Ироническая империя. Риск, шанс и догмы Системы РФ Павловский Глеб
Валерий Зорькин, председатель КС, как-то употребил точный термин «свирепое государство».Таков один из модусов Системы, где речь уже не просто о насилии, а о жизни внутри него и порабощении им. После террора 1930–1940-х во всех послесталинских режимах ужас функционально необходим. В Системе РФ ужас упрощает, а то и целиком решает задачу управления. Ужасающий может не управлять хорошо – от него ждут невнимательности, позволяющей ускользнуть. Чрезвычайные состояния – ужасные катастрофы, отравления, пожары – снимают с Системы задачу добавочно напугать, позволяя сразу войти в щадящую роль «Спасателя».
Режим Системы РФ искушен в быстром создании зон повышенной персональной угрозы и уличного страха. Бессистемное насилие – насилие лишь вероятное, но весьма вероятное: таков продвигаемый властью товар. Говоря об «уличных джунглях», поддавшиеся страху описывают личные переживания от терроризирующих десантов власти. Аппаратура страха легко размонтируется, и ее переносят в другую точку, с кадрами наготове.
• Пульсация страхов в ритме от ужаса власти к ужасу ее отсутствия есть то, что здесь именуют «порядком»
Режим не бесчеловечен – он ачеловечный. Режим частных мобилизаций по пустячным поводам, которые «сверху» форсируют СМИ власти, а «снизу» – сами сетевые сообщества.
«Подавляющее большинство» уже не электоральное большинство. Оно ансамбль управляемых меньшинств, но каких? Локальных меньшинств, мобилизуемых ad hock – применительно к случаю. Повод может быть задан сверху, властями, или истребован истериками «снизу». (Кейсы дела школы № 57, «Синего кита» и т. п.)
Российское насилие нуждается в демаркации и спецификации. Слишком просто, но и бесполезно возражать против уже свершившихся фактов в каждом отдельном случае. Насилие, переливающееся через границы, то не имеет объекта, то атакует беспорядочно находимые цели. Наш вид насилия расфокусирует образ насильника, всегда укутанный в облачко ядовитых слухов, «причин» и наветов. Перебрать их все практически невозможно. Насилие как таковое необязательно составляет интерес силовика. Группа заинтересованных в насилии может находиться вообще в другом месте, например в ближнем кругу президента. Нет и прямого перехода от номинально государственного насилия к насилию так называемых активистов, «казаков» и других неконвенционалов.
Моделей преступности в стране несколько, и они по-разному увязаны с законностью. Наравне с кремлевской действует корпоративная преступность. Она связана с госбанками, после кризиса начала 2010-х вошедшими в состав истеблишмента РФ. Есть правительственная преступность. И, конечно, есть политическая преступность.
Еще один уклад и эталон для коррумпируемого управленческого сообщества – клептократия. Ни один из этих укладов не исчерпывает государственности РФ. Но их экспансия подрывает ее легитимность, блокируя сценарий государственного восстановления.
Все это складывается в то, что судья Зорькин, проговорившись, назвал «свирепым государством».
• Свирепое российское государство – это состав должностных лиц и организаций, намеренно причиняющих вред гражданину для повиновения других и своей частной выгоды
Складываются ли преступные уклады, однако, в понятие преступного государства? Русское легкомыслие, не задумываясь, брякнет: «Конечно!» – не ожидая от самообвинения больших последствий. Зато при смене режима оно тут же запутается, какие организации считать легитимными, а какие нет – и рухнет во власть старых связей.
Очевидная трудность понимания насилия в Системе РФ. Насилие в слабой дозировке настолько присуще Системе, что это делает его чем-то домашним, привычным. Его нельзя предсказать, его трудно рационализовать и истолковать. Оно самоценно и выступает как конечная услуга Системы – то как товар ее, то как дизайн товара.
• Политические убийства на улицах дизайнерски чужды вкусу питерской команды Кремля, что, вероятно, повышает их интерес к экспериментам с ядами
Моральное онемение как реакция на насилие позволяет сосуществовать с ним, не замечая. Насилие прячется на виду у всех, ничего особо не требуя и заранее не предупреждая. Говорят, с кем-то что-то стряслось? Увы, но часто случается, – чего не бывает! Еще один вариант массовой сделки: такая оценка насилия и человеческой боли, при которой значение ее занижено и та выглядит неважной. Важно лишь выживание любой ценой.
Выживание не является стабильным состоянием. Это режим, мерцающий у последней черты, ясной лишь выживающему. В состав угроз выживанию могут входить вещи, грозящие не физическому существованию, но базовому самоуважению человека, его чувству достоинства.
В рамках консенсуса выживания при восприятии людей как остаточной массы выживших упрощение деловых задач стало ценностью и обросло множеством аппаратных девайсов. Один из них – пытка ради экономии: «палочная система» полицейской отчетности с ее пыточным сопровождением. За эксцессами судебно-следственного насилия часто нет и злой воли. Теневой гедонизм объединяет жертв с палачами общим намерением выжить за чужой счет.
Россия не только империя штрафов, она еще ироническая империя. Не требуя от тебя идейности и не пытаясь перевоспитать, как Советы, российская власть действует, будто сама эволюция, равно бесчувственная к выжившим и невыжившим. Критерий гуманности в государственном аппарате не воспринимают всерьез, и Путин первый подает в том пример.
Внутри путинских ролей модератора и арбитра у него есть подфункция: Путин подбирает места для насилия и, вводя в государственно приемлемые берега, делает его уместным. Путин дозирует насилие. Эта его функция незаменима в кругу людей, которые не видят нужды в ограничениях, да и в человечности вообще. Но это же дает Путину убежденность в своем праве на радикальное насилие.
Вернемся к стратегии «маски безумца»: она бесполезна, если не демонстративна. Напугать стратегического противника может только его догадка о том, что партнер действительно не в себе и может применить несоразмерные средства себе в ущерб.
Средством для этого является демонстрация неподдельной мстительности. Месть иррациональна и, как правило, контрпродуктивна в политике. Симулировать ее зато легче и безопаснее, чем безумие. К тому же в российской Системе месть не является чем-то неслыханным. Власти в РФ практикуют мстительный ресентимент во внутренней и внешней политике – тем убедительнее выглядит их педалирование этого аффекта.
• Откровенно непрактичная безудержная мстительность – новейший атрибут Системы, отличающий ее от послесталинских режимов власти
§ 4. Неотнятое как собственность
Неокапиталистическая экономика РФ против частной собственности
Частная собственность в РФ юридически признана, но доступ собственника к его собственности условен и эксклюзивен. Частная собственность как бесспорное право гражданина отсутствует, здесь это привилегия – ее дают и/или отнимают.
Сектор государственной собственности обширен. В него открыт допуск пользователям, входящим в премиальные клубы (при Дворе или при губернаторах). Собственность жителей страны Центр рассматривает как свои неотъемлемые ресурсы. Обосновано это заботой о населении: чтобы распределять жизненно важные людям ресурсы, надо ими бесспорно обладать. Эту софистическую формулу в РФ воспринимают как обоснование при захвате чужой собственности.
В «нулевые», когда уходит собственник, его заменяет порученец-распорядитель. Региональные власти выводятся с центра игрового поля. Компенсацией для них станет техническая простота получения средств от Москвы сравнительно с прежним добыванием их из местного населения. Но собственность населению не вернут.
Система РФ – «симфония» лишенных собственности с теми, кто их лишил, но не обобрал догола. Отнятое у других как достояние успешно отнявшего приобретает добавочную легитимность, если он готов защищать добычу.
Китай вводил капитализм, поначалу не затрагивая догмы «всенародной собственности», но маневрируя допуском к капиталу. РФ демонстрирует регрессивный ход: частная собственность юридически есть, но допуск к ней осуществляется не со стороны собственника. Приобретение прав на чужое часто не меняет здесь видимой структуры собственности.
Статус собственника в Системе РФ редок и эксклюзивен. Он может быть докуплен как привилегия, а затем отнят без компенсации. Судьба АФК «Система» – лабораторный опыт охоты на ослабевших.
• Отнятое в России считают более легальной собственностью, чем благоприобретенное, перемешивая одно с другим до неразличения
Власть предъявляет саморепрезентацию «хозяина земли русской». За этим скрыта реконструкция собственности без согласия собственников (закон о реновации – яркий пример: кто здесь хозяин и кто бенефициар?). Власть в Системе РФ выступает реконструктором прав собственности. Она не только ансамбль расхитителей чужого имущества, но и машина докапитализации краденого. Рейдерство в РФ – важная государственная миссия.
Путинизм возник не эволюционным путем, как многие (и я) часто думали, а из Big Bang – события отъема собственности. Структура события трансформировала ельцинско-раннепутинскую переходную власть в иной режим.
Распространена обратная версия, по форме похожая на экономический материализм: «Режим порождает коррупцию, как и пропаганду, ущемление политической конкуренции, несменяемость власти, декоративность институтов. Не думаю, что это делает кто-то целенаправленно, с целью личного обогащения. Это некий складывающийся порядок, который позволяет своим бенефициарам лично обогащаться» (Екатерина Шульман)[41]. Все было бы верно, если б не занижение роли события отъема – на место которого подставлен «режим», как Deus ex machina. Екатерине Шульман возражает Елена Панфилова: «Что если граждане в стране тоже хотят маленького незаконного обогащения?.. Люди недополучают, и мысль о незаконном обогащении не кажется им отвратительной. И приходит человек, который разделяет этот антиценностный подход. Только что люди делились телефонами педиатров, а теперь назначают друг друга на правления банков. <…> Гибриды – это режимы в ресурсных экономиках, в которых система управления не интересуется благосостоянием граждан… Коррупция – причина появления гибридных режимов. Блага в этом быть не может, любое благо пожирается тем, что, когда участникам процесса надоест “пить нефть”, они начнут “пить кровь”»[42].
Правы обе: отъем порождает режим – режим форсирует рейдерство и коррупцию.
Российские практики дисциплины хорошо описываются понятием охотник и дичь. Населенца ловят при помощи законов и правил. Представители государства выступают как ловчие и загонщики. Ситуация загонной охоты выступает общепризнанной санкцией неравенству граждан. Ловчая тирания – макет чрезвычайного положения в Системе.
• В Системе РФ всякий следующий захват чужого делает захваченное все более легально «своим»
Здесь всегда кто-то прощупывает «серые», слабо защищенные сектора чужой собственности. Политически и идеологически размечают поля будущей охоты для захвата сверху. Так разметили Мраморный дворец Кочубея, где засел Европейский университет – «непатриотичный» по имени. Но идейный мотив здесь всего лишь ловчие сети девелопера. Поглощаемый актив наспех клеймят, декорируя под «пятую колонну». Так в начале 2000-х годов клеймо «олигархи» служило пометкой чужой собственности как мишеней захвата. Сегодня не то: захвати, что плохо лежит, поставь под российский флаг – и спи спокойно!
В Системе возникает схема «справедливости» изъятия национальных богатств у населения (как потенциальных владельцев). Воровская аргументация такова: поскольку население обращается к «государству» с экономическими требованиями, краденные им ресурсы считаются фондом обеспечения выполнимости народных требований. Логика перевернута – требования прозрачности и приватизации представлены «посягательством на социальные интересы» масс. Граждане, по верному замечанию Иноземцева, «выглядят сообществом иждивенцев, а не создателями общественного богатства»[43]. И не только выглядят, но и становятся.
• Доктрина «Державы» обслуживает механизм захвата чужого. Это эвфемизм собственности нации, присвоенной и осваиваемой Двором
В вертикали власти как покупке лояльности есть тот же неустранимый ущерб, что и в продажной любви. Имитируемая провластная активность стимулируется звонкой монетой. Но этот стимул нужно скрывать из-за оскорбительности для чувств лоялиста.
• Деньги лояльности – скрытые внутри Системы активы, которыми она оплачена и которые нельзя обосновать
При обычном функционировании Системы РФ в ней размечены маршруты движения денег (ликвидности) – государственных проектов, претендующих на бюджет, активов и полномочий. Все рискованным образом взвешено в «государственном секторе экономики», фактически – в том же «социуме власти». Местное население не играет на этом рынке – кроме бунтов на коленях, вроде жителей московских пятиэтажек в 2017-м и дальневосточников в 2018-м.
После того как плата из национального лидера извлечена, задачей становится ее укрыть. Смыть с этих позорных желанных денег следы бюджетного происхождения – интимный момент процесса. Идеально бы превратить их в частную собственность, но это запрещено правилами Системы. Только очень доверенный государственный агент вправе вести себя как частный собственник (и чаще – не со своими деньгами). Все прочее – порнография власти: постель с измятыми активами под матрасом.
В Системе всегда были сектора высокой конкурентности. Не мешая монополии власти, они со временем поглощались ее мейнстримом. Таким в первой половине 2000-х годов был нефтяной сектор. Монополизация его силами генпрокуратуры, Сечина и ФСБ привела лишь к тому, что конкуренцию передвинули в силовое поле. Следующее десятилетие прошло под знаком конкуренции силовиков за чужие активы. Возникали и более скромные «конкурентные карманы» при других центрах власти.
Вокруг любого первого лица, от Путина до его регионального порученца, образуется клуб доверенных бизнесов. Он впитывает финансовые бюджетные потоки. Проникнуть извне в закрытый круг очень трудно, зато внутри остаются сравнительно честные условия конкуренции. Естественно, такие закрытые вип-модули повышают издержки, снижая доходы государства. Но, не создав «клуб господ», порученец не может делать вообще ничего. Оттого Двор Путина для Путина безальтернативен.
Воровская империя надстраивается над конкурирующими кланами. Она не мешает конкуренции внутри закрытых клубов. Число участников конкуренции в закрытых секторах определяется господами положения. Доступ в «карман» для других закрыт.
В моменты кризиса Системы РФ собственность есть заговор. В такие моменты мы совмещаем все злоупотребления капитализма со злоупотреблениями государственной экономики, лишенными благих сторон того и другого. Кризис 2008–2009 годов, подорвавший на Западе всевластие финансовых институтов, в России привел к диктатуре госбанков. Директорат госбанков сросся с правящим ближним кругом Путина. Кризис «социума власти» в декабре 2014-го был испытательным для премиально-банковской команды – «путинской» по табличке при входе в Систему. Госбанки маневрировали, почти не уведомляя номинатора власти – президента РФ.
Глобальный движок Системы РФ сохраняется, она по-прежнему зависит от бесперебойных поставок ликвидности боингами. Движение ликвидности, часто не оформленное документально, есть то же, что вертикаль власти. Но теперь на «движке» сидит группа госбанков в лице хорошо знакомых директоров. Ритмично впрыскивая ликвидность в вертикаль, «проекты развития» заменили Системе карбюратор. Сам Путин проговаривается об этом, как в реплике на пресс-конференции декабря 2014-го: «Я тут позвонил некоторым товарищам…»
Д. Бутрин говорит о движении рублей в момент паники «по указанию агентов, контролируемых государством», разумно полагая частные корпорации второстепенными[44]. Только государственные банки и сопоставимые по аппаратной силе агенты могли позволить вести себя как частные собственники – utendi et abutendi, «употреблять и злоупотреблять». Ни Дерипаска, ни Прохоров не ведут себя как полные собственники того, что им формально принадлежит.
Модель власти в Системе признает незаконность своего распоряжения узурпированным государством. Это видно в порождении массы подставных лиц – посредников власти и подставных собственников. Примеры любой найдет в налоговых декларациях депутатов с женами-миллионерами. Эта стыдливость – самопризнание нелегальности обладания властью как собственностью.
Система РФ не желает, не смеет и не намерена провести ясную черту между успехом и преступлением, поскольку речь о выживании ее премиального класса собственников и опорной населенческой коалиции.
Решения в Системе РФ – не регулярные решения в пределах норм, а мгновенные калькуляции взаимных весов. На месте принятия управленческих решений – расчетливые импровизации. Условие их возможности – гарантированная бессудность. Перенос либералами приоритета политики с судебной власти на президентскую и исполнительную еще в 1990-е ввел РФ в иллиберальное русло.
• В Системе РФ всегдашняя угроза случайного наказания имитирует присутствие нормы, не указывая, в чем та состоит
Уголовный интим Системы РФ – потеря грани между эффективностью и криминализацией. Система не может ясно провести эту черту, не разорившись. Коррупция обслуживает ядро Системы – душу ее аномальности. Помимо защиты собственности и эксклюзивных услуг коррупция формирует в РФ атмосферу человеческой близости, доверительности и наибольшего благоприятствования в пороках. Такое не под силу судам и государственной бюрократии РФ.
В ходе «реновации» в России появился закон, согласно которому большинством собственников можно отобрать право собственности у их меньшинства. Никто не ждал такого расширения идеи «подавляющего большинства».
Тем не менее Кремль, благодаря вакууму лидерства на московской сцене, неожиданно легко вышел из кризиса с реновацией. Это понизило страх перед захватами чужого имущества. Мы накануне нового обострения рейдерства как функции Системы. Но безопасное рейдерство – иллюзия, как в истории с системой «Платон» и той же реновацией.
Система РФ всегда готова к эскалациям и рывкам на новые поля, но не готова к усложнению процедур захвата этих полей. Что тогда значит идущий у всех на виду внутренний передел? У него несколько азимутов.
Истощение сырьевой ренты очевидно. Переход мировых сред в контрнаступление против Кремля – тоже. Маятник качнулся обратно, давление нарастает – и Система расслаивается по уровням защиты активов, не становясь либеральнее.
В Системе РФ чем нерасчетливее тратишь, тем меньше риск раскулачивания. Т. Становая: «Правило второе – “расширяться” можно, но осторожно»[45]. Поглощение Крыма Россией указывает на иной эталон поведения: откусил куском – глотай быстрее! Этот паттерн восходит к травме величия: больше – значит лучше! Ограничение у таких стратегий одно – большему опасно выглядеть автономным. Даже Москва не смеет стать сомасштабной Кремлю.
Вслед «реновации» Москва придумывает все более затратные программы, иначе московские деньги уйдут к электоральным абрекам под высокогорный процент. Сегодня Кудрин, творец финансовой вертикали власти, требует финансовой федерализации; а Собянин, мерзлое дитя вертикали, охраняет вольности финансовой бонанзы Москвы.
В Системе РФ ведется борьба с коррупцией. Ее ведут представители смежных коррупционных укладов, от корыстного потакания внизу до клептократий среднего уровня и верховного уклада Grand Corruption (Большая коррупция).
Коррупционные уклады в Системе не портят государственность, а содействуют, увязывают и смягчают. При данном уровне насилия и суда никакая экономическая деятельность не была бы возможной и Система РФ бы погибла, как погиб Советский Союз. Поскольку этого не случилось, мы уверены, что коррупционный обмен в Системе носит взаимовыгодный социальный характер.
Низовая коррупция в Системе РФ основывается на связях доверия к чужим людям и стремлении населенца любой ценой обойти институты РФ для защиты своей собственности и выживания. Система РФ жестко борется с коррупцией дилетантов и новичков. «Борьба с преступностью» в 2000-е, став крупным коммерческим проектом Кремля, переросла в фронтальный перезахват собственности, стимулируемый сверху. Кремлевское рейдерство стало образцом для захватов собственности повсюду в стране. Возникла российская клептократия.
Наиболее рискованный – средний клептократический уровень. Стратегическая природа Системы проявляется здесь в регулировании борьбы одних акторов коррупции против других ее акторов. Уровень клептократии хорошо представлен в узлах министерств, губернаторской власти и региональных силовых структур. Осуществление власти здесь традиционно связано с прямыми денежными бонусами. В отличие от несменяемой номенклатуры Двора, клептократия – динамичный уклад Системы. Кадровыми лифтами здесь выступают следственные дела и аресты, премиями – успешный захват чужого.
Клептократический уровень – тот средний уровень Системы, на котором только могут выстраиваться будущие коалиции собственников. Это и делает его опасным. Здесь интерес коррумпированного Центра к релевантным данным о жизни аппарата совпадает с тягой монополиста к подрыву независимых коалиций – и натиском «молодых волков-технократов» из силовых и административных структур.
В свое оправдание клептократия ссылается на мифический «эталон» якобы гомерической коррупции самого Первого. Этот миф гарантирует алиби среднего и низших кругов управления – они его и генерируют. Но коррупция ближнего круга носит иной характер – это Большая коррупция. На этажах Большой коррупции деньги лишь украшают жизнь, как ценные сувениры – золотые слитки в корзинах цветов ко дням рождения шефов АП, сумки Сечина с долларами и колбасой и т. п.
• Структура собственности в РФ тесно привязана к структуре российской коррупции, которая ее оберегает
Описывая Систему РФ, мы раз за разом набредаем на странное обстоятельство. При озабоченности каждого населенца безопасностью, личной и своего имущества (юридически ему придана видимость частной собственности), никто не в силах защитить от разграбления ничего своего: ни Евтушенков – АФК «Систему», ни москвич – квартиру в пятиэтажке. Скрытность не спасает ресурсы от разграбления, а теперь не спасает и клиентела: тащат во все стороны, но в неравных долях.
Машина выборочной законности в атмосфере рассеянной хищности не справляется с наведением на мишень. Сто сорок миллионов бумажных долларов, изъятых у полковника Захарченко, найдут объяснение, но столь гомерическая сумма из ничего опрокинет любое объяснение. Речь о концентрации невиданных средств, не объяснимой лишь хищением из бюджета. Верно и обратное: такие объемы нельзя правовым путем «возвратить нации». Они призы, на которые при первой возможности (например, либерализации) устремится воля к захватам. А такая воля сумеет настоять и на политической гегемонии в Финале.
Эпоха тандема и третье президентство Путина достроили модель Системы РФ. Она и прежде была административным рынком местовладельцев, прослоенным прямым насилием и сращенным с распределительной системой. Новая модель рынка – оживленный рынок кануна большой войны. Схема войны оттиснута в чрезвычайном порядке руководства экономикой и страной. Все, кто входит в руководящую группу, составляют «генштаб», состав которого текуч, но неприкасаем. Под «генштабом» расстилается «подавляющее большинство» – множество коллективов в конкурентном вымаливании бюджетов, отбираемых друг у друга.
Часть Двора и ближнего круга Путина составляют люди с большим опытом частного предпринимательства, подстрахованного за государственный счет. Но в их умах элементы экономического рацио перемешаны непривычным образом. У экономических капитанов Кремля нет различения экономического оптимума как такового и их частной выгоды, за которую страна должна будет воевать.
• В кремлевских умах экономика России является метафорой материального могущества державы, эксклюзивно обеспечивающего выгоду для 20–30 человек
Геном войны закрепляется глобальным режимом санкций при независимости власти от внутренней среды. Режим молчаливой массовой сделки – это кремлевский танк.
Государственность РФ полна отсылок к бедственному состоянию людей (иногда ими пройденному). Государство представлено собственной силой граждан – оно адресат их жалоб на слабость. Если смешанное государство не сочится свободной ликвидностью, оно будет выглядеть жалким, непрактичным и бессердечным. Во все суверенные функции включены контуры добычи ликвидности, которые «необходимы в обеспечение нужд населения». Это порождает все новые пути утечки средств, а те получают «схемодержателей» – бенефициаров Системы РФ.
Смешанная власть переплетается с таким же смешанным обществом. Общество, замешанное в игры власти, коррумпируется в том же порядке. Указав на отклонение или аномальность, услышишь оправдание со ссылкой на дорогостоящий гуманитарный контекст. Зато при апологетике клептократии премиальный класс спасается темой «и вы такие же»! Народ хитер, любую лазейку использует для воровства у державы. Что ни дай – все украдут! Инициатор коррупции изображает себя жертвой коррумпированного общества. Он сетует на то, что общество коррумпирует его извне.
Владислав Иноземцев квалифицирует российскую верховую коррупцию – Grand Corruption – как «относительно легальное присвоение огромных средств, в основном через бюджет или финансовые потоки госкорпораций»[46]. Отчего ж такое присвоение легально? Это состав преступления, и по российским законам также.
Особенность российской коррупции состоит в учреждении «надполья» (Б. Мадьяр) как зоны иммунитета фигурантов для суда и следствия. Наподобие иммунитета иностранцев в Китае сто лет назад, эта зона вне местной юрисдикции. «Надполье» сосуществует с действующим законодательством, согласно которому его деятельность криминальна. Здесь и затруднение, и разгадка. Вполне реально применение соответствующих статей российского Уголовного кодекса. Проблема в другом – в политике распоряжения Двором конституционными институтами, в частности институтом суда.
Иноземцев приводит кейс оштрафованного на миллиарды Юганскнефтегаза: после завершения захвата штраф был запросто отменен юристами Роснефти[47].
Публицист вправе сказать, что коррупционные схемы встроены в юридическую систему. Но это не полное суждение. Речь идет о манипуляции юридической системой в целом – с позволения кураторов администрации президента и местной власти. Но та же судебная система используется буквалистски свирепо во вред нелояльным гражданам или отбирая собственность у слабых владельцев. Судебная система одна, но всякий раз она меняет свою правовую идентичность.
Это приводит автора к формулировке следующего тезиса: «обогащение представителей властной элиты за счет присвоения части поступающей в распоряжение государства ренты является в России нормальным и легальным явлением»[48]. Здесь нечто другое: сверхзащита с помощью суда списочного перечня лиц и активов. Суд в России заблокирован в отношении ряда персон и групп интересов. Но сама блокировка проводится с использованием закона. «Обыкновенность» всего этого не создает легальности.
Большая коррупция проистекает из пользования «ближним кругом» полномочиями президента РФ для наращивания частной власти, собственности и контроля в стране. С ведома его или без (в точности неизвестно) идет перехват (и монетизация) ветвей власти группой заинтересованных лиц при Дворе. Этот вид коррупции отличается от простой клептократии тем, что сохраняет конституционные институты частично активными («замороженными»). Последним запрещают вмешиваться в дела Двора, зато подсказывают другие мишени атаки.
• Ключевое звено Большой коррупции РФ – использование полномочий президента РФ
Коррупционная сверхприбыль извлекается при монополии на большие государственные проекты развития при защите от судебного преследования: блокировкой «именем Путина».
§ 5. Будущее как прошлое
Система РФ создает аутичное время и в нем живет
Эта последняя глава книги отчасти оппонирует прочему ее содержанию.
Система РФ эффективна, пока удается исключить время из факторов ее существования. Вышедшая из руин СССР – государства великой всемирно-исторической миссии, Система презирает исторические факты, вопреки всей болтовне о нашем великом прошлом.
Тому, кто знает прошлое Системы РФ, видна слабость выстроенных ею ансамблей: речь о нестабильной, а главное, случайной временнй капсуле, ищущей равновесия вопреки аномальной подвижности. Искаженное восприятие времени устойчиво лишь внутри неустойчивого поля. Выйдя из-под его магии – или очарования, как хотите, – наткнетесь на тяжко выживающий биоценоз обитателей тектонической зоны. Его существо, сформировавшееся спонтанно, я пытался здесь показать.
Но что характернее для российской Системы – устрашающая тектоника или ее увертливость, верткость?
Первая законченная форма Системы РФ возникла в эпоху курса стабильности – она же управляемая демократия или деполитизация 2000-х годов. Следующее затем военно-экспансионистское десятилетие – эпоха той же Системы в другой фазе. Для простоты я именую ее фазой политизации, или фазой путинско-постпутинского транзита.
В этой второй фазе Система вошла в резонанс с новой тектоникой глобализации 2010-х, на которую отвечает своии резкими действиями и эскалациями. В стране это время спазмов антимодерна, санкционированных пыток и политических убийств. Удаленного наблюдателя Система РФ потешает, как незадачливый антизападный тролль, хулиганящий себе в ущерб. Напрашиваются два вывода.
Во-первых, Россия превращается в изолят – гигантское глобальное исключение, объект ненависти и расизации со стороны чужих ей народов. Во-вторых, это фаза борьбы за последнюю милю путинского транзита – борьбы, которая вводит Систему в финальное состояние. Но финальное состояние – не коллапс. Последний вообще кажется маловероятным. Речь о прохождении Системой точки ее собственной сингулярности. С перспективой превращения далее в устойчивую, глобально признанную форму государственного бытования Северной Евразии – чего сегодня, увы, никто не в силах вообразить.
Все свои двадцать пять лет новая Россия чего-то ждала, пережидая трудные времена. Еще в начале, в 1992 году, ее первый президент заявил: подождем еще год, и экономика заработает. Затем дожидались конца Верховного Совета России, якобы вредящего реформам. Конца операции по восстановлению конституционного порядка в Чечне. Затем – исхода президентских выборов 1996 года и т. д. Ожидали предоставления западных кредитов, а затем отсрочек выплаты процентов по ним. Ожидали, когда, наконец, реформы заработают.
Со временем пришла догадка, что выжидание и было жизнью. Система не выжидает – она так живет. Вечно твердя об «угрозах», власть никогда не предвидела серьезных ударов, а пропущенный удар не анализировала. Промежутки между стрессами набиты пропагандой величия и пустой болтовней об устоях. На что сильнее реагирует Система – на стресс как таковой, на внешний удар по себе или на паузу между ударами? Паузу здесь трактуют как передышку, как временное решение проблемы – почти как успех. Кремль не знает иных решений, кроме временных, и другой стабильности, кроме спорной и ненадежной.
Те, кто однажды выжил, склонны думать, что выживут еще и еще раз.
• Преуспеть в Системе – значит переждать и, дождавшись лучших времен, существовать далее. Успех уже в том, что РФ вообще существует как государственность
Сила и слабость Системы в неопределенности ее будущих ходов. Чтобы действовать, не опираясь на знания, Система всякий раз должна оказаться в месте, не опознаваемом для противника. Но этого можно добиться лишь в случае, если место неизвестно и ей самой: среди «сирийских туркманов – кто их знал, что они там есть?» (В. Путин).
В нашей логике действия врага можно стратегически обмануть, только ничего не планируя заранее.
Годы нефтяной бонанзы сформировали навык выжидания успеха.
Успехом было уже то, что ты выжил и уцелел в 1990-х. Затем преуспел еще раз, используя связи эры стабильности. Система запрещала добиваться улучшений: не требуй, а жди. Принцип выжидания достиг апогея в кудринской политике резервирования. Благоразумная мера стерилизации сырьевых доходов дала в руки власти арсенал абсолютного оружия – глобальную финансовую власть. Власть легко тратить в любой момент, для решения любой задачи.
Всякий момент в политике отсрочек – неподходящий момент. Нечто назначают, затем переносят, и при переносе оно попадает в поле новых неожиданных неудобств – как пенсионная реформа, которую всё сдвигали, пока не наложилась на президентские выборы, – и ее снова отсрочили.
Отсрочки – главное, на что рассчитывают бывшие бенефициары. Мысль об отсрочках рождает мечту лентяя: что если так, отсрочка за отсрочкой, дождаться конца режима и прихода того, кто спасет от Путина?
Ручное управление временем входит в норму примерно с 2004 года, и всякий раз мандат на это выдают чрезвычайные обстоятельства. Разгром ЮКОСа породил сценарий президентских выборов 2004 года как деполитизированный «Царский выход». Басаевская атака в Беслане дала повод к мягкому coup d’etat с отменой губернаторских выборов, а та подорвала основы политического цикла в Системе и проектирования времени.
Что меняется с победой «управляемой демократии»? Сначала немногое, затем все. Но в 2008 году посягнуть на ограничение двумя президентскими сроками еще казалось святотатством. Безальтернативность Путина, ставшая государственной доктриной, тяжко перенесла стресс его ухода из Кремля. Президентские выборы 2008 года – ритуал принесения жертвы ограничению двумя сроками, с почти открытым намерением его обойти. Возник тандем Путин—Медведев.
Новый президент Медведев завизировал слом политического цикла, продлив срок полномочий президента и Думы. Новые сроки уже не годились для политического планирования – они вывели власть в РФ из подчинения циклическому календарю. Выражение «предстоят выборы такого-то года» теряло смысл. Это вскрыла комедийная «рокировка» 2011 года с возвращением в Кремль недалеко ушедшего Путина. При следующем, третьем его президентстве рухнул и этот цикл. По мелкой прихоти сократили сроки полномочий Государственной Думы в 2016 году и бесцельно сдвинули дату президентских выборов 2018 года на «символическое» 18 марта. Понятие «срока полномочий» бессмысленно, когда выборных губернаторов смещают за год до его истекания.
Кремлевская политизация проходит в атмосфере выжидания и неуверенности. Принять себя как переходную власть команда Кремля не смеет. Они запретили себе и стране мысль о собственной временности. Но то, что нельзя закончить, надо затянуть, дожидаясь удобных случаев. Из политики убрано ключевое понятие ограниченных непременных сроков, например срока выборов. Это привело к последствиям во всем, включая экономику. Остаются возможны лишь спецоперации ad hoc. Президентские выборы – 2018 два года были в центре внимания Кремля, но сцена подготовки к ним была закрыта. При сверхценности президентства страна и аппарат власти шли на выборы неготовыми, рассчитывая схитрить.
Кремлевское представление о времени – шкатулка сценариев с секретными страхами. Электоральный сценарий отвечает не на кем-то брошенный политический вызов, но на чей-то страх. Страх внутри сценария определяет его мотив. Например, страх окончательной катастрофы, накопленный шараханьями 2011–2018 годов.
• Кремлевские сценарии закрыты для анализа фактов и имеют дело со страхами. Не признавая конфликта интересов, «сценарий страха» превращается в самосбывающийся прогноз
Говорят об архаичности русской государственной сцены, но трудность в обратном – сверхсжатом темпе перемен за тридцать лет, не оставивших следа в политической рефлексии. Новые перемены наползли на прошлые, отменяя их смысл. От прежней политической эпохи в политике оставались сбивчивые незапоминающиеся ориентиры.
Забытое обстоятельство перестройки – несменяемая группа общественных лидеров в верхах. Группа сформировалась на базе «грандов гласности» 1987–1991 годов и обладала поразительной устойчивостью. Переходя в разные клубы, партии и движения, член группы сохранял якобы не зависимую ни от чего политическую идентичность. Эта группа изначально относила себя к «элите».
Первый период – условные «девяностые» годы – 1991, 1993, 1996, 1999 годов… (интересен трехлетний шаг творящих Систему кризисов). Уже здесь возникает разнообразие использования советских трофеев[49] с «трофически мотивированным» поведением властей и населения. Трофическое поведение, не будучи предпринимательским, вынуждено быть креативным. Ведь советские ресурсы не предназначались для того применения, к которому в РФ прибегли ради быстрой монетизации. Мегатрофеем стала сама государственность РФ – ее нельзя было объяснить, не соотнеся с советской государственностью.
Ненадолго возникает и исчезает мечта об институте частной собственности. В 1990-х еще была возможность широких дебатов по повестке прав частной собственности на советские активы, момент был политически упущен. Зато намечается неформальный сговор между властью (не заинтересованной в уточнении своей легитимности) и собственниками (не заинтересованными в прояснении их прав на «советские трофеи»). Федеральный центр в конце концов оказался единственным «легитиматором» операций граждан с советской собственностью ради своего выживания.
В период регионального роста «сетей выживания» возникает легитимность местных властей, хозяев-тяжеловесов. Они накапливают ту власть, которая вскоре будет изъята у них Центром в «вертикаль власти». Но периодизация политического процесса пока еще привязана к выборам президента. Электоральная периодизация естественна, пока выборы означали смену команд во власти с переменой видения будущего и повестки. В России такими были выборы в десятилетие между 1990 и 2000 годами. Думские выборы 2003 года стали последними, имевшими политическую повестку и повлиявшими на перемены во власти. Начиная с президентства 2004 года выборы стали тавтологией, с функцией подтверждать верность «историческому выбору» Путина президентом раз и навсегда. С 2005 года бессмысленно искать в графике федеральных выборов опору политического планирования. Даже выборы на Украине 2004 года для России стали важнее, чем свои президентские в том же году.
При начале «нулевых» речь еще не шла о построении радикального государства-взломщика мирового порядка. До конца «нулевых» идея войти в круг бенефициаров мирового порядка преобладала над соблазном его опрокинуть. Чрезвычайный контекст существовал реально, истабилизация была ключевой целью.
В первое путинское десятилетие центральным маневром стала позитивная импровизация. Не всегда подражательная, она неизменно опиралась на западный эталон. (Навык сохранится до наших дней, когда ко всякой реакционной новации подбирают «зарубежный аналог».)
Но уже формируется смешанная государственность. Изменения идут в одну сторону – бесполезного «усиления власти». Видимым мотивом была война в Чечне и мегатеракты басаевского типа. С конца нулевых растет ужас перед иновмешательством США – реальным, а чаще мнимым. «Укрепление власти» дополняют военной реформой, дефицит политической стратегии восполняет милитарная. Грузинская война была важным рубежом.
Период «тандема» Медведев—Путин парадоксален. Командный пункт лидерской власти делят надвое. В двоецентрии самого Центра власти (оставшемся монопольным!) государственность РФ повысила потенциал нестабильности. Все усилия стабилизировать Систему вели к неуверенности ни в чем.
Атмосфера отчаянного, экстраординарного положения стала фактором, постоянным для Системы. Чрезвычайность генерировал сам «тандем», поддерживая неизвестность, чем эта сделка разрешится для страны. Вопрос возвращения Путина в Кремль искусственно заостряли, сделав источником тревоги. Либеральная эра президента Медведева стала потерянным временем, отказом от строительства государства. Эксцесс с реформой милиции, переназванной в полицию, это лишь подчеркнул. Сырьевые деньги, хлынувшие в госбанки, превратились в инструмент переучреждения власти: возник Двор. Ускорилась коррупция государственных институтов из-за невозможности управлять прежним способом.
Окончательно оформляется практика массовой сделки с властью. Яркий симптом ее – само голосование за президента Медведева, с невероятными цифрами явки и отданных голосов. Президентские выборы 2008 года были тавтологией вдвойне. Президентом провозгласили нового человека при желании сохранить все как есть, то есть Путина во власти.
• Будущее РФ было успешно предотвращено. «Президент Медведев при Путине» действовал как актор пролонгации
В 2011 году, когда пришло время очередного избирательного цикла, страна отвергла возможность перемен – независимо от того, остается ли президентом Медведев или снова Путин. «Консервативный» вариант возвращения Путина в Кремль немедленно обнаружил радикальный подтекст. Вернувшийся Путин не стал восстанавливать политическую непрерывность. Следуя путем эскалаций, он запустил разрушение «путинского консенсуса» и собственной прежней системы.
• Населенец РФ бездумно выдал властям мандат на любые действия – и те его применили. А применив, сделали бессрочным
Потеряв границы между государством Россия и Путиным, Система вошла в тупиковую «вечность». Нет более сроков власти. Нет границ между личными обидами президента и внешней политикой России. Прежде МИД РФ осторожничал, оберегая маневренность Системы РФ. Но личная мировая политика не осторожничает – и вот президент РФ лично вступает в дело тайных отравителей. Многие сделали ошибочный вывод, будто личность Путина стала единственным источником всех государственных актов России. Реальная ситуация сложнее.
Система РФ нуждается в замквом персонаже – блоке произвольной личной власти, повышающем непредсказуемость.
• Непредсказуемость будущего в РФ – основа дисциплинирования элит и их управляемости, а одновременно и тактика глобальной самозащиты
Популярна мысль (я и сам отдал ей дань), будто с ростом политизации, числа конфликтов и их углублением произойдет размораживание дремлющих институтов. В этом есть ошибка. Всегда опасна завороженность мейнстримом, якобы обладающим прогрессивной силой. Прогресс во все эпохи проблематичен. То, с чем ему приходится бороться, не архаика, а конфликтующие модели прогресса. Все, доказавшее свою успешность, притягивает и захватывается, перенимается и присваивается чужаками. Нет прогрессивной вещи, которую нельзя разрушить с помощью тех прогрессивных технологий, на которых она основана.
В чем была прочность Системы? В том, что она симулировала лидерство успешного авторитарного государства. Опережая, Система сохраняла нации перспективу свободы – то есть перспективу своего ухода, смягчения и отмены однажды.
Первое и отчасти второе президентства Путина поддерживали эту перспективу, и люди использовали эти годы для жизни. Нельзя недооценить и уход Путина из Кремля в 2008 году. Это было невольное признание силы нации, скрытой реальности ее конституционного суверенитета. Граждане недопоняли это, не сумев раздвинуть окно возможностей.
Но выбранный Кремлем курс децивилизации населения с огрублением политики ускоряет распад центра власти. Это видно уже по дислексии первых лиц Системы – бессвязность мыслей, ссылки на советские анекдоты или цитирование невпопад. Центральная команда власти утрачивает свойства шарнира Системы РФ, обеспечивавшего то, что Нассим Талеб называет antifragility, а по-русски говоря – верткость (или шустрость – agile).
Усилился риск коллапса с неясным протеканием. Шансы существования Системы в этом случае пропорциональны ее способности к эскалациям, но управляемость при эскалациях падает. При сохранении саморазрушительной тактики ресурс Системы ограничен двумя-тремя годами. Впрочем, при истощении ресурса Система будет готова пойти на мегаэскалацию внутри или вне страны (последствия чего для нее неясны).
Игнорирование фактора времени руководством большой страны столь безумно, что кажется нелепым. Но Система РФ своими импровизациями и эскалациями творит внутреннее время и сама сгущает его. События назначаются как маневры, по усмотрению. Так было с присоединением Крыма, затем с интервенцией в Сирии. Акты власти определяют фантомную жизнь Системы, игнорируя рассогласование с ритмом внешней среды. Рядом эскалаций Система РФ смещается к точке сингулярности – событию, которое нельзябудет отменить никаким из ее прежних приемов, но которое переменит ее саму.
Многие видят четвертый срок Путина состоянием, к которому можно приспособиться, поняв его рамки. Особенность путинского транзита в том, что рамок нет. Рамок нет хронологически, из-за условности понятия «четвертый срок». Неизвестно, будет ли президентство Путина шестилетним – или двух-трехлетним? Будет ли срок его вообще как-либо ограничен законом? Не станет ли Путин к концу четвертого срока невыездным жителем Сочи? Путин останется президентом до тех пор, пока значимые группы в «ближнем кругу» не договорятся между собой о преемнике. Но посвятят ли они его самого в столь деликатные переговоры, пока не достигнут общего мнения?
Предельная хронологическая волатильность – состояние, в которое РФ вошла 18 марта 2018 года.
Политически уточнить координаты времени при деполитизации нелегко. Мы имеем дело с несколькими временными осями, и только их наложение помогает определить точку you are here.
Многие хотят начинать отсчет времени с утопического пункта. Утопия не предосудительна, но означает для политики отказ от реальных сроков. Утопия неудобна при попытке определить момент. Такова утопия «когда Путин уйдет»: конечно, однажды Путин уйдет. Но утопия его ухода задает слишком неопределенный отправной пункт.
Владимир Путин и его окружение пролонгируют президентство за президентством. Точно так и оппозиция Путину пролонгирует нечеткость своих определений момента. Результат один – время исключено из числа актуальных факторов. Сегодня важно отказаться от пролонгированной подмены актуальной повестки момента – метафорами «режима», «назревшей смены», «выхода из кризиса» и т. п.
Политический момент в постпутинском транзите не является точкой и не может быть бесконфликтным. Политические акты раздвоены: они протекают сегодня, но нацелены на будущий финал. Но время Финала пока лишь фантазия – до него надо дожить, и все, с кем договорился по «последней миле» путинского транзита, – должны сохранить свои позиции… Но что если нет?
Глава 8
Руинирование
§ 1. Старый господин
Политическое старение Путина и его системы
У Путина почти все получалось, пока он, человек ельцинской когорты, шел через ельцинский социум. Со временем вокруг складывался новый – «путинский». С ним-то у Путина начались проблемы. Человек яростного поколения выживших в 1990-е и создавших власть в «нулевые», он шаг за шагом отступал перед Системой.
Сегодня Путину нет места в государстве Путина. Все вокруг торопятся занять наилучшую позицию прежде, чем он сойдет со сцены. Друзья, всем ему обязанные, поглядывают по сторонам. Их беспокоит предчувствие, что в этом якобы управляемом социуме вне времени, при будто бы стабильной власти так легко опоздать к финалу.
Путин чужой этому миру – российский постпутинский мир чужой ему. Вряд ли Путин понимал, насколько собравшаяся вокруг Ельцина среда говорящего класса, так называемая либеральная, была сотворцами его, путинского, консенсуса. В ней он вырос, на нее коммуникативно опирался. Убедив прежде самих себя, образованцы городов России убеждали всех в том, что «Путин безальтернативен». И убедили.
Вслед эпохе отчаянных бедствий, горя и неудач в 1990-е, 2000-е годы характеризовались обратным явлением – «беатификацией выживания» удачников и успешников.
Добавочным обстоятельством и quasi-аргументом, как ни странно, оказался спорт. Легитимность Путина еще и легитимность главного спортсмена страны. Образ обслуживает бесспорность его пребывания на Олимпе: разве Путин не чемпион? Разве не начинает он все еще утро в спортивном зале?
В первом президентстве номинальная зависимость Путина от окружения высока в мелочах, но его еще защищает свобода лидерства, Elan vital вхождения в политику через родную речь сдерживает врагов. Отступление президента в деле ЮКОСа перед обслугой (поданное избирателям как «сильное решение Путина») было первым шагом к отходу за черту. Здесь начало перехода политического лидерства в миф о «национальном лидере».
• Вокруг Путина складывается институт роли Путина, которую ему далее предстоит играть
Сценарий президентских выборов 2004 года писался нами нарочито, до безвкусия персоналистски. Между тем нужды в этом не было. Выборы 2004 года шли не в преддверии гражданской войны, как прошлые. У Путина не стало политических противников, его популярность стала на рельсы повышающего тренда. Могла сложиться его реальная, нормальная лидерская позиция – в группе других политических лидеров. Но это сделало бы Путина самостоятельным, и тогда «ближний круг» перестал бы быть нужен. Публичные конфликты оставляли царапины на имиджевом «тефлоне», а приятен был блеск, безукоризненность культивируемого нами первенства Путина. Короля играет свита, и в финале свита становится самим королем. Именно тогда я стал называть Путина princeps’ом – первым гражданином.
Безальтернативный Путин! Теперь это наблюдение превращалось в новый государственный культ. В развитии институт безальтернативности подорвет и разрушит все остальные институты, не исключая института президентства.
Политизированная часть российского общества первой заглотила персоналистскую наживку «безальтернативного Путина». Живой человек, у которого они тогда еще сами бывали, заставая его неглиже, вдруг показался им всеобъясняющей государственной причиной. Дело ЮКОСа, на которое Путина толкнули хорошо всем известные люди и в котором президент проявил себя уступчивым, слабым политиком, – этот кейс слабости превратили в признак мощи путинского своеволия!
Неудобные вопросы еще не исключены из оборота, но их перестают задавать.
Подобно Бушу, наслаждавшемуся после 11 сентября новой ролью воюющего «царя демократии», не видя, как им манипулирует его команда, Путин угодил в ту же ловушку. Наслаждение божественной властью ведет к неявной зависимости от окружения. Награждая все новыми орденами, члены Политбюро собирают генсека в вечный путь.
В 2000-е сквозь Россию неслись легко заработанные десятки и сотни миллиардов нефтедолларов. Натиск легко доставшейся ликвидности на экономику и институты всегда порождает больше проблем, чем решает. Только безденежным еще недавно советским людям казалось, будто деньги решают все, сами преобразуя страну. Люди вокруг Путина, которых подозревают в фантасмагорическом воровстве, искренне думали, что «живут с оборота». Они просто подбирают мелочь, излишнюю для страны при таком ливне сырьевых доходов. Во всяком случае, Путин так явно считал.
Инстинкт власти, однако, заставил его пойти на предложение Алексея Кудрина о резервных фондах для стерилизации сверхдоходов. Но именно в эти триумфальные 2005–2008 годы лидер в Путине подломился под гнетом неразрешимых для него ситуаций. А сдавшийся лидер – новая нагрузка на человека. Внешне Путин прекрасно следил за собой, но внутренне стал похож на портрет Дориана Грея.
Путин стал расщепляться – на всем известного народного Путина (роль, исполнявшуюся им при участии круга советников и телемастеров) и на Путина-арбитра, патрона кремлевского клуба, внутри которого решались вопросы. Повседневное раздвоение – когда президент не может покинуть круга, а человек Путин «реальные дела» ведет за кулисами, в тени, – не проходит без перегрузок. Знаменитые путинские опоздания – психологическая защита от частой перемены масок: с президента на брокера, а то «крестного отца», и обратно.
Политик Путин провалился в щель между своими активными двойниками. А человек Путин внутренне состарился.
Вообразим центральный пункт управления, откуда удалены все работающие рычаги и кнопки, кроме единственной: для чего она служит? Такая картина пугает. Встревоженные эксперты рассуждают о «большой войне Путина»: а чем ему еще управлять из однокнопочного Кремля? Но кроме ядерных чемоданчиков есть другой тип однокнопочных девайсов – телефон для стариков с кнопкой «семья».
Оппоненты говорят о старости Путина, а его сторонники гневно возражают, что Путин сравнительно молод. Но старение политика не физиологический процесс. У политических задач другой цикл старения. Путину не уйти от того, что часть его целей достигнута, причем именно их достижимая часть. Политик Путин выполнил начальную программу и сильно ее пережил. Он создал режим управления, делающий для него лично бесполезным вмешиваться. Правда, условием этого стало всевластие «ближнего круга» при иллюзии страны, будто решения исходят от президента.
В истории автократий часто бывает, что главы их, утомленные хаотической маетой своего режима власти, сужают круг забот до двух тем: армия и мировые дела. Здесь их поджидает крушение. Лимитирует их сам опыт неограниченной власти. Покинув дела покорной страны, они отправляются, как Пилсудский, на поиски мировой стратегии. Но правила управления миром нельзя продиктовать, как кадровое назначение в дотационном регионе.
Путин стареет, но его старость уже не старость политика. Политика в нем можно искать до 2012 года. Хотя в те годы им и совершены политические ошибки, которые завели Россию в злосчастный тупик третьего президентства, – то были ошибки политика. Ошибки лидера, признанного если не страной, то ее большинством. Но Путин третьего срока не политический деятель, не лидер. И критерий возраста начинает меняться.
Центр решений сдвинулся с прежних «стрелок» и саун наверх, к Кремлю. Но стиль принятия решений не поменялся – обсуждение «темы» с друзьями, берущимися решать вопрос задорого.
Президент стареет – придворная система синхронно крепнет. Путину труднее обслуживать ближний круг, чем повару-миллиардеру Пригожину лично обносить всех тарелками. Эксперты говорят об «износе системы», но человеческий ее износ виден там, где челядь получает призы за близость к президенту. Путинское окружение тоже изношенные люди, но им нужен Путин как алиби. И он останется президентом, пока они ему не найдут замены.
Они перегружают собой личность Путина, и тот ведет замысловатую игру, удаляя от себя или приближая. На прямой линии 2017 года Путин вдруг дважды обратился к теме смертной казни вне связи с заданным вопросом. В разговоре про «дальневосточный гектар» от реформ Столыпина он зачем-то соскользнул к «столыпинскому галстуку», игриво заметив: «У нас смертная казнь не применяется, но иногда… вы понимаете, что я имею в виду». Затем еще, также вне связи с вопросом («Обманывают ли вас?»). Интерпретировать это можно разными способами. Путин безотрывно ненавистно думает о ком-то, кого вынужденно часто видит. Неизвестному в этом случае стоит побеспокоиться.
Персонализация политики в модели Системы РФ приводит к зависимости номинально неограниченного лидера. Симптом – всепоглощающий у Путина страх ошибки. Он виден в неловких промедлениях с выражением личного сопереживания президента семьям погибших на адском аэробусе летом 2014-го, жертвам теракта в Сургуте в 2017-м и пожара в Кемерове в 2018-м. Подобно страху мировых звезд перед потерей аудитории, Путин страшится потерять любовь «путинского большинства», превратившись для него из спасителя в символ бедствий. Этот неконтролируемый ужас, поглощая личность, парализует его способность к лидерским решениям.
Путин все время приговаривает: «Странно, быть такого не может… Странно слышать». Какое-то изумленное свирепеющее неведение всем известных вещей, о которых президент не может не знать. Как это понять – что узнав, он сдался? Либо его отнесло от жизни страны в безумную даль?
Возможно, худшее в действиях Путина – не его прямые приказы, а его отчужденность и попустительство действиям ближнего круга, использующего его компетенции. Эта грибница делегированных импровизаций, всегда корыстных, часто бесцельных и показушных извне, выглядит картиной активности злонамеренного субъекта. Неясно иногда, остается ли для этого quasi-субъекта ценным сохранение государства? Некоторые из заявлений околопутинских радикалов двусмысленны даже в этом.
Для наружного наблюдателя Путин остается маркером любых действий Российской Федерации, независимо, знает он о них или нет. Политически это справедливо, но не помогает пресечь такие действия изнутри страны.
Разговаривая с школьниками центра «Сириус», Путин бродил по залу, явно снимая какой-то зажим. Вероятно, так он чувствовал себя свободнее. Путин в «Сириусе» – гость из далекого альтернативного прошлого, наш герой «Возвращения со звезд». Такой человек не несет нового предложения – предложением является он сам, каков есть. Человек бесконечно устал задумываться, да и некогда ему. Путин возмутительно «тыкал» молодым людям. Опять проявилось фирменное свойство его выступлений последних лет: смесь лицемерия по острым темам с бесхитростными отговорками по истинно сложным вещам. Преуспевший среди преуспевших – или выживший среди самостоятельно себя сделавших?
Путин предлагал детям «погибнуть за Родину», а те собираются за Родину подумать.
Путин крайний персоналист. Он верит в рыночную экономику, пока верит Кудрину. Он верит в приватизацию в той степени, в которой его устраивает уступчивый Игорь Шувалов. И жестким путем монетаризма его ведут лично Эльвира Набиуллина и Антон Силуанов. Со сменой людей меняются и его принципы.
Нищенское положение пенсионеров и других слабых групп населения кажется Путину одним из основных аргументов в пользу его сохранения у власти. Из Кремля социальные беды России кажутся мандатом на власть, постоянно продлеваемым. С точки зрения Путина, он прилагает запредельные усилия, чтобы облегчить положение пенсионеров, – но вечно мешают «внешние угрозы», «неверные друзья», «народное воровство» и другие призрачные чудовища, в которых он верит.
Однажды в ответ на упреки Меркель насчет Pussy Riot Путин вдруг заговорил об антисемитизме! Видимая неадекватность отражает разрывы внутри его неравномерной тайной радикализации. Путин устрашен и рассказывает о себе вслух в момент, когда этого менее всего от него ждали. Но не то же ли делаем мы? Как и мы, Путин слишком поздно опомнился. Теперь ему нужен всемирный Другой, чтоб списать на него свою вину и свою растерянность. Но ведь и стране нужен Другой, а мы зовем его «Путин».
Проговорки Путина почти всегда интереснее основного текста. Одну заметили все – когда, глядя на бедственную жизнь острова Ольхон, вдруг вздохнул: «У них там, за бугром, о людях думают». Пронзительная тоска забытого в России роднит всхлип президента с гореванием лесковского Левши: «У них там ружья кирпичом не чистят!»
Обиды Путина – не первый, но вполне реальный фактор жизни Системы, ее экзистенции. Речь не только об обидах на «наших западных партнеров», на внешние силы и их мнимых «агентов» внутри страны – Путин обижен на страну в целом. Обижен на народ и на собственную команду, но по разным причинам. Возможно, обидчивость – то именно стилистическое свойство, которое он как личность привнес от себя в паттерн Системы РФ.
Мы не можем присоединиться к нему в его нынешнем состоянии слепых фантазий о враге, в уверенности, что все человечное рухнуло и в мире остались лишь деньги, враги и интересы. Но есть ли у нас место для дистанции? Мы дистанцируемся в пространстве фантазий Путина, совещаясь с его образом врага как суррогатом ненайденной позиции. Условный «единый Запад», условная «Европа» – небывалые звери из бестиария утраченных шансов. Но раз так, мы вынуждены будем вернуться и к путинской слепоте, которая так страшно сегодня нам мстит. А тем самым укрепим наихудшие и самые ложные из его подозрений.
Система объединяет разнородные факторы так, чтоб использовать их вопреки несходству, отменяя конфликт. Вы вправе выбрать любой из этих элементов и объявить его «главным пороком» Системы. Но только вы вступите в борьбу с ним, Система, вновь обманув, включит и вас в стратегический баланс.
Ярчайший пример – демонстрации рубежа 2011 и 2012 годов, так называемое «движение Болотной». Взбодрив Систему РФ, Болотная поселила в Кремле неуемный образ врага. Личными на него атаками она зафиксировала «харизму Путина» как ответ на все вопросы. Харизма Путина создавалась при его участии и не является природным феноменом. Путин – мастер расчетливой многозначности. Красные флажки Системы, за которые он (пока) не хочет выйти, даются им в намеках, как бы подмигивая (его намеки о смертной казни). Персонализация отводит удар от реальных схем и уязвимых точек Системы РФ на несменяемого человека – рутинизируя все альтернативы. Но рутинизируется и волшебство харизмы.
Экспертная ошибка этих дней – в сбое отнесения действий Путина к действующему лицу. Его и Двора действия привычно относят к собирательному понятию режима, системы власти, страны. А речь о другом новом предмете.
Двор Путина и сам Путин, оба независимо, строят и контролируют Последнюю милюпутинской России – ту, что вдали обрывается его уходом. В этой работе ни Путину, ни баронам двора не нужны лишние помощники, в силу деликатности и конфиденциальности задач. Информационная задача одна – никакой информации наружу. Ничего, что подскажет другому опасную догадку. Отсюда новый форсаж той неопределенности, что и так обычна для Системы. Неопределенность – одно из сильнейших боевых искусств слабой Системы РФ.
Аппарат власти гудит, обсуждая критерии преемника: молодой или старый? штатский или военный? бизнесмен или технократ? губернатор или человек ниоткуда? Все эти предположения бесцельны. Они вне контекста, вроде домыслов о том, чтобы Путин короновался или стал патриархом.
Когда и кем могут формулироваться требования к преемнику, поначалу необъявляемые? Здесь место конфликта, одним из участников которого будет сам Путин. У Путина свой отличный от других состав требований к преемнику. Преемник обязан в отношении его решать задачи, которые ему незачем решать в отношении ко-спонсоров проекта. Путин имеет и метафизические требования к персоне верховного главы России. Они тем более трудно осуществимы, что президент имеет завышенное представление о личных успехах.
Но все желающие участвовать в проекте «Преемства» тревожно думают об этом. Они мучают себя такими рассуждениями, не решаясь высказываться вслух.
Реконструкция и постройки в зоне Последней мили – бизнес большой, но очень рискованный. Он радикально проблематизирует нынешние сектора экономики и бюджета, самые приоритетные из них. Контекст проблематизации – будущее, а оно и означает Последнюю милю: глобальное будущее Системы РФ, куда безудержно стремится ее настоящее.
Возникают такие основания трат, которые нельзя обосновать сегодняшними задачами. «Еще не существующие или существующие только на бумаге отрасли экономики прямо сейчас распределяются между этими капитанами государственно-частного партнерства. Расходы из казны на программы, о которых идет речь, – инфраструктурные, финансовые, цифровые – оцениваются в триллионы рублей ежегодно» (К. Гаазе)[50].
В этой финальной либо трансфинальной задаче построения режима путинского ухода Система РФ обрела грандиозную сверхцель, сопоставимую с «процессом реформ» 1990-х годов. Но можно ли эту сверхцель (вслед за Константином Гаазе) обозначить лишь как «откупной капитализм» или «диктатура ближнего круга»? Ближний круг в схеме Последней мили сам играет подсобную роль, восполняя нехватки верткости в шарнире Системы (и не исключено, что ценой собственного выживания).
Итак, речь опять зашла о непосредственном выживании, для кого-то, вероятно, физическом. Не каждый из эпигонов Путина, имеющих намерение претендовать на его наследство, получит эту возможность. И не каждому, кто имеет возможность, оставят на это время.
Здесь содержание борьбы на Последней миле. Путин желает оставаться рефери на всем ее протяжении, чтоб эту дистанцию для него искусственно не сократили. Но сначала надо ее построить – и он этим занят. Неуверенность и колебания, в которых Путин провел год, были поиском своего места в будущей России без Путина. «Образ будущего» кажется ему странным. Это Россия, где Путин уже не актуален и мог бы счастливо жить частным лицом, не привыкни так сильно к Двору и своим резиденциям.
§ 2. Финал inside
Финал Системы РФ как ее преступная страсть
Со времени, как власть, войдя в пазы выживания населения, стала его «антропологией», Система РФ несет гештальт своего финала – хранит его, играет с ним и отыгрывает. Но финал ли это ее или новая ее перестройка? То, что мы видим, аномалия даже для аномальной Системы РФ или новая норма?
Помимо обычных тактических маневров (и замечу, уже ряда войн) Система прошла две сильнейшие встряски, считавшиеся кризисами и даже этапами саморазрушения. Шоковый вход в третье президентство Путина обнулил основы путинского консенсуса – стратегическое лидерство Кремля, мирную деполитизацию, табу на поиск врагов и т. п. Крымский кризис еще раз все опрокинул – Система РФ стала надрывно глобальной, а избрание Трампа президентом США сделало ее американским внутриполитическим обстоятельством.
Система РФ превратилась в свой собственный ресурс. Уникальность Системы РФ в том, что она равно способна добиваться превосходства и без должных шансов победить в игре – либо проиграть, что еще вероятней. Политика и мышление Системы вечно движутся между крайними возможностями как равными.
Система РФ – это неопознанно новая государственная среда, которой злоупотребляют немолодые уже люди. Нацеленная на победу стратегия уводит их от проработки политики, становящейся безрассудной. Но и стратегия, поначалу успешная, может деформироваться и распасться, как распадаются государства. Не раз выйдя из отчаянных положений, Система в финале не чужда апокалиптически-отчаянным соблазнам.
Нашу Систему по всем ее азимутам ждет болезненный вызов разрыва с самой собой. Это должен быть ее собственный акт, не насильственный и не руководимый извне. Пора всерьез отнестись не только к своим бедствиям, но более к своей хищной жизненной воле, к деструктивности самонадеянного стремления к выигрышу. Пора бы научиться иронизировать над своими победами и собственным прошлым.
Финал режима предполагает радикальную интенсификацию свойств Системы РФ. Каждый элемент Системы в нем действует как вся Система. Регион, организация, люди отбрасывают ценности, импровизируют и «наглеют», срывая моментальный профит. В Финале мы увидим Систему в цветении всех ее свойств, и само цветение – знак близости Финала.
Может ли, в конце концов, Система РФ перестать быть основанием российского поведения? Было бы чем-то мистическим, если нет. Система может быть уничтожена, она может и самоуничтожиться – схлопнуться, совершив запрещенную операцию. Но ее паттерны сохранятся в финале, и упразднять Систему станут так же, как ее поддерживали и воспроизводили.
Как-то Ленин в разговоре с французским социалистом Жоржем Садулем на вопрос о риске термидорианского переворота в СССР легкомысленно бросил: «Русские рабочие сами себя термидоризируют». Диалог продолжения не имел, термин остался без последствий. Но политтехнолог Ленин говорит о хорошо ему знакомой, повторяющейся ситуации власти в России.
Собрав в кулак неограниченные, оттого бесцельные полномочия, «социум власти» однажды теряет радикализм и вынужденно отступает к нормализации. Разгромив независимых партнеров, власть вынуждена далее контролировать саму себя: процесс опасный именно вследствие монополии. Сигналы центра, понятые превратно властью, масштабируются на страну.
Кремль демонстрирует сегодня впечатляющую панораму надорванной монополии власти. С одной стороны, ничто не мешает ей действовать самовольнее, чем Сталину. Придворные трусы не смеют оспорить даже явных кремлевских оплошностей. В отличие от сталинской, эта Система не умеет обнаружить и сдерживать некомпетентность, как показала война на востоке Украины в 2014–2018 годах (где Российское государство, будучи не главным виновником, теперь отвечает за любые последствия). Зато с точки зрения аппаратных рисков такая фрагментированная клептократия оптимальна. Она не может стать почвой ни для коалиции заговора, ни для уравнительного радикализма.
Читать бесплатно другие книги:
