он еще даже не видел комнату за моей спиной, поэтому я по крайней мере понимаю, что он в игре.

Я делаю шаг в сторону, очень крепко сжав кулаки, чтобы успокоить дрожащие пальцы.

– Пожалуйста, вы можете все проверить.

Сердце у меня бьется так сильно, и, я клянусь, я слышу звук, с которым поворачивается моя шея. Его взгляд инстинктивно устремляется на окно, которое я до этого загораживала, и брови сходятся на переносице.

– Миа?

Я подхожу к нему с взволнованным выражением лица.

– Да, мистер Гийом?

– Ты… – Он смотрит на меня, подыскивая слово, затем показывает на окно одним из тех конвертов, что держит в руке. Он пытается понять, что происходит, и доходит до него мучительно долго.

Это игра. Играй. Играй.

– Я пропустила беспорядок? – спрашиваю я.

Его глаза сужаются, челюсти крепко сжимаются, когда он наконец понимает, и нервные окончания у меня в животе завязываются в тугой узел. Я не знаю, не совершила ли я ужасную, страшную ошибку. Наверно, я сейчас выгляжу как сумасшедшая.

Но тут я вспоминаю Анселя в холле, в трусах, флиртующего. Вспоминаю его голос у меня в ушах, вспоминаю, как он подтрунивал надо мной и как Финн подшутил над ним, стянув с него штаны при всех до колен. Вспоминаю, как Финн рассказывал мне о Брони. Я знаю, что в глубине души, там, за стрессом от работы, Ансель большой любитель поиграть и подурачиться.

Черт. Я только надеюсь, что эта игра ему по вкусу. Я не хочу ошибиться. Потому что ошибка отправит меня снова в темноту неловкого молчания.

Он медленно поворачивается, на лице его та легкая улыбка, которую я не видела уже несколько дней. Он снова оглядывает меня с ног до головы, от наколки до тоненьких, опасных шпилек. Взгляд у него огненный, я чувствую, как волна жара прокатывается по моей коже.

– Так вот чего ты хочешь? – шепчет он.

Подумав немного, я киваю:

– Думаю, да.

С улицы доносится какофония автомобильных гудков, Ансель ждет, когда в квартире снова воцарится тишина, а затем медленно произносит:

– О да. Ты пропустила беспорядок.

Я хмурюсь в притворном беспокойстве, рот мой приобретает форму буквы «о».

Он с драматическим жестом поворачивается, идет на кухню и достает из ящика бутылочку без опознавательных знаков. Я чувствую запах уксуса и думаю, что у него, наверно, есть свой собственный рецепт средства для мытья окон. Он касается меня рукой, передавая бутылочку:

– Ты должна помыть его перед уходом.

Я чувствую, как выпрямляется моя спина, потому что он идет вслед за мной к окну, глядя, как я распыляю жидкость на стекло. Внутри у меня разгорается огонь такой силы, какой я даже не ожидала. Он делает то, что я хотела, и хотя он заставляет меня мыть сейчас окно дочиста, это только потому, что я направляю его. А он просто играет свою роль.

– Пройдись тряпкой еще раз. Не оставляй разводов.

Когда я заканчиваю, стекло сверкает, на нем нет ни пятнышка, и за спиной у меня раздается легкий вздох.

– Теперь самое время принести извинения, не так ли?

Когда я поворачиваюсь к нему лицом, он выглядит таким по-настоящему недовольным, что пульс у меня учащается еще сильнее, а в горле встает ком, горячий и трепещущий, и я бормочу:

– Извините. Мне очень жаль. Я…

Глаза его искрятся, когда он протягивает руку и кладет большой палец мне на нижнюю губу, заставляя замолчать.

– Хорошо. – Повернув голову в сторону кухни, он втягивает носом воздух, вдыхая аромат жареного цыпленка, а потом спрашивает:

– Ты приготовила ужин?

– Я заказала… – начинаю было я, но потом моргаю и поправляюсь: – Да, я приготовила ужин.

– Я хочу поужинать. – С едва заметной улыбкой он поворачивается и идет через комнату к обеденному столу, садится и выпрямляется на стуле. Я слышу шелест бумаги, когда он вскрывает почту, которую принес с собой и положил на стол. На меня он даже не смотрит.

Черт побери, он очень хорошо справляется со своей ролью.

Я иду на кухню, вынимаю еду из контейнера и располагаю на тарелке так красиво и аккуратно, как только умею, украдкой поглядывая в его сторону. Он ждет и читает почту, спокойно, совершенно вжившись в ту роль, которую играет: хозяин, который ожидает, пока служанка, то есть я, подаст ему ужин. Очень хорош, очень. Поставив бутылку вина на стол, я вынимаю пробку и наполняю его бокал. Красное вино утонченно мерцает в бокале, бросает таинственные отсветы на мою руку. Я ставлю на поднос тарелку и бокал и подаю ему ужин, опустив поднос на стол с тихим стуком.

– Благодарю, – произносит он.

– Приятного аппетита.

Я слегка наклоняюсь, не сводя глаз с письма, которое, я думаю, он специально оставил на столе так, чтобы я видела. Первое, что я замечаю, это его фамилия наверху, а потом длинный список различных инфекций, и напротив каждой стоит «не обнаружено»: это результаты анализов, которые мы сдавали.

И затем я вижу еще не открытый конверт рядом с его конвертом, адресованный мне.

– Это моя зарплата? – спрашиваю я, жду, пока он кивнет, и подтягиваю письмо к себе по столу. Быстро открыв, пробегаю список глазами и улыбаюсь. Все отлично.

Он не спрашивает меня о результатах, а я не собираюсь их ему сообщать. Вместо этого я встаю в сторонке и чуть позади него, сердце стучит в груди как сумасшедшее, и наблюдаю, как он ужинает. Он не спрашивает, ела ли я, и не предлагает мне поесть.

Но есть что-то такое в этой игре, в том, как он исполняет эту доминирующую роль, что заставляет бабочек в моем животе ожить и затрепетать, а кожу гореть. Мне нравится смотреть, как он ест. Он склоняется над тарелкой, и плечи его согнуты, а мышцы на спине напряжены и становятся отчетливо видны под светло-сиреневой рубашкой.

Что будет, когда он закончит есть? Продолжим ли мы игру? Или он прекратит представление, просто отведет в спальню и трахнет? Мне нравятся оба варианта, я сейчас особенно остро хочу его, теперь, когда смогу почувствовать каждый дюйм его кожи, но все-таки мне хотелось бы еще немного поиграть.

Он быстро выпивает вино, запивая каждый кусок большим глотком. Сначала я думаю, что он нервничает и просто хорошо это скрывает. Но когда он ставит бокал на стол и показывает мне жестом, что его нужно снова наполнить, до меня вдруг доходит, что он просто проверяет границы – как далеко я готова зайти в прислуживании ему.

Когда я приношу бутылку и наполняю его бокал, он только тихо говорит: «Merci»[15] и возвращается к еде.

Тишина и его молчание накаляют атмосферу, и это явно делается намеренно.

Ансель, может быть, и трудоголик, но когда он дома, в квартире не бывает тихо. Он напевает, он болтает, он все время барабанит пальцами. И я понимаю, что не ошиблась, он это специально! Когда он проглатывает большой кусок и произносит:

– Поговори со мной. Расскажи мне что-нибудь, пока я ем.

Он снова испытывает меня, но теперь, в отличие от ситуации с вином, он понимает, что это нечто большее, чем просто вызов.

– Я провела сегодня чудесный день на работе, – щебечу я в ответ. Он хмыкает, жует и смотрит на меня через плечо. Первый раз за все это время я вижу следы неуверенности в его глазах, как будто он одновременно хочет, чтобы я рассказала ему все, что я делала сегодня на самом деле, и при этом не хочет прекращать игру.

– Я сегодня убиралась неподалеку от Орсе… а потом рядом с Мадлен, – отвечаю я с улыбкой, наслаждаясь нашим шифром. Он возвращается к еде и молчанию.

Судя по всему, от меня ждут, что я продолжу беседу, но я понятия не имею, что говорить. Наконец я шепчу:

– Этот конверт… мой чек… там все хорошо.

Он прерывается на мгновение, и за этот короткий миг я успеваю заметить, что у него перехватывает дыхание. Мой пульс бьется где-то в горле, когда он аккуратно вытирает рот салфеткой и кладет ее рядом с тарелкой. Слегка отодвинувшись от стола, он не спешит вставать.

– Хорошо.

Я тянусь за его тарелкой, но он останавливает меня, перехватывая мою руку:

– Если ты хочешь оставаться моей горничной, ты должна знать, что я никогда не оставляю без внимания окна.

Я моргаю, стараясь разгадать его шифр. Он облизывает губы и ждет моего ответа.

– Я понимаю.

В углу его рта появляется крошечная, едва заметная улыбка.

– Понимаешь?

Закрыв глаза, я признаю:

– Нет.

Я чувствую, как его палец пробегает по внутренней стороне моей ноги, от колена вверх к середине бедра. Ощущения острые, как от ножа.

– Тогда позволь мне объяснить, – шепчет он. – Мне нравится, что ты заметила свою ошибку. Мне нравится, что ты подала мне ужин. Мне нравится, что ты одета в униформу.

Он имеет в виду: «Мне нравится, что ты решила поиграть», и он говорит это, проводя языком по губам, а глаза его не отрываются от моего тела. И он имеет в виду: «В следующий раз я пойму сразу».

– О, – вздыхаю я, открывая глаза. – Я буду помнить про окна. Но может быть, когда-нибудь я забуду про что-нибудь другое.

Он расплывается в улыбке, но тут же сгоняет ее с лица:

– Хорошо. Но униформа в принципе приветствуется.

Что-то внутри меня, какой-то узел в груди в этот момент лопается, потому что это его признание означает, что он понял. Анселю уютно в самом себе, он самодостаточен. А я никогда не бывала такой, только в танце. Но он заставляет меня почувствовать себя в безопасности, открывая пути, следуя которым я могу выкинуть саму себя из своей головы.

– Ты возбудилась от того, что подала мне ужин?

При этом нескромном вопросе глаза мои устремляются к нему, а сердце делает головокружительный кульбит.

– Что?

– Подав мне. Ужин. Ты возбудилась? Стала мокрой?

– Я… думаю, да.

– Я тебе не верю. – Он улыбается, но улыбка у него восхитительно зловещая. – Покажи мне.

Я опускаю дрожащую руку вниз, залезаю себе в трусики. Я вся мокрая. Неприлично, бесстыдно мокрая. Не думая, механически, я поглаживаю себя, а он смотрит, и глаза его темнеют.

– Дай мне попробовать.

От этих слов у меня внутри что-то взрывается, и я издаю стон, медленно вытаскивая руку. Он смотрит, как я это делаю, смотрит, как она совершает свой путь от моих трусиков к его рту, – и влага видна на пальцах в тусклом свете фонарей.

Я касаюсь его губ, он приоткрывает их, и я засовываю два пальца ему в рот. Его язык теплый и нежный, он кружит вокруг моих пальцев, и это пытка, потому что я так хочу, чтобы его губы и язык сейчас находились у меня между ног, и он знает это. Он хватает меня за запястье, так что я не могу убрать руку, и сосет кончики моих пальцев, лижет их, как будто это мой клитор, дразнит меня, пока мое тело не начинает гореть адским огнем. Мне даже больно, но это боль – смешанная с наслаждением от предвкушения.

– Еще.

Я всхлипываю, не желая снова чувствовать прикосновения пальцев к набухшей плоти без облегчения. Не могу даже вспомнить, когда я так сильно хотела секса. Это невозможно, но я возбуждаюсь еще больше. В этот раз он позволяет моим пальцам задержаться чуть дольше, достаточно для того, чтобы я почувствовала, как приближается оргазм, как сильно мое тело его жаждет.

– Стоп, – резко говорит он, сам тянется к моей руке и вытаскивает ее. Облизывает каждый палец по очереди, не сводя с меня глаз.

– Залезай на стол.

Я обхожу его, отодвигаю тарелку в сторону и забираюсь на обеденный стол, сажусь напротив него так, что его бедра соприкасаются с моими.

– Ляг на спину, – командует он.

Я делаю то, что он велит, коротко и часто дышу, когда его руки пробегают по моим ногам вверх и обратно, а потом он берет в руки мои блестящие черные туфли на высоченной шпильке. Кладет мои ноги себе на бедра, подается вперед и целует меня под коленом. Я чувствую подошвами ступней мягкую, теплую ткань его брюк, кожей чувствую его дыхание вдоль своих ног от коленей и вверх по бедрам. Его мягкие волосы щекочут мою кожу, руки обвиваются вокруг моих щиколоток, фиксируя ноги.

Я чувствую все, я как будто вся состою из желания. Оно горячее и текучее, оно наполняет меня всю и испытывает мое терпение. Мое тело кричит: «Трогай меня!» Я извиваюсь на столе, и Ансель обездвиживает меня, положив ладонь мне на живот.

– Лежи тихо. – Он выдыхает долгую струю воздуха мне прямо между ног.

– Пожалуйста, – задыхаюсь я. Мне нравится эта его сторона, я хочу еще, хочу этой провокационной резкости в его голосе, но у меня больше нет сил терпеть. Я никак не могу решить, чего мне хочется больше – пытаться отсрочить удовольствие или получить его как можно скорее.

– Пожалуйста – что? – Он целует нежную кожу прямо там, где проходит кромка моих трусиков. – Пожалуйста «наградите меня за то, что я такая хорошая горничная»?

Я открываю рот, но из него вылетает только низкий, умоляющий стон, когда Ансель носом отводит в сторону ткань трусиков и целует меня там, прикусывает, надавливает и скользит губами по половым губам, лобку, бедрам.

– Или «пожалуйста, накажите меня за то, что я была так неаккуратна и оставила отпечатки своих ладоней на вашем окне»?

И то и другое. Да. Пожалуйста.

Я немыслимо мокрая, я истекаю, мои бедра ходят ходуном, тихие стоны клокочут в горле каждый раз, когда я чувствую его горячее дыхание на своей коже.

– Пожалуйста, – умоляю я. – Я хочу, чтобы ты взял меня ртом.

Подцепив мои насквозь промокшие трусики пальцем, он оттягивает их в сторону и лижет меня длинным, сильным языком. Я задыхаюсь и выгибаюсь ему навстречу.

Он открывает рот, сосет, сосет и…

О господи

Господи

Господи.

Как хорошо…

…вылизывает меня, вводит в меня пальцы, аккуратно вращая ими. Он с негромким рычанием вынимает пальцы и командует:

– Смотри на меня, – и следующие пять слов произносит прямо в нежную кожу моего клитора: – Смотри, как я целую тебя.

Этот приказ в общем-то и не нужен, потому что я все равно не смогла бы отвести глаз от того, что он делает с моим телом, даже если бы и захотела.

– Ты на вкус как океан, – стонет он, посасывая, проникая в меня губами и языком. Ощущения такие сильные, что их нельзя назвать просто наслаждением. Это нечто большее, то, что уносит прочь все мои сомнения и комплексы, дает мне силы и храбрость подняться на локте, схватить его свободной рукой за волосы и нежно направлять его, вращая бедрами.

Кажется невероятным, что ощущения могут быть еще сильнее, но когда он понимает, что я уже близка к оргазму, он начинает стонать в меня, дополнительно стимулируя вибрациями своего голоса, одновременно вращая двумя пальцами и влажным языком водя вокруг, вокруг, вокруг… еще, и еще, и еще…

Я замираю на мгновение, а потом содрогаюсь, плыву, дрожу от сладостных спазмов, которые так приятны, что находятся на грани, разделяющей наслаждение и боль. Оргазм настолько сильный, что мои ноги пытаются схлопнуться, сжаться, а бедра выгибаются аркой на столе. Но Ансель не дает мне этого сделать, лаская пальцами меня между ног, пока я задыхаюсь, извиваюсь, кричу, и силюсь сесть, чтобы загнать его в себя.

Он встает на ноги, вытирая рот рукой.

– Вот так ты звучишь, когда кончаешь.

Волосы у него взъерошены от моих рук, губы слегка опухли от того, что он сосал меня так сильно.

– Я отведу тебя в постель, – говорит он, отбрасывая стул в сторону. Он просовывает под меня одну руку и помогает мне встать со стола на трясущиеся ноги. По пути в спальню он стягивает с себя галстук, расстегивает рубашку, сбрасывает ботинки. К тому времени как мы оказываемся в его комнате, он уже успевает спустить брюки и жестом велит мне сесть на край кровати.

Два шага – и он стоит передо мной, обхватив рукой основание члена, который дает мне с коротким: «Соси!»

Я щелкаю зубами от нетерпения, так сильно я хочу его. Подушка, на которой я сплю каждую ночь, не имеет ничего общего с его настоящим запахом. Свежий пот, и трава, и морская вода – его запах можно есть. Невозможно описать, какой он на ощупь, когда я беру его в руки: он как сталь в моей ладони, его тело напряжено так сильно, что я просто не знаю, сколько еще он сможет выдержать.

Я облизываю его, затем еще, вокруг, и вверх, и вниз, по всей длине, пока он не становится скользким и не входит с легкостью мне в рот. Я дрожу, меня возбуждает его свежий вкус и то, как он двигается во мне. Никогда раньше он не выглядел таким сильным, никогда не была такой властной его рука, скользнувшая мне в волосы и направляющая меня сначала осторожно, а потом с силой, чтобы он мог проникнуть глубже, с хриплым стоном. Молча, он сжимает мою голову, позволяя мне ласкать его, лишь время от времени делает глубокие толчки. Мои жадные, ненасытные губы как будто пытаются его съесть, и я действительно пожираю его. Мне никогда раньше не нравилось делать это, а с ним нравится, мне нравятся вкус его большого твердого члена и нежная кожа, натянутая на набухшей головке. Я вращаю языком вокруг нее, сосу, желая большего.

Он издает хриплый животный стон, потом вынимает из меня член и обхватывает его рукой:

– Раздевайся.

Я встаю на дрожащие ноги, снимаю чулки, расстегиваю юбку, снимаю бюстье и, наконец, трусики. Он смотрит на меня, глаза у него темные и нетерпеливые, и командует:

– Allonge-toi! – указывает подбородком на постель и переводит на английский: – Ляг на спину.

Я укладываюсь на постель, глаза мои широко раскрыты, я не отрываю от него взгляд, развожу ноги. Я хочу почувствовать его. Именно его. Прямо сейчас. И я вижу по его глазам, что он понимает: я дам ему все, абсолютно все, чего он захочет. Он подается вперед, кладет руку мне на бедро и входит в меня одним сильным, длинным толчком.

Из меня выходит весь воздух, и несколько долгих секунд я не могу вернуть его обратно. Я пытаюсь вспомнить, как это, дышать, то есть набирать и выпускать из себя воздух, пытаюсь напомнить себе, что его член, конечно, не выталкивает из меня весь воздух, что это так просто кажется. Я и забыла, каково это – ощущать его внутри себя таким, как сейчас: уверенным, командующим. Я чувствую его тепло, между нами больше нет ничего лишнего, и он забирает мой воздух, мои мысли, мой рассудок.

Он не двигается целую вечность, просто смотрит вниз, глазами исследуя каждый дюйм моего тела, который доступен сейчас его взгляду. Он так напряжен, что, кажется, это доставляет ему дискомфорт, и я вижу, как дрожат его руки, вцепившиеся в простыни по обеим сторонам от моей головы.

– Так тебе нужно напомнить? – шепчет он.

Я отчаянно киваю, обнимая его руками и невольно двигая бедрами, сгорая от желания. Он вытягивает член так медленно, что я вцепляюсь ногтями ему в спину, даже не понимая, что делаю. Он шипит и снова с низким стоном толчком входит обратно.

И снова начинает обратное движение, а потом опять вперед, сильными и резкими толчками, почти грубо. Он как будто наказывает меня за следы пальцев, наказывает нас за ту дистанцию, которая между нами возникла. Наказывает меня за то, что я забыла, каким бывает наш секс, что лучше этого нет ничего. Он ложится на меня, его кожа соприкасается с моей там, где мне это нужно, пот выступает у него на лбу и на гладкой груди. Я прижимаюсь к нему, покрываю поцелуями его ключицу, шею, прижимаю его голову к себе, чтобы почувствовать, как он стонет от наслаждения под моими зубами, губами, языком.

Мои бедра дрожат, я чувствую, что разрядка уже близко, и мне нужно еще больше его, еще глубже, мои пальцы отчаянно вцепляются в его бедра, с губ слетают мольбы и неразборчивые слова. Огонь растекается по моему телу, внутри все завязывается в узел, все туже и туже, и наконец невыносимое наслаждение взрывается и вырывается наружу с громким криком, и я выгибаюсь на постели, снова и снова выкрикивая его имя.

Он приподнимается на руках и смотрит, как я разламываюсь на кусочки под ним, и даже в тумане собственного оргазма я вижу, как он двигается, сильными и глубокими толчками; звук, с которым соприкасаются наши тела, сводит меня с ума, и я вдруг понимаю с огромным изумлением, что вот-вот кончу снова.

– Аааааа! – кричу я. – Я…

– Покажи мне, – приказывает он, засовывая руку между нами и лаская мой клитор легкими, кругообразными движениями.

И я снова выгибаюсь ему навстречу, мое тело корчится в следующем оргазме, таком сильном, что я на время теряю зрение.

Шея Анселя напрягается и выпрямляется, зубы сжаты, глаза сужены. Он цедит сквозь зубы: «Черт», и его бедра в бешеном ритме стучат по моим. Он содрогается, и я чувствую, как он изливается в меня, как вздрагивает под моими руками.

Я легко выдыхаю, обвиваю ногами его бедра, когда он начинает выходить из меня.

– Нет, – говорю я ему в шею. – Останься.

Он наклоняется, лаская ртом мою грудь, посасывая сосок, проводит языком по моей шее к подбородку, а его бедра медленно двигаются внутри меня вперед и назад. Он, кажется, не насытился, и хотя я точно знаю, что он кончил, у меня нет ощущения, что это все. Его губы находят мои, и я снова пропадаю, снова исчезаю во влажной сладости его языка, растворяюсь под его тяжестью в его плавных движениях вперед и назад. Через несколько секунд его расслабленное тело снова наливается силой, я чувствую, как его член внутри меня восстает, оживает, становится твердым.

В этот раз все происходит медленно и плавно, и он целует меня каждую секунду, глубоко и страстно, позволяя мне слышать его агонию, и наш одновременный оргазм так силен, что я теряю рассудок.

ОН СКАТЫВАЕТСЯ с меня с облегченным стоном. Я сворачиваюсь калачиком около него, мое сердце все еще громко стучит, кожа влажная от пота.

– Ах, – шепчет он, целуя меня в макушку. – А вот и она.

Я целую его шею, языком заползаю в ложбинку, где соль его пота смешалась с моей.

– Спасибо тебе за это, – говорит он. – Мне понравилось то, что ты сегодня сделала вечером.

Я глажу рукой его живот, провожу по груди, закрываю глаза и прошу:

– Расскажи мне об окне.

Он застывает на секунду рядом со мной, потом тяжело вздыхает:

– Это, возможно, сложно понять.

– Я никуда не спешу, – отвечаю, улыбаясь в темноту.

Его губы прижимаются к моему виску, потом он произносит:

– Моя мать, как я уже говорил, американка.

Я смотрю на него, лежа на его груди, но в темноте трудно разглядеть выражение лица.

– Она приехала во Францию, только окончив старшую школу, и работала горничной.

– Ой, – я смеюсь, – наверно, тогда мой сегодняшний выбор костюма был не слишком удачным.

Он со смехом тыкает меня в бок:

– Вот уж поверь, о ком о ком, а о матушке я сегодня вечером точно не думал ни секунды.

Когда я успокаиваюсь и снова вытягиваюсь рядом с ним, он продолжает:

– Ее первое место работы было в очень респектабельном и богатом доме бизнесмена по имени Шарль Гийом.

– Твой отец, – догадываюсь я.

Он кивает:

– Моя мать – замечательная женщина. Заботливая, очень аккуратная. Думаю, она была великолепной домработницей. Наверно, я унаследовал любовь к порядку от нее, но и от отца тоже. Он требовал, чтобы в доме был идеальный порядок. Он был помешан на порядке. Требовал, чтобы я не оставлял никаких следов, нигде, никогда. Ни на зеркалах, ни на окнах. Никаких крошек на кухонном столе. Детей не должно быть слышно и видно. – Он замолкает, а когда начинает говорит снова, голос его смягчается: – Возможно, наши с тобой отцы не слишком хороши, но зато они точно нашли бы общий язык, да?

Я задерживаю дыхание, боясь неловким движением или словом нарушить, испортить этот момент. Каждое его слово – подарок для меня, я так жажду самых маленьких подробностей истории его жизни.

– Можешь рассказать о них побольше?

Он прижимает меня к себе, закинув руку мне за голову.

– У них случился роман, когда моей матери было всего двадцать, а отцу сорок четыре года. По словам матери, роман был страстный. Он соблазнил ее. Она совершенно не планировала оставаться во Франции надолго, но влюбилась в Шарля, и я не думаю, что ей удалось оправиться от этой любви.

– Оправиться?

– Мой отец – та еще задница, – говорит он с коротким смешком. – Контролирующий. Помешанный на чистоте в доме, как я уже говорил. А с возрастом он становился только хуже. Но я думаю, у него была харизма, некий шарм, который ее и покорил. – Я улыбаюсь в темноту, понимая, что он сам, конечно, человек куда лучше, чем его отец, но свой шарм унаследовал скорей всего именно от него. – Все время, пока они были вместе, отец был женат на другой женщине. Она жила в Англии, но отец отказался покинуть свой дом и уехать к ней, а мать вообще не знала о ее существовании. Когда мама была беременна мной, отец требовал, чтобы она оставалась в комнате для прислуги, и не позволял никому говорить, что я его сын. – Он снова издает легкий смешок. – Все, конечно, и так знали, а когда мне исполнилось три или четыре, я стал просто его копией. В конце концов и его жена узнала все. Она развелась с отцом, но он так и не женился на моей матери.

Я чувствую, как у меня сжимается сердце.

– Ох.

– Он любил ее, – тихо говорит Ансель, и мне безумно нравится, как он говорит. Его английский великолепен, но акцент как бы приподнимает слова, делает их как бы… очень его, как будто они идут прямо из его души, из самого сердца. «Л» у него звучит почти неслышно, а «о» гортанно, и это одновременно и грубовато, и трогательно. – Его любовь была странной, и он всегда заботился о нас, даже настоял на том, чтобы оплатить учебу матери в кулинарной школе. Но он не из тех мужчин, кто любит щедро: он эгоистичен и не хотел, чтобы мать оставила его, хотя у него было много женщин в те годы. Они бывали у него дома и на работе. Он был очень ветреным, несмотря на то, что безумно любил маму и ревновал ее. Он признавался, что никого не любил так, как ее. Он ждал, что она поймет, что его потребность в других женщинах не связана с ней лично. Но, разумеется, сама она никогда не спала с другими мужчинами.

– Ого, – тихо отзываюсь я. На самом деле я не много знаю о семейной жизни родителей. На фоне того, что рассказывает Ансель, их жизнь выглядит стерильной и бледной.

– Именно. Ну вот, а когда моя бабушка заболела, мать воспользовалась шансом покинуть Францию, уехала домой в Коннектикут и оставалась там, пока бабушка не умерла.

– Сколько тебе было лет, когда она уехала?

Он сглатывает и отвечает:

– Шестнадцать. И я жил с отцом до поступления в университет.

– Потом твоя мама вернулась?

Я чувствую, как он качает головой.

– Нет. Я думаю, ей было очень трудно уехать, но уехав, она поняла, что это правильное решение. Она открыла свою пекарню, продала дом. Она хотела, чтобы я закончил школу здесь, со своими друзьями, но я знаю, что быть далеко от меня ей невыносимо. Поэтому я отправился в Штаты в юридический институт. Возможно, если бы я попросил, она бы вернулась, но я не имел права ее об этом просить, правда?

Когда я киваю, он продолжает:

– Я поступил в Вандербильт, который находится не так уж и близко к ней, но все-таки ближе, чем Франция. – Повернув голову, он чуть отодвигается, чтобы видеть меня. – Я собираюсь однажды переехать туда. В Штаты. У нее больше никого и ничего нет.

Я киваю и утыкаюсь лицом в его шею, чувствуя такую легкость, что у меня кружится голова.

– Ты останешься со мной? – тихо спрашивает он. – Пока тебе не надо будет ехать в Бостон?

– Да. Если ты этого хочешь.

Он отвечает поцелуем, и его руки гладят мне волосы, а его легкий стон обжигает мой язык, и все это вместе вызывает у меня чувство, похожее на отчаяние. На мгновение я прихожу в ужас от того, что испытываю к нему настоящие, искренние чувства, от того, что эта игра в семью в какой-то момент должна закончиться и мне придется вернуться в реальную жизнь, где не будет его. Но я отгоняю эти мысли, потому что сейчас мне слишком хорошо, и незачем портить этот момент. Его поцелуи легкие, нежные, а затем он улыбается мне в губы.

– Хорошо, – говорит он.

И хватит пока. Я чувствую, как мои веки тяжелеют и уже не могут сопротивляться наваливающемуся сну, так же как и мысли. Тело мое удовлетворено и расслаблено. И через несколько секунд, засыпая, я слышу его ровное, спокойное дыхание – он спит.