Предчувствие чуда Пэтчетт Энн

Томас подошел к дереву и стал грызть кору намного выше полосы, до которой доставали женщины лакаши.

Марина вынула изо рта термометр.

– Секунду, а почему вы…

– У мартинов много любопытных особенностей, – сказала Нэнси. – Много лет назад доктор Рапп предположил, что грибы получают часть своих галлюциногенных свойств из корневой системы дерева, что такие вещества можно извлекать из самих деревьев и что женщины, когда грызут кору, ловят небольшой кайф. А связь между деревьями и продленной фертильностью установила Анника. Похоже, доктор Рапп не замечал, что лакаши беременеют до старости.

– Но все-таки она всегда отдает первенство доктору Раппу, – сказала доктор Буди, не поправляя коллегу, а просто констатируя факт.

– Если взглянуть на их записи тех лет, это становится очевидно. – Томас достал из кармана носовой платок и приложил к уголкам рта.

– Связь между мартинами и малярией Анника обнаружила только в девяностых, – продолжала Нэнси. – И это уж точно ее открытие. Тогда доктор Рапп почти не ездил в экспедиции.

– Но она и здесь ему уступает, – возразила доктор Буди. – Утверждает, что Рапп упоминал об этом раньше.

Томас Нкомо качнул головой, словно сожалея, что женщина так легко уступает мужчине свои права:

– А ведь это самое великое открытие, сделанное здесь, у лакаши. Не в раппах все дело и не в фертильности, а в малярии.

– Ничего не понимаю, – честно призналась Марина.

– Женщины лакаши не болеют малярией, – пояснила доктор Буди. – Они привиты.

– От малярии нет прививок, – возразила Марина.

Ее собеседники улыбнулись, а Томас снова принялся за дерево.

Нэнси Сатурн показала на маленького лилового мотылька, усевшегося на белый внутренний слой коры. Это было место, где недавно пристроилась доктор Буди, там еще чуть-чуть поблескивала ее слюна.

– Кора у мартинов мягкая. Лакаши без труда снимают ее до камбия, где находятся образовательные ткани. Как видите, на дереве возникает что-то вроде раны, и в нее проникает этот мотылек, лиловый мартинет.

– Вы шутите? – Марина подалась вперед, чтобы лучше рассмотреть насекомое. – В этих лесах найдется что-нибудь, что доктор Рапп не назвал в честь себя?

– Племя лакаши обнаружил не Мартин Рапп. Будь это так, деревня наверняка бы называлась Рапптаун. – Нэнси потрогала кору прямо возле мотылька. Того, как и лакаши, похоже, нимало не смущало вторжение в его личное пространство. – Agruis purpurea martine пьет из заболони мартинов воду. Ей он и питается – сок, что находится глубже, мотыльку не нужен. Он почти одновременно поглощает влагу и выделяет экскременты, перерабатывая протеины. Раз в год мартинеты откладывают яйца.

– В кору? – спросила Марина.

Мотылек раскрыл крылышки с двумя ярко-желтыми пятнами, похожими на глаза, – по одному на крыле – и снова сложил. Бабочки отдыхают с раскрытыми крылышками, а мотыльки со сложенными – давным-давно она где-то читала об этом.

Нэнси кивнула:

– Подобно мартинам и раппам, лиловые мартинеты, по-видимому, больше нигде не встречаются. Иногда их можно увидеть в лагере. Они долетают до реки, но у нас нет данных о том, питаются ли они за пределами этой рощи. Очевидно, что ключ к фертильности – в сочетании мартина и мартинета, хотя мы не отделяли физиологические выделения мотылька от протеинов, содержащихся в его личиночной оболочке. Мы лишь знаем, что это работает.

Доктор Буди протерла ваткой, смоченной в спирте, свой палец и проколола его.

– А что с кровью? – спросила Марина. – Неужели вы можете определять гормональные уровни по такому маленькому количеству?

– Нанотехнологии, – пояснила Буди. – Мы ведь уже в светлом будущем.

Марина согласно кивнула.

– Мы выделили вещество, вырабатываемое в коре, – продолжала Буди, – но еще предстоит выявить влияние на его состав слюны лакаши, их желудочных соков, лимфы. И мы до сих пор не понимаем, какая именно комбинация факторов обеспечивает женщин защитой от малярии.

– А мужчины лакаши болеют малярией? – спросила Марина.

Томас кивнул:

– После окончания грудного вскармливания мальчики лакаши так же подвержены малярии, как дети в соседних племенах. Девочки тоже – в период между окончанием вскармливания и первой менструацией, после которой они начинают жевать кору.

– Значит, это не прививка. Дерево и мотылек действуют как профилактика, наподобие хинина.

Доктор Буди замотала головой:

– Профилактика происходит во время кормления грудью, а прививка – при поедании коры! Вопрос в том, почему все племя не грызет кору с детства. Впрочем, если бы все лакаши, что умирают в детстве от малярии, выживали, это привело бы к страшному демографическому взрыву.

– Откуда вы знаете? – удивилась Марина.

У нее шла кругом голова. Они убедили кого-то из мужчин есть кору? Как они проверяли детей?

– Вы уговорили кого-то из женщин перестать есть кору?

Марина снова перевела взгляд на деревья. Теперь она увидела, что высоко в их кронах покачиваются на фоне неба розовые соцветия – огромные, как виноградные грозди.

– Нам известно несколько случаев, когда женщины были не способны забеременеть и через какое-то время переставали ходить к мартинам, – ответила Нэнси. – Но поскольку они ели кору до этого, прививка действовала.

– Мы в основном экспериментируем на себе, – сообщил Томас.

– С чем?

– С москитами, разумеется, – ответила доктор Буди.

– Так над каким препаратом вы работаете? – спросила Марина.

Лиловый мартинет уселся на ее платье, дважды сложил и раскрыл крылышки и полетел дальше.

– Тут все взаимосвязано, – ответил Томас. – Исследуя одну область, мы открываем что-то в другой. Их невозможно рассматривать по отдельности.

Нэнси Сатурн была ботаником. Она могла, что называется, играть за обе команды. А вот доктор Буди, Томас и Ален Сатурн, кажется, были сугубо по малярийной части.

– Значит, над препаратом от бесплодия работает одна доктор Свенсон?

– Ну, это основной ее проект, – ответил Томас. – Но мы считаем, что решение одного вопроса – это ответ и на другой.

– Нам еще нужно многое понять, это точно, – сказала Нэнси. – Вы попробуйте кору – и посмотрите сами! Вероятно, вы не задержитесь здесь настолько, чтобы успеть поучаствовать в испытаниях препарата, но хотя бы начните. Очень немногим не лакаши выпадает возможность попробовать кору мартинов.

– Это большая честь, – добавила доктор Буди, потянулась к дереву и откусила еще немного коры.

Что там говорил ей Андерс? «Представь на минутку, что ты клинический фармаколог и работаешь в крупной компании, разрабатывающей лекарственные препараты. И к тебе приходит человек и говорит, что нашел Шангри-Ла для американских яичников». Марина закрыла глаза, подобрала язык и открыла рот. Надеялась, что все получится само собой, но нет. Это было все равно что доить корову – кажется просто, когда доит кто-то другой. Похоже, секрет был в наклоне головы, в том, чтобы не подходить к дереву прямо. А кора оказалась мягкая, податливая. Марина ощутила во рту водянистую мякоть – будто фенхель с розмарином, с легким перечным привкусом – вероятно, от выделений пурпурного мартинета. Совсем неплохо, да и не могло быть иначе. Многие поколения лакаши и горстка ученых не стали бы жевать невкусное дерево! Интересно, как первая женщина додумалась впиться в кору зубами? Как первый мотылек, который прежде питался чем-то другим, додумался сесть на эту кору? Что-то твердое больно кольнуло верхнюю десну, но Марину это не остановило. Ей не семьдесят три года. Она совсем не старая. Много женщин рожают в ее возрасте безо всякой коры. Сколь бы двойственным ни было отношение доктора Сингх к собственной фертильности, в отношении важности научного эксперимента она не пытала ни малейших сомнений. Сейчас ей как никогда был нужен мобильный. Она немедленно сообщила бы мистеру Фоксу, где она сейчас и какое чудо ей открылось.

Доктор Буди похлопала Марину по плечу:

– Для первого раза достаточно. Иначе это отразится на кишечнике.

Нэнси дала ей запечатанный ватный тампон:

– Потом возьмите мазок и просто оставьте на моем столе.

Марина осторожно пощупала свои губы и кивнула.

– Андерс тоже приходил сюда? Пробовал кору?

Ее собеседники быстро и неловко переглянулись.

– Андерсу была интересна наша работа, – ответил Томас. – С самого начала. Он приходил сюда с нами, пока мог.

– Я хочу посмотреть на место, где он похоронен, – заявила Марина, надеясь, что это где-то здесь, среди мартинов. Прежде она не спрашивала про могилу – не была уверена, что выдержит это зрелище, не сможет смотреть на эту мерзостную растительность, зная, что Андерс погребен под ней навеки. Но было бы куда легче вспоминать друга, зная, что он покоится в таком чудесном месте. Марина расписала бы Карен, как тут светло и красиво, – даже если на самом деле Андерса похоронили не здесь.

– Ах, – вздохнула Нэнси, ковыряя землю носком теннисной туфли.

– Мы не знаем, – сказал Томас.

– А кто знает? Доктор Свенсон?

Затянувшееся молчание нарушила доктор Буди. Она была не из тех, кто перекладывает тяжелую работу на других:

– У лакаши есть специальный погребальный ритуал. Они забирают покойника, берут с собой раппы. Это очень интимная процедура.

– Но ведь Андерс – не лакаши, – возразила Марина. Она представила себе, как его кладут на импровизированные носилки и уносят в те самые ненавистные ему джунгли. Гулливер умирает, и его уволакивают лилипуты. – Тут есть разница, огромная разница.

Говоря это, она прекрасно понимала, что разницы нет: он умер, и все.

– Они очень уважали Андерса. – Томас похлопал Марину по плечу. – И наверняка оказали ему все почести.

– В ту неделю дождь лил без перерыва, – сказала доктор Буди. – Было очень жарко. Лакаши не стали бы хоронить его там, где просили мы, а мы сами не могли его похоронить.

– И вы просто отдали его им. – Она ясно увидела Карен – как та медленно оседает на кухонный пол, обнимает собаку. Карен обо всем догадалась уже тогда, хотя никогда не видела этих лесов. – Но доктор Свенсон сообщила в своем письме, что он похоронен по христианскому обряду. Я не знаю, соблюдал ли Андерс хоть какие-то христианские обряды, но сомневаюсь, что он хотел быть похоронен в джунглях кучкой индейцев, наевшихся галлюценогенных грибов.

– Она так написала, чтобы вас утешить, – сказала доктор Буди.

– Пойдемте в лагерь. – Нэнси обняла Марину.

Горе было неуловимо и неистребимо. В сотый, в тысячный раз настигая Марину, оно научило ее лишь одному: не пытайся привыкнуть. Карен Экман хотела, чтобы Марина поехала в Бразилию и выяснила, что произошло с ее мужем. Но здесь, в джунглях, Марина поняла смысл того, что доктор Свенсон сказала в ресторане: могло быть все что угодно, любая разновидность лихорадки, любой укус. В том, что Андерс умер, не было ничего удивительного. Поражало то, что остальные ухитрялись жить в месте, к которому были столь отчаянно неприспособленны. Карен хотелось верить, что ей станет легче, если она узнает, отчего умер Андерс и где он погребен. Но нет, ей не станет легче. Марине еще предстояло придумать, как сообщить Карен об этом.

Марина вернулась на веранду – во рту еще стоял вкус мартинов – и обнаружила, что Пасха проснулся и ушел. Она поискала в постели очередное письмо Андерса, но ничего не нашла. Пасха наверняка отправился хвастаться своими синяками перед другими детьми. Марина уже видела, как он раскладывал на земле две палочки, далеко-далеко друг от друга, показывая, какая длинная была змея. Интересно, в какой момент своего детства он потерял слух, понимал ли, что такое язык, и мучился ли без него, когда хотел поведать свою невероятную историю? Интересно, как теперь он вспоминает об анаконде – с ужасом, как об удивительном приключении, или, может, никак не вспоминает, разве что как о причине тупой боли в груди? Марина поняла, что совсем не знает мыслей Пасхи. Его кошмары после змеи прекратились. Мальчик больше не кричал во сне – возможно, благодаря амбиену или удобной постели. А может, после того как его едва не задушила анаконда, Пасхе было уже нечего бояться.

Услышав, как ее зовет доктор Свенсон, Марина перегнулась через перила веранды.

– Куда вы пропали, доктор Сингх?

Рядом с исследовательницей стоял индеец в шортах и насквозь пропотевшей серой футболке. Футболки были у лакаши одеждой для торжественных случаев, и никто бы не рискнул с утра пораньше отправляться на аудиенцию к доктору Свенсон полуголым. В руках мужчина сжимал красную спортивную сумку. Взглянув на пришедших с высоты десяти футов, Марина поразилась тому, как могла не замечать беременность наставницы. Ведь живот был огромный.

– Нам с коллегами многое нужно было обсудить.

С доктором Свенсон Марина тоже многое намеревалась обсудить – похороны Андерса, источник финансирования работ по созданию противомалярийной вакцины, – но сейчас ее внимание отвлекал спутник исследовательницы. Мужчина раскачивался на пятках, теребил сумку и подергивался, словно по нему ползали муравьи.

– Поговорить мы еще успеем, доктор Сингх. Нам далеко идти. Надо торопиться. Мне нужно, чтобы вы пошли со мной.

– Что-то случилось?

Да, явно случилось – мужчина стонал. Марина слышала это сквозь гудение насекомых, хотя было видно, что индеец изо всех сил старается стоять спокойно. Лакаши не просто соглашались участвовать в испытаниях доктора Свенсон – они боялись ее, как когда-то боялись все интерны. Похоже, только этот страх не давал мужчине завопить во весь голос.

– Вам понравится, – сказала доктор Свенсон и направилась к тропе, по которой пришла сюда. – Это как раз ваша область.

Марина сбежала по ступенькам. Не дожидаясь ее, доктор Свенсон продолжала:

– Я помню, как вам хотелось заняться тут медицинской практикой. Вот наконец случай и представился.

Даже теперь, на шестом или седьмом месяце беременности, исследовательница шагала так быстро, что Марина с трудом ее догнала. Темп задавал мужчина, и темп был весьма бодрым. Марина тщательно смотрела под ноги, опасаясь упасть и сломать лодыжку.

– Я этого не говорила.

Доктор Свенсон остановилась и посмотрела на нее. Мужчина окаменел. Надо было срочно идти дальше. Индеец показал доктору Свенсон сумку – вдруг она забыла? – и затараторил на лакаши, но профессор жестом велела ему замолчать.

– Говорили. Вспомните. Тогда, на лодке. Мы обсуждали случай с девочкой, которую брат задел мачете.

– Я помню, – пробормотала Марина, поражаясь тому, как быстро нарастающая паника изгоняет из сознания все вопросы: «Почему вы отдали им Андерса?», «Почему солгали?», потом что-то еще, она уже не могла вспомнить.

– Я думала, что это по вашей части – помогать в чрезвычайных ситуациях, вы же врач.

– Вы тоже врач. Раз уж тогда вы размахивали клятвой Гиппократа, будто флагом, теперь можете искупаться в лучах ее славы.

– Я фармаколог.

К большому облегчению мужчины, доктор Свен-сон пошла дальше. Солнце уже стояло высоко и пекло во всю мочь.

– Дело, видите ли, в том, что я не могу опуститься на пол, а в этой деревне все происходит на полу. Если вы собираетесь возразить, что женщину надо привести в нашу лабораторию, то это я уже предлагала. Но она не в состоянии спуститься по лестнице. Я решительно против того, чтобы превращать лабораторию в больницу, но еще больше против вызовов на дом.

– Что с его женой?

Доктор Свенсон миновала мертвое дерево, усыпанное ярко-красными бабочками. Ветерок от ее стремительной походки вспугнул их, и насекомые взметнулись в воздух багровым облачком.

– Наверняка что-то связанное с родами. Когда тут приключается какая-нибудь трагедия, можно деньги ставить на то, что причина – в этом, не прогадаете. По большей части местные женщины справляются на диво хорошо, но само невероятное количество родов предполагает некоторое число проблемных.

– Вам известно, в чем тут проблема? – Марина шла быстрее и быстрее, хотя все в ней кричало: «Остановись!»

Доктор Свенсон пожала плечами:

– Понятия не имею.

– Но ведь вы говорили, что не хотите вмешиваться.

Вмешательство в медицинские дела туземцев внезапно показалось Марине самой неудачной идеей, какая только могла прийти человеку в голову. Теперь она ясно осознавала все преимущества стороннего наблюдения.

– Вы говорили, что у лакаши для таких случаев есть…

– Да, штатный колдун. У него опять малярия и такая температура, что нас попросили зайти потом и к нему. Тут есть и повивальная бабка, но у той у самой сейчас схватки. Сейчас ей помогает ученица, она же дочь. Но ей будет легче, если мы подстрахуем.

– Кто вам все это рассказал? Это невозможно.

– Они говорят Беноиту, тот передает доктору Нэнси Сатурн. Эти двое могут кое-как объясниться друг с дружкой по-португальски. Признаться, коммуникационная цепочка настолько слабая, что, возможно, мы сейчас придем и обнаружим, что все не так. Мне легче общаться с Пасхой, чем с лакаши.

Они прошли мимо нескольких хижин на сваях – целые семьи стояли у перил и махали руками. Огромный сук упал на тропу, преграждая дорогу, но их проводник мгновенно отволок его в сторону.

– Доктор Свенсон, послушайте, я не гожусь для такой работы, – снова начала Марина. – Тут есть другие медики, более квалифицированные, чем я. Уверяю вас.

– Попросим ботаника принять роды? – огрызнулась доктор Свенсон. – Или кого-то из остальных? Я готова спорить, что они в жизни не вылезали из своих лабораторий. Вы забыли, что я работаю с этими докторами уже несколько лет. Они прекрасно умеют разводить москитов, но этим их таланты исчерпываются. Сейчас вы фармаколог, доктор Сингх, но до этого были моей студенткой. Вы знаете, что нужно делать, а если вдруг забыли, я буду рядом и напомню. Я больше не в состоянии опускаться на пол из-за больной ноги. Я не стану вам говорить, что вы можете повернуть назад и бросить эту роженицу на произвол судьбы. Не хочу тратить мое и ваше время. Я успела изучить ваш характер и знаю, что вы примете эти роды, нравится вам это или нет.

Ноги у Марины внезапно налились такой тяжестью, что она посмотрела вниз – не увязли ли ступни в глине?

– Выше нос, доктор Сингх. Вы получили шанс сделать людям добро.

По лицу и шее Марины лился пот. Пытаясь мысленно пролистать университетские конспекты, она обнаружила, что не хватает целых страниц. Конечно, не исключено, что все хорошо, что они явятся – и не увидят ничего, кроме затянувшихся схваток и нервничающего мужа. Если требуется лишь принять роды, потому что больше некому, тогда ладно, она справится. Любой с этим справится. Вот только бы не резать. Где расположен мочевой пузырь? Когда Марина выходила из операционной после своего последнего кесарева, ей и в голову не могло прийти, что пройдут годы – и все придется вспомнить. Она не следила за новостями, не читала медицинских журналов, не участвовала в конференциях. У нее даже не было сертификата специалиста по акушерству и гинекологии. Любой пожарный или таксист могут оказать помощь при естественном родоразрешении, но человека без сертификата никогда не попросят взяться за скальпель. Эта мысль немного успокоила Марину, и пару мгновений она позволила себе полюбоваться приятным видением младенца, легко выскальзывающего из роженицы прямиком ей в руки на глазах у доктора Свенсон. В самом деле, почему бы и нет?

– А вы спокойно держитесь, – заметила доктор Свенсон. – Я думала, что по пути мы с вами поскандалим. Сегодня в лаборатории только и разговоров было, что о ваших расстроенных чувствах.

– Просто я пытаюсь вспомнить, как принимают роды, – ответила Марина.

– Мозг – это кладовая. Положите туда опыт, и он никуда не денется. Не волнуйтесь. Все вспомните, когда понадобится.

Стоило доктору Свенсон произнести эти почти ободрительные слова, как они добрались до нужной хижины. Если бы лакаши жили в городе, она находилась бы на окраине самого дальнего пригорода. Тут селились те, кто жаждал уединения, хотел любоваться рекой и не видеть при этом соседей. Марина поняла, что они пришли, по тихим жалобным вскрикам, доносившимся сверху. Мужчина взлетел по ступенькам с сумкой и исчез из вида.

Доктор Свенсон поглядела ему вслед, оценивая ситуацию:

– Когда я думаю о том, что рано или поздно закончу этот проект и вернусь в Штаты, на первом месте в моих мечтах стоит нормальная лестница. Будь у меня больше амбиций, я бы мечтала о лифте или эскалаторе, но амбиций у меня немного. Все, что мне нужно для счастья, – крепкие ступеньки и перила. Вы свидетельница, доктор Сингх. Если я выберусь живая из этой страны, то никогда в жизни не стану больше лазить по таким перекладинам.

Для семидесяти трех лет такая клятва не казалась чем-то из ряда вон. Марина сравнила длину рук и ног доктора Свенсон и объем ее талии. Сравнение не обнадеживало.

– Вам помочь?

– Нет, разве что вы привяжете меня к своей спине. Влезть туда я еще могу, но вот спуститься… Мне не хочется застрять там и самой родить в этой хижине.

– Не надо, нет, – сказала Марина, хотя подниматься туда одной ей совсем не хотелось.

Доктор Свенсон потерла виски.

– Что мы имеем, доктор Сингх? Мне семьдесят три, я беременная и невысокая. Но женщины старше меня, меньше ростом и с большим сроком поднимаются и спускаются по таким лестницам каждый день, в том числе и в день родов.

Мужчина в серой футболке выглянул из хижины и вопросительно посмотрел на них.

– Vir![13] Vir! – сказал он.

– Отлично, – сказала доктор Свенсон. – Он немного знает португальский. Говорит, чтобы мы поднимались.

Она снова поглядела наверх:

– Что ж, надо так надо.

– Мы также знаем, что никто из этих женщин не рожал своего первого ребенка в семьдесят три года, – сказала Марина. – И они всю жизнь лазают по таким лестницам, хоть беременные, хоть небеременные. Привыкли.

Доктор Свенсон повернулась и одобрительно кивнула младшей коллеге:

– Хорошо сказано. Я восхищаюсь вашей готовностью спорить вопреки вашим собственным интересам. Поднимайтесь следом за мной, на ступеньку ниже, и приготовьтесь к тяжелой работе. Сил ведь у вас хватит?

– Хватит, – подтвердила Марина, и они полезли.

Марина поддерживала доктора Свенсон всем своим телом, подталкивая ее кверху. Они поднимались наверх, навстречу отчаянным рыданиям роженицы.

– Agora! Сейчас! – кричал несчастный муж.

Беноит был отправлен вперед с указанием семье приготовить много воды – дважды вскипятить ее и дважды процедить. Первым, что они увидели, были стоящие в ряд грязноватые ведра. Беноит, избегавший Марину после случая со змеей, куда-то скрылся. Роженица лежала на полу, на груде одеял. И женщина, и одеяла были мокрыми, словно их только что вытащили из реки. На досках пола виднелось темное пятно. Мужчина в серой футболке стоял на коленях возле жены, держал за руку, поправлял ее мокрые волосы. Остальные члены семейства занимались своими делами. Голый по пояс старик лежал в гамаке; маленькие ребятишки, мальчик и девочка, раскачивали его и звонко хохотали. Три женщины, одна с ребенком у груди, нанизывали на веревки красный перец. Мужчина точил в углу нож. Когда доктор Свенсон, тяжело дыша, поднялась в хижину, все глаза устремились на нее. Доктор Свенсон ткнула пальцем в деревянный ящик, и самая молодая индианка бегом принесла его. Профессор села и приняла протянутую ей тыкву с водой. Даже роженица притихла, осознав оказанную ей честь. Подумать только, к ней домой пришла сама доктор Свенсон!

Марина не знала, за кого первого ей браться, за роженицу или за наставницу, да и не была уверена, сумеет ли помочь хоть кому-то из двоих.

– Откройте сумку, – доктор Свенсон кивнула на пол. – Там все необходимое. Признаться, я поражена тем, что одолела подъем.

Она прижала руку к сердцу.

– Я не поднималась по лестницам с тех пор, как начались мои мучения.

Марина расстегнула молнию и пошарила в сумке. К ее ужасу, полезного там оказалось совсем мало: кусок мыла в мыльнице, но без щетки; несколько стерильных полотенец; хирургические перчатки в упаковке, стерильный хирургический комплект. На дне сумки перекатывались несколько полупустых пузырьков с таблетками. Еще Марина обнаружила два серебристых обувных рожка с загнутыми назад концами.

Марина взяла их в руки:

– Что это?

– Рожки! – гордо сообщила доктор Свенсон. – У Родриго был целый ящик. Из них получаются превосходные ретракторы.

Марина положила рожки на колени.

– Как мне их стерилизовать?

– Так же, как и все остальное. Никак, доктор Сингх. Просто помойте их в первом ведре. А мне надо отдышаться.

В первом ведре вода была еле теплая. Марина мылила и мылила руки, дивясь, как такое возможно, как она здесь оказалась, как на это согласилась. Спору нет, никто ее сюда силком не тащил, на каждом этапе своего путешествия она говорила «да», хотя и собиралась сказать «нет», и все-таки – еще так недавно она сидела в своей крохотной лаборатории, занималась липидами, и Андерс был жив! Она принялась было вычищать грязь из-под ногтей, но тут роженица издала отчаянный вопль. Марине требовалась помощница, чтобы вскрывать упаковки. Она жестами позвала одну из трех женщин, та неохотно положила на пол перец и подошла. Марина протянула индианке мыло, изобразила пантомимой, что надо помыть руки. Та поглядела на нее как на сумасшедшую. «Мне что, придется все на пальцах разъяснять, всю операцию?» – подумала Марина и тут же спохватилась, что слишком торопится. Кто сказал, что будет операция? Доктор Свенсон подвинула ящик ближе к роженице. Помощница хмурилась и была готова сбежать, но доктор Свенсон строго посмотрела ей в глаза, и индианка присмирела.

Марина натянула перчатки и встала на колени. Роженица повернула к ней лицо, и доктор Сингх ткнула себе в грудь и представилась. Женщина слабо кивнула в ответ и произнесла имя, которое никто не расслышал. Покончив с церемониями, Марина намылила гениталии и бедра роженицы, согнула ее ноги в коленях и показала своей помощнице, как их держать.

– Хорошо бы подложить чистое одеяло.

– Дай вам чистое одеяло, вы захотите стерильное, а получив стерильное, внезапно осознаете, что не можете работать без стола и света, а от стола и света уже рукой подать до кардиомонитора. Знаем мы эту песню. Проверьте раскрытие шейки матки.

Марина проверила – места было достаточно, чтобы правильно лежащий плод нормальной величины легко вышел наружу. Какое облегчение!

– Раскрылась широко.

Она пошарила рукой, нащупывая плод. Нет, с тех пор как она это делала в последний раз, строение женского тела не изменилось. И не важно, что на этот раз пациентка лежала на полу: вот он, ребенок. Только под Мариниными пальцами была явно не головка.

– Ягодичное предлежание, – сообщила она.

Не самый лучший вариант, но справиться можно.

– Сейчас я попробую повернуть его.

Доктор Свенсон покачала головой:

– Потратите кучу времени, измучаете роженицу, да и в половине случаев это все равно не получается. Сделаем кесарево.

Марина вытащила руку из роженицы.

– При чем тут время? Куда нам торопиться?

Восседавшая на ящике профессор властно махнула рукой:

– Нет смысла заставлять ее терпеть все это, если в итоге все равно придется оперировать.

Марина села на корточки.

– Но у нас нет даже намека на стерильные условия. Риск послеоперационного сепсиса с летальным исходом – достаточная причина для того, чтобы хотя бы попытаться перевернуть плод. Тут нет ни операционной сестры, ни анестезиолога…

– Вы думаете, тут можно найти анестезиолога?

– Что у вас вообще есть? – Марина стянула перчатку и пошарила в сумке.

– Кетамин. И не разбрасывайте перчатки. Это вам не Джонс Хопкинс.

– Кетамин? Вы собираетесь отправить ее после родов на дискотеку? Кто сейчас применяет кетамин?

– Радуйтесь тому, что имеете, доктор Сингх. Я и кетамин-то с трудом добыла.

– Я попробую перевернуть ребенка, – заявила Марина.

– Даже не думайте, – отрезала доктор Свен-сон. – Хватит с меня того, что я лезла по этой треклятой лестнице. Я буду признательна, если вы не вынудите меня опускаться на колени. Даже если не брать в расчет ишиас, у меня водянка на руках.

Она выставила вперед ладони. Пальцы распухли, кожа на них натянулась. На руках у доктора Свенсон красовались десять маленьких сосисок.

– Господи, давно это у вас? – Марина непроизвольно потянулась к наставнице, но доктор Свенсон отдернула ладони.

– Мне будет трудно держать скальпель. Мне трудно держать даже карандаш. Как я сказала, либо вы делаете кесарево, либо я. Вот и весь выбор.

– Какое у вас давление? – спросила Марина.

– Сейчас не я ваша пациентка, – проворчала доктор Свенсон. – Лучше сосредоточьтесь на родах.

Мужчина в серой футболке смотрел то на доктора Свенсон, то на доктора Сингх, держа за руку жену. Их споры явно тревожили его. Но не тревожили роженицу – она облегченно закрыла глаза, отдыхая между схватками. Если бы кто-нибудь спросил у Марины, чье мнение по поводу кесарева важнее – бывшей главы отделения акушерства и гинекологии в клинике Джонса Хопкинса, которая даже не дотрагивалась до роженицы, или гинеколога-недоучки, которая прикоснулась к пациентке впервые за тринадцать лет, – она назвала бы первую. Но будучи второй, она была уверена в своей правоте, равно как и в том, что не станет препятствовать своей наставнице, если та сама возьмется оперировать. Так что выбирать было особо не из чего.

– Какая дозировка для кетамина?

Она ввела иглу роженице в вену и приклеила шприц липкой лентой к внутренней поверхности руки, чтобы по мере надобности добавлять препарат. Стоны прекратились. Марина обмыла и обтерла живот пациентки, выпрямила ее ноги, натянула чистые перчатки и показала помощнице, как натягивать кожу. Та притихла и во все глаза смотрела, как доктор Сингх делает разрез. Почувствовав, как скальпель рассекает ткани, Марина вдруг вспомнила, что это не первая ее хирургическая операция за последнее время. Меньше недели назад она расчленяла змею. Из разреза выступил подкожный жир цвета топленых сливок, испещренный первыми красными капельками крови.

Разрез, произведенный в полной тишине, если не считать слабого вздоха мужа, внезапно привлек всеобщее внимание. Даже старик выбрался из гамака и подвел поближе двух малышей. Мужчина с ножом и женщины тянули шеи и легонько толкались, чтобы лучше видеть происходящее. В спину Марины уткнулись чьи-то колени.

– Не мешайте, – проворчала она.

Ее операционная сестра, не отпуская края разреза, что-то рявкнула, и зрители попятились.

– Ищите фасцию, – скомандовала доктор Свен-сон. – Я не захватила очки. Вы видите ее под жиром?

– Вижу. – Марина взяла руки помощницы и вложила в них по рожку. Погрузила рожки в разрез и показала, как держать.

Дальше была матка. Мозг Марины захлебывался в бурном потоке адреналина, однако она моментально узнала старых знакомых – кишечник и мочевой пузырь. Хотя чему тут было удивляться? Пусть она и ушла из профессии, знания никуда не делись. Поняв, что почти ослепла от пота, Марина повернулась к доктору Свенсон. Та подняла с пола рубашку и обтерла коллеге лицо. Потом наклонилась и промокнула лицо сестры – та изо всех сил сжимала рожки, держа операционную рану раскрытой.

– Так, теперь отодвиньте мочевой пузырь, – приказала доктор Свенсон. – Осторожнее, не проколите. Вы его видите?

– Да.

Просто чудо, что она хоть что-то видела без прямого света! Марина аккуратно надрезала матку, обходя все, что резать было нельзя. Кровь устремилась в брюшную полость и, смешавшись с околоплодной жидкостью, образовала темный, бушующий океан. Горячая волна хлынула на пол и растеклась под доктором и пациенткой.

– Черт, что мне делать без откачивания?!

– В сумке лежит груша, – сообщила доктор Свен-сон.

– Мне нужна еще пара рук.

– Их нет. Обходитесь так.

Марина схватила грушу, та выскользнула из окровавленной перчатки, запрыгала по полу как мячик и, подобно всем мячикам, была быстро поймана пятилетним мальчуганом.

– Господи! – воскликнула Марина. – Пусть ее хотя бы ополоснут.

Доктор Свенсон жестами приказала помыть грушу с мылом в ведре. Марина откачала из раны пол-литра крови и выдавила на пол. Откачала еще пол-литра. И наконец увидела ребенка. Он лежал лицом вниз, ножками к голове, а попка прочно застряла в тазе роженицы. Марина попробовала высвободить его, но не получилось.

– Поднимите ягодицы, – сказала доктор Свенсон.

– Я пытаюсь, – раздраженно буркнула Марина.

– Просто потяните кверху.

Марина передвинула рожки поглубже и велела помощнице тянуть, сильно тянуть. Женщина, и сама обреченная провести жизнь в непрерывном деторождении, старалась изо всех сил, пока Марина, запустив руки в матку, пыталась вызволить плод. Он застрял в матери, словно шалун, забравшийся в разгар игры в узкий шкаф. Мышцы в плечах и шее Марины напряглись, спина заныла. Сто сорок два фунта доктора Сингх пытались одолеть шесть фунтов ребенка. Наконец раздался громкий хлюпающий звук – и малыш выскочил из ловушки. Мужчина, точивший нож, придержал Марину рукой сзади, чтобы та не опрокинулась. Блестящий багровый мальчик плюхнулся на материнскую грудь.