Ночные тайны королев Бенцони Жюльетта
– Продажные девки! – взревела толпа. – За обещание они продались королю!
И несчастных женщин принялись избивать. Офицеру королевской стражи с большим трудом удалось спасти их. И тогда толпа обратила свой гнев на охрану дворца. Люди, вооруженные пиками, палками и дубинами, бросились на солдат…
В десять утра следующего дня король вышел на балкон и объявил:
– Мы возвращаемся в Париж и останемся там навсегда.
Члены королевской семьи стали пленниками народа, потерявшего всякое уважение к короне. Через два часа венценосные супруги отправились в столицу. Шествовавшие впереди королевской кареты женщины несли надетые на пики головы двух стражников, убитых накануне. Во второй карете ехал граф Ферсен и с ненавистью глядел на пьяный сброд, оскорблявший женщину, которую он любил больше всего на свете. Он дрожал от гнева и сжимал эфес шпаги, в любой момент готовый броситься на помощь королеве…
Так Аксель Ферсен попал в Тюильри, где ничто не было подготовлено к приему королевской семьи. Пришлось спешно изгонять многочисленных жильцов из старого дворца Екатерины Медичи. Королева держалась мужественно…
Вот что по этому поводу Ферсен написал сестре:
«Она бесконечно несчастна, но сильна духом. Я изо всех сил пытаюсь ее утешить. Это мой долг: ведь она для меня – все…»
В конце октября Ферсен в Тюильри провел весь день с королевой, о чем и поведал сестре:
«Только Вы, милая Софи, способны понять мое состояние. Вот прядь волос. Она сама посылает Вам их. Она так добра, так прекрасна, я обожаю ее еще больше за любовь к Вам. Я буду несказанно счастлив, когда Вы наконец с ней встретитесь…»
Однако вскоре графу пришлось покинуть Париж. В 1790 году ситуация сильно обострилась: восстала армия. Густав III, с беспокойством наблюдая из Швеции за революцией, сотрясавшей французский престол и угрожавшей другим монархиям, призвал Ферсена к себе. Граф, ставший доверенным лицом шведского государя и французского короля, шифровал и расшифровывал сотни депеш, которыми обменивались Стокгольм и Париж, и докладывал обстановку королю Густаву и министру Таубе – своему близкому другу.
Ферсен был одержим единственным стремлением: спасти Марию-Антуанетту, оказавшуюся в беде. И он не скрывал своих намерений.
Ненависть, которую народ питал к «австриячке», страшно пугала шведа. Всю весну 1790 года он умолял Марию-Антуанетту согласиться на побег из Парижа.
Королева, не забывшая оскорблений, которыми ее осыпали по дороге из Версаля, и чувствуя, что ярость народа растет с каждым днем, дала себя уговорить. Но Людовик XVI отказался покинуть страну.
– Король Франции бежать не может, – ответил он.
И только опасное и неприятное происшествие в пасхальный понедельник, когда государь с семьей отправлялся в Сен-Клу слушать мессу, вынудило его изменить свое решение: остановившая карету толпа тогда долго осыпала оскорблениями королевскую семью. Людовик наконец осознал, что его подданные ненавидят своего короля. Он долго не мог прийти в себя после того, как ему бросили в лицо:
– Эй ты, жирная свинья!
Жестом остановив стражу, которая собиралась разогнать толпу, монарх сказал:
– Я не хочу, чтобы из-за меня пролилась кровь. Возвращаемся в Тюильри.
Вечером королева вызвала Ферсена в свой будуар.
– Дорогой друг, – обратилась она к Акселю, – Его Величество решился покинуть Париж. Он всецело полагается на вас…
Подготовка к бегству была делом трудным и опасным: предстояло найти деньги, сделать фальшивые паспорта, приготовить карету, лошадей, кучеров, охрану, провизию…
В первую очередь требовалось найти людей, которые помогут подготовить побег. И они нашлись. Их было четверо, и все четверо оказались иностранцами: швед Ферсен, шотландец Квентин Кроуфорд, итальянка Элеонора Франчи, в замужестве миссис Салливан, и русская баронесса Корфф.
Мадам Корфф поручили заказать у Жана-Луи, каретника с улицы Планш, большую дорожную карету. Четыре месяца потребовались мастеру для изготовления экипажа. Это была огромная, зеленая, роскошная берлина со всеми удобствами. Под подушками сидений находилась плита для приготовления пищи, поставец на восемь бутылок вина и даже ночной горшок из полированной меди для дофина. Кучер восседал на ящике с инструментами, которые могли понадобиться в случае поломки экипажа. Готовую карету Ферсен перегнал во двор своего дома, потом карету переправили к Кроуфорду, и мадам Салливан разложила по местам все необходимое. Однако план побега не был еще готов. Баронесса Корфф заказала паспорта на свое имя и вместе с Квентином Кроуфордом раздобыла необходимую сумму денег.
Затем Ферсен стал тщательно обдумывать маршрут, предложенный маркизом де Буйе. Маркизу было также поручено подготовить все в Монмеди, куда пожелал направиться король. Людовик XVI не собирался покидать пределы Франции в отличие от Марии-Антуанетты, мечтавшей вернуться в Париж во главе мощной иностранной армии.
Хотя ситуация с каждым днем становилась все тревожнее, нужно было согласовать еще много деталей, и потому отъезд все время откладывался. Обеспокоенный Ферсен написал барону Таубе:
«Их Величества подвергаются смертельной опасности, о них говорят ужасные вещи, им безнаказанно угрожают; народ больше не уважает своего государя…»
Наконец отъезд был назначен на полночь двадцатого июня.
О последних приготовлениях к путешествию подробно написал Ферсен в своем дневнике:
«Был у королевы в 9.30; сам переносил вещи. В городе о побеге не подозревают».
Затем:
«18 июня. Был у королевы с 2.30 до 6».
«Воскресенье, 19 июня. Был у короля. Перенес печати и 800 книг. Во дворце оставался с 11 до полуночи…»
Наступило двадцатое июня – день побега. В одиннадцать вечера беглецы покинули Тюильри. Ферсен, переодетый кучером, приехал в наемном экипаже за дофином, облаченным в девичье платье, мадам Руаяль и их гувернанткой. Медленно, как если бы он вез пассажиров на прогулку, Ферсен направился к заставе Клиши, где в дорожной карете уже ждали их король и королева. Людовик XVI был в сером сюртуке и круглой шляпе, Мария-Антуанетта прятала лицо под густой вуалью. В полночь берлина тронулась в путь. Миновав ворота Сен-Мартен, экипаж понесся по дороге с курьерской скоростью.
В три часа ночи карета въехала на постоялый двор в Бонди, где предстояло сменить лошадей.
– Здесь мы должны попрощаться, граф, – неожиданно заявил Ферсену король. – Вам следует отправиться в Брюссель…
Граф успел еще коснуться руки королевы и остался посреди дороги, провожая взглядом удалявшуюся карету. В последний момент он крикнул:
– Прощайте, мадам Корфф!
Карета давно скрылась из виду, а он все стоял и смотрел… По его лицу текли слезы.
На следующий день Ферсен без приключений добрался до Ланса, оттуда – до Арлона. Там он встретился с маркизом де Буйе и узнал о несчастье, постигшем королевскую чету.
Лишившись умелого кучера, карета замедлила ход – бегство превратилось в прогулку. Король вышел из экипажа, заговорил с крестьянином; потом, проехав немного, они снова остановились, чтобы выпить вина на природе; дофин собирал цветы…
Короля узнал смотритель почтовой станции некий Друэ. Королевскую семью люди Лафайетта задержали в Варенне. Их оскорбляли, силой заставили сесть в карету и увезли обратно в Париж.
По пути разъяренная толпа вопила:
– На виселицу их! На виселицу!
Испуганная Мария-Антуанетта страшно побледнела. И все же она тихонько спросила герцога де Шуазеля:
– Как вы думаете, графу Ферсену удалось бежать?
Ферсен выслушал рассказ маркиза и в тот же день написал в дневнике:
«24 июня. Беспросветная печаль… Я в отчаянии из-за ареста короля».
Конечно же, он думал о королеве.
Однако он не мог броситься ей на помощь. Граф должен был остаться в Брюсселе: только оттуда он мог действовать на благо венценосных узников. Да, он уже знал, что Людовик XVI, Мария-Антуанетта и их дети – настоящие узники Тюильри. Короля отстранили от власти и поместили под стражу. Он сильно переживал это унижение, ибо ни один французский монарх никогда еще не бывал в подобном положении. Однако ситуация оказалась сложной для всех, а не только для Людовика XVI: лишение короля власти не устранило ни одной трудности.
Депутаты, взволнованно обсуждая положение, задавали друг другу вопросы, на которые не находили ответов:
– Лишить ли короля власти навсегда?
– Кто тогда станет преемником?
– Если дофин, то кому быть регентом?
– Следовать ли конституции или провозгласить республику?
– Какую? Народную?
– А может, ввести диктаторское правление?
В одном депутаты были единодушны: король не хотел покидать Францию, иначе он не бежал бы к дальней, восточной границе.
Подумав еще немного, они решили объявить, что государя похитили, и декретами от пятнадцатого и шестнадцатого июля 1790 года Людовика XVI восстановили во всех его правах, а маркиза де Буйе и его сообщников, в том числе и графа Ферсена, обвинили в похищении монарха и его семьи.
Однако хитрая выдумка не обманула парижан, и вскоре пролилась кровь…
Мария-Антуанетта, не получая вестей от Ферсена, впала в отчаяние и попросила Эстерхази об услуге.
– Прошу вас, напишите ему, – обратилась она к давнему «почтальону», – что расстояние не может разделить любящие сердца… Передайте ему от меня это колечко, пусть носит его в память обо мне. Я носила его два дня…
Но вскоре королеве все же удалось отправить Ферсену послание.
«Я жива… но, боже мой, как же я волновалась за Вас! Не пишите мне, чтобы не выдать себя, и ни в коем случае не возвращайтесь в Париж, здесь Вам угрожает смертельная опасность, ибо все знают, что Вы помогли нам бежать. За нами следят день и ночь, но не беспокойтесь, со мной ничего страшного не случится. Прощайте…»
Ферсен узнал, что письмо королевы переправил депутат Барнав, один из тех, кто арестовывал в Варенне монаршию семью. Поговаривали, что Барнав влюблен в Марию-Антуанетту, а она лжет ему, прикидываясь увлеченной им. Барнав умолял Марию-Антуанетту убедить короля согласиться на конституционную монархию, но у него ничего не получилось. О том же просил королеву и Дюмурье, навязанный королю в качестве первого министра. С Людовиком XVI ему не довелось встретиться, королева же приняла его очень плохо.
– Ни король, ни я, – заявила Мария-Антуанетта, – никогда не согласимся следовать этим вашим выдуманным конституционным новшествам. Объявляю вам об этом откровенно.
– Не препятствуйте своему спасению, мадам! – настаивал Дюмурье.
Но она отказалась слушать его. Своим спасителем она по-прежнему считала человека, которого любила.
И она не ошибалась.
«Я пожертвую собой ради них и буду служить им, пока остается хоть малейшая надежда…» – писал Аксель сестре Софи. На этот раз он не собирался оставлять короля и королеву на произвол судьбы. Он решил сам вывезти их за границу, поскольку о том, чтобы они по-прежнему жили во Франции, больше не могло быть и речи.
Обратившись за помощью к нескольким влиятельным эмигрантам, Ферсен представил им план спасения французских монархов. Речь шла о том, чтобы переправить Людовика XVI и его семью в Англию. Лорд Кроуфорд немедленно отправился в Лондон, однако английские власти решили соблюдать нейтралитет и вежливо отказались помочь.
Тогда швед отправился в Вену, дабы попросить помощи у императора. Но и родственники Марии-Антуанетты ограничились весьма туманными обещаниями.
Европа выжидала…
Ферсен вернулся в Брюссель в подавленном состоянии. От отчаяния графа спасло новое письмо Марии-Антуанетты, которое придало ему сил для дальнейшей борьбы.
«Я люблю Вас, друг мой, – писала французская королева. – Не беспокойтесь за меня, я чувствую себя хорошо. Мне недостает лишь Ваших писем… Возможно, нам не суждено свидеться вновь… Прощайте, самый любимый и самый любящий из людей…»
Через несколько дней в Брюсселе появился граф Эстерхази. Он без труда нашел Ферсена и вручил ему маленький пакетик. В пакетике было кольцо, которое Акселю прислала Мария-Антуанетта. Граф поцеловал его, надел на палец и со слезами на глазах поклялся спасти любимую. Он понимал, что план спасения королевской семьи можно составить лишь в Париже и, несмотря на запрет Марии-Антуанетты, стал готовиться к отъезду.
Одиннадцатого февраля 1792 года Ферсен в сопровождении своего адъютанта Ретерсварда, одетый в гражданское платье, в длинноволосом парике (он никогда не носил париков), имея при себе бумагу, удостоверявшую, что он – курьер короля Густава III и направляется к королю Португалии, никем не узнанный перешел границу Франции. Тринадцатого февраля он уже был в Париже. Оставив Ретерсварда в гостинице, граф поспешил в Тюильри. Под видом слуги он беспрепятственно проник во дворец и в восемь часов вечера наконец предстал перед Марией-Антуанеттой.
Королева очень изменилась за последние восемь месяцев. Волнения и страдания, которые пришлось ей пережить, превратили ее в старуху. Ее близорукие голубые глаза навыкате, казалось, выцвели, возле рта залегли горькие складки, волосы поседели.
Потрясенный Ферсен с трудом сдержал крик отчаяния. Он преклонил колени и коснулся губами прекрасной белой руки Марии-Антуанетты. В глазах обоих заблестели слезы.
Они долго разговаривали, поборов смущение и отчаяние. О чем? Это навсегда останется тайной…
На следующее утро Ферсен записал в своем дневнике:
«Я был у нее, прошел обычным путем; короля не видел. Остался там…»
Значит, граф провел ночь в Тюильри. Где? Никто не знает. Скорее всего в каком-нибудь кабинете, где прятался до среды, четырнадцатого февраля. Только в среду он встретился с королем. В ту ночь Ферсен и Мария-Антуанетта составили план побега. Королева считала, что конгресс европейских королевских домов придет им на помощь. Она хотела, чтобы Аксель убедил в этом Людовика XVI. Однако государь прервал речь Ферсена, не дослушав предложения графа.
– Я не хочу уезжать из Франции! – заявил Людовик XVI непреклонным тоном.
– Но, Ваше Величество, – пытался убедить короля Ферсен, – опасность…
– Не стоит об этом, – перебил графа монарх. – Нам ничего не угрожает. И все же мне бы хотелось, чтобы конгресс немедленно занялся предоставлением Франции военной помощи.
Изложив Ферсену свою точку зрения, Людовик XVI попрощался с гостем.
Девятнадцатого февраля швед еще раз побывал в Тюильри и ужинал с королем и королевой. В полночь он откланялся. Мария-Антуанетта проводила его до двери.
Аксель долго смотрел на королеву, потом склонился к ее руке.
Они виделись последний раз…
Целую неделю Ферсен оставался в Париже, скрываясь в доме Квентина Кроуфорда, и лишь двадцать первого февраля он вместе с адъютантом Ретерсвардом покинул французскую столицу. В Брюссель он вернулся двадцать четвертого февраля, сильно простывшим на морозе. Но несмотря на плохое самочувствие, он немедленно сел за письма. Аксель все еще надеялся спасти Марию-Антуанетту. К несчастью, первого апреля он лишился той поддержки, которую всегда оказывал ему Густав III: шведского короля убили в стокгольмской Опере. Умирая, государь прошептал:
– Вот порадуются парижские якобинцы…
Двадцатого июня 1792 года революционеры спровоцировали чернь на штурм Тюильри, заявив, что Людовик XVI снова сбежал.
Гвардейцы, охранявшие дворец, были мгновенно убиты, и толпа ринулась в покои. Ломая и круша все на своем пути, разъяренные парижане добрались до салона, где находился Людовик XVI. Ему на голову водрузили красный фригийский колпак и, осыпая бранью, заставили залезть на стол. Убедившись, что король никуда не делся, чернь покинула Тюильри.
В толпе были два молодых артиллерийских офицера. Тот, что пониже ростом, в ярости воскликнул:
– Как случилось, что гвардейцы пропустили этих мерзавцев?! Выстрелом из пушки можно было уложить несколько сотен, остальные бы тут же убежали…
Возмущавшегося молодого офицера звали Наполеон Бонапарт…
Когда граф Ферсен узнал о событиях в Париже, он впал в отчаяние. Впервые он стал сомневаться в том, что ему удастся помочь королеве. Именно в этот момент он получил послание Марии-Антуанетты, датированное двадцать первым февраля:
«Не терзайтесь мыслями обо мне. Верьте, что мужество всегда побеждает. Поторопите помощь, если можете. Я еще живу, но это чудо. День 20-го февраля был ужасным…»
Двадцать шестого июля граф сообщил Марии-Антуанетте:
«Король Пруссии решился, надейтесь на него».
Королева, доверяя любимому человеку, воспряла духом…
Несколько недель подряд Ферсен получал письма от Марии-Антуанетты. На полные тревоги послания королевы граф отвечал уверенно и спокойно:
«Через полтора месяца герцог Брауншвейгский перейдет границу».
Осуждавший европейских монархов за медлительность, Ферсен явно не осознавал, какая страшная угроза нависла над Людовиком XVI и его близкими. Знаменитый «Брауншвейгский манифест», возлагавший ответственность за жизнь королевских особ на Париж и всю Францию, вызвал волну гнева. Парижане, уверенные, что манифест был составлен в Тюильри, вооружившись пиками, ножами и ружьями, бросились во дворец, чтобы схватить Людовика XVI и Марию-Антуанетту.
Ища спасения от разъяренной толпы, королевское семейство укрылось в зале Собрания. Депутаты приняли их довольно вежливо, но, когда через восемнадцать часов король вышел оттуда, он уже не обладал никакой властью. В четыре утра одиннадцатого августа монархов препроводили в башню Тампля.
Ферсен перестал получать вести непосредственно от Марии-Антуанетты и должен был полагаться на слухи, день ото дня все более тревожные.
И вот двадцать четвертого января 1793 года он узнал о гибели Людовика XVI. В то время Ферсен вместе с друзьями находился в Дюссельдорфе, все еще надеясь на помощь европейских монархов. Надежда ожила, когда через несколько недель Англия объявила войну Франции. В эмигрантской среде спорили о том, кто станет регентом при малолетнем Людовике XVII… Ферсен предавался мечтам вместе со всеми. И только узнав о переводе королевы в Консьержери, он понял, сколь тщетны были все эти надежды.
В ухудшении положения Марии-Антуанетты повинны были храбрые сторонники королевы, которые попытались устроить ей побег. Увы! Их попытки провалились, и второго августа несчастную государыню доставили в Консьержери, где она должна была предстать перед революционным судом.
Марию-Антуанетту содержали в маленькой, сырой и зловонной камере под неусыпным наблюдением двоих жандармов, которые ни на минуту не покидали тесную каморку. Деревянная лежанка с соломенным тюфяком служила королеве ложем. Из мебели там была лишь старая ширма, за которой государыня совершала туалет.
Но больше всего несчастная женщина страдала от разлуки с детьми. Трагические события лишили ее последних сил. Она так похудела и постарела, что ее едва можно было узнать. К тому же Марию-Антуанетту сильно обезобразили – поседевшие волосы остригли на лбу и на затылке.
В любую минуту ожидая смерти, королева ни днем, ни ночью не снимала с себя черного одеяния. Она хотела встретить смерть в трауре…
Узнав эти страшные подробности, граф Ферсен понял, что его возлюбленная обречена…
В понедельник четырнадцатого октября начался суд, и вскоре Марии-Антуанетте объявили, что она приговорена к гильотине.
Потом королеву вновь отвезли в Консьержери.
Три часа спустя за ней пришли…
В полдень пятнадцатого октября 1793 года Марию-Антуанетту обезглавили…
Отчаянию Ферсена не было предела.
«Все кончено для меня, – писал он сестре Софи. – Почему я не умер вместе с ней? Почему мне не дали пролить за нее кровь? Тогда бы мне не пришлось жить с вечной болью и вечными угрызениями совести…»
Ферсен не хотел больше оставаться в Брюсселе, не хотел видеть никого из французских эмигрантов. Поэтому, когда двадцать четвертого февраля граф получил известие о смерти отца, он немедленно отправился в Швецию.
Отец оставил ему немалое состояние и обширные земельные угодья, и Аксель в дорогом его сердцу имении Малсакер решил провести остаток своих дней.
Там его ждала сестра. Они не виделись много лет, и Софи с трудом узнала в осунувшемся, постаревшем человеке своего некогда неунывающего дорогого брата. Но им не дано было долго наслаждаться покоем и обществом друг друга. На графа Ферсена посыпались почести, его призвали на государственную службу, и он прожил шестнадцать лет, занимаясь политикой и собственными имениями.
В 1810 году граф Ферсен в качестве главного маршала королевства сопровождал принца Кристиана, когда тот внезапно умер во время военного смотра.
Смерть принца вызвала массу сплетен и кривотолков. Поползли слухи, будто принца отравил Ферсен. Ему слали омерзительные анонимные письма, угрожая расправой.
«Если вы посмеете появиться на похоронах, вас убьют…» – прочитал граф в одном из них.
Но маршал решился пренебречь угрозами.
…Когда карета графа подъехала к похоронному кортежу, какие-то люди, забросав камнями экипаж, силой вынудили Ферсена покинуть его. Он пытался отбиваться, но его повалили на землю, стали топтать ногами, плевать в лицо, рвать одежду…
Какой-то верзила вдруг прыгнул Ферсену на грудь, ломая ему ребра, а потом убил ударом сапога в висок…
Женщины изорвали одежду мертвого маршала в клочья, и обнаженное изуродованное тело еще долго лежало на обочине дороги…
Случилось это двадцатого июня 1810 года, в девятнадцатую годовщину неудачного вареннского побега французской королевской четы из Тюильри. Граф Ферсен, как и его возлюбленная Мария-Антуанетта, пал жертвой слепого гнева толпы…
13. Жозефина и неотразимый гусар Ипполит Шарль
«Я люблю тебя, мой бесценный друг. Каждую ночь я в мыслях обнимаю тебя. Ты должна приехать ко мне как можно скорее. Приезжай вместе с Жюно, который доставит тебе это письмо. Если он вернется один, я умру от горя, боли и страдания! Он увидит тебя, будет дышать одним с тобой воздухом; возможно, ты даже окажешь ему величайшую честь – позволишь поцеловать тебя в щечку! Я же буду далеко и совсем один… Как же я завидую ему… Но ты ведь приедешь, не так ли? И останешься со мной… Целую тебя тысячу раз…»
Это страстное письмо, датированное двадцать четвертым апреля 1796 года – или, по-республикански, пятого флореаля IV года, – мадам Бонапарт получила второго мая. Однако послание мужа не удостоилось должного внимания. Прелестная Жозефина рассеянно прочла его и небрежно уронила на пол.
– Ну и чудак же этот Бонапарт, – произнесла она со своим забавным креольским акцентом, после чего возобновила беседу с гостем, красавцем-лейтенантом гусарского полка Ипполитом Шарлем, к которому питала несравненно больший интерес, чем к посланию мужа.
А ведь с того дня, когда в мэрии второго округа Парижа вдова Богарнэ сочеталась браком с командующим Итальянской армией корсиканцем Наполеоном Бонапартом, минуло всего шесть недель.
Событие это происходило несколько необычно.
Девятого марта 1796 года в мэрии на улице Антэн невеста и пятеро свидетелей уже несколько часов томились в ожидании жениха – в восемь вечера его еще не было.
– Надеюсь, он не забыл, – прошептала расстроенная Жозефина.
– У него так много дел перед отъездом в Италию, – попытался утешить ее Баррас, – и столько проблем, которые нужно решить немедленно, что он просто не успевает к назначенному времени. Вам не о чем беспокоиться, дорогая.
Жозефина не ответила. Она вдруг вспомнила слова старой караибки, которая ей, тогда семилетней девочке, предрекла необычную судьбу: «Ты выйдешь замуж за великого человека и станешь императрицей». И вот Жозефина вторично выходила замуж, на этот раз за желтолицего и тощего маленького генерала, которого она сама прозвала «Котом в сапогах» и в облике которого не было ровным счетом ничего героического и величественного.
И все же она верила в давнее предсказание и, возможно, поэтому так стойко и бесстрашно перенесла тюремное заключение во время революции.
Было почти десять вечера; чиновник мэрии дремал, а свидетели прогуливались по комнате, избегая взгляда невесты. И тут на лестнице раздались шаги, дверь с грохотом распахнулась, и на пороге появился Наполеон Бонапарт.
– Господин мэр, зарегистрируйте поскорее наш брак! – воскликнул он, тряся за плечо уснувшего чиновника.
Вскочив со своего стула, мэр поспешно достал книгу записей актов гражданского состояния, зачитал сведения о женихе и невесте (кстати, Бонапарт состарил себя на год, а Жозефина убавила себе четыре года), потом произнес ритуальные фразы обряда бракосочетания, свидетели расписались в книге, и… все закончилось.
– Спасибо всем. До завтра. Спокойной ночи, – попрощался со свидетелями Бонапарт, усадил новобрачную в карету и приказал кучеру ехать в особняк на улице Шантерэн.
Для вдовы Богарнэ это был брак без любви, для Бонапарта – хорошая сделка, позволившая ему войти в высшее общество, которое привлекало его блеском и элегантностью.
Но он без памяти любил свою Жозефину, с которой познакомился в салоне Терезии Тальен и которую до него называли Мари-Роз-Жозефой, или просто – Розой.
Его любовь была настойчивой, пламенной и ревнивой, и теперь он спешил отдаться самому приятному занятию в мире, которое закончилось, увы, непредвиденным конфузом…
В самый неподходящий момент левретка Жозефины вонзила острые зубы в левую икру новобрачного. Генерал, закричав от боли, забыл о наслаждении, и расстроенная Жозефина до самого утра прикладывала примочки к его ране.
Через два дня, одиннадцатого марта, Бонапарт отбыл из Парижа, чтобы принять командование армией в Ницце. На пути к Средиземному морю его любовь к жене превратилась в дикую страсть. Он заставлял военных восхищаться портретом Жозефины и, показывая им миниатюру, восклицал:
– Она прекрасна, не так ли?!
На каждой остановке он писал письма и эстафетой отправлял их в особняк на улице Шантерэн.
Жозефина, получая страстные послания, весело смеялась, обнимала Ипполита Шарля и говорила:
– Это так восхитительно!
Она не считала необходимым хранить мужу верность более недели после его отъезда. На этот раз она потеряла голову из-за любви к соблазнительному и пылкому гусару, который являлся в ее дом ежедневно, чтобы предаваться с Жозефиной радостям запретной страсти. Каждое письмо из Италии они читали вместе, высмеивали влюбленного генерала и, закончив чтение, с еще большим пылом предавались любви.
Ипполит и впрямь был привлекателен: невысокого роста, но атлетического сложения молодой человек (ему было всего двадцать три года!) обжигал женщин пламенным взором и покорял великолепной белозубой улыбкой. Тоненькие черные усики подчеркивали чувственность пухлых алых губ; смуглое лицо с правильными чертами окаймляли темные густые бакенбарды.
В первую же встречу он до слез рассмешил Жозефину простеньким каламбуром – он обожал придумывать каламбуры – и, став ее любовником, продолжал свои веселые проделки, заставляя даму забывать, что она родом из достойной семьи.
Пусть «свет» и был уничтожен революцией, однако элегантность, вежливость и хороший вкус выжили, так что аристократка Жозефина безусловно снизошла до лейтенанта Шарля, который отнюдь не принадлежал к «сливкам общества». Он родился в Дофине в семье мелкого лавочника и лишь благодаря протекции брата «выбился в люди». Используя личное обаяние, он стал любовником мадам Тальен и мадам Амлен, чтобы наконец очутиться в постели Жозефины. Пока он сам не знал, можно ли этот «взлет» назвать карьерой…
Последнее письмо Бонапарта с требованием поскорее приехать к нему в Италию Жозефина, разумеется, читала в присутствии Ипполита и просьбу мужа постаралась немедленно забыть. Она не собиралась забивать себе голову «сумасбродствами» супруга.
Но не прошло и двух недель, как полководец в очередном письме опять вернулся к этой теме. На этот раз он отправил с посланием к Жозефине своего адъютанта, бригадного генерала Мюрата, приказав ему немедленно усадить мадам Бонапарт в карету и сопроводить ее в Италию. Видимо, терпение молодого мужа иссякло.
Жозефине совсем не хотелось расставаться с Парижем и с любимым Ипполитом, и при встрече с Мюратом она пустила в ход все свои чары. Зеленоглазый черноволосый великан понравился ей, и она немедля пригласила его на «скромный ужин вдвоем, чтобы без посторонних поговорить о генерале». Итог встречи был предрешен. Ужин затянулся за полночь, о Бонапарте говорили мало, зато «кое о чем» беседовали много. Если верить намекам, которые делал Мюрат, возвратившись в Италию, он в первый же вечер знакомства стал любовником Жозефины. Большой ценитель женщин, Мюрат на этот раз не слишком бахвалился своей победой. Он знал, как понравиться женщине, а супруга сурового генерала умела оставить томные воспоминания, которые Мюрат предпочел сохранить в относительной тайне.
Надо признать, Жозефина ловко изобрела предлог, который позволял ей задержаться в Париже. Когда на следующий день Мюрат явился к мадам Бонапарт с намерением помочь ей собраться в дорогу, она встретила его лучезарной улыбкой.
– Передайте супругу, что я была бы счастлива отправиться к нему, – сказала она, – но, увы, это невозможно. Я обязана заботиться о своем здоровье…
Удивленный Мюрат молча смотрел на нее, ожидая пояснений, и Жозефина, опустив глаза, заявила:
– Я жду ребенка…
– Ну да, понятно… – пробормотал смущенный адъютант и поспешил сообщить благую весть своему генералу.
Бонапарт, обезумев от счастья, немедленно настрочил жене очередное письмо. Он не только перестал настаивать на том, чтобы Жозефина поскорее пустилась в дорогу, но, казалось, вот-вот расплачется от умиления!
«Мюрат написал мне, что ты беременна и чувствуешь себя нездоровой…
Значит, я еще несколько месяцев не увижу тебя, а ведь ты, должно быть, так мило выглядишь с животиком. Береги себя, мой дорогой дружок! Обнимаю тебя и целую всю-всю…»
Игра, которую затеяла Жозефина, была чревата опасностью разоблачения. Бонапарт, правда, находился далеко, и ему можно было внушить все, что угодно, зато его родня проживала совсем рядом. Многочисленные братья, сестры и кузены Бонапарта не спускали с Жозефины подозрительных взглядов, и ей приходилось быть крайне осторожной. С другой стороны, генерал в Италии до такой степени горел желанием увидеть свою Жозефину «с животиком», что даже стал поговаривать об отставке.
Эти его намерения совсем не устраивали членов Директории, которые не находили замены блестящему полководцу. Однако же, на их счастье, животик мадам Бонапарт так и остался прежним, и потому было принято решение положить конец фантазиям прекрасной креолки.
Вразумить строптивую жену Бонапарта поручили Баррасу, который хорошо знал Жозефину. Прежде чем выйти замуж за маленького корсиканца, вдова Богарнэ была одной из любовниц председателя Конвента, которому в конце концов надоело содержать расточительную фаворитку, так что он с превеликим удовольствием сделал ее супругой честолюбивого генерала.
И вот, явившись однажды вечером в особняк на улице Шантерэн, Баррас без обиняков заявил:
– Хватит веселиться, дорогая! Никто не намерен больше терпеть твои выходки. Женский каприз не может свести на нет успех военной кампании!
– Но в моем состоянии… – попыталась было возразить Жозефина. Баррас беспощадно поднял ее на смех:
– Ты не более беременна, чем я, и только простак Бонапарт мог тебе поверить. Но даже этот слепец в конце концов увидит красный фонарь над твоей дверью. Ты не знаешь своего мужа, Роза, у него весьма тяжелый характер. Он может и развестись.
Вне себя от злости, Жозефина топнула ногой.
– Ну и пусть! – вскричала она. – На что мне нужен этот корсиканец?!
– На что? – переспросил Баррас и ухмыльнулся. – Неужели мадам считает, будто прекрасный Ипполит забросит ради нее карьеру? Может, он женится на тебе? Ну, а на других тебе и вовсе не стоит рассчитывать. Долгов у тебя, конечно, невпроворот? Интересно, кто будет их платить?..
Это прозвучало жестоко, но Жозефина знала, что Баррас прав. Она безрассудно транжирила деньги, которые не переводились у нее только потому, что ее мужем был Наполеон Бонапарт. После развода ее наверняка ждет долговая тюрьма…
У Жозефины не было выхода – ей пришлось капитулировать. Но она поставила условие: лейтенант Ипполит Шарль отправится вместе с ней и займет соответствующий пост в Итальянской армии.
От такого нахальства Баррас на мгновение потерял дар речи. Он ошеломленно уставился на свою бывшую любовницу, а когда наконец пришел в себя, то спросил:
– А что будет, если Бонапарт узнает о твоей связи с этим человеком?
– Да ничего не будет, – зло бросила женщина. – Бонапарту и в голову не придет подозревать меня в измене, а Ипполита он прежде никогда не видел…
И Баррас уступил.
Однако Жозефина не спешила с отъездом. Она пробыла в Париже еще две недели. Прощальные обеды, балы и вечера, веселые и легкомысленные, так приятно ее развлекали, что каждое утро она восклицала:
– Я непременно уеду, но только завтра!
По вечерам среди мужчин с прическами «а-ля собачьи уши», мужчин, задыхавшихся в тесных галстуках, которые упирались в подбородок, и высоченных воротничках, которые мешали повернуть голову, появлялась Жозефина – без нижнего белья, в одном только корсете и панталонах телесного цвета, в наброшенной сверху греческой тунике из тончайшего светлого муслина, сквозь который просвечивало обольстительное тело. Кисти рук и щиколотки украшало множество строгих античных браслетов, на каждом пальце ног (без чулок, в легких сандалиях) блестело кольцо с бриллиантом или драгоценной камеей.
Жозефине нравилось щеголять в нарядах, открывавших ее ноги до середины бедер, и она получала удовольствие, ловя на себе восхищенные взгляды мужчин. На балу она до изнеможения танцевала с красавцем Ипполитом, а потом возвращалась вместе с любовником в особняк на улице Шантерэн.
Разумеется, Жозефина предпочитала прелести столичной жизни путешествию по полям сражений. И все же ей пришлось покинуть Париж.
Накануне отъезда она сказала, рыдая:
– Я вынуждена подчиниться приказу Директории, но как же Бонапарт? Если я не беременна, спросит он, то почему так долго не ехала к нему?
Подумав немного, она предложила:
– Не можете ли вы дать мне бумагу, в которой будет написано, что меня не выпускали из Парижа?
В тот же вечер Баррас вручил бывшей любовнице необычный документ:
«Директория не давала гражданке Бонапарт разрешения на выезд из Парижа, ибо супружеские обязанности могли отвлечь генерала от военных дел…»
Вздохнув с облегчением, Жозефина отправилась на последний бал, который двадцать третьего июня давал в ее честь господин Баррас.
На следующее утро жена Бонапарта, не помня себя от горя, вся в слезах, всхлипывая, словно ее ждали смертные муки, села в карету, захватив с собой сундук надушенных платков. Путешествие ей скрашивал Ипполит Шарль, усевшийся в ту же карету. Его успели уже произвести в капитаны и сделать адъютантом генерала Леклерка.
В большом дорожном экипаже, следующем за каретой Жозефины, разместились сопровождавшие ее молодая горничная Луиза и Жозеф Бонапарт.
Под неусыпным взором деверя путешествие мало походило на прогулку влюбленных. Для генеральши, не выносившей Жозефа (старшего в многочисленном клане Бонапартов) и считавшей его своим заклятым врагом, само присутствие брата Наполеона было сущим наказанием. Однако, прибыв в Лион, мадам Бонапарт вдруг обнаружила, что ее страдания вовсе не были напрасными. К огромному изумлению Жозефины, ей оказали воистину королевский прием: цветы, приветственные речи и почетные караулы.
Читать бесплатно другие книги:
