Ночные тайны королев Бенцони Жюльетта
Каждый день болезнь уносила сотни французов. Умерло больше двадцати пяти тысяч солдат, восемь тысяч матросов, полторы тысячи офицеров…
Двадцать второго октября 1802 года желтой лихорадкой заболел Леклерк. Через десять дней он умер на руках у рыдавшей от горя Полины…
Она остригла свои замечательные черные кудри и положила их в гроб мужа.
Полина вернулась во Францию осунувшаяся, бледная, неулыбчивая. Ее здоровье было совершенно расшатано. В довершение ко всем несчастьям вскоре после возвращения с проклятого острова умер ее малютка сын.
Первый консул чувствовал себя убийцей. Он часто навещал Полину, утешал ее, даже дал денег на особняк в предместье Сент-Оноре. (Так он восстанавливал справедливость. Пока Полины не было в Париже, все ее братья и сестры в десятки раз увеличили свои состояния благодаря стремительной карьере Наполеона и успели обзавестись прекрасными домами.)
Впрочем, довольно скоро Полине показалось мало соболезнований, которые выражали ей брат и прочие родственники, и она стала принимать в своем новом доме очень многих поклонников – и старых, например, Лафона, и новых, например, министра военного флота. И всем она с гордостью показывала огромную роскошную кровать, которая была способна выдержать самые ожесточенные любовные баталии.
– Правда, очень красиво? – спрашивала Полина. – Какая жалость, что бедный Виктор никогда ее не увидит…
Услышав такое, визитеры вели себя по-разному. Некоторые принимались вздыхать и не решались и пальцем прикоснуться к безутешной вдове, а некоторые, напротив, считали своим долгом немедленно проверить крепость пружин этого восхитительного ложа.
И вот Наполеон уже перечисляет Жозефине любовников госпожи Леклерк:
– Лафон – раз, Декрес – два, Макдональд – три, Гумберт – четыре, Семонвиль – пять, Монтолон – шесть… И это только те, о ком я знаю! А ведь она вернулась с Сан-Доминго всего четыре месяца назад! О, несчастный Леклерк!
– Что же вы думаете с ней делать? – спросила Жозефина, втайне надеясь, что муж опять отправит ненавистную Полину куда-нибудь за море.
– Как что? – ответил корсиканец. – Выдавать замуж – и поскорее!
– И за кого же на этот раз? – не без иронии осведомилась мадам Бонапарт.
– Да за ее нынешнего возлюбленного. Он нам вполне подходит, потому что с его помощью можно попробовать помириться с роялистами.
Этим молодым человеком был Камилло Боргезе, внучатый племянник Папы Павла V. Красавец, богач, владелец двух дворцов и сорока замков и вилл, он увлекался скачками и считался одним из лучших наездников своего времени.
Жозеф Бонапарт, выполняя поручение брата, встретился с кардиналом Капрара, папским легатом, и совершенно серьезно заявил ему, что князь Боргезе скомпрометировал его сестру Полину.
– Спасти положение может только женитьба, – заключил он.
Легат немедленно направился к Камилло и рассказал ему о визите господина Жозефа Бонапарта, брата всесильного первого консула Франции.
– Вы должны жениться на Полине, – убеждал юношу Капрара. – Опасно ссориться с этой семьей.
Князь был в ужасе. Одно дело – время от времени развлечься с вдовой Леклерк, и совсем другое – идти с ней под венец. Но легат настаивал, и Боргезе, чуть не плача, согласился стать мужем Полины.
Венчание состоялось шестого ноября 1803 года в замке Жозефа Бонапарта под названием Мортфонтен. Встревоженный князь очень внимательно, строчка за строчкой, прочитал брачный контракт. Все присутствующие заметили, что он вздохнул с облегчением, радостно и благодарно улыбнувшись членам семьи Бонапартов. Родственники Полины решили, что Боргезе благодарит их за то, что они выдают за него самую красивую женщину в мире. Они не знали, что в Италии было принято упоминать в брачном контракте имя любовника невесты, и князь опасался, что найдет там длинный ряд незнакомых фамилий…
Полине очень нравилось именоваться княгиней Боргезе, тем более что ее титул вызвал жгучую зависть у сестер – Элизы и Каролины. Первая пока не превратилась в герцогиню Тосканскую и носила неблагозвучную фамилию Баччиокки, а вторая звалась госпожой Мюрат, то есть была невесткой кабатчика. Иоахим Мюрат еще не успел стать знаменитым маршалом и королем Неаполитанским.
К сожалению, Полину ожидало разочарование, ибо ее муж оказался… нет, не импотентом, но «недостаточно прытким», как откровенно выразилась сама новобрачная. Впрочем, ходившую по Парижу шутку «Отдаться Камилло Боргезе – значит не отдаться никому» она решительно и гневно опровергала. Разумеется, ей верили, потому что знали о ее бурном темпераменте и полагали, что она не потерпела бы рядом с собой человека бессильного.
Весной 1805 года Полина, гордясь тем, что она теперь – сестра императора Франции, задумала заказать знаменитому итальянскому скульптору Канове свой портрет. Он приехал в Париж, долго с восхищением созерцал молодую женщину, а потом предложил изобразить ее в образе Венеры-победительницы. Скульптору было уже шестьдесят три года, и только чудом с ним не случился инфаркт, когда он увидел перед собой полуобнаженную красавицу в бриллиантовом колье: Полина стремительно разделась, дабы продемонстрировать Канове свои замечательные формы, действительно достойные Венеры.
– Но римская богиня не может быть одета, – блеснула княгиня Боргезе своими познаниями в мифологии, и скульптор вынужден был согласиться с этим утверждением.
Справившись с собой, маэстро взглядом знатока посмотрел на белоснежную грудь венценосной натурщицы и сказал неуверенно:
– Эта часть вашего тела столь прекрасна, что мне вряд ли удастся превзойти природу. Поэтому я просто сделаю слепок с ваших грудей.
Полина, разумеется, с радостью согласилась. Но тут Канова засомневался:
– Я не могу прикоснуться к столь совершенным предметам!
– Но чего вы испугались? – удивилась княгиня.
– Я боюсь влюбиться в свою модель!
– Да вы, оказывается, льстец! – рассмеялась Полина.
А потом разразился страшный скандал: сестру Наполеона обвинили в бесстыдстве.
– Как вы могли согласиться позировать обнаженной? – спросила ее некая дама.
– Но ведь в мастерской было тепло – там горел камин, – ответило это двадцатипятилетнее дитя.
Камилло приказал спрятать статую Венеры в самый глухой чулан дворца. Ему не нравилось, что гости сначала внимательно смотрели на копию, а потом переводили взгляд на оригинал с явным желанием сравнить их. А некоторые еще имели наглость бормотать: «Как жаль, что она одета!»
Казалось, пыл сестры императора становился год от года сильнее. Она даже призналась однажды своей приятельнице, что «ей кажется, будто она сидит на горячих угольях».
Немудрено, что Полина просила всех окружавших ее мужчин остужать этот жар – и те не отказывались помочь прелестной княгине. Иногда, впрочем, она просила о помощи и дам, что особенно возмущало ее мужа.
– Позор! – кричал он как-то утром в будуаре Полины, которая безмятежно гляделась в зеркало. – Я сыт по горло этими вашими выходками!
– Вы намерены ругаться по-настоящему? – спросила у него жена.
Камилло умолк на мгновение и ошеломленно кивнул.
– Тогда я отпущу горничных, – пояснила Полина и отослала девушек прочь. – Теперь можете шуметь. Чем вы опять недовольны?
Князю расхотелось скандалить. Он мрачно посмотрел на Полину и сказал:
– Я привык к тому, что вы бесконечно флиртуете с гвардейскими офицерами. Привык и к тому, что почти всегда невинный флирт оборачивается скандальной связью, о которой сплетничает потом весь Париж. Да, вы темпераментны, и даже врачи предупреждали меня о том, что вам как можно чаще необходимо мужское… э-э… внимание.
Тут Полина грустно кивнула и вставила как бы ненароком:
– А вы ко мне невнимательны, друг мой!
Но князь не дал себя сбить с мысли и упрямо продолжал:
– Однако же изменять мне с женщинами я не позволю! Мне это претит! Есть лишь один выход – пожаловаться на вас императору!
– Но я не хочу скандала! Наполеон расстроится, когда узнает об этом… – загрустила Полина.
– Тогда, – решительно закончил Камилло, – поезжайте к брату и попросите у него для меня орден Почетного легиона, французское гражданство, орден Золотого Руна и должность в императорской армии. Если мою просьбу удовлетворят, то огласки не будет. Я вам обещаю!
Полина сразу воспрянула духом и обещала похлопотать перед Бонапартом. Вскоре восхищенный князь получил все, о чем просил, и был назначен командиром придворных конногвардейцев.
Однако же не надо думать, что после этого он стал совсем уж снисходителен к своей ветреной супруге. Известна фраза, сказанная им в разговоре с генералом Червони: «Пусть моя жена благодарит бога за то, что она сестра императора. Иначе я бы уже давно примерно наказал ее!» Поистине, то был крик глубоко уязвленной души!
В апреле 1808 года князь Боргезе сообщил жене новость, показавшуюся ей ужасной. Ее мужа назначили «генеральным губернатором девяти трансальпийских департаментов».
Кипя от гнева, Полина села в карету, которая должна была доставить княжескую чету в захолустный Турин. Несмотря на то что она предусмотрительно захватила с собой последнее свое увлечение – известного дирижера и музыканта Феликса Бланджини, госпожа Боргезе вела себя совершенно невыносимо во время всего путешествия. То она не хотела ехать в карете и требовала подать носилки, то пересаживалась обратно в экипаж… А иногда вдруг, ссылаясь на какое-то постановление Сената, заявляла, что хочет сама отвечать на приветствия городских властей. Красивое лицо ее мужа было бледным от сдерживаемого гнева. Он пытался объяснить взбалмошной Полине, что это неприлично, потому что губернатор все-таки Камилло Боргезе, а не его жена.
– Вы не облечены никакой властью, – говорил муж.
– Я? – искренне изумлялась Полина. – Да я же сестра императора! Вы были бы никем, если бы не стали моим супругом!
– Полетт, Полетт! – ласково журчал Камилло, признавая ее правоту. – Прошу вас, успокойтесь!
Но на первой же остановке произошла неприятная сцена, свидетелями которой были сотни жителей Пьемонта. Когда Камилло набрал в грудь воздуха, чтобы ответить на приветствие мэра, Полина заявила во всеуслышание:
– Молчите! Говорить буду я!
Супруги принялись ссориться.
– Я губернатор! – настаивал он.
– А я любимая сестра Наполеона! – парировала она.
– Ваши высочества! – стенал мэр.
Наконец Полина и Камилло устали кричать друг на друга и молча вернулись в карету. Пьемонтцы провожали их изумленными взглядами.
…Бланджини, поселившись по приказу Полины в том же дворце, что и супруги Боргезе, чувствовал себя отвратительно. Он уже знал, что император, осведомленный о его связи с княгиней, приказал ему покинуть пределы Италии. Каждый день, выполнив то, что требовала от него ненасытная любовница, он умолял ее о разрешении уехать из Турина, но Полина отказывала несчастному музыканту. Напротив, она, казалось, намеренно подчеркивала свое отношение к Феликсу, прилюдно целуя его и усаживая к себе в коляску, когда ей хотелось осмотреть местные достопримечательности. Спасло музыканта лишь то, что от страха он не смог «вести свои партии» так уверенно, как прежде. Разъяренная этим Полина прогнала Бланджини прочь…
Как только прекрасный музыкант уехал, княгиня загрустила. Ей захотелось побыстрее вернуться во Францию и подыскать себе нового утешителя. Князь Боргезе был против ее отъезда, и тогда Полина легла в постель и отказалась принимать пищу.
– Я вот-вот умру, – шептала она еле слышно мужу, пришедшему навестить больную. – Вы – безжалостный тиран…
В конце концов ей позволили отправиться на воды в Савойю. Там она быстро обзавелась любовником, почувствовала себя много лучше и – уехала в Париж.
Когда Наполеон узнал о том, что его сестра поселилась в своем особняке в предместье Сент-Оноре, он пришел в ярость.
– Опять начнется это бесстыдство! Пускай убирается в Турин, к мужу!
Полина, надев облегающее и с глубоким декольте платье, кинулась в Тюильри.
Увидев ее входящей к нему в кабинет, император тут же забыл о своем гневе.
– Княгиня Полина, – сказал он восхищенно, – вы действительно самая красивая женщина в мире!
– Почему же тогда, сир, вы хотите выгнать меня из вашей столицы?
Наполеон улыбнулся.
– Оставайтесь здесь сколько хотите. Вы служите лучшим украшением моего двора…
И император подарил сестре дворец Нейи.
В этом дворце, предназначенном, казалось, только для удовольствий, Полина, предоставленная самой себе, стала вести совершенно неприличный образ жизни. У нее было столько любовников, что она путалась в них. Одного она принимала утром, другого – после обеда, а третьего приберегала «на закуску» – он оставался с ней всю ночь. Менялись любовники очень быстро, а новых она себе чаще всего выбирала в штабе Бертье. У этого маршала была привычка окружать себя красивыми офицерами, которых разнообразные забавы и шалости интересовали куда больше сражений…
И вот однажды Полина заприметила среди них Жюля де Канувиля, командира гусарского эскадрона. Она страстно влюбилась в этого красавца с орлиным носом (к носам, как мы помним, Полетт издавна питала слабость) и, отставив прочих своих воздыхателей, поселила Жюля в Нейи. Довольно долго, несколько месяцев, они удачно разыгрывали роль супругов, и некоторые непосвященные были уверены в том, что человек в домашнем халате и туфлях на босу ногу, который присутствует при визите к княгине Полине, например, зубного врача и даже дает ему советы, является, конечно же, самим князем Боргезе.
Вышеупомянутый врач даже сказал с восхищением, покидая дворец Нейи:
– Сколь же внимателен августейший супруг! Так утешительно видеть эту нежную пару!..
И никто не посмел вывести дантиста из заблуждения и объяснить, что настоящее имя «князя» – Жюль де Канувиль. Зато, когда врач удалился, все придворные долго и с удовольствием хохотали…
Но эта идиллия была прервана самым грубым образом.
Русский царь Александр как-то подарил Наполеону три бесценные горностаевые венгерки. Одну из них император преподнес любимой сестре, а та отдала венгерку Жюлю – в благодарность за услуги. И вот однажды утром Наполеон проводил большой смотр во дворе Тюильри. Он никогда не был особенно хорошим наездником, и потому можно вообразить гнев, который его охватил, когда конь Канувиля нагло пихнул крупом жеребца Али, на коем восседал император. Едва не вылетев из седла, Наполеон смерил оробевшего гусара пронзительным взглядом знаменитых серо-голубых глаз – и тут же заметил злополучную венгерку, прикрепленную, как того и требовал устав, к гусарскому плечу.
Наполеон разъярился.
– Какого черта, Бертье, – осведомился он холодно, – делает тут этот молодчик, когда всегда можно отыскать место, где свищут пули и рвутся ядра?! Пускай немедленно отправляется в Португалию, мне нужно передать кое-что маршалу Массену!
Бертье, по привычке нервно грызя ногти, кивнул. Участь Канувиля была решена.
Влюбленный гусар решил во что бы то ни стало вернуться как можно быстрее. Поэтому он загнал нескольких лошадей, то и дело шепча себе под нос последние слова Полины, сказанные ею при расставании:
– Не оставляй меня надолго одну. Ты же знаешь, как я тоскую в одиночестве…
Красавец гусар очень волновался. Он знал, каким образом привыкла Полина рассеивать тоску, и был почти уверен, что по возвращении найдет свое место занятым… Он глядел на медальон с изображением любимой, который она преподнесла ему при расставании, и молился:
– Господи, сделай так, чтобы Лиссабон оказался совсем рядом!
Но чуда не произошло. Когда небритый, с воспаленными после бессонных ночей глазами гусар примчался обратно в Париж – а произошло это спустя двадцать дней после нежного прощания с мадам Боргезе, – камергер Форбен не пустил его в покои княгини.
– Но почему?! – недоумевал Жюль.
– Потому что госпожа княгиня отдыхает… и не одна.
– С кем?! – взревел Канувиль.
– С офицером, – пояснил Форбен, которому приятно было видеть расстроенного гусара, потому что когда-то Полина точно так же обошлась и с самим камергером. – Но не с гусаром, – уточнил он не без ехидства, – а с драгунским капитаном.
Звался драгун Ахиллом Турто де Сетеем и был женихом одной из доверенных фрейлин Полины. Надо полагать, княгиня пожелала перед свадьбой самолично оценить мужские достоинства Сетея.
Обиженный Канувиль отправился к себе, хорошенько поел, проспал кряду восемнадцать часов и пошел к маршалу Бертье требовать нового поручения, связанного с длительным отсутствием.
– Вам так понравилось в Португалии? – спросил удивленный маршал.
– Дело не в этом, – ответил Канувиль. – Просто в Париже мне тяжело дышится. Хочется на свежий воздух.
Бертье понимающе улыбнулся и велел своему молодому подчиненному опять везти в Португалию срочные депеши.
Гусар сел на коня и неторопливо поехал в южном направлении. Он громко вздыхал, так что благородное животное сбивалось с шага и тревожно косилось на хозяина, и разглядывал обложенный рубинами портретик любимой женщины.
И каково же было его изумление, когда в Шательро его нагнал де Сетей, которого Наполеон тоже отправил подышать целебным португальским воздухом. Встреча была столь неожиданна и нелепа, что оба недавних соперника рассмеялись и пожали друг другу руки.
Офицеры продолжили путь вместе, и драгун горько сетовал на свою судьбу, оплакивая потерянную невесту.
Между молодыми людьми зародилась истинная дружба…
Наполеон, понимая, что поступил слишком уж жестоко, лишив сестру сразу двух возлюбленных подряд, решил подарить ей герцогство Гвасталлу – игрушечное государство площадью от силы в десять километров. Однако же роль правительницы Полине не приглянулась, и в конце концов она продала свои владения, чтобы накупить себе драгоценностей.
Как известно, Полина совершенно не выносила императрицу Жозефину и потому была счастлива услышать, что Наполеон наконец-то развелся с ней, чтобы жениться на Марии-Луизе. А поскольку на церемонию бракосочетания в Париж съехались знатные иностранцы, среди которых было немало настоящих красавцев, то счастье герцогини Гвастальской было безграничным. В ее постели перебывали австриец Меттерних, поляк Юзеф Понятовский, русский полковник Чернышов… и почти наверняка многие другие. Однако Полина совершила некую непростительную глупость и впала в немилость. Ее на время отлучили от двора и запретили появляться в Тюильри.
Случилось же следующее. В Тюильри должен был состояться торжественный обед. Полина шла позади молодой императрицы и размышляла о том, что здесь скучно, а до ночи еще далеко. И вдруг она посмотрела в спину Марии-Луизы, вспомнила о ненавистной Жозефине и хихикнула себе под нос. «А братец-то мой был рогоносцем!» – пронеслось у нее в голове. Мысль эта была не нова, и почему тридцатилетняя Полина, точно девчонка, решила пошалить, никто никогда не узнает. Но факт остается фактом: она мгновенно приставила ко лбу два пальца, изображая рожки. Этот жест заметили почти все дипломаты и сообщили потом о выходке сестры императора Франции своим государям. Не ускользнул поступок Полины и от Наполеона: зал, в котором разыгралась эта сцена, был зеркальным.
– Мерзавка! – прошипел он, быстро оборачиваясь. – Я надаю тебе пощечин!
Полина ойкнула и бросилась бежать, спасаясь от праведного гнева императора. То, что она при этом толкала гостей, не имело для нее значения.
Вот почему княгине Боргезе было велено не появляться в Тюильри.
…Вскоре, впрочем, Наполеон ее простил. Он не мог долго сердиться на свою шаловливую сестренку.
В сентябре 1812 года, как раз тогда, когда Полина готовилась расстаться с порядком надоевшим ей трагиком Тальма («Он переполнен возвышенными тирадами! – жаловалась княгиня. – Он говорит даже в самые неподходящие для этого минуты! Невыносимо!»), к ней прискакал посланец императора. Он привез маленький портрет в рубиновой рамке и прядь волос…
– Канувиль! – простонала Полина и лишилась чувств.
Храбрый гусар погиб в Бородинском сражении. Шестого сентября, пока войска генерала Нея штурмовали редуты русских, кавалерия Мюрата со всегда свойственным ей безрассудством рвалась вперед под градом ядер. В первых рядах конников мчался майор Канувиль, вдохновлявший своих людей собственным примером. В тот момент, когда он высоко поднял саблю, увлекая за собой других смельчаков, вражеское ядро ударило ему в живот, отделив туловище от ног…
Полина долго, очень долго рыдала над дорогими ее сердцу реликвиями. Она осознала наконец, как же дорог ей был этот черноволосый храбрец-гусар.
Звезда императора закатывалась. Стараясь помочь брату, против которого весной 1813 года поднялась вся Европа, желавшая поскорее расправиться с «узурпатором», Полина спешно продала все свои лучшие драгоценности. Она отдала вырученные деньги Наполеону – дабы он снарядил новую армию. Император был тронут этим и написал сестре следующее письмо:
«Я принимаю ваш дар, но все же надеюсь, что у меня и без того достанет средств выдержать расходы, какие повлекут кампании 1814 и 1815 годов. Если же, паче чаяния, противостояние коалиционных сил Европы и французской армии продлится долее и я не одержу победы, на которую, зная мужество и патриотизм моих сограждан, вправе надеяться, тогда я воспользуюсь вашим подарком и любой другой поддержкой, которую мои подданные захотят мне оказать».
Когда Наполеон оказался на острове Эльба, Полина последовала за ним и окружила брата заботой, взяв на себя обязанности экономки. Ее вера в имперское величие Франции еще не померкла, и своим энтузиазмом она вдохнула в Наполеона отвагу и желание продолжать борьбу.
Потом были Сто дней. Какое-то время Полина находилась рядом с братом в Париже, но, когда ее здоровье резко ухудшилось, княгине пришлось отправиться в Италию, к целебным источникам близ города Лукка. Там она узнала о поражении Наполеона под Ватерлоо…
Меттерних, бывший несколько лет назад ее любовником, стал теперь всемогущим австрийским канцлером.
– Прошу вас помочь мне, – умоляла его Полина. – Разрешите поехать к брату, на остров Святой Елены! Ему нужна моя поддержка, ему плохо сейчас…
Но Меттерних не согласился на это.
– Сударыня, – заявил он непреклонно, – если вы появитесь на острове, где пребывает нынче узурпатор, я не смогу ручаться за английский гарнизон. Вы разрушите нравственные устои солдат Его Величества!
Полина долго молча смотрела на канцлера, так что он даже принялся ерзать в кресле, а потом произнесла отчетливо:
– Когда вы лежали у моих ног и всхлипывали, моля о любви, вы не казались таким глупцом, как сейчас, господин Меттерних, и нравились мне гораздо больше!..
В Париже ей больше нечего было делать, и она вернулась в Рим. Камилло потребовал развода, и Полина дала его – что, впрочем, не помешало супругам жить в одном доме.
Долгие годы она засыпала англичан письмами, прося позволить ей отправиться к брату и заботиться о нем. Ее последнее послание лорду Ливерпулю, британскому премьер-министру, датировано 11 июля 1821 года. Вот отрывок из него:
«…Я обращаюсь к вам, милорд, уповая на вашу доброту: соблаговолите ходатайствовать без промедления перед правительством вашей страны, дабы мне было позволено как можно быстрее выехать на остров Св. Елены…»
Это письмо даже не было удостоено ответа. Действительно, зачем отвечать, если того, за кого просят, уже более двух месяцев нет в живых!
В 1824 году Полина помирилась с Боргезе и даже сказала ему:
– Я никогда никого не любила, кроме тебя!
Вряд ли он ей поверил.
Девятого июня 1825 года Полина внезапно почувствовала сильную слабость. Она подозвала к кровати князя Боргезе и Жерома и попросила зеркало. Погляделась в него последний раз, отложила в сторону и сказала со вздохом:
– Когда я умру, закройте мне лицо покрывалом, и умоляю вас, не надо меня резать…
Камилло обещал ей это, и она снова потянулась за зеркалом. Через несколько минут оно выпало из руки Полины…
Ей было всего сорок пять лет, и до самой последней минуты она считала себя прекрасной.
Княгиню Боргезе похоронили в Риме, в церкви Санта-Мария-Маджоре, в приделе Боргезе. Она так и не узнала, что написал о ней незадолго до смерти ее любимый брат Наполеон.
«Полина, красивейшая женщина своего времени, была и осталась до конца самым лучшим среди всех живых существ…»
15. Гортензия, падчерица Наполеона
«Господи, до чего же они мне все надоели! – уныло думала Жозефина, мадам Бонапарт, сидя за обеденным столом и в ожидании опаздывавшего мужа разглядывая его родственников. – Пытаются выдать себя за аристократов, чуть ли не за потомков византийских Палеологов, а сами вилку с ножом толком держать не умеют, не знают, с какой стороны лакея ждать, когда он им новое кушанье подносит… И ладно бы только Летиция – она старуха, что с нее взять, и к тому же не корчит из себя знатную даму, но Каролина-то с Полиной что вытворяют! Просто смотреть тошно! Ну вот, опять со слугами беседу затеяли!»
Полина Бонапарт, черноволосая двадцатилетняя красавица, любимая сестра первого консула, говорила в это время с жеманным видом величественному мажордому, помнившему еще те годы, когда у дворца Тюильри были иные хозяева – французские короли:
– Передай повару, что бульон давеча был пересолен. Может, Бурбонам такая стряпня и нравилась, а мы его живо прогоним.
Мажордом поклонился, ничем не выдав своего удивления. Делать замечания повару не входило в его обязанности, но разве можно объяснить что-то этим вульгарным выскочкам? Да, генерал Бонапарт – настоящий герой, спаситель отечества, но вот родня у него такая, что врагу не пожелаешь. Изысканные манеры только у мадам Жозефины, да еще, пожалуй, у ее детей, мадемуазель Гортензии и месье Евгения. М-да, жаль, что старые времена безвозвратно ушли. При Их Величествах неотесанную корсиканку, эту самую мадам Летицию, и на порог бы не пустили, а теперь она сидит во главе стола и бормочет что-то на своем варварском наречии.
Тут мажордом испуганно поглядел по сторонам – не прочитал ли кто-нибудь его мысли? И заметил, как пристально смотрит на него мадам Жозефина. Старый слуга отвел глаза, но все же успел заметить, что хозяйка легонько улыбается. У него точно камень с души упал: значит, не сердится… потому что и сама так же думает.
А Жозефина действительно не сердилась. Она давно знала, как относится прислуга к клану Бонапартов, и радовалась, что не она одна недолюбливает этих малограмотных корсиканцев, вытащенных Наполеоном в Париж. Подумать только: ей надо называть матушкой эту Летицию, эту крольчиху, родившую целых восемнадцать детей! Никакого образования, по-французски говорить не умеет и не хочет, вечно одета в черное платье с глухим воротом, вечно ворчит – и вечно клевещет на нее Наполеону. И расточительна-то невестка, и слишком любит веселиться, и наряды носит неподобающие, и к ней, Летиции, должного уважения не проявляет… Ух, старая сплетница! И Жозефину передернуло от отвращения.
Впрочем, ко второй жене Наполеона, императрице Марии-Луизе, госпожа Летиция будет относиться еще хуже, чем к Жозефине. Император даже несколько раз серьезно ссорился с матерью, виртуозно умевшей довести молодую женщину до слез. Но на все упреки венценосного сына корсиканка отвечала одно:
– Она тебе не ровня! Жозефина и та лучше была – всего только родовитая дворянка, а тут дочь настоящего императора…
Разумеется, Наполеон сердился: намек на то, что он – император «ненастоящий», не мог оставить его равнодушным. И он принимался запальчиво объяснять недовольно поджимавшей губы Летиции (которая, кстати, получила титул государыни-матери), что ее дети, ставшие по воле всесильного императора Наполеона I королями и принцами, являются истинными правителями многих стран и со временем передадут свои титулы по наследству. Выслушав сына, старая Летиция обыкновенно отвечала:
– Кто знает, не придется ли мне когда-нибудь самой кормить всех этих королей?
Так что как Наполеон ни старался переубедить мать, она все равно недоверчиво относилась к невестке и откладывала деньги «на черный день», не рассчитывая на прочность своего положения.
Наконец в столовую чуть ли не бегом ворвался Наполеон, бывший пока (дело происходило в 1801 году) первым консулом Франции. Недовольно поморщился, заметив, что все уже сидят за столом, ласково попенял жене:
– Я искал вас в гостиной. Неужели все так проголодались, что не могли меня дождаться?
– Дорогой, – улыбнулась Жозефина, не разжимая губ (она привычно стеснялась своих дурных зубов), – вы же сами всегда настаиваете: обедаем ровно в семь. Вот я и пригласила всех сюда. Думала, вы вот-вот придете.
– Дела, все дела! – бросил Наполеон, скользя внимательным взглядом по лицам присутствовавших и одновременно повязывая вокруг шеи салфетку. Жозефина только вздохнула, заметив это: сущий ребенок, ей-богу! Уверяет, что с коленей у него салфетка непременно упадет. Добро бы еще за пуговицу сюртучную ее цеплял, а то обмотает вокруг шеи, как будто у него инфлюэнца. И ругать его бесполезно – все равно делает по-своему.
Подали обед. Наполеон с аппетитом ел суп, один за другим глотал крохотные пирожки – и вдруг сказал, обращаясь к своей падчерице, семнадцатилетней Гортензии Богарнэ:
– А знаете, почему я задержался? Я заходил в ваши комнаты, мадемуазель, искал любовные послания. Приятно, должно быть, когда вам столь пылко клянутся в верности?
Все как по команде посмотрели на залившуюся краской девушку. Людовик, болезненного вида брат Наполеона, удивленно поднял брови – единственное движение, которое, кажется, давалось ему без труда. Мюрат, муж Каролины Бонапарт (в скором будущем маршал Франции и неаполитанский король), переглянулся со своей молодой женой и хихикнул.
– Иоахим! – одернула его смущенная Жозефина, а потом спросила дочь: – Что вы на это скажете?
Гортензия внезапно пулей вылетела из-за стола, сбежала по широкой мраморной лестнице, задев по дороге одну из китайских ваз с цветами, стоявших на каждой второй ступени, – нарциссы сломались, перемешались с голубыми фарфоровыми осколками, – и устремилась к своим двум комнаткам, что располагались на первом этаже дворца. Девушка внимательно оглядела спаленку, потом прошла в будуар (бывшую молельню Марии-Антуанетты), где она хранила многочисленные выкройки, ноты и книги. Все было на месте. Шагнув к розового дерева изящному секретеру, Гортензия сняла с шеи крохотный блестящий ключик и осторожно отперла один из ящичков. В самой его глубине располагался тайник: если нажать на небольшой выступ, задняя стенка ящика откидывалась. Оттуда-то и извлекла девушка некое письмо. Оно не было вскрыто, печать никто не трогал.
– Слава богу! – с облегчением прошептала Гортензия и добавила с досадой: – Вечно отчим подшучивает надо мной!
Так оно и было. Как только девушка убежала из столовой, первый консул принялся хохотать. От смеха у него даже выступили слезы, и он сказал, обращаясь к жене:
– Пока еще девица смущается, но скоро она осмелеет и научится лгать. Тем более ей есть у кого учиться, сударыня, не так ли?
Наполеон был весел, и Жозефина ответила ему в тон:
– Научиться лгать не так уж сложно, куда сложнее уметь скрыть ложь.
– А все-таки я, кажется, угадал некую тайну, – не дослушал жену Наполеон. – Может, вы поговорите с Гортензией? Боюсь, у девочки пока нет наперсницы…
Наперсницы у Евгении-Гортензии де Богарнэ, дочери Жозефины от ее первого мужа виконта Александра де Богарнэ, и впрямь не было, но зато она имела многочисленных приятельниц, приобретенных ею в пансионе госпожи Кампан, бывшей некогда наставницей несчастной королевы Марии-Антуанетты. Может быть, это послание девушка получила от подруги? Но тогда почему она так смущена? И почему все еще не прочитала его?
Мы ответим на эти вопросы немного позже, а пока познакомимся с прелестной Гортензией поближе. Она была хрупкой, с тоненькой талией, с маленькими, правильной формы руками и ногами и грациозной походкой. Глаза у девушки были голубые, волосы, конечно же, вились и отливали золотом. В общем, настоящая фарфоровая куколка.
Но характер у этой красавицы был на редкость твердый. Решившись еще в самом нежном возрасте любое дело делать хорошо, она, сжав зубы, часами просиживала за клавесином и арфой, прилежно изучала основы музыкальной гармонии – и со временем развила свой слабый от природы голос и стала весьма недурно петь и даже сочинять музыку. Точно так же она приручила кисть и палитру и считалась неплохой рисовальщицей; особенно ей удавались портреты и натюрморты.
Гортензия предпочитала шумному обществу уединение, причем с годами – все больше. Когда она была ребенком, ей часто приходилось становиться свидетельницей ссор между отцом и матерью. Однажды ночью она проснулась оттого, что родители кричали друг на друга прямо возле двери детской.
– Вы никогда не любили меня! – утверждала Жозефина. – Вы лгали перед алтарем, когда нас венчали! Мне надоели и ваши бесчисленные потаскухи, и эта отвратительная чужая пудра на вашем фраке, и надушенные записки, которые валяются по всему дому…
– Перестаньте, – прозвучал насмешливый голос Александра Богарнэ, по праву считавшегося одним из самых красивых мужчин Парижа. – Вы неподражаемы, Жозефина! Конечно же, я не любил вас, потому что вы нехороши собой и часто визжите, как торговка. Но у вас есть шарм, вы умеете нравиться, и вы чертовски обольстительны. Неужели вам мало этих приятных слов?
– Но вы же изменяете мне! – возмутилась Жозефина.
– А вы – мне! – спокойно парировал муж.
И вот тут-то пятилетняя Гортензия выглянула в коридор и спросила с любопытством:
– А что вы оба изменяете?
Ей надавали пощечин, сдали с рук на руки поспешно прибежавшей няне – и мать бросила с упреком отцу:
– По вашей милости девочка вырастет распущенной. За ней надо присматривать.
– Присматривайте лучше за мальчиками, – пожал плечами Александр. – У вас это лучше получается.
С тех пор Гортензия поняла, что от взрослых лучше держаться подальше и что полагаться надо только на саму себя. Своими соображениями она поделилась с Евгением, который был старше сестры на целых три года, и он согласился с ней, но добавил важно:
– Однако же надо непременно иметь покровителя. Даже когда мы вырастем, нам придется от кого-нибудь зависеть, и лучше, чтобы это был приятный человек. (Евгений Богарнэ всегда придерживался этого правила, выработанного им самим в детстве. Когда он подрос и его мать стала женой Наполеона, Евгений делал только то, что велел ему отчим. Он не был талантливым полководцем или хитроумным политиком, но умел четко выполнять приказы, и потому император ценил его и даже прочил в свои наследники. Но потом Наполеон решил развестись с Жозефиной и охладел к пасынку. Евгений безропотно подчинился новым планам своего покровителя и даже уговаривал мать согласиться на развод. Благодарный Наполеон оставил молодому человеку все титулы – а Евгений, зять короля Баварии, был герцогом Лейхтенбергским и князем Эйхштедтским – и много раз доверял ему армии в ответственных сражениях. Когда же наступил 1814 год и императора низвергли, Евгений, успевший перевезти все свои огромные богатства в Баварию, участвовал в Венском конгрессе и очень понравился царю Александру I. Новый покровитель даже обещал выхлопотать ему независимое княжество, так что Евгений был весьма недоволен бегством Наполеона с острова Эльба и его походом на Париж. Может, Богарнэ и принял бы опять сторону корсиканца, да знаменитые Сто дней правления экс-императора окончились слишком быстро…)
Маленькая Гортензия не скучала по отцу, когда тот в составе французского корпуса отправился в далекую Америку воевать за ее независимость. Девочка уже догадывалась, что родители безразличны друг другу и что батюшка вряд ли вернется к ним. Так и получилось. Как только Александр прибыл во Францию, он и Жозефина затеяли бракоразводный процесс, который тянулся так долго, что однажды уставшая от тяжбы женщина сказала детям:
– Завтра мы едем на Мартинику. Надо же вам наконец побывать на острове, где родилась ваша мать… как, впрочем, и ваш отец.
Именно на Мартинике Жозефина и узнала о том, что во Франции произошла революция, что король низложен и арестован и что ее бывший муж сделался председателем Учредительного собрания, одно из заседаний которого, проходившее наутро после бегства Людовика XVI, он открыл ставшей вскоре крылатой фразой:
– Господа, король уехал этой ночью. Перейдем к порядку дня.
И Гортензия, и Евгений отнюдь не тяготились жизнью на солнечном приветливом острове – в отличие от их матери, которой очень хотелось вернуться в Париж. И она осуществила свое намерение, но поводом к нему послужило весьма и весьма печальное событие.
В 1794 году Александр де Богарнэ, имевший несчастье родиться дворянином, был объявлен виновником поражения, которое потерпела революционная французская армия в битве с австрийцами. Его вынудили выйти в отставку, а потом арестовали и судили.
«Нашего милого Александра вот-вот гильотинируют, – писала Жозефине ее давняя подруга Тереза Кабарру, любовница одного из членов Конвента. – Я понимаю, что мой тон может показаться тебе легкомысленным, но, как это ни жутко звучит, мы тут привыкли и к запаху, и к виду крови. Итак, если хочешь спасти его, приезжай в Париж. Постараюсь помочь тебе чем могу…»
И Жозефина поспешила на помощь бывшему супругу. Однако Гортензию и Евгения она с собой предусмотрительно не взяла – и правильно сделала, ибо безжалостный Молох революции не щадил никого, а уж тем более детей тех, кого называли тогда «врагами отечества». Брат и сестра были отвезены матерью в Круаси и отданы в ученики к столяру и швее. («Если я вернусь, – сказала Жозефина плакавшим детям, – я немедленно заберу вас из этого ужасного места. Если нет – забудьте, что вы дворяне и что у вас были мать и отец».)
Спасти Александра не удалось. Его обезглавили, а Жозефина провела несколько недель в тюрьме, откуда смогла выбраться лишь чудом.
Разумеется, в Круаси дети не остались. Евгений поступил в Ирландский колледж, а Гортензия, как нам уже известно, оказалась в пансионе в Сен-Жермен-ан-Лей, основанном мадам Кампан. Эта достойная престарелая особа, понимая, что времена изменились и что придворный этикет канул в вечность, тем не менее прививала своим воспитанницам учтивые манеры и учила их тонкостям светского поведения.
– Дорогие мои, – говаривала она, поправляя черную кружевную наколку на голове (с тех пор как погибла Мария-Антуанетта, бывшая любимой ученицей госпожи Кампан, последняя навсегда облачилась в траур), – дорогие мои, попомните мои слова: те, что сейчас правят Францией, всегда будут уважать вас и завидовать вашему происхождению. Вы станете самыми завидными невестами в стране, и самые богатые и влиятельные государственные мужи почтут за честь повести вас к алтарю, чтобы потом, сдувая с вас пылинки, шепнуть: «Я горжусь тем, что вы столь же обворожительны, сколь и родовиты!»
Гортензия выказала себя примерной ученицей, и владелица пансиона очень горевала, узнав, что девушке придется оставить Сен-Жермен и поселиться в Париже. Это произошло после того, как Жозефина стала женой генерала Бонапарта. Гортензия много плакала, когда мать написала ей о своем втором замужестве: Наполеон казался девушке чем-то вроде дикого зверя, чудовища, явившегося с загадочной Корсики. Он был выходцем из низов, и Гортензия опасалась встречи с ним, опасалась, что он будет слишком суров со своими приемными детьми.
Жозефина сама приехала за дочерью в пансион, и муж сопровождал ее в этой поездке. Генерал, бывший уже тогда известным полководцем, прошелся по классам, поговорил с робевшими ученицами и сказал мадам Кампан:
– Я непременно доверю вам мою младшую сестру Каролину. Только предупреждаю: она ровным счетом ничего не знает. Попытайтесь сделать из нее такую же умницу и всезнайку, как Гортензия.
Но Каролина так и не попала в пансион и не получила надлежащего образования. Зато мадемуазель Богарнэ вышла из стен заведения госпожи Кампан девицей ученой, хорошо воспитанной и гордой своим происхождением.
С матерью она ладила неплохо, а вот отчима по-прежнему побаивалась. Он был горячего нрава, непредсказуем, иногда излишне суетлив; все это вместе взятое не могло не пугать спокойную благонравную девушку. К тому же Наполеон обожал подшучивать над ней.
Итак, мы оставили Гортензию в ее комнате с загадочным письмом в руке. Попало к ней это послание следующим образом.
У генерала Бонапарта было несколько адъютантов – исполнительных подтянутых офицеров, которые казались девушке все на одно лицо. И лишь Кристоф Дюрок – аристократ хорошего провансальского рода, чье полное имя звучало так: Кристоф де Мишель дю Рок (просто Дюроком его сделала революция) – всегда притягивал к себе взоры Гортензии. Несмотря на свой возраст – ему едва исполнилось двадцать пять, – Кристоф уже имел чин полковника и виды на блестящую карьеру.
Гортензия догадывалась, что нравится молодому человеку, и избегала встреч с ним, потому что… была в него влюблена. Девушка из хорошей семьи должна уметь скрывать свои чувства, вот Гортензия их изо всех сил и скрывала.
Читать бесплатно другие книги:
