Я выбираю свободу! Кузнецова Дарья

И это не говоря о желании, пламенем вспыхнувшем в крови, стоило только коснуться.

Наверное, глупо терзаться неудовлетворенностью, даже не попытавшись что-то с ней сделать?

— Я постоянно о тебе думаю, — почти беззвучно выдохнул в самое ухо, и — готов поклясться — она услышала. — Чувствую вкус твоих губ и твой запах на своей коже. Какое-то безумие, наваждение. Может, в этом и состоит кара богов, как ты считаешь? Сходить с ума от желания к женщине, к которой следовало бы испытывать в лучшем случае неприязнь?

— Пусти! — едва слышно проговорила она, продолжая обеими руками цепляться за мою руку и не пытаясь освободиться. — Я вообще-то пыталась тебя убить! Я в тебя стреляла, и ты должен был умереть!

— Где и когда? — уточнил, не шевелясь и не думая ее выпустить.

— В Чернотравье, на болотах. Вы тогда…

— Холодно было. Начало осени, а уже лежал снег, — пробормотал я и, не удержавшись, все-таки прижался щекой к ее макушке, от наслаждения прикрыв глаза. — Странное ощущение. Кожа горит, а в груди будто засел кусок льда. Ты… меткая, хорошо попала. Точно в сердце. Целитель диву давался, что я выжил. А мне… просто не хотелось становиться частью болота. Серебристые дубы на болотах не живут. Глупо, да? Хочешь, попрошу прислать твою пулю? Я ее хорошо помню, она почти не пострадала… осталась в доме рода, в ларце, с остальными семью. У вас очень хорошие снайперы.

— Ты не просто живучая скотина, ты конченый псих! — потрясенно выдохнула Тилль, а пальцы на моем предплечье судорожно дернулись и сжались, до боли впиваясь ногтями в кожу.

— А кто-то на войне остается нормальным? — тихо хмыкнул я в ее волосы. — Просто это не всегда можно заметить. Душу тоже можно сломать, как руку или ногу, и на войне это случается постоянно, со всеми. Перелом может оказаться крошечным и незаметным, может хорошо срастись и почти исчезнуть, может срастись неправильно. А может вообще не срастись, если организм истощен и ослаблен.

— Неправильно сросшиеся кости ломают заново, — дрогнувшим голосом проговорила она — не то возражая, не то соглашаясь.

— Если рядом оказывается хороший целитель. А когда вокруг ломаются жизни и гибнут тела, на души не остается сил и времени.

Вместо ответа Тилль зябко поежилась и неожиданно подалась чуть в сторону, к моему плечу, обхватила обеими руками за локоть — будто пытаясь спрятаться у меня под мышкой. Словно плотный кокон чар не закрывал от холодного ветра, и эльфийка инстинктивно искала защиты в живом тепле моего тела.

А я только теперь заметил, что за время этого короткого разговора мои ощущения изменились кардинально. Иссушающее, застилающее разум желание схлынуло, оставив место… чему-то еще. Неопределенно-теплому, ласковому. Чувству понимания, нежности, желанию согреть и защитить. Да, было по-прежнему приятно обнимать, ощущать, пусть через ткань, изгибы тела, но приятно иначе. Не отчаянная звериная жажда обладания, а желание мягкое, тягучее — желание не только брать, но отдавать.

Странно вслух говорить почти незнакомому существу то, что прежде обсуждал только с собой или вовсе не пытался сформулировать, — и встречать понимание. Причем понимание даже не слов — ощущений, мыслей, на каком-то глубинном, подсознательном уровне. Сейчас мы поняли гораздо больше, чем сказали, чем вообще возможно сказать. С Тилль мне было неожиданно… легко. Во всем. Просто находиться рядом, молчать, говорить, стоять вот так, обнявшись.

И думать об этом хотелось еще меньше, чем раньше.

От этой необходимости — задуматься о происходящем — меня отвлек сработавший наконец портал, из которого вышел давно ожидаемый гость. Ветер, обрадовавшись появлению нового лица, хулиганским порывом взметнул светлые волосы, норовя стряхнуть прижимающий их обруч, но эль Алтор только досадливо поморщился в ответ, окинул спокойным оценивающим взглядом площадь, чуть качнул головой в такт своим мыслям, благодарно кивнул магам и невозмутимо двинулся в нашу сторону. Менталист зябко поводил плечами — одет он был совсем не по погоде. Легкие серые брюки, мягкие летние ботинки, сплетенные из кожаных полос; поверх тонкой белой рубашки накинут только долгополый кожаный жилет, мало защищающий от ветра. На плече висела небольшая дорожная сумка. Сейчас старый эльф из-за своей худобы и невысокого роста выглядел даже моложе меня, и глаза совсем не выдавали истинного возраста: в них светились живое любопытство и предвкушение.

— Занимательная у вас тут погода, — светским тоном проговорил он, с непонятным выражением лица разглядывая композицию, которую представляла собой наша троица. Тилль тихонько завозилась, пытаясь незаметно освободиться из-под моей руки, но мне слишком не хотелось ее отпускать, и этих попыток я предпочел не заметить. — Эль Мииталь, эль Бельфенор, — легкий вежливый наклон головы. — Здравствуй, мой мальчик, — искренне улыбнулся он, внимательно разглядывая внука.

— Здравствуйте, — смущенно проговорил Инталор, крепче вцепившись в мою руку и настороженно поглядывая на деда. Наше с Тилль неожиданное сближение никакой реакции у мальчишки не вызвало: то ли его гораздо сильнее занимала перспектива встречи с родней, то ли за воем ветра он просто ничего не услышал, то ли попросту не придал значения сказанным словам или не понял их, а в наших объятиях на посторонний взгляд и вовсе не было ничего предосудительного.

— Нам стоит переместиться в более уютную обстановку, — предложил я. Объятия скрепя сердце все же пришлось разомкнуть, и целительница поспешила отстраниться, даром что тут же вновь зябко обхватила себя руками за плечи. Эль Алтор проводил ее маневр крайне задумчивым и почему-то, показалось, неодобрительным взглядом, но от комментариев воздержался.

— Неплохая идея, — кивнул он, вновь оглядываясь и уделяя особенное внимание темнеющему небу.

— С транспортом у нас пока трудно, придется пройтись пешком, — проговорила Тилль со смесью досады, раздражения и смущения. — Так что стоит поторопиться.

— Ничего страшного, ходить пешком полезно, — с легкой иронией согласился эль Алтор, и мы быстрым шагом двинулись в сторону отведенного для светлых особняка, причем эльфийка явно намеренно постаралась оказаться рядом с гостем по другую сторону от меня. Менталист покосился на нее уже откровенно насмешливо, потом на меня — с легким укором и все с той же насмешкой, вновь качнул головой в такт своим мыслям.

За что не люблю менталистов, так это за подобную манеру общения. Они всегда смотрят на окружающих чуть свысока, будто видят насквозь, и все помыслы, все стремления и даже судьбы живущих для них — открытая книга. Причем независимо от того, соответствует подобное поведение истине или нет. Впрочем, в данном конкретном случае я, скорее, был склонен поверить, что эль Алтор действительно видел все. Знать бы еще, что именно он такого углядел?

Тилль

Размеренный ритм жизни сыграл со мной злую шутку: внезапно обнаружилось свободное время. И я совершенно не могла придумать, куда приткнуть эти вечера, в которые получивший распоряжение от самого высокого начальства Колос выгонял меня из госпиталя. Понимала, что отдых нужен, что даже крепкий организм Перворожденной имеет некоторый предел выносливости, и даже не пыталась спорить, но — отчаянно скучала. Даже Мельхиор со своим расследованием предсказуемо справлялся без меня, а от всех вопросов отмахивался со словами «потом расскажу» и опять стремительно уносился по делам.

Собственно, беда заключалась в том, что в первый же вечер я нашла себе развлечение, напросившись в компанию к отправляющимся на море Бельфенору с мальчиком. И это неожиданно стало традицией.

Судьба Инталора меня беспокоила, да, но в конечном итоге я ничего не могла в ней изменить, это в большей степени походило на повод оказаться рядом со светлым. Мне было стыдно за такое поведение и отношение к мальчику. Мне было чудовищно, до дрожи стыдно, но ничего поделать с собой я не могла.

Слишком хотелось просто оказаться рядом, услышать голос, случайно поймать взгляд вишневых глаз и взглянуть украдкой. Раз за разом я любовалась, как он входит в воду, прибой облизывает пеной ноги, бедра, спину, потом — несколько резких сильных гребков, и эльф скрывался под водой. Через некоторое время выныривал в отдалении от берега, потом вновь нырял и в конце концов возвращался на сушу — весь процесс занимал у него не больше четверти часа. По светлой коже сбегали тонкие ручейки воды, иссыхая вскоре в отдельные капли, а на последнем шаге и те истаивали, подчиняясь огненной магии.

К Фелю неудержимо влекло. Я чувствовала себя глупой мошкой, летящей к призывно сияющему пламени свечи. Осознавала, чем это все может закончиться, но сила воли куда-то испарялась, и я все равно летела навстречу огню. И спрятаться за мыслями об обычном физическом влечении не получалось: мне хватало уже того, что он просто находился рядом, на расстоянии вытянутой руки. Нет, вру: почти хватало, потому что протянуть руку и коснуться я не могла, но — хотела.

И только боги знают, чем бы это для меня закончилось, и как бы я выкручивалась, если бы светлый вдруг не сделал шаг навстречу. Да какое там — шаг! Прыжок, даже почти точечный портал. Только что он был невообразимо далеко, а потом вдруг — раз! — и его ладонь обхватила мою талию, прижимая к сильному телу крепко, уверенно. Меня бросило в жар не от кокона защитных чар — от его желания, от горячего шепота над ухом, от обжигающей сквозь ткань платья ладони. Ответила шепотом, умоляя богов, чтобы мальчик ничего не услышал — кто знает, как бы он отреагировал, если бы все понял!

Конечно, было бы лучше вовсе промолчать, но я не сумела. Не знаю, к кому в большей степени относилась та фраза про выстрел: то ли я пыталась испугать его, то ли напомнить о себе. Но результат оказался более чем странным. Вкрадчивый голос, несколько простых слов — а на меня вдруг дохнуло холодом той зимы.

Зима в тот год действительно выдалась страшная. Ранняя, суровая и малоснежная. Даже здесь, на побережье, выпадала изморозь, температура неуверенно колебалась около нуля, ночью опускалась существенно ниже, а ближе к северу, где тогда шли основные бои, деревья хрустально звенели промерзшими ветвями.

Работа снайпера не стрельба. Если взять все время, которое «кукушка» проводит в своем «гнезде», то стрельба предстанет исчезающе малой величиной. Главная работа снайпера — ожидание. Долгое, выматывающее, неподвижное ожидание, когда лишнее движение может стоить жизни. Особенно зимой, когда лес как на ладони, стоит штиль, и чистый прозрачный воздух просматривается очень далеко.

Мы тогда просидели на позиции около восьми часов — на лютом морозе без движения. Чарами и артефактами почти не пользовались, опасаясь привлечь внимание.

За тот день в том проклятом болоте я замерзла так, как не замерзала никогда раньше. Напитанный собственной, тщательно замаскированной от внешних наблюдателей силой организм не сдавался холоду, я точно знала, что не лишусь почти потерявших чувствительность пальцев и онемевших от неподвижности ног, но холод упрямо заползал под теплую одежду, под кожу, пробирал до костей. С тех пор я возненавидела холод во всех его проявлениях и при первой же возможности перебралась южнее: палящее солнце было ко мне гуманнее.

А, спуская курок, огненного мага я ненавидела особенно сильно. Даже не за его опасность и разрушительную силу — за легкую рубашку и тонкий летний китель, небрежно наброшенный на широкие плечи. Мороз совсем не беспокоил стихийника, и в тот момент я мстила ему скорее за это, чем за боевые заслуги.

Тот застарелый холод вдруг вновь скрутил внутренности, и я инстинктивно потянулась к теплу, ровно пульсировавшему жизнью совсем рядом. Прижалась, далеко не сразу сообразив, что именно я делаю, но когда сообразила — оказалось поздно что-то менять. И я замерла, ощущая со смесью облегчения и досады, что холод спешно отступает, будто отползая в страхе перед бушующей огненной стихией, воплощенной в Бельфеноре.

Могла ли я хоть на мгновение представить, что эльф, на чьей груди от моего выстрела распустился неровный алый цветок кровавого пятна, будет согревать меня, тепло щекоча дыханием кончик уха, а я буду вот так льнуть к нему, прижиматься и едва справляться с желанием потереться щекой о плечо? Страшный сон!

А мне против ожидания стало хорошо, настолько хорошо, что не осталось сил встряхнуться и освободиться от этого наваждения. Да и… если совсем честно, не хотелось. Уже очень, очень давно мне не было так хорошо и спокойно, как сейчас в этих объятиях. Если вообще хоть когда-нибудь было…

Дико, неожиданно оказалось услышать от светлого выражение вслух собственных мыслей. Сейчас он казался понятным, удивительно родным, знакомым всю жизнь. Не осталось безжалостного и непримиримого врага — рядом со мной дышал точно такой же, как я, уставший от смертей мужчина, не желавший сейчас решать никаких глобальных вопросов, а стремящийся просто жить и чувствовать.

Я стояла, согреваемая его близостью и его чарами, удивлялась нашему сходству и мучительно пыталась вспомнить, почему началась эта война? Тогда все виделось логичным, правильным, справедливым. Когда я слушала Ира, разговаривала с Валлендором, их слова представлялись ясными и казались единственно верными. Даже еще вчера все было ясно, а сейчас меня терзало чувство, что война — бессмыслица, что кроме выброшенных на ветер лет жизни и отправленных за Грань душ она не принесла ничего.

Впрочем, существуют ли осмысленные войны?

И с каждой секундой, с каждой новой мыслью мне хотелось еще крепче прижаться к теплому и сильному мужчине, развернуться в его объятиях, спрятать лицо на груди, спрятаться от всего сразу. От холодного ветра, от запаха близкой грозы, от прошлого, от страхов и переживаний. Я чувствовала, что безнадежно запуталась в словах и ощущениях, и отчаянно не хотела разбираться во всем этом. Понимала, что нужно, но малодушно откладывала этот момент.

Увы, к сожалению — или к счастью, — затянувшееся ожидание все же закончилось и портал наконец впустил ожидаемого путника. Тот осмотрелся спокойно и с явным интересом, да и вообще вел себя очень непохоже на прочих высокопоставленных светлых гостей. В глазах ни неприязни, ни отвращения, только любопытство и досада на погоду.

Очнувшись под внимательным взглядом холодных пронзительных глаз, я постаралась отогнать наваждение и отстраниться от стихийника. Тот явно не хотел меня отпускать, но выбора не было.

За пределами теплого кокона его магии непогода набросилась на меня с остервенением. Тонкое простое платье совсем не защищало от ветра, и с таким же успехом я могла оказаться вообще без одежды — разницы не почувствовала бы. Замерзла мгновенно, причем как будто не столько снаружи, под ударами штормового ветра, сколько изнутри. До позвоночника пробрала дрожь, вызванная резким контрастом температур, и я едва поборола желание вернуться под защиту Бельфенора, но тут же разозлилась на себя. Не за холод — за тоску и вот эту слабость, за несамостоятельность и, главное, за нежелание бороться со своими неуместными порывами.

Выручили только упрямство и гордость, и на них я проделала оставшийся путь. Скорым шагом до бывшего посольства мы добрались аккурат к началу дождя. Первые крупные тяжелые капли упали на наши плечи уже у входа на садовую дорожку, дальше деревья укрыли от громкого шелеста ливня. Кроны еще не успели промокнуть, поэтому под их покровом на нас сыпались только мелкие брызги, в которые превращались капли, разбитые ветром о листья.

Внутри пустого темного здания показалось не теплее, чем снаружи. Вполне освоившийся здесь за прошедшие дни Фель проводил нас в небольшую гостиную, имевшую мрачный и унылый вид. Голые серые стены в сочетании с частью металлической, частью каменной мебелью производили давящее впечатление. Жесткие сиденья сплетенных из красных и желтых металлических полос кресел и небольшого дивана должны были быть прикрыты подушками, но от тех не осталось даже воспоминаний. Я поняла, что отчаянно не хочу прикасаться к металлу. Знала, что на самом деле он не такой холодный, как мне кажется, но все равно — заставить себя не смогла.

Тем временем Бельфенор, исполнявший обязанности хозяина, небрежным жестом бросил в брюхо имевшегося тут узорчатого камина сгусток пламени, которое весело заплясало на ровной пустой поверхности и тут же оживило унылое пространство. В мою сторону светлый в этот момент не смотрел, но я со смешанным чувством стыда и благодарности поняла, что это — для меня. У камина я и остановилась, рассудив, что на холодной меди сидеть все равно не смогу.

— Ну что ж, давай знакомиться, мой юный внук, — тепло и спокойно проговорил эль Алтор, сел на диван и похлопал ладонью по сиденью рядом с собой. Мальчик неуверенно приблизился и опустился на самый краешек, попеременно тревожно поглядывая на меня и стихийника. Я ободряюще улыбнулась, а Фель, нахмурившись, проговорил:

— Я схожу за одеялом, надо что-нибудь постелить.

— Это будет кстати, — кивнул менталист, провожая того взглядом. Когда за огневиком закрылась дверь, я вдруг почувствовала себя неловко и тревожно, будто меня заперли наедине с опасным зверем, а я не знаю, что у него на уме и получится ли с ним договориться. Это было тем более странно, что смотрел на меня эль Алтор спокойно, с легкой ироничной улыбкой. — Очень кстати, — повторил он, обнимая внука за плечи, но не отрывая от меня взгляда. — Я сначала хотел сказать это Фелю, но теперь понимаю — разговаривать надо с тобой.

— О чем? — хмурясь и пытаясь преодолеть робость, уточнила я.

— О времени, я полагаю, — слегка пожал он плечами. — О такой необычной и нелинейной субстанции, как время.

— Вы хотите знать, как получилось… — сообразила я, но менталист оборвал меня недовольной гримасой и жестом.

— Нет, вот знать я сейчас точно ничего не хочу, знаний мне пока достаточно, — проговорил он. — Время, девочка, это часть мира. И точно так же, как остальные части мира, оно предстает перед нами таким, каким мы желаем его видеть. Может стремительно мчаться, может замирать, может пропадать целыми тысячелетиями, проходя мимо. Иногда очень хочется его подогнать, а довериться его размеренному течению бывает невообразимо трудно, но… главное помнить, что у нас его ровно столько, сколько мы сами захотим. У короткоживущих людей и орков — в метафизическом смысле, а у нас, Перворожденных, в самом что ни есть прямом. Для них спешка оправдана: им за мгновения приходится делать то, на что мы можем позволить себе отвести пару-тройку лет или даже веков. А для нас… одно дело, когда вопрос касается жизни и смерти, когда к тебе летит пуля или вот-вот рухнет дом… Но когда приходит момент выбирать свою судьбу, поспешность обычно приводит к краху.

— К чему вы все это говорите? — мрачно уточнила я, потому что маг замолчал, испытующе глядя на меня.

— Ты знаешь, — с легкой ироничной улыбкой кивнул он. — Но боишься признаться. Юность очень любит громкие слова и короткие однозначные ответы, только на некоторые вопросы ответов не существует вовсе. Просто потому, что, если бы они были, жизнь не имела бы смысла. Например, такой на первый взгляд простой вопрос — «кто виноват?». Кажется, все просто: ткни пальцем в того, кто отдавал приказы, и попадешь верно. Но что в это время делали остальные? Почему они ничего не пытались изменить? В том, что касается каждого, виноват каждый. Тот, кто остался в стороне и наблюдал. Тот, кто послушался приказа. Тот, кто его отдавал. Тот, кто вынудил или способствовал появлению этого приказа. Однозначного ответа нет, как нет однозначной, единой для всех истины, абсолютной свободы, незапятнанной чести и совершенства. Нет только черного и только белого, есть полутона и переходы, есть равновесие и стремление к нему. Но если ты хочешь, чтобы я сказал прямо, я скажу: не спеши, принимая решение за себя и за него. — Он красноречиво кивнул на дверь, за которой скрылся Бельфенор.

— Почему именно я? — пробормотала неуверенно.

— Потому что он свое решение уже принял. Может, не до конца осознал, но — принял.

— Правильное? — против воли вырвалось у меня, а менталист усмехнулся.

— Это как раз один из тех вопросов, о которых я говорил. Правда, как и счастье, понятие относительное.

Стихийник вернулся в звенящую тишину и окинул нас подозрительным взглядом. Но эль Алтор был безмятежен, Инталор вообще спал, свернувшись калачиком и устроив голову на бедре деда, а я… не знаю, но вряд ли я выглядела обиженной. Фель с одеялом в руках шагнул к сидящим на диване, но менталист отрицательно качнул головой и красноречиво кивнул в мою сторону. Подмывало исключительно из духа противоречия отказаться, но я шикнула на себя. Ну в самом деле, какая трагедия — обо мне проявили заботу! Лучше, конечно, гордо стоять в углу и дуться невесть на что, чем с комфортом сесть.

Не нарушая тишины, я благодарно кивнула, забрала у светлого одеяло и устроилась на нем в кресле, подобрав под себя ноги.

— Почему он так быстро заснул? — Бельфенор тоже сел, продолжая с недоумением переводить взгляд с меня на менталиста и обратно.

— Магия. Ему это нужно, он очень вымотан, — проговорил эль Алтор, бережно сжав плечо мальчика.

— Но с ним все будет в порядке? — уточнила я. Менталист бросил на меня насмешливый взгляд, явно намекая на предыдущий разговор, но все-таки ответил, не вдаваясь в подробности:

— Он вылечится.

— А что с ним? — полюбопытствовал Фель. — То есть очевидно, что он нездоров, но мне главным образом непонятно, почему он шарахался ото всех, кроме меня и Тилль?

— Он очень истощен — и физически, и морально. Несколько тяжелых травм: гибель родителей, война, одиночество… все это не могло не наложить отпечаток. А вот последний вопрос очень простой, вы для него заняли место родителей. Не на сознательном уровне, понятное дело — он ведь помнит, что они погибли, а внутри, в подсознании. Двое взрослых светлых эльфов, способных защитить, смутно похожих на те образы. Я не заглядывал так глубоко, но, думаю, Таналор просто предупредил его, что вокруг опасно и надо держаться родителей, никуда не уходить от них и постараться не общаться с местными, а поскольку это распоряжение стало буквально последним заветом отца, он выполнял его неукоснительно и как мог, — пояснил менталист и развел руками. Говорил он спокойно, но боль и тоску выдавали глаза. — Мальчик ведь интуитивно понимает, что оставаться одному нельзя, но глубокий внутренний запрет на общение со здешними жителями остался. Он придет в чувство, просто не сразу. А теперь, если не возражаете, я бы хотел немного побыть с ним вдвоем…

— Да, конечно, — чуть не хором отозвались мы оба и поспешили подняться со своих мест.

— Бельфенор, если не сложно, оставь огонь? — Менталист поднял вопросительный взгляд на стихийника, и тот молча кивнул, открывая дверь и ожидая, пока я выйду.

— С ним все будет хорошо? — спросила я уже у Бельфенора, спеша нарушить молчание, когда за нашими спинами закрылась дверь.

— Эль Алтор справится, — уверенно ответил светлый и вдруг вновь поймал меня, не давая сделать шаг. — Не убегай, — проговорил тихо, прижимая к себе обеими руками, и я опять почувствовала под лопатками размеренный стук его сердца. — Пожалуйста. Там гроза, и ты опять замерзнешь.

— Фель, пусти, — неуверенно попросила его. — Мне нужно…

— Давай ты подумаешь обо всем утром? — Он не позволил договорить, и опять я растерялась — как у него получалось понимать все с полуслова? Даже не слова — с полумысли. — Тилль, я знаю все, что ты можешь мне об этом сказать. Я могу сказать тебе то же самое и кое-что добавить от себя, но… кому от этого сейчас станет лучше? Мы обязательно поговорим, что-нибудь решим, до чего-нибудь договоримся, но — утром, хорошо? Ночные разговоры и ночные мысли приходят из-за Грани и часто ведут за нее же. А я… может быть, глупо цепляться за пустоту, но туда я все равно не хочу. Даже если она зовет очень настойчиво.

Его слова будто эхом отдавались у меня в груди. Что-то упрямое там, внутри, все эти годы отчаянно цеплявшееся за жизнь даже тогда, когда та была мне не нужна и даже противна, радостно откликнулось на эти слова, чувствуя в них отражение себя и неожиданную поддержку. Может, душа?

И вновь он понял все даже прежде, чем я призналась в этом самой себе, и без слов подхватил меня на руки. Осталось только уцепиться за широкие плечи, прижаться лбом к виску и зажмуриться, наслаждаясь теплом и мгновением покоя. Мне действительно нужна была передышка. До утра — хорошо, пусть до утра, но я просто не могла больше думать и колебаться между долгом, принципами, памятью и желаниями. Хотелось довериться течению и позволить ему нести меня куда угодно. И если там, впереди, обрыв с водопадом… да и боги бы с ним, в самом деле! Но сил барахтаться и плыть дальше у меня просто не осталось.

Путь оказался недолгим, и вскоре Фель поставил меня на ноги. Вновь заплясало в камине пламя, и я сумела осмотреться. Темные очень любили такие очаги, и даже здесь, в теплом климате, построили для себя посольство в родных традициях. Правда, осматривать оказалось особенно нечего: стол, два стула и неожиданная груда какого-то сена в углу.

— Что это? — Я не удержалась от вопроса и подняла растерянный взгляд на светлого. — Ты здесь спишь?

— Прости, — уголками губ улыбнулся он, присел на край стола и привлек меня к себе, баюкая в объятиях и почему-то не спеша переходить к иному. — Такие вот глубоко полевые условия, но, по крайней мере, тепло и сухо.

Я тоже не стремилась прервать разговор поцелуем, пытаясь вместо этого со стороны взглянуть на нас, на себя, на свои чувства. Результат получался странный. Будто тот короткий разговор на площади надломил внутри какой-то барьер, отделявший нас друг от друга. Уже не получалось воспринимать Феля как чужака, как постороннего или даже случайного любовника. Он ощущался… близким. Словно та пуля породнила нас, сплетя судьбы и сблизив души, а теперь мы это осознали и перестали бороться. Или это сделала война, смешавшая воедино не только нас двоих, но тысячи разбитых судеб? А теперь мы встретились, идеально дополнив друг друга собственными сколами и шрамами.

— Но почему нельзя воспользоваться кроватью? Ты же принес откуда-то одеяло, — пробормотала я ему в шею, не в силах поднять голову.

— Одолжил. Все мое имущество сейчас на мне, увы, — заметил он. — А принять помощь от местных…

— Противно? — с обидой уточнила я.

— Стыдно, — возразил он. — Сложно не воспринимать это как подачку. Гордость иррациональна и зачастую глупа, но когда кроме нее не остается ничего, сложно расстаться и с ней тоже.

— И от меня бы не принял? — уточнила я, все-таки немного отстраняясь, чтобы заглянуть в глаза.

— Не знаю. — Он медленно пожал плечами. — Наверное, смотря что. Одеяло не принял бы, а вот поцелуй — с благодарностью, — добавил с усталой, чуть ироничной улыбкой.

— Поцелуй не воспринимается как подачка? — хмыкнула я не то раздраженно, не то насмешливо.

— Между милостыней и милостью богов огромная разница. Хотя, если разобраться, похожи не только слова, но и сам процесс, — проговорил он задумчиво, а потом раздосадованно поморщился. — Прости, я же сам просил отложить разговор на утро, а…

— Мне интересно, — возразила я. — Я думаю и никак не могу в тебе разобраться. То ты ведешь себя как холодный заносчивый светлый, и руки начинают машинально нащупывать курок, а то вдруг кажешься настолько близким, родным и понятным, что дух захватывает, — призналась неожиданно. — И я пытаюсь понять, какой ты — настоящий?

— Боюсь, результат тебя разочарует. — Губы скривились в гримасе, отдаленно напоминающей горькую усмешку. — Единственное, что у меня на самом деле получается хорошо, это совершать ошибки.

— Ну, неправда, — возразила я, с удивлением ощущая, что на душе становится спокойней, а мешанина из мыслей и чувств начинает потихоньку расплетаться сама собой. Медленно и осторожно, по ниточке. — Ты очень лихо ловишь рыбу. И… целуешься тоже хорошо, но тут я не настаиваю, могло и почудиться.

Желание флиртовать с ним и вот так легонько подначивать мало укладывалось в принятое решение расслабиться и плыть по течению, полностью сняв с себя груз ответственности. Мы на какое-то мгновение поменялись ролями: он дергался и метался, а я — тянула туда, куда звали сиюминутные желания. Но почему-то именно это окончательно меня успокоило.

Намек был истолкован правильно, а ответ дан в самой предпочтительной форме.

Поцелуй получился долгий и неторопливый, медленный, изучающий. Как будто Фель слышал недавние слова менталиста о времени и вреде спешки, полностью их разделял и сейчас намеревался доказать мне их справедливость на практике. Руки его в это время столь же неспешно блуждали по моему телу, лаская сквозь одежду и обещая скорое наслаждение. А я упрямо пыталась на ощупь распутать узел, скрепляющий его косу. Очень хотелось вновь — теперь уже не украдкой, а в свое удовольствие — полюбоваться строгим и резким контрастом черного и белого, смешением двух противоположностей, не способных существовать в отрыве друг от друга.

— Ну как, проверила? — с тихим смешком уточнил Бельфенор, когда я чуть отстранилась, чтобы стянуть с него рубашку.

— Мало информации, — отмахнулась, не сразу сообразив, о чем идет речь. Светлый засмеялся, следом за рубашкой полетело мое платье, а потом я сумела с наслаждением вернуться к его губам, пока руки достаточно суматошно воевали со сложной пряжкой ремня.

— Нехорошо получается, — посетовал он, вновь отстраняясь, чтобы избавиться от оставшейся одежды. — Опять в нашем с тобой распоряжении только стол и пол.

— Есть еще два стула, — насмешливо фыркнула я. — Но это лучше, чем алтарь. Как ты думаешь, может, они все-таки не рассердились? — пробормотала неуверенно, а стихийник, повременив с ответом, притянул меня к себе, снова подхватывая под бедра. Я с готовностью обняла его ногами за талию и с удовольствием дотянулась губами до уха.

— Можно попробовать спросить. И заодно извиниться. Завтра, — предложил Фель, аккуратно опускаясь со мной вместе на груду в углу, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся не простой грудой, а чем-то вроде неровной сети, набитой травой. Сел, потом откинулся на спину, увлекая меня за собой. — Или ты предлагаешь сделать это прямо сейчас? — уточнил со смесью иронии и опасения, как будто действительно полагал, что я могу предложить нечто подобное.

Какие могут быть боги, когда его руки заставляют забыть обо всем, а от жадного горячего взгляда сердце бешено колотится где-то в горле?!

— Завтра. Не раньше, — уверенно подтвердила я и уже сама склонилась к нему для очередного поцелуя.

Бельфенор

Все-таки удивительно приятно суметь отбросить всю шелуху ненужных мыслей и сосредоточиться на текущем мгновении.

Я точно знал, чего хотел сейчас: опять провести бессонную ночь с этой выплывшей из глубин времен эльфийкой. Подхватить ее на руки, унести, спрятать от всего мира — и любоваться ею единолично, без взгляда богов и уж тем более кого-то из живущих. Вдосталь напиться поцелуями, насладиться нежностью кожи, изучить каждый изгиб тела. Ощущать прикосновения мягких губ, тонких пальцев, шелковистых прядей волос.

Обладать ею, наслаждаясь музыкой ее стонов и срывающегося частого дыхания под грохот собственного пульса в ушах. И, наконец, увидеть, как она замрет, закусив губу — напряженная, словно натянутая струна — чтобы через бесконечно долгое мгновение, через два моих движения, задрожать от наслаждения, сорвавшись тихим и почти жалобным всхлипом, впившись пальцами в мои запястья и сжавшись так, что уже у меня потемнеет в глазах от близости разрядки. И уже вовсе перестать сдерживаться, отдаться на волю инстинктов и быстрого, сводящего с ума ритма…

— М-да, все-таки хорошо ты не только целуешься, — тихо проговорила Тилль. Мы некоторое время лежали неподвижно, наслаждаясь затихающими отголосками испытанного удовольствия и, наверное, просто теплом друг друга. Я медленно гладил ее спину, перебирая разметавшиеся пряди волос, она — легонько щекотала пальцами мои ребра. Тоже, видимо, поглаживая, просто сильнее шевелиться ей явно не хотелось.

— Хоть какая-то от меня польза, — иронично хмыкнул в ответ.

— Все равно ты к себе слишком категоричен. Не может быть, чтобы такой сильный и опытный мужчина больше ничего не умел.

— Я боевой маг. Я умею убивать и выживать, — проворчал в ответ. Внутри поднялись раздражение и волна протеста против продолжения разговора. По счастью, ругаться и что-то объяснять сейчас особенной необходимости не было: я знал иную, гораздо более приятную тему, к которой сразу же предпочел перейти. Перекатился, вжал ойкнувшую от неожиданности Тилль в колючую, пахнущую сеном постель, завел руки ей за голову, не позволяя пошевелиться. — Но утро, по-моему, еще не скоро, — добавил тихо и медленно провел языком вдоль ее ключицы.

— Утром я могу забыть все те мудрые мысли, которые у меня появились, — иронично хмыкнула она.

— Не волнуйся. Я очень постараюсь, чтобы ты забыла их прямо сейчас, — пригрозил ей.

Не знаю, получилось ли претворить угрозу в жизнь, но больше этой ночью мы не разговаривали.

А утро уже прямо собственным началом показало себя многообещающим. Причем обещало оно, кажется, массу неприятностей, потому что началось с остервенелого и очень громкого стука в дверь. Вежливые гости и приятные посетители так определенно не стучат.

Недовольно заворчала и заворочалась у меня в охапке Тилль, пытаясь в полусне закопаться в лежак, подальше от громких резких звуков. Однако, судя по настойчивости раннего гостя, настроен он был крайне решительно и уходить не собирался, так что пришлось вставать и натягивать штаны. Кстати вспомнилось, что дверь на самом деле не заперта — там вообще не имелось замка, а охранку я впопыхах кинуть забыл, так что на всякий случай накрыл хрупкую фигурку женщины рубашкой и отправился выяснять, кого прислали боги по мою душу.

— А ты что тут делаешь? — растерянно уточнил, обнаружив на пороге Мельхиора.

— И тебе доброе утро, — ехидно ухмыльнулся он в ответ. — Нет, ну ты оценил мою тактичность? Я не вошел. Стою тут, стучу, как дятел-передовик, и терпеливо жду, пока ты соизволишь проснуться.

— Оценил, — мрачно подтвердил я. — А что случилось? Ты все-таки пришел меня арестовывать?

— Да нужен ты мне, — недовольно фыркнул он, но тут же исправился, — нет, ты-то мне как раз и нужен, но не за этим. Поймали мы преступную шайку, но осталась пара вопросов, а для этого надо провести очную ставку с тобой.

— А почему с ним? — сонно поинтересовалась Тилль, подныривая под мой локоть. — Привет.

— О! И ты тут! Замечательно, привет, — просиял темный. — Сегодня, я так понимаю, опять показывали изумительные звезды? Учитывая, что всю ночь зверски штормило, показывали их, похоже, только избранным и по билетам? — не удержался он от ехидства.

— Говорят, если сильно удариться головой, звезды можно увидеть и днем. Хочешь попробовать? — еще мрачнее предложил я.

— Две минуты, мы сейчас оденемся, — оборвала малосодержательный разговор эльфийка, решительно выпихнула темного за порог, за локоть втащила меня внутрь и закрыла дверь. Чем я, впрочем, с большим удовольствием воспользовался и притянул Тилль к себе. На объятия она ответила, а вот от поцелуя увернулась.

— Ты чего? — уточнил озадаченно.

— Не люблю спросонья целоваться, — тихонько проворчала она мне в подмышку. — Надо сначала толком очнуться и умыться, а потом уже все остальное. Не нравится мне все это, — добавила, отстраняясь и явно имея в виду совсем не поцелуи. — Не просто так Миль сам пришел, что-то у него там нехорошее случилось. Ой, да, извини, — опомнилась целительница, торопливо стягивая с себя мою рубашку. — Нацепила первое, что попалось под руку.

— Тебе идет, — честно ответил я, забирая у нее предмет обсуждения. — И мне не жалко.

— Ну, для выхода в свет она все равно мало подходит, — насмешливо наморщила она нос, расправляя собственное платье. Я зачарованно проследил, как грубая ткань скользит по шелковистой коже, на мгновения собираясь складками и задерживаясь на изгибах тела. Правда, поспешил взять себя в руки, тряхнул головой, отгоняя наваждение, и натянул рубашку.

— Извини, опять я… порчу тебе репутацию, — поморщился, наблюдая, как тонкая женщина, склонившись, пытается пальцами разобрать волосы.

— Не говори глупостей, — тихо возразила Тилль, оставила свое занятие и вновь подалась ко мне, обнимая. — Я ни о чем не жалею. Ну и, кроме того, — в голосе отчетливо чувствовалась улыбка, — мне недавно предложили взять тебя в качестве военного трофея. И эта идея чем дальше, тем больше кажется мне заманчивой.

— Интересный подход, — тихо засмеялся я.

— И что, даже не обидно? И гордость не возражает? — удивленно переспросила она, отстранилась и подозрительно заглянула мне в глаза.

— Если под «взять» подразумевается регулярное повторение сегодняшней ночи? — иронично уточнил я, осторожно подхватил ее под подбородок и ласково провел подушечкой большого пальца по нижней губе. Предпочел бы, конечно, поцеловать, но раз не нравится… — Что я, совсем идиот, добровольно от такого отказываться! К тому же… учитывая все обстоятельства, имеешь полное право отрезать голову и повесить над камином. Или не голову, а что-нибудь менее габаритное положить на полку. Все-таки ты честно меня подстрелила.

— Тьфу, пошляк, — через мгновение захихикала она, освобождая подбородок из руки и утыкаясь лбом мне в грудь. — А еще благородный светлый эльф!

— Я вообще-то имел в виду уши. А ты что подумала? — уточнил насмешливо, за что получил тычок острым кулачком под ребра.

Правда, на этом наш разговор прервал Мельхиор, вновь забарабанивший в дверь. Похоже, терпение темного кончилось.

— Да идем мы, идем, — раздраженно проворчала Тилль, а я, отстранившись, открыл дверь.

— Смотри-ка, надо же, действительно — оделись, — с искренним удивлением протянул Миль, когда мы вышли в коридор. — А я уж подумал, вы опять решили на звезды глянуть. На дорожку, так сказать, — добавил, предусмотрительно отгородившись от меня эльфийкой.

— Ты лучше не завидуй, а скажи, что там у вас такое случилось и для чего нужен Фель? — вмешалась та, видимо, опасаясь, что я не сдержусь. Врезать темному, конечно, хотелось, но пока он еще не настолько меня достал, да и настроение сегодня было гораздо более благодушным, чем в прошлый раз. Дурной знак в свете всех прочих обстоятельств: настолько хорошее настроение с утра непременно кто-нибудь испортит, и я даже видел кандидата на эту роль. Но пока было хорошо.

Тревожные мрачные мысли, заполнявшие голову сутки назад, не спешили возвращаться. Да, я по-прежнему помнил, что я здесь чужак, не испытывал никакой симпатии к местным жителям в глобальном смысле, меня по-прежнему нервировал этот каменный город. Но Тилль по непонятной причине выпадала из остального окружения и стояла особняком. Я напоминал себе первые впечатления от знакомства с ней, пытался разозлиться на жалящую боль в груди и темноту перед глазами, на гнилостный болотный запах, пытался убедить, что мы враги, но… все эти мысли не затрагивали никаких чувств в душе. Они вызывали лишь легкое раздражение, как вьющаяся перед лицом мошкара, и ничего, кроме этого. И уж точно они не имели никакого отношения к женщине, проведшей со мной ночь и идущей сейчас рядом. Легкой, теплой, упрямой и самой желанной. Просто оттого, что она была рядом, мое сердце стучало увереннее и ровнее. И я отчетливо понимал, что не хочу с ней сейчас расставаться, несмотря ни на какие посторонние мысли и косые взгляды, и даже готов ради нее потерпеть этот город. А кто-то внутри тихонько подсказывал, что «сейчас» — понятие растяжимое, причем растяжимое не на один год и даже не на один век, но прислушиваться к нему я пока не спешил. Не стоит загадывать так далеко.

Самое приятное, что Тилль тоже не стремилась поругаться и распрощаться навсегда, и это несказанно радовало. Может, она еще не до конца проснулась, но мне хотелось верить, что целительница просто разделяла мои мысли, получала от происходящего удовольствие и вполне сознательно не спешила от всего этого отказываться.

— Да тут, видишь ли, в чем дело… непонятно, почему именно он? Нет, он по определению очень удобная жертва для подставы — достаточно безалаберный, вспыльчивый, мотив налицо, причем более чем весомый. Но я не думаю, что здесь все так просто.

— Это ты про ссылку сюда? — уточнила Тилль.

— Кхм. Нет, не про ссылку, — кашлянул темный, бросив на меня выразительный взгляд.

— Я тебе потом расскажу, это… личное, — поморщившись, отмахнулся я.

— Ладно, предположим. А что тебя смущает?

— Струна, — пожал плечами темный. — Нельзя сказать, что это большая тайна, но чтобы ее найти, нужно точно знать, где он ее носит, а чтобы не пораниться в процессе извлечения и ничего не сломать — точно знать, как она оттуда снимается.

— Погоди, а при чем тут моя струна? — опомнился я.

— А, да, извини, я не говорил… В общем, голову Владыке отчекрыжили именно ею. Пока вы смотрели на звезды, кто-то проследил за вами, забрал струну, а потом подкинул на место. Ну то есть уже известно кто. Мне непонятно, откуда такие познания, если вы ни разу не встречались, а признаваться они не хотят. К тому же твое имя произносится с такими эмоциями… в общем, есть у меня ощущение, что тебя бы тоже с удовольствием прикончили, и ненавидят лично тебя, персонально и очень сильно.

— Интересно, — нахмурился я. — Думаешь спровоцировать?

— Попробуем, это самый простой вариант. На самом деле личность убийцы и без того очевидна, но дело закрывать рано. Есть у меня ощущение, что это не все.

— То есть? Еще кого-то убьют? — озадачилась Тилль.

— Нет, не в этом смысле. Просто множество нестыковок и общее впечатление, что есть кто-то еще. Ну не спланировали бы они все это настолько быстро и настолько гладко! Есть организатор, только они не хотят его выдавать.

— Откуда такая неуверенность? И кто вообще-то убийца?

— Терпение, сейчас все увидите. На самом деле все это… довольно печально, — поморщившись, проговорил он.

— Миль, ты или молчи, или говори сразу все. Закрутил интригу. Театрал, тоже мне! — проворчала целительница.

— Извини, все. Умолкаю.

Оставшийся путь мы действительно проделали в тишине, благо идти было недалеко.

— Прошу! — пригласил Мельхиор, открывая какую-то тяжелую дверь и жестом предлагая зайти следом.

Тилль

Не знаю, для чего раньше использовалось это помещение без окон, но больше всего оно походило на какую-то кладовку. Небольшая вытянутая комната два на три метра, в дальнем конце три простых стула, при входе — еще один стул. На том, что ближе, сидел смутно знакомый боевик, видимо — стражник. А вот в глубине помещения…

— Миль, ты сдурел? Это — преступники? — потрясенно выдохнула я, разглядывая мрачно нахохлившуюся парочку. Ученики. Студенты. Беловолосая светлая, Танагриаль, и менталист, чьего имени я не знала. Глаза мальчика казались равнодушными и пустыми, как будто его здесь вообще не было, а девочка обожгла меня и Феля злым ненавидящим взглядом.

— Не сомневайся, — проговорил Миль и обернулся к светлому: — Ну что, знакомы?

— Первый раз вижу, — неестественно ровным голосом проговорил огневик. Темный нахмурился и хотел что-то сказать, но тут высказалась девочка.

— Еще бы ты помнил! — зло прошипела она. Попыталась подняться, но сторожевая магия мешала лишний раз шевельнуться, и светлой пришлось продолжать сидя. — Тварь! Ненавижу! Ты ее покалечил на всю жизнь, это ты во всем виноват! Хочу, чтобы ты сдох! Жалко, я не прирезала вас обоих тогда, тебя и эту… шлюху… Боги, как же это было отвратительно, — выдохнула она и зажмурилась, отчаянно тряся головой. Юная целительница выглядела сейчас неестественно и жутко, будто в тело подростка вселилась какая-то чуждая потусторонняя тварь.

— Так, по-моему, уже достаточно, — мрачно резюмировал Миль. Причем взгляд его был направлен не на разъяренную девочку, на Феля. И, оглянувшись на стихийника, я сама едва не шарахнулась.

Лицо как будто превратилось в ледяную маску — замершее, бледное, с совершенно стеклянными глазами. Даже его пламенеющая яркая аура сжалась, скукожилась, словно огню не хватало воздуха.

Мельхиор тем временем распахнул дверь, кивком велел мне выходить и за плечо выволок стихийника. Тот не сопротивлялся.

— Фель, ты как? — встревоженно проговорил темный, легонько встряхивая светлого за локоть. Тот вздрогнул, с трудом сфокусировал взгляд на следователе и неожиданно заявил:

— Миль, это я его убил.

— Кого? — опешил Мельхиор.

Меня же попросту парализовало увиденное, и я замерла на месте, не в силах что-то сказать, пошевелиться или хотя бы отвести взгляд от неживого жуткого лица, принадлежащего кому угодно, только не Бельфенору.

— Владыку. Я его зарезал.

— Ты сдурел? — Брови темного удивленно взлетели. — Каким образом?

— Струной, на площади. Когда Тилль уснула, — тем же размеренным тоном проговорил он.

— Фель, на какой площади? А зелье? А из дома ты его как вывел?! — продолжил недоверчиво расспрашивать следователь.

— Не все ли равно? Миль, это я его убил, я сознаюсь, что тебе еще надо? Никто больше не виноват. Ну хочешь, я еще кого-нибудь убью?!

— Тилль, ты его своими папиросами угостила, что ли? Что ты в них мешаешь?! — вытаращился темный уже на меня.

— Ты не понимаешь! — выдохнул стихийник и вдруг сгреб следователя за воротник, приподнимая над полом и вжимая в стену. — Это я его убил! Какая тебе разница?! Я отлично подхожу на роль убийцы, вот меня и надо сдавать! Ладно, я сдохну, я уже все понял, но их-то за что?! Они же ни в чем не виноваты!

— Фель, успокойся, — опомнилась я и ринулась к мужчинам. Слегка придушенный Мельхиор таращился на взбесившегося светлого дикими округлившимися глазами и, кажется, отчаянно пытался вернуть утраченный дар речи. — Фель, пусти, ты же его придушишь! Что случилось?! — Я обеими руками ухватила огневика за локоть и потянула на себя. Мышцы были так напряжены, что рука казалась каменной или отлитой из железа. Мне точно не хватило бы сил оттащить его, но Бельфенор неожиданно поддался и расслабленно уронил руки, выпуская следователя.

— Тилль, уйми его, а? — торопливо попросил темный, нервно оправляя воротник и опасливо косясь на вновь замершего Феля. — Он тебя вроде слушается, а я лучше подожду, пока остынет. А то такими темпами, скорее, я навсегда остыну, чего хотелось бы избежать. — Темный затряс головой, сделал пару шагов по коридору, толкнул первую попавшуюся под руку дверь, заглянул внутрь и жестом пригласил нас.

Стихийник позволил провести его внутрь почти пустой комнаты, если не считать обломков мебели, занимавших половину небольшого темного помещения. Раньше это был то ли архив, то ли каземат; единственное крошечное зарешеченное окошко находилось под самым потолком, и свет в него сочился с трудом, застревая в мутном растрескавшемся стекле. Дверь за нашими спинами закрылась, и я потерянно огляделась, пытаясь придумать, куда можно присесть.

Что происходит, я не понимала. Тут, наверное, требовался менталист, потому что физически маг был полностью здоров. Один толковый на примете, конечно, имелся, но оставить Бельфенора и сбегать за эль Алтором или тем более вести его с собой в таком состоянии я не рискнула.

— Фель, что случилось? Ты знаешь эту девочку? — осторожно уточнила я. Он криво усмехнулся, глядя куда-то сквозь меня. Привалился спиной к двери и сполз по ней на пол, как будто его полностью оставили силы, а я опустилась рядом на колени, не зная, то ли стоит взять его за руку, то ли лучше не трогать.

— Она права. Во всем права. Я… действительно редкая тварь, — нервно усмехнулся он. — Я… боги! Мне было тридцать шесть, когда она родилась, я сам только начал учебу… — Стихийник запрокинул голову и зажмурился, пару раз слегка стукнулся затылком о старое потемневшее дерево.

— Кто родилась, Танагриаль? — окончательно запуталась я. На вид девочке было как раз лет тридцать пять, не больше, а Фель казался мне гораздо старше получающегося возраста.

— Ее мать, Вириталь. Моя дочь. Она была мне не нужна, понимаешь? Боги, да какому мальчишке нужна в этом возрасте семья?! Я вообще не вспоминал о ней! О жене помнил — нужен был сын, наследник. Отец настаивал, и мне оказалось проще согласиться: мы с Таей вполне нашли общий язык в постели, а за ее пределами оставались одинаково равнодушными друг к другу. Я о Вириталь вообще не вспоминал. Изредка только, случайно. Потом… сын все-таки появился, а она уже выросла. Когда этот ублюдок попросил ее руки, я… мне была безразлична ее судьба. Понимаешь? Совсем. Тая одобрила, и я согласился, невзирая на протесты дочери. Она мне писала, украдкой прислала письмо. Она просила меня о помощи, а я… решил, что она лжет. Просто хочет отомстить. Наговаривает. Я даже не удосужился приехать и проверить, взглянуть ей в глаза! Отмахнулся, выбросил письмо и тут же о нем забыл. А он бы ее убил. Если бы не случай, если бы не… он замучил бы ее до смерти. Когда я обо всем узнал — уже когда его приговорили — я так и не осмелился приехать. Я до сих пор боюсь когда-нибудь посмотреть ей в глаза, потому что знаю, что там увижу. Но я… даже не помню, какого они цвета. Иногда кажется — карие. Иногда — серые. Или зеленые? Хотел все исправить с Нитом, постараться, чтобы все было не так, чтобы он… а он… умер. И Тая погом тоже умерла. А меня даже Грань отказывается принимать. Ей противно, и ее можно в этом понять. Забвение и покой тоже надо заслужить, а я их не достоин. Я должен сделать хоть что-то хорошее, пусть эта девочка живет…

Он замолчал, зажмурился и неподвижно замер, прижавшись затылком к темному дереву двери, а я только теперь заметила, что слушала эту короткую рваную исповедь, затаив дыхание. Вздох получился судорожный и рваный, на губах было солоно, а на щеках — мокро. Вперед я подалась машинально, влекомая чем-то вроде инстинкта целителя, требующего унять чужую боль.

Только как это сделать, не знала. Боли было столько, что она разливалась по всей комнате и, кажется, пыталась выплеснуться за ее пределы, а моя магия оказалась бессильна: источник боли находился внутри, в душе. Застарелая и гнилая рана, засевший в кости осколок.

Поэтому я просто прижала его голову к груди, будто пыталась успокоить плачущего ребенка, а не взрослого мужчину с совершенно сухими глазами.

Сбивчивый рассказ оставлял массу вопросов, но основное я поняла. У Бельфенора был не только сын, погибший много лет назад, но и дочь, видимо, вполне живая поныне. Которую давным-давно выдали замуж за какого-то психа, и это едва не стоило ей жизни. И я понимала, что не хочу знать подробностей того происшествия.

Надо было что-то сказать, но мысли отсутствовали. Только бегали в голове по кругу слова менталиста о том, что нет однозначного ответа на вопрос «кто виноват?». Интересно, эль Алтор предвидел подобную ситуацию, или тогда он говорил о другом? О войне, про которую я в тот момент и подумала?

Фель считал, что виноват он. Да, в общем, так и было: глупо спорить, его чувство вины не возникло на пустом месте. Он действительно был виноват. Обрек свою дочь на страшную участь и даже не помог ей, когда та просила. Да и его наплевательское отношение к ней совсем не заслуживало похвалы.

Вот только… один ли он был виноват? А как же мать, которая первой должна заботиться о благополучии своего ребенка? Ее вина не больше? А тот, кто был так маниакально озабочен сохранением рода, что требовал наследника от, по сути, совсем еще мальчишки? Тридцать пять лет — это почти подросток, и очень мало кто в этом возрасте имеет достаточно ответственности и мудрости, чтобы заводить собственных детей. Ладно, женщины взрослеют быстрее, и многие вполне готовы лет в сорок создать семью, но для мужчин подобное — исключение, а Бельфенор им явно не являлся. А его отец, похоже, даже не посчитал нужным что-то объяснить и оказать на сына влияние, просто использовал как племенного жеребца.

А еще неясно, кто отмерил всем виноватым наказание? Какой мерой и сколько оно должно длиться? С тем, казненным, все обстояло просто и понятно, и он получил свое. Но не искупил ли сполна свою ошибку Фель, постоянно терзаясь этой болью? А его отец, он вообще чувствовал себя виноватым? А жена, она хоть на секунду задумалась о судьбе дочери и собственной вине перед ней?

— Тилль, поговори с ним, — тихо попросил светлый, решительно отстраняясь, чтобы заглянуть мне в лицо. — Ты понимаешь, а тебя он может послушать. Она не должна…

— Не говори глупостей, — нахмурившись, возразила я. — Имея мужество совершить поступок, нужно иметь мужество за него отвечать.

— Она хорошая девочка, просто запуталась, а я…

— Эта девочка цинично и хладнокровно убила разумное существо и очень старалась свалить свою вину на другого. Извини, но назвать ее «хорошей» я не могу. Владыка, конечно, был малоприятным субъектом, мне его ни на волос не жалко, но называть из-за этого его убийцу «несчастной» я бы тоже не стала. В конце концов, это у ее матери с тобой могут найтись личные счеты, а ее ненависть — ее личный выбор. Извини, но я уверена, что у Вириталь имелись дела поважнее, чем промывка мозгов собственной дочери на тему «какая же сволочь ее дед».

— Но ведь… — начал он, растерянно глядя на меня.