Лента Мёбиуса Тилье Франк

15

Пятница, 4 мая, 16:17

Маленькое кладбище степенным строем окружали великолепные кипарисы. В этот час, когда повсюду царили тишина и спокойствие, было слышно, как наверху весело заливаются птицы.

Стефан вошел в шестую аллею. Сердце у него бешено колотилось, как всякий раз, когда он рисковал тайком прийти в это место, в каких-нибудь нескольких сотнях метров от имения. Перед ним на серо-белом мраморном надгробии было выбито имя: «Гаэль Монтьё – 1997–2007». И, как и всякий раз, его словно скальпелем полоснуло.

Нет ничего хуже, чем смотреть на могилу ребенка. Холмик был выложен плиткой, уставлен вазами с цветами и прочими проявлениями любви. Вот уже два месяца после трагедии мать приходила сюда каждый день около половины шестого вечера и долго стояла, проклиная свою жизнь. Иногда Стефану приходилось делать крюк, обходя могилу, чтобы не пересечься с матерью и не встретиться с ней.

Что же до ее мужа, то он его никогда не видел.

Большой букет белых роз, что он принес накануне, кудато исчез, – может быть, его выбросила мать. В этот раз он поставил в вазу сиреневые хризантемы. Вдруг у него зазвонил мобильник. Стефан в панике схватил его и отключил звук. Эверар, продюсер «Кровавой лощины», интересовался, как продвигается муляж Мартинес. Не отвечая, он выключил телефон и несколько минут собирался с мыслями.

Подняв воротник куртки, он пошел к выходу с кладбища. Потом посмотрел куда-то перед собой, достал из кармана диктофон, долго стоял в нерешительности, положил его обратно и быстро зашагал прочь. Сильвия думала, что он пошел прогуляться по лугу возле опушки леса. Но для него настал час лицом к лицу встретиться с худшим. И раз и навсегда выбросить из головы все свои страхи.

Он прошел по проспекту Освобождения и поднялся по шоссе № 16 два километра до того проклятого поворота. До того места, где его капот погасил улыбку десятилетнего ребенка. До того поворота, который он после трагедии ни разу не проехал на машине.

Он был уже почти на месте. Дорога шла здесь под уклон и поворачивала. Сзади утопал в густой зелени Ламорлэ, впереди виднелся изгиб темного асфальта, похожий на серп. А дальше торчал желто-белый километровый столб с отметкой «№ 16». Это здесь.

Весь дрожа, Стефан тщательно сверился с листком бумаги. Рапорт жандармерии указывал, что удар случился ровно в восемнадцати метрах от столба.

Стефан вошел в лес, чтобы точно проследить траекторию движения своего автомобиля, которую подсказывала попорченная и примятая зелень на этом месте. Даже через два месяца на земле еще виднелись сломанные ветки и вывороченные с корнем кусты. Природа забывать отказывалась.

Наконец он заметил узкую тропинку, о которой говорилось в рапорте. По словам представителей власти, девочка вместе с родителями возвращалась с длинной пешей прогулки из Шамонтеля в Ламорлэ. Этой тропой они ходили по нескольку раз в год.

Потом он увидел дерево, и сердце его горестно сжалось. Бук с содранной корой еще хранил следы автомобильной краски. Стефан не стал обходить это место и упрямо пошел вперед.

Пальцы его прикоснулись к холодному стволу. И все вдруг снова ожило в памяти. Он скорчился, словно его ударили под дых.

Резкий удар по тормозам не прошел без последствий. «Мерседес» вынесло на обочину, он забуксовал, покатился вниз по склону, пересек проезжую часть и убил девочку на глазах у родителей. Потом боком ударился о дерево, запрыгал вниз по ухабам, а потом в нем сработала подушка безопасности. Перед тем как потерять сознание, Стефан успел посмотреть на свои окровавленные руки. В тот день он был не на «форде», как обычно, иначе и он бы в живых не остался. Просто невероятное везение, что он поехал на другой машине, говорили тогда.

Невероятное везение…

Он закрыл глаза, зажал ладонями уши и закричал. Эти картины неотступно преследовали его. Может, он действительно сходит с ума? А может, он всегда был психом?

Чуть не плача, он бросился бежать.

С трудом карабкаясь по крутой тропинке по направлению к шоссе, он добрался до километрового столбика с пометкой «№ 16». Здесь, как утверждали жандармы, он стал тормозить. Он спустился к асфальту как раз там, где виднелись следы торможения, все еще довольно четкие. Машина шла юзом метра три до того места, где ее выбросило на обочину.

Стефан вновь переживал аварию секунда за секундой. И те несколько секунд, что ей предшествовали. По утверждению жандармов и по характерному тормозному следу на асфальте, он нажал на тормоз, пытаясь избежать столкновения с оленем или с кабаном. В этих местах дикое зверье часто оказывалось на шоссе, о чем и оповещал дорожный знак.

Но Стефан не видел ни оленя, ни кабана. Считалось, что он потерял память от травматического шока и черепной травмы. Но он был уверен как раз в обратном. Он ничего не видел.

Он еще раз внимательно оглядел грунт, потом всю территорию возле места аварии. Ничего. Ни одной детали, которая доказывала бы, что он не сумасшедший и не одержимый. Но ударил же он по тормозам без всякой причины!

Зайдя в лес и обогнув дерево, Стефан вышел на узкую тропинку. Там он уселся на землю и достал цифровой диктофон. Пройдясь по файлам, он нашел нужный: запись сеанса гипноза, который провел с ним приятель около полутора месяцев назад, 18 марта 2007 года, сразу после его выписки из больницы. Сейчас он прослушивал эту запись впервые.

«…Машина уходит на обочину! Я кричу, я…

– Стоп! Мой голос, ты слышишь только мой голос. Вернемся чуть-чуть назад. Ты вот-вот затормозишь. Ладно?

– Ладно.

– Итак, ты собираешься прокатиться. Выезжаешь из Ламорлэ и едешь по шоссе № 16. Дальше?

– Я включил радио. Там передавали „Nothing Else Matters“[29]. Я эту песню обожаю.

– Ты спокоен, тебя ничто не тревожит в этот день?

– Совершенно спокоен. У меня была встреча с начальником бригады декораторов и с продюсером по поводу крупного заказа. Небо синее, погода теплая. Я ехал с открытыми окнами.

– Отлично. Впереди, метрах в десяти, ты видишь поворот. Какая у тебя скорость?

– Около шестидесяти пяти в час. Мне навстречу попалась машина, которая шла гораздо быстрее.

– Какой марки машина?

– Не разглядел.

– Дальше?

– Я терял скорость, потому что машина шла на подъем и впереди я видел поворот.

– Отлично. И что ты делаешь в этот момент?

– Я… я вижу справа бело-желтый километровый столбик. Он… На нем обозначение „№ 16“! № 16! И я даю по тормозам! Выжимаю педаль до отказа, что есть силы!

– Почему? Почему ты затормозил? Что ты увидел перед столбиком № 16 или за ним? Вспоминай хорошенько, Стефан, вспоминай хорошенько.

– Ничего. Ничего там больше не было. Только километровый столбик.

– Хорошо, только столбик. Почему ты затормозил?

– Не знаю. Я не знаю!

– Давай снова вернемся немного назад. Ты спокойно едешь по шоссе… Слушаешь музыку… Впереди ты замечаешь столбик… И тут изо всех сил жмешь на тормоз. Почему?

– Потому что я…

– Что? Что – потому что?

– Потому что я уже однажды видел, как торможу! И торможу именно в этом месте! И сейчас тоже затормозил!

– Когда ты видел, что тормозишь?

– Я… Понятия не имею…

– Во сне?

– Нет. Я своих снов никогда не помню.

– Никогда-никогда?

– Никогда.

– Значит, ты тормозил наяву? А было впечатление дежавю?

– Я… не знаю. Я не знаю!

– Просыпайся, Стефан!»

Стефан выключил диктофон и выронил его на землю рядом с ксерокопией рапорта жандармерии. Его бейсболка намокла от пота. Он молча сидел, ничего не слыша и не видя вокруг. В мозгу пульсировали только визг тормозов и желто-белые полоски километрового столбика.

Вдруг его захлестнула волна адреналина, он резко вскочил с места, посмотрел на часы и бросился бежать.

Он еще успевал.

Она уже была там, затянутая в длинное черное платье, доходившее до щиколоток. Ее заметно старили согнутые плечи и беспорядочно спутанные на шее волосы. В сорок лет мать Гаэль Монтьё оказалась лишена смысла жизни.

В вазе чуть подрагивали прекрасные сиреневые хризантемы, символ скорби.

Женщина обернулась к Стефану и снова перевела глаза на могильный холмик:

– Цветы… Я так и знала, что это вы… Всегда знала…

Она пристально, без слез смотрела на надгробную плиту. Прошло несколько секунд, и Стефан решился задать вопрос:

– Мадам Монтьё… Мне нужно знать… одну важную для меня вещь… Очень важную… В отчете жандармерии… уточняется, что вы ходили по этой тропе по нескольку раз в год, с мужем и…

– Что вам нужно?

Голос ее звучал сухо и резко. Стефан подобрал упавшую хризантему и поставил ее на место. Потом снова заговорил, не осмеливаясь взглянуть на женщину:

– Скажите, желто-белый километровый столбик вам ни о чем не напоминает?

Эва Монтьё наклонилась над могилой и погладила надгробную плиту.

– Мой приятель-детектив провел расследование насчет вас, – сказала она.

– Насчет меня? Но…

– О том, что не вошло в полицейские отчеты, о том, что не интересовало жандармов, но интересует меня. О вашем прошлом.

Стефан судорожно вцепился пальцами в свои заляпанные латексом джинсы:

– О моем прошлом? Но… но зачем?

– Мне хотелось все узнать об убийце моей дочери. Где вы жили раньше, как звали ваших родителей, что у вас за профессия, какие пристрастия. И почему ваш паршивый драндулет оказался здесь в тот момент.

– Вы… Но вы же ничего обо мне не знаете…

– Что, несладко быть приемным ребенком?

Она подняла на него воспаленные глаза:

– И теперь тоже будете говорить, что я о вас ничего не знаю?

Стефан почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Эта женщина нанесла ему очень болезненный удар.

– Но все же есть одна вещь, которая хоть как-то утешает меня в горе, – произнесла она жестко и твердо. – Это тот факт, что ваши дети не будут с вами в старости. Вы не можете иметь детей. Значит, в какой-то мере есть на свете справедливость.

Стефан закусил щеки, глаза заволокло слезами.

– Моя медицинская карта, мое бесплодие… Откуда вы…

Она принялась один за другим обрывать лепестки хризантемы.

– С помощью денег можно горы сдвинуть с места, и вы это прекрасно знаете. А если я назову имя маленькой Людивины Кокель?

– Нет, я…

– Июль 1992-го, вам тогда было пятнадцать. Помните? Железнодорожный путь в Койе? Всего в нескольких километрах от Ламорлэ? Конечно помните. Как такое забудешь!

– Прекратите!

– А в 1995-м?

– Перестаньте, говорю вам!

Она стиснула цветок в руке. В нее словно демон вселился.

– Июль 1995-го. Вы только-только получили права – и сразу авария. Вы не справились с управлением, вас вынесло в поле, вы сломали изгородь и убили двух баранов. Тогда до человеческих жертв дело не дошло, но это в какой-то мере объясняет, почему вы так резко затормозили в тот день. По вашим объяснениям выходило, что вам «показалось, что там кто-то был». Поэтому вам назначили несколько сеансов у психиатра и соответствующие лекарства. А в 98-м вы ни с того ни с сего рванули стоп-кран в поезде и без видимых причин спрыгнули на полном ходу. В больнице вас собирали по кускам, но вы каким-то чудесным образом выжили. Однако этого шанса, к несчастью, не оказалось у многих пассажиров… И они погибли из-за вас! Дернув стоп-кран, вы спровоцировали сбой в работе тормозов, и поезд сошел с рельсов! Правосудие быстро призвало вас к порядку, но это снова оказались беседы с психиатром и лекарства. Какой тяжелый случай в психиатрии… А что об этом думает ваша жена?

Стефан вскочил и с трудом подавил желание схватить ее за горло:

– Довольно! Довольно, слышите?

– Кто вы, Стефан Кисмет? Кто же вы такой, если по вашей вине произошло столько трагедий?

Он покачал головой:

– Не знаю. Клянусь, я ничего не знаю.

Она снова взглянула на надгробие. У нее даже на ненависть уже не хватало сил – настолько она была опустошена.

– Ваша жизнь, как вехами, уставлена этими непостижимыми трагедиями. И одной из этих вех теперь стала моя дочь. Но почему она? Почему ее жизнь разбилась о вашу?

Стефан вытер глаза руками:

– Я сам очень хотел бы знать.

– Не могу понять… Моя девочка так сильно верила в Бога, молилась каждый день… ей бы жить и жить. Вы-то сами в Бога верите?

– Как могу я верить в Бога?

Наступило тягостное молчание, потом он выдавил:

– Я и в церкви-то ни разу не был.

– Почему?

– Потому что… потому что не могу.

– И дьявол тоже не может войти в церковь.

На кладбище все стихло – ни звука, ни шороха. Казалось, природа затаила дыхание. Эва Монтьё через силу улыбнулась, и по щеке у нее скатилась слеза.

– Когда… Когда мы ходили в поход с Люком и… Гаэль, мы всегда старались посмотреть на маленькую речку: считается, что это принесет удачу. Всем троим, мы всегда ходили туда втроем.

Она подавила рыдание и снова заговорила:

– Я сотни и сотни раз повторяла про себя ход событий.

Стефану захотелось взять ее за руку и успокоить, но он не сдвинулся с места. В ее глазах он навсегда останется монстром, который убил ее девочку.

– Каких событий?

– Той аварии.

– Объясните, пожалуйста.

– Мы шли по лесу в нескольких метрах от шоссе. Километровый столбик, где мы всегда переходили на другую сторону, чтобы подойти к речке, был метрах в двадцати от нас. Мы уже собрались перейти шоссе, но тут Гаэль попросила остановиться: у нее развязался шнурок. И мы все трое стояли возле того самого дерева, в которое вы врезались. Узел на шнурке никак не завязывался, и она провозилась с ним около минуты. И в тот самый момент, когда она наконец справилась со шнурком, мы услышали жуткий визг ваших тормозов. Если бы Гаэль не провозилась с узлом, мы оказались бы в тот момент как раз на шоссе, в нескольких метрах за километровым столбиком, где вы начали тормозить.

Стефан был уничтожен, его словно начало затягивать в какую-то черную дыру.

– Печальный удар судьбы, правда? – сказала она, промокая щеки платком. – Тогда вам удалось вывести мою девочку из-под удара посередине шоссе, но вы все равно убили ее в другом месте… Будто бы… в любом случае, что бы там ни было, смерть Гаэль была запрограммирована. Я думаю, что знаю, кто вы такой и зачем пребываете на этой земле. Вы приходите сюда забирать людские жизни.

Она опустила глаза и снова подняла их на Стефана:

– Вы – Смерть.

16

Пятница, 4 мая, 17:53

Вик Маршаль уже собрался надеть куртку и быстро уйти из отделения, когда вошел намотавшийся за день Ван. Шевелюра его, всегда являвшая собой образец аккуратности – этакий великолепный эбеновый шар, – на этот раз топорщилась сердитыми вихрами.

– Ну? – спросил он. – Что новенького?

Вик поднял на него опухшие глаза и выключил свой компьютер:

– Да ничего особенного. Прочесали парижскую территорию, на обратном пути на всякий случай я не стал принимать три или четыре телефонных звонка. Значит так… гангрена пальцев ног… старику восьмидесяти восьми лет ампутировали пальцы, чтобы инфекция не перекинулась на всю ногу… молодой парень чуть не умер, случайно рубанув себе по ступне топором… и еще несколько случаев, которые, на мой взгляд, к нашему расследованию отношения не имеют. Хотя, конечно, все их надо проверить.

– А как насчет морфина?

Вик с трудом подавил зевоту. Ему сейчас хотелось одного – поскорее прийти домой и лечь.

– Тут все гораздо сложнее. Морфин воруют очень часто. В аптеках, в больницах запасы таинственным образом тают. Тут потребуется время. И ресурсы.

– Ну да, ресурсы. Как всегда.

Ван проглотил «дыхание дракона»:

– Хочешь конфетку?

– Мне очень понравилось, но, спасибо, не хочу.

– Что касается порно и старых связей, то есть риск завязнуть в этом надолго. Уже многих допросили. Большинство тех, с кем мы виделись, считают, что она все еще живет в Шестнадцатом округе и в ту ночь у них все было на законном основании. Что примечательно у порнодеятелей, так это ночное алиби, не то что у нас, нормальных людей.

– Ты считаешь нас нормальными?

– Ну, наполовину.

– Меня это успокаивает. Наполовину…

– Что касается технической стороны, то процесс пошел. У Жоффруа есть кое-какие новости из лаборатории об этой штуке… ну как ее… ну которая вставляется в рот…

– Расширитель.

– Вот-вот. Этой допотопной штукой у нас пользовались еще в войну 1914 года, чтобы раненые не двигали челюстями, когда им ремонтируют глотку. В то время вся хирургия сводилась к пиле и молотку.

– Этой штуке уже около ста лет. Почему он не взял более современное приспособление? Мы что, имеем дело с коллекционером? С типом, повернутым на войне?

– Возможно. Кукол тоже не вчера сделали. Надо пройтись по барахолкам, по блошиным рынкам и тому подобным местам. Короче, круг поисков расширяется.

– Еще что-нибудь новенькое?

Ван принялся перекатывать голову с одного плеча на другое.

– Хочешь посмеяться?

– Не особенно. Я уже ухожу.

– Ну всего пару минут…

Вик посмотрел на часы:

– Мне надо идти. Я не спал всю ночь, меня жена ждет.

– Жен надо приучать к долгим ожиданиям. Пошли.

Ван потащил его на первый этаж, где располагались вытрезвители.

– Ого! – Вик поморщился. – Это еще что за чучело?

– Его взяли возле павильонов студии «Календрум». Ты когда-нибудь видел такой носище?

– Он что, настоящий?

– Стопудово.

– Твою дивизию…

Они подошли ближе.

– Он почти все время шатался возле дома Леруа, особенно в дни съемок.

– Киношный фанат, что ли?

– А у киношных фанатов разве бывают такие рожи?

– Так это он? Тот самый бомж, что собирает винные бутылки, как раз напротив дома Леруа?

– Он самый. Он регулярно выуживает из мусорных бачков объедки и недопитые бутылки. Сейчас для него просто лафа, потому что уже недели две они снимают бюджетный ужастик «Кровавая лощина» с Карлой Мартинес.

Вик вытаращил глаза:

– Ты что, шутишь? Я обожаю эту актрису! Ты ее видел?

Ван разглядывал ноготь у себя на мизинце.

– Живьем, собственной персоной.

– Ну и как?

– Не знаю. Она была вся в крови. Я потом выяснил, они используют на съемках свиную кровь. Короче, нашего чудика зовут Реймон. Или Рере. И он утверждает, что кое-что видел в ночь убийства.

В углу безучастно сидел человек. Ноги раскинуты, глаза подернуты пленкой, как у саламандры. На вид ему было лет пятьдесят. Или лет на десять поменьше. А может, и на двадцать.

Ван присел перед решеткой на корточки:

– Эй, Рере! Ты все еще хочешь нам рассказать, что ты видел позавчера вечером?

Бомж замахал рукой у себя перед носом, словно мух ловил:

– Ну и осточертели же вы мне…

– По-моему, он пьян в стельку, – шепнул Вик. – Мы сэкономим время, если ты мне сам все объяснишь.

Рере ткнул в него пальцем:

– Этот тоже пришел поглядеть на маленькую фею?

– Да, Рере, на маленькую фею. Ты помнишь маленькую фею?

Бомж поскреб себе нос.

– О, она была красивая! Такая маленькая, вот такая… – Он приподнял руку над головой. – И глазки маленькие, черненькие.

Удивленно подняв брови, Вик почесал лоб.

– А что она делала, маленькая фея? – не унимался Ван.

– Она… она вошла… к себе в дом… А с ней все ее друзья… А тебе говорили, что ты похож на Брюса Ли?

– Говорили. Ты говорил час тому назад. А как она вошла?

Рере изобразил размашистые движения крыльев:

– Она не вошла, она влетела. Вот так! И у нее вместо крылышек были такие беленькие сеточки.

– Ах, она влетела. То есть она была женщина?

– Само собой, все маленькие феи – бабы. А ты не только косоглазый, ты еще и дурак.

– А что за друзья с ней были?

– Гномы. Голые, как червяки, и все лысые…

Сыщики обменялись понимающими взглядами. Оба подумали о куклах. Вик присел рядом с Ваном:

– А еще? Ты видел что-нибудь еще? Ну, ее машину, например?

Рере улыбнулся в спутанную седеющую бороду и указал на воображаемые звезды на небе:

– Космический корабль из серого металла.

– А который был час, не припомнишь?

Ответа не последовало. Полная отключка.

Вик и Ван поднялись.

– Придется ждать, пока он не протрезвеет, – разозлился Вик.

– Он трезвый.

– Вот черт!