Обет молчания Ильин Андрей
— Я? Так, задумался…
— О чем?
— О жизни.
— Меньше думай, дольше жить будешь.
— И лучше. Ну что, еще по одной? За Сан Саныча и его стройбат?
— За «два солдата из стройбата, которые заменяют экскаватор». Заменяют, Саныч?
— Запросто.
— Ну, поехали.
Подняли, опрокинули, крякнули, зажевали. Заглянули в капот.
— Н-да… Амбец мотору.
— Полный.
— Окончательный.
— Точно.
На том диагностика двигателя закончилась.
— А вот у нас, в морфлоте, если тельник грязный… Боцман… Во все, блин, клюзы… по самый топ…
— Ха, у нас в войсках дяди Вани, в ВДВ, когда ботинки… Старшина… В положение мордой в плац… И три часа…
— Да ладно, у нас ротный был, если кровать плохо заправлена, если хоть морщинка, он всю роту наклонял и, что ни попадя, через все отверстия рвал. Такой ротный…
— Да, армия — это вам не гражданка…
Дошла очередь до Сан Саныча, который тоже что-то должен был сказать. Насчет тягот службы. Потому что если где-то собираются несколько бывших воинов, они обязательно выясняют, у кого служба была круче. «Это вас е… мели?! — кричат, горячатся они. — Это нас е… ели! Так имели. Во все дыры!.. — Впрочем, через пять минут они так же горячо доказывают друг другу: — Это вы борзели? Ха, это мы борзели! Так борзели!..» И каждый в этой дискуссии обязан поучаствовать. Такая традиция.
И все посмотрели на Сан Саныча.
— Нас тоже, — сказал он. — Ну, не так чтобы. Но все-таки… Туда же…
И всё?
— А вы хоть строем ходили?
— Когда как…
— А в наряды?
— Бывало.
— Что ж это за служба? Это, считай, гражданка.
— Ну да, — кивнул Сан Саныч. — Почти гражданка… — И он как-то виновато пожал плечами.
— Ну, а форма? За форму-то хоть гоняли?
— За форму? — Сан Саныч на мгновение задумался. — За форму гоняли. Еще как…
Строй стоял на плацу третий час. Стоял кое-как. И в чем попало. Не в гимнастерках. Не в шинелях. Не в сапогах. Черт знает в чем стоял! В футболках, косухах, ватниках, плащах, пиджаках, застегнутых не на все пуговицы. Это была какая-то мосфильмовская массовка. Но это была не массовка.
— Пословицу слышали: по одежке встречают? — спрашивал очередной, но не последний инструктор. — В ней же, если промашку дал, и провожают — на кладбище.
Строй внимал.
— Вот ты — подойди сюда.
Крайний курсант вышел из строя. Протопал несколько шагов. Повернулся. Курсант был в костюме-тройке, при бабочке и в лакированных штиблетах.
— Тю, — сказал инструктор. — Где ты видел, чтобы джентельмены строевой шаг отбивали? Других занятий у них нет, как каблучками о плац стучать. Джентельмен ходит, себя уважая, а ты топочешь, как колхозник! Джентельмен — это не одежда, это диагноз. Их в ту, в нашу, революцию на раз матросики распознавали и тут же в распыл пускали. Потому что — походочка! И жесты. И взгляды… Характер одежда делает! Ну так доверься ей! Почувствуй обувку! У тебя ботиночки за полтыщи баксов! Их носить надо, а не загребать ими на манер граблей и не шаркать по земле! Такие ботиночки как носочки шелковые на ноге сидят — не слышно! Это как босиком ходить, а ты стучишь! Почувствуй свою обувь. И костюмчик валютный. В таком не ходят, такой — носят! А ты как в ватнике! Пройдись, ощути свой прикид. Он сам тебя поведет, сам тебе походку выправит! Понял? Встань в строй! А теперь — выйди из строя.
Курсант теперь вышел не спеша, любя и ценя себя.
— Вот, лучше. Только рожу подрихтуй. Джентельмены так лицо не носят. Не переигрывай. Сдержанней! Джентельмена удивить нельзя. Ничем! А коли даже удивишь, он этого не покажет. Хоть из пушки над ухом пали, он глазом не моргнет. Потому что ему имидж жизни дороже… Им руки рубят, а они улыбаться должны! Такие они истинные джентельмены… Теперь ты.
Из шеренги вывалился блатного вида парень и, загребая мысками и поплевывая на ботиночки, побрел вдоль шеренги к командиру, скалясь и зыркая глазками. И командир, весь как-то изменившись, стал похож на пахана с двадцатилетним криминальным стажем.
— Ну, ты чего, ты откуда приканал, фраерок, с какой кичи? — поинтересовался он.
— С зоны откинулся, — ответствовал «фраер». — Вчистую.
— Ой ли? — засомневался «пахан». — Сдается мне, что ты, фраерок, лягаш, и надобно тебя через то жизни лишить, на перышко поставить. Ясно? — Уже не «пахан», инструктор спросил: — Ты где такую походочку срисовал? Где таких манер набрался? В детективах? Блатные так не ходят. И не говорят. Так лохи последние себя ведут. Любой урка тебя в айн момент срисует и к параше приставит! Усёк?
— Так это… Да ладно, начальник.
— То-то… Пшёл в строй!
Сникший «фраер» побрел на свое место.
— Вы что, ребятки, мне тут театр разыгрываете? Погорелый. Или вы народные артисты? Или вам телевизионная слава покоя не дает? Тогда вам не сюда, тогда вам в ящик рожи скалить и глазки пучить! В жизни так не играют. В жизни вас на третьем слове расколют. Что вы переигрываете? Что вы мне тут карикатуры корчите, что вы морды перекашиваете, будто вас шершень под хвост укусил? Берите тоном ниже. Вот ты — пошел!
Курсант в тельняшке и черном бушлате шагнул вперед.
— «Моряк вразвалочку сошел на берег»? Не ходят так моряки. Нормально ходят, обыкновенно. Не надо мне тут клешами асфальт мести. Где ты вообще эти штаны раздобыл?
— Старшина дал.
— А если бы он тебе рейтузы выдал? А впрочем, и рейтузы… Ты, который в платье. Иди сюда… Ты что, баб не видел? Ни одной? Разве так они ходят? Бабы себя несут, окружающему миру демонстрируя, чтобы все их видели, чтобы оценили. Ни секундочку о зрителях не забывают. Даже если вокруг нет ни единой души! Вот так… — И инструктор сделал проходочку, слегка шевеля бедрами и постреливая глазками. — Понял?
— Я что, голубой, что ли?! — возмутился курсант.
— А хоть и голубой. Лучше быть живым голубым, чем мертвым трупом! А ну — пошел!
Курсант пошел.
— Ты баба, простая баба, а не кинематографическая шлюха. Не вихляйся. И с каблуков не падай. Видел, как тетки на шпильках бегают — и хоть бы фиг им, хоть бы одна свалилась! А у тебя платформы, вполне себе носимая обувка! А ну, еще раз. Да так, чтобы у каждого из твоих приятелей интерес к тебе поднялся, чтобы им тебя за все возможные места ухватить захотелось. Иначе какая ты баба — недоразумение в юбке. Тебя любой мужик за версту расшифрует. Я уж не говорю про баб. Те самые опасные, те зорко друг за дружкой следят — ни одной промашки твоей не пропустят! Каждую срисуют! А ну, еще раз пошел! Мягче, мягче… Оглянись, прическу поправь, крутнись чуток, на тебя же мужики смотрят! Ну и что товарищи твои? Или они не в штанах? Или у них ничего в штанах? Пошла, пошла… Если ты в свою женскую неотразимость не уверуешь, то кто тебе поверит? Хрен кто поверит. Ты сама себе должна понравиться, а уж потом всем прочим! Игра начинается с веры, а не с костюма. Пошла, пошла… Ах, какая девушка — пэрсик! Ах, как идет, как бедрышками танцует, как попкой трясет! Вах! Хочу тебя прямо теперь! Вот это совсем другое дело. Так и ходи! Теперь — ты!
Из строя вышел инвалид. Пошел, хромая и подволакивая ногу.
— И ты думаешь, я тебе поверю, ты думаешь я тебе подам? Самострел! Инвалид — это больная голова, а не отсутствие ноги. Продумай свою биографию, поплачь, пожалей сам себя, судьбинушку свою горькую. Обидься на весь мир. Отчего несправедливость такая — все с двумя ногами, а ты на одной ковыляешь? Они при бабках, а ты у них подаяние просишь! От этого и пляши… на своей культяпке. Пошел, пошел!..
Каждый день курсанты меняли костюмы и обличье. Каждый день они должны были иметь такую походку, какую требовала их одежда. И наблюдать друг за другом. И общаться друг с другом. В образе. И казалось, что это веселый маскарад. Но это было не так. Никому не было весело, потому что за ошибки в походке, мимике, одежде их наказывали. В учебке — нарядами. После — лишением жизни. Такая учёба. Такая служба…
— Вольно, бойцы!
Потому что всегда «вольно»! Потому что за «смирно» здесь наказывают. Потому что от этих воинов не должно отдавать солдатчиной. Они не ходят строем, а только толпой, и команды отдают, глотая слова и бормоча, а не коротко и чётко. И подворотнички не подшивают, так как нет у них гимнастерок, а только гражданское платье.
— Почему ремень затянут? Отвечать!
— Так, товарищ стар… товарищ Семен Владимирович… Я по привычке…
— По привычке? Хреновые у тебя привычки! А ну, вольно! Ножку отставь, ручку в карман сунь. Пуговку расстегни. И рожей не мертвей, расслабься, ухмылочку изобрази. Да попоганей. И не стой как чурбан, шевели ножками-ручками. Ну что за долбодон! Я выколочу из вас армейские привычки!
И выколачивал!
— Кто, вашу маму, так кровать заправил? Кто рантик стрункой навел? Кто эта гнида? Ты?
— Так точно!
— Что?!
— Ой, забылся… Ну, допустим я. А чего такого-то?
— Вот так-то лучше. А то «так точно». Я за «так точно» точно в нарядах сгною. Усёк?
— Так т… Ну да, кажись, въехал.
— За сколько секунд раздеваешься?
— За тридцать пять!
— Совсем хреново! Будешь за три минуты.
— Но, товарищ… Семен Владимирович. Нас учили…
— А я отучу! На то я здесь и поставлен, чтобы из вас людей сделать. Людей, а не солдафонов. Ясно?
— Так… понятно всё объяснили.
— Тогда иди сюда… Твоя кровать?
— Ну…
— Правильный ответ. А теперь заправь ее как следует! — И Семен Владимирович рванул с кровати одеяло и простынку и пнул подальше подушку. — Время пошло!
Курсант схватил простыню, стал, аж язык на плечо, натягивать ее на матрасе, выравнивать, выглаживать складочки.
— Не понял! — удивился старшина. — Я сказал «время пошло», а не поскакало. Пешим порядком пошло. Ме-е-дленно… Тебя, парень, видно, в армии передрючили. Откуда тебя к нам?
— Из ВДВ.
— Тогда ясно. Изуродовали пацана. Придется с тобой повозиться. Давай еще разок. — И старшина вновь сбросил постель на пол.
Теперь курсант заправлял кровать не спеша, с ленцой, кое-как. Теперь одеяло не лежало а топорщилось многочисленными буграми и складками. Но в нормативы курсант всё равно не уложился. Поспешил чуток.
— Ну ты, торопыга. У тебя папа, наверное, летчиком был? А ну еще разок. А все смотрят и запоминают.
Постель слетела на пол.
— Время пошло…
Утром казарма поднималась зевая, почесываясь и вздыхая. Но кто-то по привычке соскакивал рывком и начинал судорожно нашаривать гимнастерку.
— Ты что, сынок, прыгаешь? Ты что, козел горный? Тебе чего не лежится? Что у тебя за шило в том месте? Ты где видел, чтобы гражданская шваль с кровати скакала? Полежи, подремли, подумай о дне грядущем. Отбой, сынок! И всем — отбой. Из-за этого вот долбодона.
И взвод, зло косясь на нерадивого курсанта, забирался в койки.
— А теперь, сынки… подъем! Не спеша, с ленцой, как у мамки вставали. У мамки, поди, не торопились…
Взвод выбирался из коек.
— А ты чего оделся? Так быстро? У тебя что, пожар? Или тебя на своей бабе муж застукал? Чего ты в порты с разбегу прыгаешь? Из-за твоей прыткости теперь всем…
Отбой!..
Подъем!
Отбой!..
И все кровати стараниями старшины скоро выглядели как надо — черт знает как!
— Вот это славно. Совсем другое дело, — хвалил старшина личный состав. — И если еще увижу!.. Хоть у кого-нибудь! Урою весь взвод!.. Ясно, сынки?
— Ну так чё… Ну конечно… Да понятно, блин…
Всё здесь было шиворот навыворот. Всё наперекосяк!
— Стройся!
Подразделение встало не сразу, не по росту, не в две шеренги, не быстро. Встали кое-как, толпой.
— Хорошо! — похвалил старшина. — Теперь всем вольно. Еще вольнее! Ну, то есть совсем…
И все расслаблялись, втыкали руки в карманы, и подразделение уже не выглядело как вышедшее на построение воинское формирование, а напоминало тусню гражданских недоносков перед ночным клубом.
— Вот, теперь это на что-то похоже. А сейчас в столовую шагом… не в ногу, не строем, без песни, потихоньку, пошли, ребятки…
Столовая была типично армейская, щитовая, с тамбурным входом, покрашенная серой шаровой краской. А вот внутри… Ни хрена себе!
Вчера они принимали пищу… Ну, то есть кушали в типичной заводской столовке с металлической стойкой, грязноватыми подносами, плохо вытертыми сальными столами и толстыми тетками-поварихами, которые орали: «Маша, тефтели готовы? У меня компот кончился! Компот принесите кто-нибудь!»
А сегодня…
Жирных столов не было, были изящные столики, покрытые крахмальными скатертями, были салфетки и приборы, играла музыка, и какой-то мужик в пиджаке и галстуке-бабочке вежливо им улыбался.
— Рад приветствовать вас, молодые люди, в нашем заведении, — встретил он личный состав.
Вообще-то это был все тот же «петрович». Но живой и одет с иголочки.
Толпа курсантов растерянно замерла на пороге.
— Проходите, молодые люди, — пригласил широким жестом метрдотель. — Прошу-с…
— Ну, чего встали как бараны? А ну, шагом!
Метрдотель укоризненно посмотрел на старшину и перевел взгляд на курсантов.
— Вы столик заказывали?
— Мы? Нет! — испуганно замотали те головами.
— Вы чего тупите? — возмутился старшина. — Заказывали они. А ну, сели за столики.
Курсанты повалили в зал.
— Ай-яй-яй, — покачал головой метрдотель. — В ресторане себя так не ведут. Вы должны зайти, оглядеться, выбирая столик, подойти к зеркалу, поправить прическу…
— А ну, вышли и зашли, как положено! — рявкнул старшина.
Все вышли. И зашли, как положено. И еще вышли. И опять зашли. И еще… Наконец расселись за столиками. И стали хватать и вертеть блестящие вилки и ложки и, посыпая солью, жевать хлеб.
— Господа!.. Вашу мать… — сказал метрдотель. — В ресторане не хавают хлеб. И вообще не жрут, как свиньи! В ресторане проводят досуг и общаются в приятной компании. Старшина?
— Встать! — рявкнул старшина. — Упор лежа принять! Отжимание на время! Время пошло!
И на полу, между крахмальными скатертями, быстро замелькали спины.
— Благодарю вас, Семен Владимирович.
— Не за что, — ответствовал старшина. — Если нужно что — обращайтесь, не сочтите за труд.
— Всенепременно. А теперь, господа, прошу обратить внимание на приборы на ваших столах…
Приборов было чуть ли не три десятка. Знакомы из них были два — вилка и ложка.
— Теперь, господа, я хочу посвятить вас в некоторые нюансы сервировки столов в приличных заведениях традиционной европейской кухни.
И от такого к ним обращения курсанты пугались больше, чем если бы их посылали по матушке, грозя вырвать отсутствующие у них женские половые органы через все имеющиеся у них физиологические отверстия.
— Итак, господа, что это за предмет? Который я вам ранее показывал.
— Это щипчики для разделки омаров.
— Прекрасно, господа, прекрасно. Хотел бы увидеть, как вы владеете данным инструментом.
И на столах появлялись здоровые такие раки. Ну, очень здоровые! И тоже красные.
— Прошу, господа! И прошу вашего внимания…
И метрдотель стал показывать, в какую руку надо брать щипчики, в какую ножичек и как пилить этого монстрообразного атлантического рака.
Курсанты брали щипчики и ножички и пилили и кромсали деликатесное блюдо, притискивая его к тарелке руками. А кое-кто по-быстрому выковыривал мясо пальцами.
— Семен Владимирович, — обратился страдающий метрдотель к старшине, — объясните юношам…
— С превеликим нашим удовольствием, — ответствовал старшина. — Сынки, упор лежа принять! И…
Через неделю личный состав разделывал омаров и прочую экзотическую гастрономию вполне убедительно, как если бы они всю жизнь воспитывались в семьях английских лордов. Молодежь, если через упор лежа, обучается на раз-два.
— Благодарю вас, господа. Надеюсь, вам понравилось наше заведение и вы непременно посетите нас еще в самое ближайшее время.
«Ближайшее время» случилось на следующий день. Теперь в столовой был совсем другой интерьер — кают-компания среднестатистического рыболовецкого траулера, с привинченными к полу стульями, с иллюминаторами, намалеванными на стенах. И давешний метрдотель в грязном засаленном фартуке поверх тельняшки метал на столы с высоким бортиком тарелки, кружки и сердито орал:
— Борщ вам не нравится? А я по раскладке… Если кого с меню воротит, то я счас старпома позову! Или, может, вам омаров предложить?
И курсанты рубали флотский борщ и котлеты, обсуждали план путины, пересыпая свою речь флотскими жаргонизмами.
Потому что — такая служба.
Почти гражданка…
— Ну всё, мужики, пойду я, — вздохнул Сан Саныч. — А то жена… — и безнадежно махнул рукой.
— Ну иди, коли надо, — сочувственно кивнули мужики. — Может, на посошок?
— Не… Хватит. Дай лучше апельсином зажую. Учует Зинка — полвечера мозг выносить будет.
Сан Санычу протянули дольку апельсина.
— Ну всё, мужики, нет меня. — И Сан Саныч ушел.
— Да… — сочувственно вздохнул кто-то. — Загнала Зинка мужика под каблук. Не повезло.
— Это точно…
Сан Саныч шел по вечерним улицам, ни о чем не думая, ничего не желая, никуда не спеша. Шел себе и шел. Потому что в свой законный выходной.
— Ты что так рано? — удивилась жена.
— Так ты же сама просила пораньше.
— Что, добавки не было? — догадалась Зинка, обнюхивая супруга.
— Какой добавки?
— Той самой! — хлопнула она себя пальцем по шее. — А то вернулся бы ты!
— Ну что ты, в самом деле, — вяло возмутился Сан Саныч. — Мы с мужиками карбюратор… Ну еще поговорили маленько. Армию вспомнили.
— Кто «армию»? Ты «армию»? Ты же в стройбате служил, раствор месил. Ты всегда был неудачником. И как меня, дуру, угораздило! У всех мужики как мужики, а у меня… Вон у Тамарки… И у Верки… Правильно мама…
Сан Саныч вздохнул и пошел в гостиную. Где были кресло и телевизор.
— И ночью ко мне ни-ни! — вдогонку прокричала жена.
— Это почему?! — возмутился Сан Саныч. Так как должен был возмутиться.
— Потому что дверцу на кухне не починил, — злобно ответила жена. — Вот почему!
— Злая ты, Зинка.
А-а впрочем, обычная, среднестатистическая. Какая и должна быть.
Сан Саныч включил телевизор. Там шла стоочередная серия не понять какого сериала, в которой играли артисты — не вспомнить по фамилии, но с знакомыми по другим сериалам физиономиями. Они беспрестанно что-то говорили.
— Завтра в ЖЭК за справкой зайди! — крикнула сунувшаяся в дверь жена.
— Когда я успею?! — возмутился Сан Саныч.
— После работы. ЖЭК до восьми работает.
— Может, лучше послезавтра?
Жена встала между мужем и телевизором, заслоняя собой экран.
— Нет, завтра! Мне справка еще позавчера нужна была. Завтра!
— Ладно, зайду, — примирительно сказал Сан Саныч. — Раз надо.
— Вот и зайди! — торжествующе завершила диалог Зинка. — А ночью всё равно ни-ни. Как-нибудь сам обойдешься…
Утром Сан Саныч пошел на работу. Где что-то строгал, а после склеивал. Кажется, кресло. В обед жевал принесенные из дому бутерброды. И снова строгал. И клеил. За свою работу он получал зарплату, которую забирала жена. Как у всех. И еще он заначивал рублей пятьсот на пиво. Как многие. И вечером пил с друзьями во дворе, на детской площадке, в беседке. Как обычно. И жаловался на жизнь. Как все жаловались.
— Достала меня Зинка, — говорил он. — Вконец.
— Так разведись, — советовали ему.
Потому что все так друг другу советовали. Но никто не разводился.
— А дети? Дети меня любят. И где потом другую найти? А если найти, то она, может, еще большей стервой окажется?
— Это да, — соглашались мужики. — Другая хуже может оказаться. Вон Петро развёлся, молодую нашел, а она у него полквартиры оттяпала и рога навесила, что твоему сохатому. Короче, один хрен — к старой жинке вернулся.
— Ну да, — соглашался Сан Саныч. — От дерьма дерьма не ищут.
— Точно…
После работы Сан Саныч пошел в ЖЭК, но там его не ждали. И вообще людей не любили, в особенности жильцов.
— Чего надо?
— Справку бы мне.
— А задолженность по квартплате имеется?
— Нет, я вовремя плачу.
— Идите в шестое окно, несите выписку.
— Из чего?
— Там скажут.
Там не сказали, там спросили:
— Что надо?
— Выписку.
— Из чего?
— Сказали, вы знаете.
— Где сказали?
— В третьем окошке.
— Они там что, с ума все посходили? Идите, скажите им, что мы выписки не даем.