Обет молчания Ильин Андрей

— А кто дает?

— Вот в третьем окошке вам и скажут.

— Но они к вам направили! — начал кипятиться Сан Саныч. Потому, что пора было кипятиться.

— Они там точно сдурели… Ладно, ступайте в седьмое окно, скажете, что вас послали из третьего.

— Но вы шестое!

— А вы скажете, что с третьего, потому что мы выписок не даем. Идите!

В седьмое окно была очередь. Человек сорок. Но дома была Зинка. Сан Саныч встал в хвост очереди. Он стоял, переступая с ноги на ногу и глядя на свои ботинки. Взять бы их, снять… оторвать каблук и… вырезать печать. На эту самую справку. Шлёпнуть — и всех дел…

— Зачем нам подделывать справки? — спросили курсанты.

— Затем, что вам может понадобиться бумажка, которой у вас нет. Например, пропуск на секретный объект. Или рекомендательное письмо. Или справка из комендатуры.

— Какой комендатуры?

— Вероятного противника. Того самого, который захватил часть вашей страны и выдает справки оставшемуся на оккупированной территории населению. И, не имея такой справки, можно запросто угодить в подвалы контрразведки. Или быть застреленным патрулем во время комендантского часа. Ясно?

— Так т…! Ну да, ясно.

— Какие вам могут понадобиться документы? Подойдем к стендам.

Документов была хренова туча. Паспорта, пропуски, выписки, справки, письма, бланки, визитки… Отдельно шли печати: круглые, треугольные, прямоугольные, гербовые — с гербами полусотни стран, штампы…

— Требуемую вам бумагу с печатью, подписью и всеми прочими реквизитами проще всего изготовить с помощью цветного принтера и сканера, — сказал инструктор. И поднял две бумаги. — Который здесь оригинал, а который подделка? Смотрим.

Документы на вид были совершенно одинаковые.

— Этот…

— Нет, вот этот…

Фальшивка оказалась лучше оригинала, потому что все выбрали ее.

— Теперь вы создадите аналогичный документ. Прошу…

В классе на каждом столе стояли принтеры, сканеры и прочая оргтехника.

— Берем чистый лист бумаги и…

Через сутки, пару раз отжавшись от пола, курсанты научились более-менее уверенно сляпать фальшивку.

— Молодцы. А теперь забудьте о принтерах.

— Почему? — удивились курсанты.

— Потому, что там, за линией фронта, у вас не будет принтеров, сканеров, ноутбуков и даже пишущих машинок. Ничего не будет.

— Как так?

— На оккупированной территории вся оргтехника будет изъята в течение суток под страхом смерти. Жители сами отнесут их на пункты сбора. А кто запоздает — повиснет на городских фонарях в назидание ослушникам. Таковы законы войны! Это драка, деточки, а не именины.

Все притихли.

— Так мы что, подпольщики?

— Пока вы никто и звать вас никак. Но если случится война, то вы будете призваны особым приказом и будете переправлены в тыл врага. Хотя в ваших военных билетах в графе «род войск» будет стоять — «стройбат». И если вы усвоите преподанные вам здесь уроки, погибнете не сразу и успеете выполнить приказ!

— А зачем тогда сканеры? — тихо удивился кто-то.

— Затем, что в лесах будут развернуты партизанские соединения. Со своими штабами и особыми отделами. Там будут сканеры и принтеры, потому что уже теперь они, на случай войны, законсервированы в лесных схронах. Там, у партизан, вы сможете использовать данные вам навыки. Но не в городах. В подполье у вас не будет ничего, кроме подручных средств, которые использовали наши дедушки еще на той, последней большой войне. Например… — Инструктор ткнул пальцем вниз. — Ботинок. Не весь, только подошва и каблук, они должны быть из натурального каучука. Собираясь за линию фронта рекомендуется надевать дорогую обувь из натуральных материалов, а не китайскую дрянь. Берем каблук… — Инструктор взял каблук. — Берем скальпель. Не просто берем, вот так берем, — показал он. — И медленно, направляя и подталкивая инструмент большим и указательным пальцами второй руки, срезаем первый слой резины. Пробуем…

Печати получались кривые-косые, со срезанными, несуразными буквами. Но это в первый день. На третий — буковки подровнялись. Через неделю перестали прыгать в строчках. Еще через пару дней приобрели более-менее приличный вид.

— Ну вот, другое дело. Конечно, при тщательном изучении враг распознает подделку, но где-нибудь на улице, в темноте, под светом случайного фонаря — вполне вероятно, что нет. А еще можно подделывать печати с помощью сваренного вкрутую куриного яйца, парафина или ингредиентов, купленных в любых аптеке или хозмаге…

Оказывается, и так можно! И еще не так…

— А теперь эту печать нужно поставить на документ. Вот на этот, — махнул какой-то бумажкой инструктор. — Подходим по одному. Смотрим. Десять секунд. — Он развернул документ. — Раз. Два. Три… Десять! — Инструктор убрал бумагу. — Теперь берите чистый лист и постарайтесь восстановить вид и содержание документа.

— А можно его сфотографировать?

— Чем, позвольте спросить?

— Мобильником.

— Вы предполагаете, что на войне будут мобильные телефоны? Вы всерьез? Первое, что сделает враг, разрушит все ретрансляционные вышки и изымет у населения телефоны. Равно как оружие, автотранспорт, радиоприемники и…

— Оргтехнику.

— Верно. У побежденного народа не может быть телефонов. Следующий. Смотрим. Раз… два… три… Довольно. Запомнили?

— Нет. Десять секунд мало.

— А вы думаете, враг предоставит вам образцы пропусков на неограниченное время? И еще лампой подсветит? Нет! Всё, на что вы можете надеяться, — это бросить взгляд на интересующий вас документ. Увидеть, запомнить, перенести на бумагу. И никак иначе. Время пошло! Раз… два…

Сан Саныч возвращался домой. После честно отработанной, в здоровом трудовом коллективе, смены. Шел в свою почти образцово-показательную семью, потому, что был примерным семьянином и отцом. И вообще он вел очень правильный и положительный образ жизни, примерно как передовик производства и член низовой партийной ячейки времен брежневского застоя. И с какой стороны его ни пощупать — не зацепишься. Не передовик, но и не прогульщик. Не пьяница, но и не трезвенник — позволяет себе в законные выходные стакан-другой, но не больше, при этом в подворотнях не валяется и домочадцев в пьяном угаре не гоняет. В школу на родительские собрания ходит. Собаку выгуливает. Взносы по ипотеке платит исправно. Власть ругает умеренно, выше ЖЭКа не задираясь. На выборах голосует за партию большинства. Соседи, сослуживцы, собутыльники и старушки во дворе его любят. Участковый держит на хорошем счету. Антиобщественных поступков он не совершает, в лидеры не рвется, предпочитая ходить в середнячках. Вполне себе законопослушный, среднестатистический гражданин, на которых страна держится.

И вот теперь усталый, но счастливый идет Сан Саныч домой, чтобы съесть свой честно заработанный ужин, проверить у детей уроки, погладить их по головам, посмотреть свой любимый сериал и лечь спать с законной женой, у которой сегодня, может, даже голова не болит. Идет и знать не знает, что за углом его поджидает неприятность. В виде трех сильно подвыпивших граждан асоциальной внешности, которым на третью бутылку не хватает.

— Опачки! — сказал один гражданин, узрев идущего им навстречу прохожего.

— Это денежки к нам пешком идут! — обрадовался другой.

Намечалось продолжение банкета.

— Мужик, у тебя бабки есть? — вполне миролюбиво спросили асоциальные личности. — Поделись.

— Откуда? — развел руками прохожий. — У меня жена и дети. И проценты по ипотеке.

— А ты поищи, — посоветовали личности.

Прохожий вывернул карманы, наскреб пятьдесят рублей.

— Мало, — пожаловались хулиганы. — Может, у тебя еще тысчёнка-другая завалялась? Давай поищем. Вместе. — И полезли ему в карманы.

Прохожий не сопротивлялся. Хотя очень хотел. Ударить правого локтем в кадык, левого кулаком в переносье, заднего достать ногой в пах, и можно идти дальше. Пустяшное дело. Пьяницы вывернули у него карманы. В карманах ничего не нашлось. А смиренность жертвы рождала агрессию.

— Ну ты, дядя, гад! — сказал один из хулиганов и ударил Сан Саныча кулаком в лицо.

Тот охнул и опрокинулся навзничь. Удар был нешуточный. И был хорошо поставлен.

— Вы что делаете, ребята? — заныл Сан Саныч. — Зачем бьёте? Возьмите что хотите.

Но хулиганы не унимались. Им уже не хотелось водки. Им нужна была кровь. Кровь вот этого случайного прохожего.

Чёрт, как всё нехорошо обернулось…

Сан Саныч быстро оглянулся. Улица. Чуть дальше фонари. Но всё равно светло, слишком светло. В любой момент могут появиться прохожие. И еще где-то есть видеокамеры. Теперь на каждом шагу, у дверей каждого магазина понатыканы камеры. Нужно уходить.

— Ну, ребята, ну отпустите! Ну, Христом Богом! — взвыл прохожий. И вдруг резко дернулся и побежал.

Но хулиганы оказались шустрыми и явно не новичками в уличных потасовках. Один в прыжке ухватил его за пиджак, цепко повиснув на спине. Сан Саныч быстро протащил его с десяток шагов, не обращая внимания на тумаки.

— Ну, вы чего, чего?.. — ныл и просил он о пощаде, занимая наиболее выигрышную позицию в тени кустов.

— Ну ты, дядя, вконец достал! — не вытерпел один из хулиганов.

В руках у него блеснул нож. Да нет, не нож — заточка! А это уже было серьезно. Эти пьяницы не пугали, они готовы были убить. Распалить себя и ткнуть заточкой под ребра! Здесь, в кустах, куда он их затащил, они перестали бояться случайных свидетелей. Похоже, он переиграл сам себя.

— Да вы что, вы что, ребятки?.. — лебезил, плакал Сан Саныч. — Хотите часы? Вот часы — берите. — И стал снимать часы.

Но бандитам не нужны были его часы. Им нужна была его жизнь. Часы они могли снять и после. С трупа. Хмель и безнаказанность распаляли их. Один впереди, с заточкой, самый опасный. Второй сзади, за спиной, почти вплотную, готовится схватить его за руки, чтобы напарнику сподручней было всадить обездвиженной жертве в подреберье нож, еще один сбоку, в метре, отслеживает улицу — стоит на шухере — быстро и спокойно оценивал обстановку Сан Саныч. Есть секунда, может быть, две… Потом удар заточкой. И еще несколько, чтобы наверняка, чтобы добить. После первого удара живым его они оставлять не будут. Что делать? Умереть? Драться? Что?

— Мочи его, Рваный! — свистящим шепотом крикнул тот, что притаился сзади.

Рваный отступил и пнул жертву ногой, целясь в живот. Всё. Раздумья кончились, дальше сработали инстинкты.

Сан Саныч поймал ногу, сильно, до хруста, крутнул за мысок, оттолкнул ее от себя, роняя противника и, резко повернувшись, зацепил еще одного хулигана локтем в висок. Пусть всё выглядит как случайность… Рваный, раскинув руки, рухнул затылком на бордюр. Плохо, мог и убиться! Его приятель кулем осел на месте. Этот ничего — этот минут через пять придет в себя.

— Ребята, ребята, отпустите, не бейте! — заорал Сан Саныч, оборачиваясь к третьему, стоящему на шухере бандиту. — Не бейте меня!

— Не трогай меня, дядя, не надо! — в свою очередь заверещал перепуганный до полусмерти бандит. И, ломая кусты, рванул прочь.

Сан Саныч быстро наклонился над поверженным врагом, ощупал окровавленный затылок. Нет, всё в порядке — придет в себя. Очухается, но вряд ли побежит в полицию. Не та фигура, чтобы заявления в ментовке писать. Всё, надо уходить. Сан Саныч быстро, по кустам, выскочил на соседнюю улицу. На свету пошел не спеша, степенно, чтобы не привлекать внимания. Теперь он сожалел о случившемся. Не о том, что на него напали — сие от него не зависело, а что он победил, что выжил. Это была слабость.

Он должен был позволить себя избить. Даже если до полусмерти. Даже если до смерти. Позволить себя отколотить, но не выказывать своих навыков. Позволить себя пырнуть ножом, по возможности подставившись не смертельно опасным боком. Но не защищаться! Не нападать! Это был закон. Непреложный и не обсуждаемый. Умри, но не наведи на себя, не выдай Тайны! Он должен был лечь на асфальт и получать предназначенные ему пинки и удары… И даже заточку в бок! Должен был!

Но девять лет… Девять!

Он нарушил закон. Он не хотел, он не готов был умирать. Просто так, от кулаков, от ножа случайных хулиганов. Он хотел жить. Потому что привык жить… За столько лет… И всё его прежнее прошлое осталось далеко, в той, другой биографии, которую он еще вспоминал, но как-то все реже и реже.

Девять лет… Целая жизнь..

Сан Саныч уходил от места баталии в противоположную от дома сторону. Он привычно путал следы, на случай, если его кто-нибудь заметил. Хотя вряд ли. Он сознательно и удачно утащил противников в кусты, где нет прохожих и нет случайных видеокамер. Он сделал всё грамотно. Но всё равно он всё сделал не так. Потому, что нарушил закон! Он спас свою жизнь, рискуя Тайной…

— Что с тобой? — спросила жена.

— Да так… — успокоил ее Сан Саныч. — Хулиганы. Пятьдесят рублей забрали. Ничего страшного.

Но жена не успокаивалась:

— Они же тебе всё лицо!.. И пиджак!.. Боже мой!

— Да ладно! Нормально, я тебе говорю, — хорохорился муж.

— Да где же нормально, когда у тебя кровь течет! И здесь тоже! Ну какой же ты у меня недотёпа. Всё у тебя не как у людей. — И она стала промакивать платком кровь.

Дети, подбежав, испуганно смотрели на папку, а потом прижались к нему и громко заплакали.

— Ну что вы в самом деле… — успокаивал, как мог, домочадцев Сан Саныч. — Это только с виду… А так пустяки. Как на собаке заживет!

— А если бы они тебя убили?

— Так не убили же.

— Надо в полицию звонить! — спохватилась жена. — Надо их найти! И посадить!

А вот этого делать было нельзя. Никак! Полиция могла зацепиться и начать разматывать происшествие, всё более удивляясь тому, что жертва отделалась легкими телесными повреждениями, а у двоих нападавших сломаны кости.

— Никуда не надо звонить! — замотал головой Сан Саныч.

— Но почему? Они же тебя чуть не убили!

— Пока не убили! А если я заявление напишу, их дружки меня подкараулят. Или тебя. Или, не дай бог, Ленку. Ты что, это же бандиты! И вообще никому ничего об этом не рассказывай, чтобы они не узнали, где мы живем. Обещаешь?

— Ну, ладно, — согласилась жена.

«Надо ее будет еще постращать, — подумал Сан Саныч. — Чтобы подругам не растрепала. И завтра с утра больничный взять. По ОРЗ. Отлежаться, подождать, пока раны затянутся… Или нет, не таиться, а, наоборот, аргументировать ссадины бытовой травмой. Расшибить разбитую физиономию, прикрывшись свежими ранами. Да, наверное, так. Лучше — так. Тогда никто не заподозрит, не сопоставит…»

Утром Сан Саныч в подъезде, спускаясь по лестнице, споткнулся и очень неудачно прокатился два лестничных марша, раскроив о ступеньки половину лица. Нужную половину. Приехавшая бригада «скорой помощи» только головой качала.

— Ты как это, мужик, умудрился-то?

— Да так, нога подвернулась, — отмахивался от уколов пациент. — С кем не бывает.

— С ним всегда так! — жаловалась, всхлипывая, жена. — Не понос, так золотуха. Непутёвый он у меня какой-то.

В отличие от вчерашнего вечера, Сан Саныч стонал, охал, хватался за раны и жаловался на злодейку-судьбу вполне законно. Сегодня он привлекал к своей травмированной особе всё возможное внимание, чтобы все видели и свидетельствовали. И Зинка со вчерашнего происшествия переключилась на сегодняшнее. Вчера что, вчера были пустяки, а сегодня, как ей должно было показаться, ее муж расшибся чуть ли не до смерти.

— Ты не представляешь, мой балбес с лестницы умудрился упасть! — рыдала она в телефонную трубку. — Всю рожу разбил и ребро, кажется, сломал. Ну как меня угораздило за такого? Всё у него через… Правильно, мама…

Вот и славно!

По ящику шел боевик. Главный герой — симпатяга парень — молотил конечностями многочисленных вооруженных врагов, обворожительно улыбаясь в экран. Перемазанные кетчупом враги, издыхая, складывались в штабель. Сынок Юрка смотрел на творящийся на голубом экране беспредел открыв рот.

— Папка, а он правда так может? Всех поубивать? Один?

— Всех? Нет, всех невозможно.

Кинематографический герой начал укладку второго штабеля.

— Ну вон же, — ткнул сынок пальцем в экран.

— Но это же кино. В кино всё можно.

— А в жизни?

— В жизни они набили бы ему морду и напинали куда ни попадя, — объяснил папа. — Их же вон сколько, а он один.

— А если трое? Троих можно победить?

— И троих вряд ли, — высказал сомнение отец. — Трое одного угробят точно. Как он с ними может справиться, если их трое!

— А тот дядя мог! — вздохнул сынок.

— Да вранье всё это.

В комнату сунулась жена.

— Откуда твоему папаше про то знать, когда он в стройбате служил! Он с одним-то не справится. Он со мной не справится, потому что не мужик. А вот другие…

— Ну ты что, Зинка, такое говоришь? Пацан интересуется, а ты!

— А что говорю… Правду говорю! Ты лучше скажи парню, где ты деньги ему на новую форму возьмешь? Папаша!

— Выкрутимся как-нибудь.

— Ты выкрутишься…

Сынок не смотрел на папу и не смотрел на маму, он привык к их ругани. Мальчик не отрываясь смотрел на экран, где супергерой заканчивал штабелирование врагов…

На следующий день был выходной. Утром поехали на дачу.

«Жигуль», как ни странно, не глох, карбюратор не барахлил, глушитель не отваливался. На самом деле машина была в идеальном состоянии и могла дать фору иному «мерседесу», хотя внешне выглядела развалюхой. Как и должна была выглядеть.

Рассаду уместили позади, детей усадили в салон, лопаты и грабли привязали к верхнему багажнику. Вырулили на широкую, всю в лужах дорогу. Светило, слепя в лобовуху, солнце, на деревьях у обочин лопались почки. И даже гаишники куда-то попрятались. Хорошо!.. Рядом катили такие же, с граблями и лопатами, «жигули» и иномарки. Все были радостны и оживленны. Горожане, лежавшие всю зиму на тахте, вырывались в поля и на огороды. Их ждали промороженные, заколоченные дачи и запущенные с осени огороды.

— Не гони, — строго выговаривала мужу Зинка. — У нас дети.

— Да не гоню я, шестьдесят иду! — лениво отбрехивался муж.

— Вот и не гони…

Дети возились и хихикали за спинами взрослых.

— Там желтый.

— Да вижу я, вижу…

Остановились перед светофором.

— А ты ключи от дачи взял? — спохватилась жена.

— Да взял, взял, — успокоил ее Сан Саныч.

— Зеленый, — показала Зинка.

— Да знаю я…

Тронулись. Впереди было два выходных на неотапливаемой, запылённой даче. Два дня счастья.

— Поворот не пропусти.

— Да помню я, помню. Что я, первый раз? Да я…

И вдруг… Как обухом… Как под дых!.. Наотмашь!.. На обочине щит. С рекламой. Чего-то там… Щит! И реклама… Не важно какая. Но цифры, цифры… Всё дело в цифрах!

— Ты чего? — испуганно спросила Зинка.

— Что? — не понял муж.

— Ты почему остановился?

— Я? А… Так мотор стучит. Посмотреть надо… — Сан Саныч дернул ручку, открыл дверцу, поднял капот.

И встал над открытым мотором. Спиной к нему. Он смотрел не на мотор, он смотрел на щит. Точнее, на цифры на щите. Точнее, на несколько, в длинной аббревиатуре цифр. Как же так… Почему? Почему именно сегодня?

— Ну, ты скоро там? — поторопила из салона жена.

— Да, сейчас.

Сан Саныч захлопнул капот, сел в машину, завел мотор, тронулся с места.

— Что это за реклама? — равнодушно спросил он, проезжая мимо и косясь на девицу, намалеванную на щите.

— Эта, что ли? — показала Зинка. — Не знаю. Она уже дня два висит. По всему городу. Прямо на каждом углу. И какой дурак столько денег вломил за такую ерунду? Кто это купит? Точно, деньги людям девать некуда…

— Да, некуда, — согласился Сан Саныч. — Для чего реклама, которая никому не нужна?

Грудастая девица на щите, завлекательно улыбаясь, предлагала купить изделие здмпА421–124-УСД… дробь 34 без посредников, по цене производителя и обязательно сегодня.

— Бред какой-то, — сказал Сан Саныч.

Хотя, может быть, единственный в городе, может быть, даже в Регионе, знал, что это не бред, и знал, кому и для чего нужна эта реклама.

— Ну, а ты что на нее пялишься? Девка понравилась? — захохотала Зинка. — Или хочешь эту хреновину купить? На свою зарплату?

— Нет, не хочу, — честно ответил Сан Саныч. — Точно, не хочу!

Возле ближайшего киоска печати он притормозил.

— Ты чего?

— Свежий футбольный вестник куплю.

Он купил «Вестник». И еще газету бесплатных объявлений, которую быстро пролистнул. Да! Есть! Объявление. Про какую-то ерунду, про симпатичную невесту семидесяти трех лет от роду, без жилья, которая ищет спутника жизни не старше сорока, с машиной, квартирой и дачей. Ну и что? Мало ли сумасшедших на свете? Но адрес, вернее, мейл lena421–124…

— Ну, ты скоро?

— Уже иду!

Они ехали по шоссе на дачу, на выходные, везя в багажнике выращенную на кухне рассаду. Ехали как раньше, как полчаса назад. Хотя всё изменилось, хотя мир перевернулся. По крайней мере в этой, отдельно взятой, семье. В их семье. В его семье.

— Не гони! — ругалась Зинка.

— Да не гоню я, не гоню.

— Вот и не гони…

На даче Сан Саныч вспомнил, что не выключил дома утюг.

— Да ты что? Да как же так? Растяпа! — забеспокоилась жена. — Вечно у тебя так. Сгорим ведь! Что теперь — обратно ехать?

— Да ладно, я сам. По-быстрому, — виновато предложил муж. — Час туда, час обратно. Всего-то.

— Час! За час от квартиры головешки могут остаться! Ну что за мужик у меня! Верно мама говорила…

Но он не стал ее слушать, просто отчего-то притянул к себе жену и обнял ее. Как тогда, как девять лет назад.

— Ты что? — растерялась Зинка.

— Ничего, просто так. Захотелось.

Зинка ошалело смотрела на мужа.

— Дети! — позвал Сан Саныч.

— Чего? — отозвались радостно прыгающие на участке дети.

— Подите сюда.

Дети подбежали. Встали.

— Поехал я, — сказал отец, присев на корточки и погладив их по головам.

— Ага, — сказали дети. — А привезешь чего-нибудь?

— Обязательно.

— Ну ты сегодня прямо какой-то не такой… — тихо удивилась Зинка. — Из-за утюга, что ли? Да ладно, не сгорим небось.

— Поехал, — еще раз сказал Сан Саныч. — Если задержусь — ужинайте без меня.

— А ты не задерживайся! — крикнула вдогонку жена.

Дети, подбежав к забору, отчаянно замахали вслед уезжающим «жигулям». Зинка стояла на крыльце непривычно смирная и задумчивая.

Сан Саныч выехал на трассу и направился в сторону города. Но до города не доехал. Он свернул на какой-то проселок и через пятьсот метров заехал в лес. Достал из бардачка нож и резанул себя по руке. Не глубоко, но так, чтобы закапала кровь. Размазал ее по рулевому колесу, приборной доске, капнул на сиденье. Выбрался из машины, сбросил несколько капель на траву. Вот и всё. Зашвырнул в далекие кусты ключи и, не оглядываясь, углубился в лес, чтобы через десяток километров выйти к другой автостраде. Там он, отряхнувшись и приведя себя в порядок, поднял у обочины руку.

— Куда?

— В город.

— Две сотни.

— Согласен.

В городе он поехал не домой. Дома у него уже не было. Он отправился на вокзал. Сел в электричку. Через пять станций вышел. И отправился бродить по лесу. Любил он лесные прогулки. В одиночестве. Он шел по тропинке, сбивая прутиком листья. Сзади никого не было. Из его и соседних вагонов никто не вышел. Оказывается он ничего не забыл. И все когда-то приобретенные навыки были при нем. И теперь работали помимо его воли. Он прошел по тропинке два километра и захотел сходить в туалет. Огляделся, заметил обвалившуюся избушку — без окон, без крыши, с одними только стенами. Свернул к ней, шагнул в проём отсутствующей двери.

Тихо.

На всякий случай вынул из кармана бумажку и спустил штаны.

Тихо.

Стал вытаскивать из кармана что-то и случайно выронил. В обрушившийся погреб.

— Черт возьми, — тихо выругался он. — Это ж надо. Э-эх!

Он натянул штаны, заглянул в погреб, спрыгнул в него, огляделся. В погребе было холодно, мерзко и пахло тухлятиной.

Он нашел оброненную вещь. Заметил в углу под завалом сгнивших в склизской плесени досок рваную, всю в засохшем дерьме, телогрейку. Потянул ее. Потрогал рукав, нащупал что-то железное — то ли заржавевший крючок, то ли пуговицу — оторвал. Теперь телогрейка была безопасна. А если бы не оторвал, то могла случиться беда — телогрейка, может статься, вдруг вспыхнула бы и сгорела дотла. Потому что такое бывает. Потому что иной раз брошенные, сгнившие тряпки самовозгораются. Он рванул ткань, нашел что-то там внутри, в прогнившей вате, вытащил, сунул в карман. Внимательно отследил свой путь — не ступил ли он в лужу, грязь или в дерьмо, не отпечатал ли он случайно свой след. Замёл пару сомнительных мест веткой…

И это опять работали навыки. Те, казалось бы, давно утраченные.