Выхода нет Хантер Кара
– Я его ненавижу. Хочу, чтоб он умер и все было бы как раньше. Тогда Ма меня любила.
– Она и сейчас тебя любит. – Гарри подвигается поближе. Голос у него мягкий и добрый. – Можешь мне поверить.
– Она со мной больше не разговаривает. Так, как раньше.
– Она просто немного расстроена, вот и всё. Но очень старается исправиться.
Мэтти смотрит на него, смаргивая слезы.
– Я бы хотел старшего брата. Такого, как ты.
– Я бы тоже хотел, – Гарри треплет мальчика по голове. – Семья – это вообще довольно странная штука. Никогда не знаешь, что может выясниться в один прекрасный день…
– Ты о чем? Я не понимаю.
– Да так. – Гарри слегка качает головой. – Забудь.
Внизу, в холле, дедушкины часы начинают отбивать время.
– Ну, и где этот твой вулкан? Тот, о котором мне говорила твоя мамочка? Только знаешь что – я здесь прочитал в Интернете, что лаву можно сделать из пищевой соды и уксуса. По-моему, классно.
Мэтти смотрит себе на ноги. Он постукивает ими по основанию кровати.
– Мэтт?
– Он внизу, – отвечает мальчик тихим голосом. – На столе в столовой. Если только Захария его не сломал.
– Тогда пойдем вниз? – Гарри встает. – Проверим, есть ли у твоей мамы сода.
Мэтти пожимает плечами. Слезы переполняют его глаза и свободно текут по щекам.
Гарри быстро наклоняется, берет мальчика на руки и крепко прижимает к себе.
– Всё в порядке, – шепчет он ему в макушку. – Я никуда не денусь. Все будет хорошо. Вот увидишь.
– Можно, сэр? Я на минутку.
– Конечно, Адам. Присаживайся. – Харрисон непривычно бодр. Наверняка радуется, что высокие чины из университета от него отвязались.
– Я по делу Саути-роуд, сэр. Есть кое-что новенькое.
Рассказываю я быстро, а когда заканчиваю, бодрости у него резко убавляется.
– Значит, ты хочешь сделать официальное заявление, что мы пришли к выводу, что произошло самоубийство вместе с убийством, хотя мы ничего подобного не думаем?
– Мы пытаемся разыскать его…
– Этого… как его… Аральдо?
– Аральдо Марроне. Фамилия настоящая, а Аральдо – это итальянский вариант Гарольда, так что предположение вполне рабочее. Все дело в том, что, по нашему мнению, семья вернулась в Италию и он, вполне вероятно, родился уже там. Так что теперь мы пытаемся получить данные о его рождении у итальянских официальных лиц.
Харрисон смотрит на часы.
– Уже семь, и сегодня пятница. Не думал, что ты попытаешься сделать это именно сейчас.
– Не хочу откладывать это до понедельника. Да и Бакстер не очень верит, что нужная нам информация у них оцифрована. По крайней мере, не данные двадцатилетней давности.
– Согласен. – Харрисон тяжело вздыхает. – Я тоже не стал бы делать на это ставку. Помню один отпуск в Италии, когда у меня конфисковали кредитную карточку, так как решили, что это какой-то способ мошенничества. И это было в девяностые, ты можешь в это поверить? В те дни надпись «Никаких пластиковых денег» стала всеобщей шуткой… – Он устраивается в кресле поудобнее. – Так ты думаешь, что если мы объявим дело раскрытым, то этот Марроне появится?
– Если он действительно поджег дом и все дело в деньгах, то есть в том, чтобы получить свою долю наличных. Это можно сделать, только если он объявится. Но он не станет рисковать, пока не убедится, что туман полностью рассеялся – а значит, его надо убедить в том, что мы уверены, что преступник – Майкл Эсмонд.
– А если он ничего не поджигал? Если все это действительно дело рук Майкла Эсмонда? Ведь ты до сих пор не сбрасываешь такой вариант со счетов.
– Да, сэр. До тех пор, пока у нас не будет достоверных доказательств невиновности Марроне. А их не появится, пока мы его не допросим.
Супер начинает вертеть в руках ручку.
– Я не очень люблю лгать налогоплательщикам, Адам. Доверие населения – вещь политическая и все такое… – Он вздыхает. – Но я полагаю, что существуют ситуации, когда цель оправдывает средства.
– Да, сэр. Думаю, что добропорядочные люди ждут, что мы сделаем все, что в наших силах, чтобы установить истину. Особенно когда речь идет о поимке особенно опасного убийцы.
Я вижу, как какое-то время он размышляет над услышанным, а потом выдает:
– Ладно, Адам, делай свое заявление. И будем надеяться, что оно сработает.
Воскресенье. Вечер. День выдался просто роскошным – чистое голубое небо и теплые лучи солнца. Появились первые нарциссы. В дни, подобные этому, мы обычно гуляли в Мидоу-парке, заходили в Перч или отправлялись в город и ели в ресторане на крыше Музея Эшмола. Все это я мог бы сделать и сегодня, но не сделал. Я в ужасе от того, что отсутствие Алекс в один прекрасный день может показаться мне нормальным. Что я смогу построить жизнь, в которой ей уже не будет места. Стать не тем, кого она любит. Или любила.
Моя жизнь замерла в преддверии Ада.
Я пытаюсь читать, но не могу продвинуться дальше первой страницы. На наше пятничное заявление не последовало никакой реакции. По крайней мере, полезной. Девелоперы и адвокаты-стервятники не в счет. Включаю телевизор, но в нем нет ничего, кроме королевской свадьбы[105].
Когда начинает темнеть, я поднимаюсь наверх, чтобы задернуть шторы. Пустая комната. Комната Джейка. Наша спальня. Гардероб, в котором все еще висит большинство нарядов Алекс (что я пытаюсь расценивать как позитивный знак) и деревянная коробка из Индии, в которой все еще хранятся все драгоценности, которые я ей когда-либо дарил (что я считаю не менее позитивным). Бриллиантовые сережки, купленные мною на ее сорокалетие, жемчужное ожерелье, подаренное на десятую годовщину нашей свадьбы, платиновое кольцо, которое я вручил ей, когда родился Джейк. Широкое, безо всяких украшений, с переплетенными инициалами А., А. и Дж. Нашими инициалами, соединенными навечно. Так мне, по крайней мере, тогда казалось. И на это я надеялся.
Беру его в руки и чувствую холодок в пальцах. «Сколько же она его не носит?» – приходит мне в голову. Ведь Алекс сняла его в тот день, когда он умер. Как будто это могло положить конец воспоминаниям… А как же фотографии? Как же комната, полная игрушек, одежды и других вещей? Я верчу кольцо в руке, свет отражается от гравировки – инициалы настолько переплетены, что невозможно определить их порядок…
Невозможно понять, который первый…
Через пять минут я уже сижу в машине.
– Инспектор Фаули? Сэр?
Просыпаюсь, как от толчка, и не могу сообразить, где я. В помещении холодно. Голова раскалывается.
Надо мной обеспокоенное лицо Сомер. Часы на стене показывают 7.09 утра. Как такое могло произойти?
Я медленно сажусь, испытывая боль в каждом суставе.
– С вами всё в порядке, сэр?
– Всё прекрасно.
На столе передо мной стоит коробка из-под пиццы и упаковка пива «Бекс»[106]. А еще блюдце, доверху заполненное сигаретными окурками. Совсем плохо. Я вяло машу рукой в сторону этого бардака.
– Э-э-э… а вы не могли бы…
– Ну конечно. – Она быстро ссыпает все улики в мусорное ведро и возвращается ко мне. – Я получила ваше послание. О встрече с утра пораньше.
Теперь я уже стою и массирую затылок.
– Мне бы надо сначала домой…
– А у вас появились какие-то новости, сэр? – Эрика смотрит на документы и фотографии по делу, сваленные на моем столе, на скомканные записки и липкие листки бумаги.
– Да, думаю, что есть. Поэтому я и пригласил вас всех.
Сейчас она стоит совсем рядом, и наши плечи почти соприкасаются. А потом раздается звук открывающейся двери, и я оборачиваюсь – это Гислингхэм.
Он останавливается и оценивает мое общее состояние, рубашку, которая выглядит так, как будто я в ней спал, и внезапно порозовевшие щеки Сомер.
– Твою мать, – чуть не заикается он и краснеет. – Я не знал…
Неожиданно мне приходит в голову – как это иногда случается, когда просыпаешься среди ночи, – что Гис решил, что между Сомер и мной что-то есть. Возможно даже, он уже давно обдумывает такую вероятность. И, возможно, он не один такой…
Полная хрень.
– Я здесь всю ночь, – быстро произношу я и, в свою очередь, краснею. – А констебль Сомер, как ты видишь, только пришла.
Он открывает рот, но продолжает молчать.
– Вот таким образом, – говорю я со всем возможным авторитетом, который только могу продемонстрировать в создавшейся ситуации. – А теперь я иду в душ. Соберите всех, сержант, хорошо?
К тому времени когда я возвращаюсь, вся ситуационная комната гудит в ожидании моей информации. По крайней мере, мне хочется так думать.
– Итак, – говорю я, проходя вперед и указывая на фото, которое дал нам Дэви Джонс. Это фотография Гарри, который в золотых лучах солнца стоит перед обсерваторией Рэдклиффа, уперев руки в боки и повесив солнечные очки на шею. Имя которого, как все мы считали, является уменьшительным от Гарольда. Или я так считал. Только теперь мне кажется, что все это неправильно. Вот что ошарашило меня вчера вечером: имя «Гарри» не только в королевской семье может быть уменьшительным от совсем другого имени[107]. – Этот человек, известный нам под именем Гарри Брауна, – сын Майкла Эсмонда и Джиневры Марроне, которая забеременела от него, когда ему было семнадцать, а ей – всего пятнадцать. Мы решили, что его итальянское имя – Аральдо, но, мне кажется, мы ошиблись. Думаю, что в его случае Гарри – это не уменьшительное от Гарольда, а уменьшительное от Генри, и поэтому его настоящее имя – Энрике Марроне. Благодаря завещанию дедушки Эсмонда у него был очень серьезный мотив поджечь дом на Саути-роуд. Более того, принимая во внимание, что его отец был младшим из братьев, поджог являлся единственным для него способом получить хоть что-то.
Я осматриваю сидящих в комнате. Вся эта информация принимается абсолютно спокойно – в ней нет ничего нового.
А вот в том, что я собираюсь сказать, – есть.
– Но есть еще кое-что, чего я не мог понять до вчерашнего вечера, хотя оно лежит на самой поверхности. Если имя Гарри – Энрике Марроне, то его инициалы – Э.М.
В комнате стоит гробовая тишина.
– То есть такие же, как у Майкла, только наоборот, – подает голос Гислингхэм. – Твою мать…
– Вот именно, – говорю я и указываю на фото печатки. – Э. М. Они выгравированы на кольце, которое было найдено на Саути-роуд. Они могут обозначать и М.Э., но с таким же успехом и Э.М. – Я возвращаюсь к первой фотографии. – И, как вы видите на этом фото, у Гарри на левой руке печатка из светлого металла.
Теперь люди начинают переглядываться друг с другом.
– Вчера вечером я приехал сюда и перерыл все фотографии, имеющие отношение к пожару на Саути-роуд, и ни на одной из них не нашел кольца на руке Майкла Эсмонда. Он даже обручального не носил.
– Но ведь Филипп узнал в этом кольце кольцо брата… – Эв широко открывает рот.
– Знаю, но это просто его слова.
– А зачем ему врать? – продолжает она и неожиданно замолкает. – Черт… это тело не Майкла, да? Это тело Гарри, а Майкл все еще жив…
Теперь говорят уже все. Я поднимаю руку.
– И именно поэтому я вытащил вас всех сюда в такую рань.
– Но разве вскрытие не должно было это показать? – задает вопрос Асанти. – То есть я хочу сказать, что если тело принадлежало такому молодому человеку, то патологоанатом должен был это заметить. Ведь по костям это должно было быть видно.
Я качаю головой.
– Я с этим уже встречался. Если тело очень молодое или очень старое, то можно определить его возраст по скелету. Но если человеку где-то между двадцатью и сорока пятью, кости отличаются не слишком сильно. А здесь мы говорим именно о таком возрастном периоде. Хотя вопрос хороший – молодец, Асанти.
Я смотрю на остальных членов команды.
– Нам надо все очень тщательно обдумать. Если Филипп Эсмонд намеренно ввел нас в заблуждение по поводу кольца, то, надо полагать, он хочет, чтобы мы считали Майкла Эсмонда умершим. Потому что хочет, чтобы мы прекратили его искать. А если Майкл действительно все еще жив – а пока все это у нас под очень большим знаком вопроса, – тогда Филипп, очевидно, помогает ему прятаться. В конце концов, у него есть собственная яхта – отличное место отлежаться какое-то время.
– Или исчезнуть из чертовой страны, – мрачно добавляет Куинн.
– Не думаю, что они это уже сделали. Филипп не может уехать, не похоронив тело. Если только он хочет, чтобы все поверили, что это Майкл. Они же не захотят вызывать никому не нужные подозрения.
– Мы можем связаться с мариной[108] в Пуле, – предлагает Гис. – И убедиться, что яхта на месте.
– Отлично. И предупреди их, чтобы ждали нас и не позволили этой гребаной лодке выйти в море.
– А остальным что делать, босс? – спрашивает Бакстер.
– Кольцо очень запоминающееся. Как можно скорее свяжитесь с Дэви Джонсом и проверьте, узнает ли он его. – Я осматриваю аудиторию – Констебль Асанти, вы можете взять это на себя?
– Конечно, сэр. – Он улыбается в ответ.
– Хорошо. Бакстер, свяжись с компаниями по аренде машин в районе Пула. Когда я последний раз видел Филиппа, он ездил на арендованном красном «Ниссане Джук» – думаю, что его номер нетрудно будет разыскать. А когда найдешь – сверься с камерами, распознающими номера, и посмотри, возможно ли отследить передвижения Филиппа с того момента, как он сошел на берег.
– Уже делается, босс.
– Сомер, переговорите еще раз с техотделом относительно того звонка четвертого января, когда Филипп позвонил и говорил с вами.
– Но у нас же есть доказательство, что тогда он был посреди Атлантики… – Она хмурится.
– Я все помню. И хочу знать, где он был за день до этого звонка.
3 января 2018 года, 21:04
3 часа до пожара
Поезд компании «Сазерн Рэйл», рядом с Хэйвордс-Хит
Задержка такова, что пассажиры поезда уже дошли до ручки, а некоторые и до джина. Злиться бесполезно, приходится смириться. Они начинают общаться друг с другом, а одна маленькая девочка предлагает всем конфеты с лакрицей. Несколько человек поднимают глаза, когда по проходу во второй раз проходит мужчина в твидовом пиджаке. Его верхняя одежда выглядит вполне респектабельно, а вот вся остальная – в жутком состоянии. Рубашка торчит из брюк, под мышками видны пятна пота. Когда он проходит мимо пожилой темнокожей женщины, сидящей в самом конце вагона, рядом с местом проводника и стойкой для велосипедов, она слышит, как он бормочет себе под нос: «Неужели на всем этом гребаном поезде не найдется места, где можно было бы сделать приватный телефонный звонок?»
Женщина, качая головой и цокая языком, негромко обращается к своему мужу. Она не любит, когда люди ругаются. А уж такие люди, как этот, должны уметь держать себя в руках.
Спустя пять минут женщина вновь слышит его голос. Обернувшись, она понимает, что он говорит по телефону. Его голос тих, но энергию и страсть ни с чем не спутаешь.
– Я знаю, кто ты, – говорит мужчина. – Ты слышишь? Я знаю, кто ты. – Он качает головой. – Об остальном не по телефону. Встречаемся у меня в доме. Я должен вернуться к полуночи. Тогда всё и обсудим.
– Вы были правы, сэр. Когда усомнились в том, где был Филипп Эсмонд во время разговора со мной, – это Сомер говорит по громкой связи. Мы в машине Гислингхэма. Куинн сидит сзади и делает над собой нечеловеческие усилия, чтобы воздержаться от комментариев по поводу манеры вождения Гиса.
– Он не плыл на юг, как мы думали, – продолжает Эрика. – В тот момент он уже повернул назад. И направлялся в Соединенное Королевство.
– А когда лодка изменила курс?
– Насколько мы можем понять, это должно было произойти рано утром четвертого января.
– Значит, он знал, – негромко говорю я. – Он знал о пожаре задолго до того, как вы ему о нем сказали.
И задолго до того, как это появилось в новостях. Единственным человеком, кто мог ему об этом рассказать, был его брат. Майкл Эсмонд. Который не погиб в том пожаре. Который все еще жив.
– В то утро Филиппу позвонили с мобильного номера сразу после двух часов, – говорит констебль. – И, скорее всего, именно в это время он повернул. Звонивший находился в районе Саутгемптона. Угадайте с трех раз – где именно?
– Кэлшот-Спит.
– Точно. Так что свидетели, опознавшие Майкла, оказались в конечном счете правы. Он был в лачуге. Просто мы туда опоздали.
Я чувствую, как Гислингхэм ерзает на месте рядом со мной, и когда я поднимаю на него глаза, то вижу, как он хмурится.
– Хотя Филиппу Майкл звонил с другого номера. Не с того, с которого он звонил Гарри, когда застрял на поезде. Наверное, он его выбросил, испугавшись, что мы сможем его засечь.
Или – и мне это кажется более вероятным – об этом догадался Филипп, и именно он заставил Майкла выбросить телефон.
– Так чей же это был аппарат?
– А вот это самое интересное: он принадлежал мужчине по имени Йен Блейк. Тот сообщил о его краже тем самым утром четвертого января. Живет он в многоквартирном доме на Банбери-роуд, в полумиле от Саути-роуд.
Наверное, я что-то пропустил.
– А как, черт возьми, аппарат попал в руки к Эсмонду?
Даже по телефону слышно, что она улыбается.
– Телефон лежал на переднем сиденье машины. Вы, наверное, не помните – этим занимался местный участок, – но именно у этого Блейка ранним утром того дня прямо от дома угнали машину. У него сменная работа в больнице Джона Рэдклиффа, и он оставил машину с включенным двигателем, чтобы та прогрелась. А когда вернулся, ее уже не было. Денег он тоже лишился – бумажник лежал в машине.
Так вот как Эсмонд добрался до Кэлшота… Он украл машину. То есть сделал то, что нам просто не могло прийти в голову. То, что никак не могло прийти в голову такому человеку, как Майкл. Если только он находился в здравом уме.
– А Эсмонд делал еще какие-то звонки с этого телефона?
– Нет, но в тот день он получил на него текстовое сообщение. Со спутникового телефона Филиппа. Я проверила время – тот послал его через пять минут после разговора со мной. Через пять минут после того, как я спросила его, что он знает о лачуге, а он ответил, что никогда о ней не слыхал. Именно поэтому, сэр, Майкла там не было, когда мы туда добрались: брат успел предупредить его о нашем приезде.
Ну, и чтобы быть уверенным на все сто процентов, подождал еще почти три дня, прежде чем «вспомнить» о лачуге.
– Отличная работа, Сомер. Что-нибудь еще?
– Да. Констебль Асанти просил передать вам, что Дэви Джонс опознал кольцо. Сказал, что точно видел его на руке у Гарри.
– Поблагодарите его за службу.
– Обязательно, сэр. И еще Эверетт хочет с вами поговорить. Минуточку…
В трубке слышится приглушенный шум, а потом раздается голос Эв:
– Я говорила с управляющим портом в Пуле, босс. Оказывается, Эсмонд стоит не в главной марине, а в одной из тех, что расположены на другом берегу. Понадобилось более получаса, чтобы определить, в какой именно, но теперь мы это знаем точно. Место называется Коббс-Квай. Тамошний менеджер говорит, что Эсмонд бросил якорь где-то во второй половине дня седьмого января. Предварительно он позвонил, сказал что-то об изменении планов и сообщил, что ему будет нужна стоянка.
Я пытаюсь сопоставить время, но Эв делает это за меня.
– Когда констебль Сомер говорила с ним седьмого января, Филипп сказал, что планирует вернуться где-то дня через два. Но он солгал ей. К тому времени он уже был в марине.
Я не выдерживаю и бью по торпеде машины. В тот момент у нас не было никаких причин подозревать его, но все равно мы обязаны были проверить. Работать надо было более тщательно. Мне надо было быть более внимательным.
– Яхта точно еще на стоянке?
– Да, сэр. Менеджер в Коббс-Квай говорит, что в последние пару дней видел на борту по крайней мере одного мужчину. По его словам, довольно высокого и с темными волосами. Хотя видел он его с большого расстояния.
Филипп с Майклом очень похожи. По крайней мере, внешне. Но на этом их сходство не заканчивается.
– Попросите его сразу же сообщить нам, если яхта соберется отваливать. Правда, если все будет хорошо, мы сами будем там в течение получаса.
– Даже меньше, – говорит Гислингхэм, когда я разъединяюсь. – Мы уже проехали Истлейт.
Он продолжает хмуриться.
– Всё в порядке?
– Все хорошо, – отвечает Гис и смотрит в зеркало заднего вида, прежде чем пойти на обгон. – Кажется, я забыл сказать вам, что звонили из полиции Хантса.
– Правда?
– Был уже конец дня пятницы. Я практически стоял на пороге, собираясь уходить. Звонил инспектор, с которым вы разговаривали. Сумарес. Он сказал, что бездомный, которого мы нашли в хибаре, утверждает, что дверь была взломана еще до него.
– Что ж, все совпадает. У Майкла Эсмонда не могло быть ключа от той двери.
– Не могло, босс.
И все равно здесь что-то не так, хотя я не смог бы определить, что именно, даже по приговору суда.
Но тут раздается звонок моего телефона.
4 января 2018 года, 00:05
Саути-роуд, 23, Оксфорд
Когда Гарри добирается до дома, Майкл уже ждет его. Он молча открывает дверь, а потом сразу же проходит в гостиную.
– В чем дело? – беспечно спрашивает Гарри. – Какая-то непонятная таинственность – «встречаемся в полночь» и все такое…
– Поезд задержался.
Майкл закрывает за ними дверь. Он не включал электричество. Только бледный свет уличного фонаря бросает длинные узкие тени на занавеси и на пол. В по-лумраке Майкл выглядит другим. Странным. В помещении ощущается, как натянуты его нервы. Он уже успел приговорить полбутылки виски. Впервые Гарри становится не по себе. Возможно, приходить сюда не стоило…
– Что вам надо? – Теперь голос Гарри звучит вовсе не беспечно. – Мне надо зайти еще кое-куда…
– Я знаю, кто ты, – говорит Майкл.
– Послушайте…
– И не смей этого отрицать. Я знаю, кто ты. И что бы ты ни хотел получить – сразу говорю тебе: ты ничего не получишь!
– Да неужели? – Гарри удивлен. – Вы в этом уверены? Я ведь говорил с юристом…
– Мне наплевать, с кем ты говорил. Я не позволю тебе разрушить мою жизнь. Ты не имеешь права…
– А я думаю, вы скоро поймете, что у меня есть все права…
Майкл придвигается к нему. Гарри чувствует запах перегара. В глазах Майкла есть что-то дикое. Гарри пятится назад.
– Послушайте, мы можем поговорить об этом, но не сейчас. Не тогда, когда вы…
– И когда же «не тогда»? Можно поточнее?
Гарри чувствует, что уперся спиной в стену. Майкл стоит так близко, что он чувствует на себе его дыхание. Гарри поднимает руки и отталкивает Майкла.
– Вы не в себе…
– Это ты прав – я действительно не в себе. Во всех смыслах этого гребаного слова, твою мать…
Он никогда не выражается.
Он никогда не выражается.
– Я ухожу, – заявляет Гарри и поплотнее запахивает куртку. – Мне вообще не стоило приходить.
– Вот в этом ты, мать твою, абсолютно прав, – палец Майкла упирается в грудь Гарри. – Так почему бы тебе не собрать все свое барахло и не исчезнуть в той ублюдочной дыре, из которой ты вышел?
Гарри тоже делает шаг ему навстречу. Он говорит тихим голосом, в котором ясно слышится угроза:
– Что ж, если я, как вы говорите, вышел из дыры, то по чьей милости я в нее попал? Все это гены, и от них никуда не денешься. Я хочу сказать, вы посмотрите на самого себя: жена на шаг от психушки, сын – одна сплошная проблема, а вы этого даже не замечаете.
– Не смей говорить о моей семье в таком тоне…
– Вы что, всё еще ничего не поняли? Это не только ваша семья. Теперь она и моя тоже. И я за последние шесть месяцев сделал для нее больше, чем вы – за целых шесть гребаных лет. Посмотрите на беднягу Мэтта – сколько раз вы обещали ему сделать что-то вместе и в последний момент кидали его? Потому что возникало что-то более важное, так? Более важное для вас – для вас, и для вашей карьеры, и для вашей очень важной работы, из которой, как я понимаю, вы умудрились устроить такую хрень, что вас скоро вышибут коленом под зад.
– Я предупреждаю…
Майкла покачивает, язык у него заплетается. Он слишком пьян для активных действий. По крайней мере, так кажется Гарри.
И это не единственная его ошибка…
В Пуле ярко светит солнце, но холодно. Канаты хлопают по фиберглассовым корпусам лодок. Кричат чайки. Высокие облака плывут по чистому синему небу. Я полной грудью вдыхаю соленый воздух и думаю – уже не в первый раз, – что мне надо чаще выбираться из Оксфорда.
– Лучшего места для того, чтобы спрятаться, не найдешь, даже если очень постараться. – Куинн цокает языком, захлопывая за собой дверь и демонстративно разминая ноги.
И в этом он прав. Должно быть, летом это место превращается в полный бедлам – клуб, мелочная лавка, новые блестящие яхты, выставленные в ряд на продажу, – но в данное время года здесь практически никого нет. Впрочем, даже если бы это было не так – понтонные пирсы уходят в воду на двести-триста ярдов[109], так что, если ваша яхта пришвартована в самом конце, вы можете жить на ней неделями, и вас никто не заметит. Место, пожалуй, даже слишком идеальное.
Мы идем к воде. Скорее всего, менеджер давно наблюдает за нами, поскольку дверь офиса уже открыта. В стороне я вижу на парковке ярко-красный «Ниссан Джук».
– Детектив-инспектор Фаули? – Менеджер смотрит на нас троих, но обращаясь прямо ко мне. Наверное, я должен быть польщен. – Я Дункан Райт. Слежу за ней с того момента, как вы позвонили, но никакого движения на «Фридом-Два» я не заметил.
– А где сама яхта?
– Стоянка Эс-тридцать один, сэр. Вон там. – Он показывает пальцем.
Наверное, Коббс-Квай – марина элитарная, потому что все яхты, мимо которых мы проходим, находятся в отличном состоянии. Полированное дерево. Выдержанные в одной цветовой гамме паруса. Хром, сверкающий в лучах зимнего солнца. И в конце всего этого великолепия на волнах покачивается «Фридом-2». Все это похоже на рекламу из воскресного приложения. Я уже думал над ее названием, когда услышал его впервые. Тогда мне показалось, что оно звучит как жизненное кредо подростка. Как будто Филипп отрицает тот выбор жизненного пути, который сделал его брат. И выбирает свободу делать все, что ему заблагорассудится, свободу вырваться из-под гнета ожиданий семьи. Но, зная то, что мне известно теперь, зная, какую жизнь вели двое мальчиков, в каком доме они жили, я уже не так уверен в своих выводах. Как и все то в этом деле, что лежит на самой поверхности, может оказаться гораздо серьезнее, чем выглядит на первый взгляд.
Возможно, все утро на лодке действительно не было видно никаких признаков жизни, но сейчас они налицо. К тому моменту, когда мы подходим к яхте, он уже ждет нас на носу судна. Морская кофта с капюшоном, дутая куртка, очки «Рэй-Бан».
Это Филипп Эсмонд.
– Инспектор. – Мужчина снимает очки. – А я и не знал, что вы приедете…
– Мы тоже не знали, мистер Эсмонд…
Он смотрит на Гислингхэма, Куинна, а потом вновь на меня.
– Что случилось? Есть какие-то новости?
– Можно сказать и так, – голос Куинна полон сарказма. – Вы не могли бы сойти на берег, мистер Эсмонд?
– Но…
– Прошу вас.
– Ладно, – соглашается он с тяжелым вздохом и поднимает руки. – Если вы настаиваете.
Он сходит на причал, а на яхту, проскользнув мимо меня, поднимается Гислингхэм, который скрывается в каюте.
– Когда вы впервые появились в участке, вы сказали моей сотруднице, что только что вернулись в Англию. И приехали в Оксфорд сразу же после того, как бросили якорь.