Множественные ушибы Бекетт Саймон

– Неужели? Вот новость – не знал, что ты такой гурман. Думал, обыкновенный бродяга-неудачник, которого я приютил у себя в амбаре. – Кривляясь, он поднял стакан, делая вид, будто хочет за меня выпить. – Большая честь, что ты снизошел поучить меня.

В наступившей тишине шум дождя показался особенно громким. Греттен смотрела на меня во все глаза. Матильда встала со стула и повернулась к плите.

– Там, на сковороде, есть еще соус.

– Сядь!

– Мне не трудно, я принесу…

– Я сказал: сядь!

Арно так треснул кулаком по столу, что подскочили тарелки. Не успело затихнуть эхо, как сверху послышался плач Мишеля. Но никто не двинулся с места, чтобы пойти и успокоить его.

– Оставьте ее в покое, – произнес я.

Арно медленно повернулся в мою сторону. Его лицо, и без того раскрасневшееся от вина, побагровело.

– Что ты сказал?

У меня возникло ощущение, будто я бегу под гору – знаю, что впереди обрыв, но не могу остановиться.

– Попросил оставить ее в покое.

– Не надо… – начала Матильда, но Арно предостерегающе поднял руку.

– Слышала, Матильда? У тебя появился защитник. Вот он, сидит здесь, ест с моего стола, пьет мое вино и берется меня судить! В моем собственном доме!

Матильда побледнела, а смазливое личико Греттен сморщилось. В другое время я счел бы это предостережением. Но в тот момент все мое внимание было поглощено Арно. Кровожадный взгляд, жилка на виске отсчитывает бешеный пульс. Я порадовался, что у него нет под рукой ружья.

Но вдруг что-то изменилось. В глазах мелькнул расчет. Арно пожал плечами и настолько разжал челюсти, что его оскал можно было принять за улыбку.

– Ладно, да черт с ним. Я не намерен спорить из-за тарелки свинины. Каждый человек имеет право на собственное мнение.

В первую секунду я растерялся, но затем сообразил: причиной перемены настроения явился наш разговор в лесу, когда Арно намекнул, что готов передать мне из рук в руки Матильду. Весь день копившееся и едва сдерживаемое напряжение схлынуло. А Арно с видимым удовольствием снова приступил к еде.

– Так тебе по нраву стряпня Матильды? Браво! Я малость вспылил. Знаешь, как говорится: путь к сердцу мужчины ведет через желудок.

Я покосился на Матильду, искренне надеясь, что она не подумает, будто я заодно с ее отцом. Она отвела глаза, зато Греттен взирала на меня с такой яростью, что кожа на ее лице натянулась, резко очертив скулы. Я физически, как удар кулаком, чувствовал ее ненависть. Греттен обратилась к отцу:

– Папа, мне надо тебе кое-что сказать.

Арно махнул вилкой.

– Валяй.

Я смотрел на нее, не в силах поверить, что она способна на это. И просчитался.

– Я встретила Жоржа в лесу. Он тебе не говорил?

– Нет, а что?

Греттен повернулась в мою сторону. Ангельское выражение сменилось мстительной улыбкой.

– Пусть Шон расскажет.

Арно положил нож и вилку; прежнее благодушие исчезло, и он подозрительно спросил:

– Что он должен мне рассказать?

– А почему не ты сама? – попыталась вмешаться Матильда, но Арно уперся и потребовал:

– Выкладывай.

Все взгляды обратились ко мне. Три лица, три разных выражения: Арно злился, Матильда испугалась, Греттен растерялась, уже жалея, что заварила эту кашу. Удивительно, но я успокоился. Словно искал путь к подобной развязке, но сам того не сознавал.

– Я уезжаю.

Мое заявление было встречено молчанием. Первым нарушил его Арно:

– Что ты хочешь сказать?

– У меня появились дела. – Я почувствовал, что моя нерешительность исчезла и все колебания позади. Словно гора с плеч свалилась.

– Сидит тут, молчит, ничего не сообщит заранее! – рассвирепел Арно. – И вдруг – уезжает. Что за срочность, неужели нельзя отложить?

– Личное. Признаю, все очень неожиданно. Но тянуть не могу.

– А как с твоими обязательствами? Все бросить и удрать – это ты можешь?

– Стена в лучшем состоянии, чем раньше. Но я могу задержаться на несколько дней и…

– Не трудись! – взревел хозяин фермы. – Собрался нас бросить, так не получишь больше ночлега под моей крышей! Катись отсюда! Пошел вон!

– Нет! – воскликнула Греттен. – Он не уйдет! – Она выглядела злой и расстроенной.

– Еще как уйдет! – крикнул отец. – И к лучшему. Мы в нем не нуждаемся!

Матильда попыталась образумить его:

– Послушай, неужели мы не можем…

– Пусть валит! – не унимался отец. – Слышишь, ты, неблагодарный подонок? Я сказал: выметайся!

Я встал и сделал шаг к двери. Матильда преградила мне дорогу:

– Давайте хотя бы отложим разговор до утра.

Я не понял, кому она адресовала просьбу – мне или отцу. Арно сверкал на нее глазами, челюсти ходили ходуном, словно он пытался разгрызть кость.

– Пожалуйста, – произнесла Матильда, и на сей раз я не сомневался, кого она упрашивала.

– Ладно! – отмахнулся Арно. Рука описала дугу и привычно обхватила бутылку. – Пусть делает что угодно. Уходит или остается, мне безразлично! – Он плеснул себе в стакан вина.

Матильда взяла меня за руку и поспешно вывела во двор. Прежде чем она закрыла дверь, я успел обернуться и заметил лицо Греттен. Она смотрела нам вслед с выражением решимости и страдания.

Моросил мелкий дождь. От прохлады и сырости я поежился. По скользкому булыжнику мы двинулись туда, откуда нас не могли услышать.

– Прошу прощения, – промолвил я.

– Вам не надо уезжать, – сказала Матильда. Ее волосы намокли и слиплись.

– Придется.

– Отец вспылил, но он отходчивый человек.

Я мог бы с ней не согласиться, но это не имело значения.

– Дело не в нем. Я и так у вас зажился.

Матильда оглянулась на дом.

– И вы не передумаете?

– Нет. Извините.

Она помолчала.

– Куда вы отправитесь? В Англию?

Я кивнул. Только сейчас до меня стало доходить, в какой я оказался ситуации. Матильда заправила за ухо мокрую прядь.

– А вернетесь?

Я был удивлен и тронут ее вопросом.

– Не знаю. – Я был бы рад пообещать, что вернусь, но решение зависело не от меня.

– Останьтесь хотя бы до утра.

– Не уверен, что это хорошая идея.

– Отец успокоится. И машину на дороге вам так поздно не поймать.

С этим я не мог не согласиться. Если уйти сейчас, то придется топать всю ночь пешком или торчать до утра за воротами.

– Не хочу послужить причиной новых неприятностей.

– Никаких неприятностей не возникнет. Но перед тем, как вы уйдете, мне надо с вами поговорить.

– О чем?

– Не сейчас. – Матильда стояла рядом со мной; ее серые глаза казались огромными. – Можно, я попозже приду на чердак? После полуночи?

– Конечно, приходите.

Она слегка коснулась ладонью моей груди.

– Спасибо.

Я смотрел, как Матильда торопливо шла к дому и скрылась внутри. И остался один в тишине после только что закончившегося дождя. Ветер, поворачивая, скрипел старым флюгером на крыше конюшни и приносил шелест листьев далеких деревьев. Облака скользили по еще не окончательно потемневшему небу, то заслоняя, то открывая восходящую луну. Мои мысли были в полном смятении, пока я шагал через залитый водой двор. Минуту назад все было ясно, а теперь я не знал, как поступить.

Внезапно нахлынула волна сомнения, ноги ослабели. Что я творю? Жадно глотая воздух, я прислонился к стене амбара и только тут вспомнил, что забыл свою трость в кухне. На мгновение меня охватила паника, но я сказал себе, что не пойду за ней, и, приняв решение, успокоился. Глубоко вздохнул, распрямился и полез на чердак собирать вещи.

Лондон

Когда я добрался до Доклендса, уже стемнело. Бары и рестораны закрылись, и ничто не нарушало тишины, кроме эха моих шагов.

Я достиг такого состояния, когда стало казаться, будто я абсолютно трезв. По словам Джеза, гимнастический зал находился рядом с намеченной для реконструкции набережной, но, побродив наугад, я добился одного – окончательно заблудился. Район представлял собой путаницу из неосвещенных домов, перестроенных старых портовых зданий и подвергшихся сомнительному обновлению бесхозных складских помещений.

Я начал понимать, какую совершаю глупость. Даже если мне удастся отыскать Жюля, что я смогу с ним сделать? Порыв отомстить показался жалким – всего лишь попытка закрыть глаза на собственную вину. Пока я вышагивал по пустым улицам, в голове, словно закольцованная магнитофонная лента, продолжали звучать суровые слова Жасмин: «Бросил ее, когда она больше всего в тебе нуждалась! Хлоя хотела упростить тебе жизнь, а ты обрадовался». Неужели я так поступил? От мысли, что ребенок мог быть моим, ныло под ложечкой. Стараясь докопаться до истины, я снова и снова анализировал то, что сказала мне Хлоя. Не получалось. Но чем больше я старался убедить себя, что Жасмин заговорила о ребенке, желая уколоть меня, тем яснее понимал, что винить надо не одного Жюля.

От выпитого заболела голова, задергало в висках. Я выбивался из сил, мучился угрызениями совести, был сам себе противен. Хотел вернуться домой, но не знал, как туда добраться. Все улицы казались одинаковыми: темные тоннели из кирпича, хрома и стекла, которые чаще всего заводили в тупик, в конце которого плескалась темная вода и стояли суденышки.

Повернув за угол, я увидел льющийся из открытой двери пакгауза свет. На противоположной стороне улицы стояла машина. Я ускорил шаг, надеясь, что найду кого-нибудь, кто объяснит, куда я попал. Только бы выбраться из этой прибрежной части Доклендса. Кроме пакгауза со светом внутри все остальные здания в округе выглядели заброшенными. Участок огороженной, пустующей земли, убогая набережная и поблескивающая темная вода – все, что я мог рассмотреть. А затем заметил объявление застройщика на стене и скелетообразные тренажеры в окне первого этажа. Я пошел медленнее, еще не веря своей догадке, и тут из двери вышел человек и направился через дорогу к автомобилю.

По тихой улочке разнесся электронный вскрик открываемого замка. Я остановился, наблюдая, как мужчина обошел машину и поднял крышку багажника. На несколько секунд она заслонила его, затем крышка захлопнулась, и он снова оказался на виду – теперь он двигался к водительскому месту. Я замер в двадцати футах, когда Жюля осветил неяркий свет в салоне. Моя решимость свершить возмездие исчезла, и я смотрел, как он безвольно склонился на руль. В нем не осталось ничего заносчивого и высокомерного. Глаза ввалились, на небритом лице выражение измученного, потерпевшего поражение человека.

Не решаясь пошевелиться, чтобы Жюль меня не заметил, я ждал, когда он уедет. Но Жюль медлил – мне не было видно, с чем он там возился. Догадался я только, когда он наклонился, зажал одну ноздрю, а другой всосал то, что было у него на тыльной стороне ладони. К нему вернулась решительность, он порывисто распрямился и включил мотор. Секундой позже улица осветилась ярким светом галогенных фар.

И я вместе с ней.

Заслоняя глаза от нестерпимого сияния, я все еще надеялся, что Жюль не заметит меня. Несколько секунд ничего не происходило. Вскоре мотор заглох, и галогенные фары погасли. Пока я моргал, избавляясь от прыгающих передо мной радужных пятен, открылась дверца. Затем со стуком захлопнулась. Жюль встал перед машиной.

– Что тебе здесь надо?

Все еще ослепленный, я пытался разглядеть его в темноте.

– Хлоя умерла.

Ничего умнее я придумать не сумел. Повисло молчание. Я искренне надеялся, что сейчас нам не до соперничества.

– И что?

– Ты знал?

– Да. Если это все, что ты пришел мне сказать, то проваливай отсюда.

– Что ты с ней сделал?

– Она сама все с собой сделала. Потому такие поступки и называются самоубийством. А теперь окажи любезность – чеши отсюда, потому что я не в духе выслушивать проповеди.

– Из-за тебя она покончила с собой!

– Ерунда. Я не просил ее прыгать с моста. – Нападая на меня, он как будто защищался. – Да и вообще – какое тебе дело? Не помню, чтобы ты сильно о ней убивался, когда слинял от нее. А теперь хочешь перевалить вину на другого? Подойди-ка лучше к зеркалу и полюбуйся на собственную рожу!

– Ты знал, что Хлоя сделала аборт?

Жюль ответил не сразу. Мои глаза успели привыкнуть к темноте, и я увидел, как он пожал плечами.

– Ну, и что из того?

– Хлоя сказала, что ребенок твой.

– Вот как? Надо было лучше предохраняться. Хорошо, хоть хватило мозгов избавиться от него. – Мне показалось, что его черствость наигранная. – Хочешь знать, почему я ее выпер? Потому что она повисла у меня на шее, как камень. Одна морока. Не моя вина, что долбаная кокаинистка не сумела с собой совладать.

– А кто ее сделал такой?

– Следи за словами, приятель!

– Подсадил на кокс, а когда она отказалась работать на тебя курьером, бросил.

– Последний шанс. Заткнись и убирайся подобру-поздорову. Живо!

– Какое у тебя право, подлый сводник, ломать людям жизни?

Несколько секунд я слышал только его тяжелое дыхание. Затем Жюль повернулся к машине. Я решил, что он сейчас сядет и уедет. Но Жюль зашел со стороны пассажирского места и достал из салона какой-то длинный узкий предмет.

– Я тебя предупреждал.

У него в руках была бейсбольная бита.

Я шагнул назад, но мое движение подействовало на Жюля как спусковой механизм – он яростно бросился на меня. Я попытался увернуться и тут же задохнулся от страха и боли, когда бита попала по моей выставленной вверх руке. Попятился, а мой противник бешено размахивал битой, но чаще промахивался, чем попадал. Послышался звон стекла – я наткнулся на ящик с пустыми бутылками и, потеряв равновесие, успел загородиться рукой от нацеленной в голову биты. Следующий удар пришелся сбоку поверх плеча в щеку. Жаркая вспышка света, падение – я неуклюже рухнул на асфальт, расшвыряв по тротуару бутылки. Охваченный паникой, попытался отползти в сторону, когда Жюль с перекошенным лицом вновь занес надо мной биту.

– Что, черт возьми, там творится?

Крик послышался с противоположной стороны улицы. Дверь, откуда недавно вышел Жюль, загородила массивная фигура. Когда человек появился из пакгауза, я узнал в нем широкоплечего Ленни.

– Да этот придурок из «Зеда», – объяснил запыхавшийся Жюль. Бита повисла у меня над головой. Но чувствовалось, что Жюль побаивается своего приятеля.

Тот крутил своей крупной головой, стараясь разглядеть меня в темноте.

– Какого черта ему здесь понадобилось?

– Прослышал про Хлою и явился меня обвинять.

– Только этого не хватало, – пробормотал Ленни и сделал к нам шаг.

От его неспешной решительности веяло еще большей угрозой. Воспользовавшись тем, что Жюль не смотрел на меня, я подобрал бутылку и запустил ему в голову. Увидев летящий в него предмет, Жюль пригнулся, бутылка разбилась за его спиной, а я в этот момент бросился бежать. Сзади раздался крик; бита просвистела у меня над головой, да так близко, что взъерошила волосы. Я кинулся наутек, но Жюль несся за мной по пятам, а Ленни побежал наискосок через улицу, на перехват. Деваться было некуда – путь загораживала машина Жюля, пассажирская дверца была открыта, и я прыгнул в салон. Жюль сунулся за мной, но тут же закричал – я прищемил ему дверцей руку. Бейсбольная бита со стуком упала на тротуар; я изо всех сил тянул на себя дверцу, не позволяя ему вырваться из ловушки. Там, где железный край впился в кожу, из руки потекла кровь. Жюль пытался достать меня через сиденье. Ленни тоже находился уже близко, и я понимал: двоих мне снаружи не удержать. Жюль продолжал вырываться; тогда, улучив момент, я оттолкнул его дверцей. Он отшатнулся, и я, воспользовавшись мгновением, закрылся перед его носом в машине.

Нажал на клавишу управления центральным замком, машина содрогнулась – Жюль со всей силой кинулся на нее.

– Открой, гаденыш! – вопил он, колошматя по стеклу. – Ты покойник! Слышишь? Ты покойник!

Стараясь перевести дыхание, я раскинулся на передних сиденьях. А когда поднялся, понял, почему Жюль не воспользовался ключом, чтобы открыть дверцу: ключ торчал в замке зажигания.

Я перебрался на водительское место, а он барабанил в пассажирское окно и орал:

– Только посмей!

Рука дрожала, когда я поворачивал ключ в замке зажигания. Нога вдавила акселератор в пол, машина дернулась вперед и заглохла. Я вздрогнул от удара в дверцу с моей стороны: Ленни бил локтем в окно. Машина раскачивалась, оттого что Жюль, не переставая, дергал ручку.

– Не смей! Не…

Я запустил стартер, и рокот мотора заглушил его голос. Ленни подхватил бейсбольную биту, но я уже нажал на газ. Он отскочил в сторону, а Жюль бежал рядом и молотил в стекло. Я нажал педаль до упора, и он внезапно исчез. Спасен! И вдруг руль почти вырвало из рук, машина клюнула носом и задрожала. Со стороны пассажирского сиденья загремело под днищем, словно внизу возникло препятствие. Я нажал на тормоз, шум исчез, и автомобиль со скрежетом встал. Я огляделся, но поблизости никого не было. Увидел в зеркальце заднего вида неподвижно стоящего Ленни.

А Жюля и след простыл.

Мотор тихонько пыхтел. Я посмотрел на пассажирское сиденье. Зажатый в дверце ремень безопасности не убрался на место и, перекрутившись, образовал небольшую петлю. Когда я открыл дверцу, он вяло зазмеился в щель. Но поврежденный механизм не справился с работой, и ремень безвольно повис. Я посмотрел на потертую ткань и вспомнил, как Жюль пытался добраться до меня с той стороны и как он колотил в окно, когда я уже ехал.

Оставив мотор включенным, я вылез из машины.

Ленни рассматривал то, что лежало в сточном желобе. Неподвижная фигура в свете фонаря со странно вывернутыми руками и ногами. Под человеком образовалась похожая на нефть вязкая лужица. Если у меня и оставались сомнения, их развеяла пассивность Ленни. Я машинально сделал к нему шаг, но замер, увидя, что он поднял голову и посмотрел на меня. Бита оставалась у него в руке, и когда он направился ко мне, я бросился к машине. Его нарочитая неторопливость леденила кровь. Ударившись о дверцу, я юркнул на водительское место и долго дергал ручку переключения передач, вызывая протестующий скрежет коробки.

Уже отъезжая, посмотрел в зеркало: Ленни, не выпуская биты, стоял посредине мостовой и глядел мне вслед.

Я ехал, пока не оказался достаточно далеко и не почувствовал себя в безопасности. Остановился и едва успел распахнуть дверцу, чтобы не запачкать машину. Висел в проеме, пока меня судорожно рвало на асфальт жгучей желчью. Когда спазм прошел, нащупал мобильник – хотел вызвать «скорую». Понимал, что толку Жюлю от нее никакого, но сработал условный рефлекс добропорядочного гражданина, и я действовал автоматически. К тому же больше ничего не пришло в голову.

Однако мобильник оказался разбит: экран треснул, и корпус грозил развалиться в руках. Я поехал дальше, намереваясь остановиться у первой телефонной будки. Но ни одной не встретил. Внезапно хлынул ливень, лишая внешний мир реальных очертаний. Я включил стеклоочистители. Возникло ощущение, будто меня не отпускает из своей ловушки кошмар. Но постепенно мозг заработал, и вскоре я обрел способность ясно мыслить. По крайней мере тогда мне так казалось.

Когда я остановился у своего дома, дождь еще не кончился, но небо уже озарили первые лучи летнего рассвета. С лихорадочной поспешностью я переступил порог квартиры. Меня трясло, все тело болело, но оставаться здесь я не мог. Ленни знал, кто я такой, поэтому лишь вопрос времени, когда либо он, либо его дружки найдут меня. Я не мог даже сдаться полиции – сомневался, что в тюрьме буду в безопасности.

Я запихал в рюкзак одежду и все деньги, которые нашлись в доме, только в самый последний момент вспомнив про паспорт. Обвел взглядом маленькую квартирку со старыми фильмами на полках и афишами в рамах. Глаза остановились на редкой репродукции из «Мужских разборок» и постере кинофильма Роже Вадима «И Бог создал женщину» с чувственной красоткой Бриджит Бардо. В свое время эти покупки меня чуть не обанкротили, но теперь не казались важными.

Я закрыл дверь и поспешил туда, где оставил автомобиль Жюля – дорогую, ухоженную «Ауди». Человеку вроде меня вряд ли могла принадлежать подобная машина. Но меня подстегивало желание смыться подальше, и оно перевесило все другие соображения.

Куда ехать – такого вопроса для меня никогда не существовало.

Я швырнул рюкзак в багажник, направился к водительской дверце, но остановился. Мне очень не хотелось смотреть на то, что творилось с другой стороны, но без этого я не мог тронуться. Убедившись, что улица пуста, обошел машину. На крыле была вмятина и поцарапана черная краска, однако все не так страшно, чтобы привлечь внимание. А кровь, если она там была, смыл дождь.

В ранний час без пробок я быстро добрался до пристани паромной переправы в Дувре. Нервное напряжение спадало, и наступила реакция: от выпитого накануне разболелась голова, тело после драки ныло. Все казалось нереальным. И лишь когда билет на паром уже был у меня в руках, я сообразил, что регистрационный номер «Ауди» – улика против меня. Надо было избавиться от машины и плыть пешим пассажиром.

Но за мной не гнались, и полицейские сирены не выли. Я завел автомобиль мертвеца в просторное железное нутро парома и, поднявшись на палубу, смотрел, как медленно тают вдали Белые скалы Дувра.

А еще через несколько часов голосовал под жарким солнцем на пыльной французской дороге.