Вечер в Византии Шоу Ирвин

— Разговаривал ты с Дэвидом Тейчменом?

— Да.

— Славный человек, правда?

— Очень. — Он решил не говорить ей, что ему сообщили про старика. На марсельском шоссе лучше молчать о смерти. — Я сказал, что мы еще увидимся. Планы у него пока неясные. — Он спешил закончить разговор о Дэвиде Тейчмене. — По правде говоря, есть и другие, кто может заинтересоваться сценарием. Я, видимо, все узнаю, когда вернусь в Канн. — Крейг подготавливал Констанс к мысли о том, что он скоро уедет. Констанс сняла руку с его колена.

— Понятно, — сказала она. — Какие еще новости? Как твоя дочь?

— О ней можно всю ночь рассказывать. Уговаривает меня бросить кино. Совсем. Говорит, что это — жестокий и непостоянный мир и что там ужасные люди.

— Убедила она тебя?

— Не совсем. Хотя в чем-то я с ней согласен. Это действительно жестокий и непостоянный мир, и люди в большинстве своем там действительно ужасные. Но дело в том, что в других сферах жизни — не лучше, а возможно, и хуже. В армии, например, за один день можно увидеть куда больше подхалимства и лицемерия, чем во всех студиях Голливуда за целый год. То же и в политике — грызня, подсиживание, и в торговле мороженым мясом. Киностудиям до них далеко. А что касается конечного продукта, как бы плох он ни был, он приносит не больше вреда, чем генералы, сенаторы и ужины по рецептам телевидения.

— Насколько я тебя поняла, ты сказал ей, что остаешься в кино.

— В общем, да. Если будет такая возможность.

— Рада она такому ответу?

— Люди ее возраста, мне кажется, считают, что радоваться — значит предавать свое поколение.

Констанс невесело рассмеялась.

— Господи, мне с моими ребятишками все это еще предстоит.

— Да, это так. Потом дочь сказала мне, что была у своей матери. — Он заметил, что Констанс слегка напряглась. — И мать сказала ей, что была у тебя.

— О господи, — вздохнула Констанс. — У тебя тут бутылки нигде не припрятано?

— Нет.

— Может, мы остановимся где-нибудь и выпьем?

— Я бы предпочел не выпивать, — сказал он.

Констанс немного отодвинулась от него.

— Я не хотела тебе говорить.

— Почему?

— Боялась, что это расстроит тебя.

— Верно, расстроило.

— Красивая женщина твоя жена.

— Только очень некрасиво поступила.

— Пожалуй, да. Мои Юноши в конторе вдоволь наслушались. — Констанс поежилась. — Не знаю, как я повела бы себя, если бы прожила с мужем более двадцати лет, а он бросил бы меня из-за другой женщины.

— Я бросил ее не из-за другой женщины, — сказал он, — а из-за нее самой.

— Женщине трудно в это поверить, — сказала Констанс. — Когда достигнешь ее возраста и попадешь в аналогичное положение, то вряд ли будешь вести себя вполне разумно. Она хочет, чтобы ты вернулся, и сделает все, чтобы вернуть тебя.

— Она меня не вернет. Она тебя оскорбляла?

— Конечно. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Мы же отдыхаем.

— Мой адвокат говорит, что на бракоразводном процессе она угрожает назвать твое имя, — сказал Крейг. — Думаю, что она этого все-таки не сделает, поскольку я заплачу ей, чтобы она молчала. И все же я решил, что лучше предупредить тебя.

— Из-за меня не траться, — сказала Констанс. — Моя репутация выдержит.

Он усмехнулся.

— Стыдно подумать — бедный французский детектив всю ночь простоял у меня под окном, пока мы с тобой, двое немолодых уже людей, предавались бурной страсти. — В тоне Констанс слышались насмешка и горечь. Крейг понял, что его жена, устроив ей скандал, частично достигла своей цели.

— Ты молодая, — сказал он.

— Да, я чувствую себя молодой. Сегодня. — Они проезжали мимо дорожного указателя. — Экс-ан-Про-ванс. Менестрели поют под звуки лютен. Любовные турниры.

— Если будет что-то новое, я сообщу тебе, — сказал он.

— Да. Держи меня в курсе дела.

«Она напрасно винит во всем меня, — думал он. — Впрочем, нет. Не напрасно. Как-никак Пенелопа — моя жена. За двадцать-то лет я должен был приучить ее к вежливому обращению с моими любовницами!».

С боковой дороги выехала машина, и ему пришлось резко затормозить. Констанс качнулась вперед и уперлась рукой в ящичек для перчаток.

— Хочешь, я поведу? — спросила она. — Ты ведь весь день за рулем — устал, наверно.

— Я не устал, — ответил он коротко и нажал на акселератор, хотя видел, что и без того едет слишком быстро. Когда ведешь машину, не думаешь об отдыхе.

Гостиница помещалась в бывшем замке, стоящем на вершине поросшего лесом холма. Было тепло, и они расположились ужинать под открытым небом, со свечами, на выложенной каменными плитами террасе с видом на долину. Еда была превосходная, они выпили две бутылки вина и завершили ужин шампанским. В таком месте и после такого ужина начинаешь понимать, почему часть жизни надо непременно провести во Франции.

Потом они прошлись леском по испещренной лунными бликами дороге до деревни и посидели за чашкой кофе в маленьком кафе, владелец которого записывал на грифельной доске результаты футбольных матчей за неделю.

— Даже кофе отличный, — сказал Крейг.

— Даже всё, — сказала Констанс. На ней было голубое полотняное платье: она знала, что он любит, когда она в голубом. — Доволен, что приехал сюда?

— Угу.

— Со мной?

— Видишь ли… — Он говорил медленно, будто тщательно обдумывал ее вопрос. — Раз уж решил ехать в такое место с женщиной, то ты ничуть не хуже любой другой.

— Прелестно. Ничего более приятного я не слышала за весь день.

Оба рассмеялись.

— Скажи «Мейраг» по буквам, — попросил он.

— Д-ж-е-сс К-р-ей-г.

Они опять рассмеялись. Она взглянула на грифельную доску.

— Команда Монако выиграла. Замечательно, правда?

— Главное событие в моей жизни за неделю, — сказал он.

— Мы слишком много выпили. Ты не находишь?

— Нахожу. — Крейг сделал знак хозяину, стоявшему за стойкой. — Deux cognacs, s'il vous plat.[31]

— Кроме всего прочего, — сказала она, — здесь говорят по-французски.

— Кроме всех прочих совершенств.

— Сегодня ты выглядишь двадцатилетним.

— В следующем году голосовать пойду.

— За кого?

— За Мохаммеда Али.

— Пью за это.

Они выпили за Мохаммеда Али.

— А ты за кого будешь голосовать?

— За Кассиуса Клея.

— Пью за это.

Они выпили за Кассиуса Клея. Она хихикнула.

— А мы стали глупенькие, да?

— Пью за это. — Он повернулся к стойке. — Encore deux cognacs, s'il vous plat.

— Прекрасно звучит, — сказала она. — На нескольких романских языках.

Он пристально посмотрел на нее. Лицо ее сделалось серьезным. Она протянула через стол руку и сжала его кисть, как бы подбадривая. Он готов был сказать: «Останемся здесь на неделю, на месяц. А потом целый год будем странствовать по солнечным дорогам Франции». Но он ничего не сказал. Только чуть сильнее сжал ее руку.

— Правильно я произнесла по буквам «Мейраг»?

— Как нельзя лучше, — ответил он.

Когда они стали подниматься на холм, он попросил: — Иди впереди меня.

— Зачем?

— Хочу полюбоваться твоими прелестными ножками.

— Любуйся, — сказала она и пошла впереди.

Кровать была огромная. Через открытые окна проникал лунный свет и доносился запах сосен. Он лежал в серебристой мгле и слушал, как Констанс возится в ванной. Она никогда не раздевалась у него на глазах. «Как хорошо, — думал он, — что Гейл, не в пример другим женщинам, не царапает мужчину во время любви». А некоторые, бывало, царапались. Он рассердился на себя: о чем он думает! Коварная память, разрушающая радости плоти. Он старался внушить себе, что причин для чувства вины нет. Сегодняшняя встреча — это одно, а вчерашняя — другое. Каждая ночь единственна в своем роде. Он никогда не клялся Констанс в верности, а она — ему.

Она скользнула бледной тенью по комнате и легла рядом с ним в постель. Он так любил ее тело, щедрое и знакомое.

— Ну вот, я снова дома, — прошептал он, отгоняя от себя воспоминания.

Но потом, когда они спокойно лежали рядом, она сказала: — Ты ведь не хотел, чтобы я приехала к тебе в Канн.

Он помедлил с ответом.

— Нет.

— И не только из-за дочери.

— Не только. — Стало быть, какой-то след все же остался.

— У тебя там кто-то есть?

— Да.

Она немного помолчала.

— Это что-то серьезное или случайное?

— Я думаю — случайное. Хотя не знаю. Но произошло это случайно. То есть не из-за нее я ехал в Канн Несколько дней назад я даже не знал о ее существовании. — Теперь, когда Констанс сама затронула эту тему, он почувствовал облегчение от того, что может выговориться. Он слишком ценил ее, чтобы лгать ей. — Не знаю, как это произошло, — сказал он. — Произошло, и все.

— С тех пор как ты уехал из Парижа, я тоже не каждую ночь была дома одна, — сказала Констанс.

— Не буду уточнять, что ты имеешь в виду.

— Я имею в виду то, что я имею в виду.

— О'кей.

— Мы ничем с тобой не связаны, — сказала она. — Лишь тем, что чувствуем друг к другу в тот или иной момент.

— Все верно.

— Ты не против, если я закурю?

— Я всегда против, когда кто-нибудь курит.

— Обещаю тебе сегодня не заболеть раком. — Она встала с кровати, надела халат и подошла к столику. Он видел, как вспыхнула спичка. Она вернулась и села на край кровати. Время от времени, когда она затягивалась, огонек сигареты освещал ее лицо. — У меня тоже новость, — сказала она. — Хотела отложить до другого раза, да вот такое уж болтливое настроение.

Он рассмеялся.

— Чего ты смеешься?

— Так. Смешно. Что у тебя за новость?

— Я покидаю Париж.

Как ни странно, ему показалось, что это удар по нему.

— Почему?

— Мы открываем филиал в Сан-Франциско. Много молодежи стало ездить к нам с Востока и от нас туда. Обмен стипендиями и так далее. Несколько месяцев вели переговоры о создании филиала в Калифорнии. И вот наконец вопрос решен. Выбор пал на меня. Буду теперь нашим неофициальным окном в Пробуждающийся Восток.

— Без тебя Париж будет не тот.

— Без Парижа и я буду не та.

— Как ты к этому относишься?

— К переезду в Сан-Франциско? С интересом. Красивый город. Говорят, в нем бурлит культурная жизнь. — В ее тоне звучала ирония. — И для моих детей, вероятно, будет неплохо. Подучат свой английский. Должна же мать иногда заботиться и о том, чтобы ее дети лучше знали английский.

— Пожалуй, — сказал он. — Когда собираешься переезжать?

— Этим летом. Через месяц-другой.

— Ну, вот и еще один дом потерян, — сказал он. — Исключу теперь Париж из своих маршрутов.

— Вот что значит верный друг. А Сан-Франциско включишь? Говорят, там есть неплохие рестораны.

— Да, я слышал. Что ж, буду заезжать. Время от времени.

— Время от времени. Женщина не может требовать, чтоб все было, как она хочет, правда?

Он ответил не сразу.

— Многое в жизни меняется.

Они долго молчали. Наконец Констанс сказала:

— Не стану притворяться, будто я в диком восторге от того, о чем ты мне сейчас рассказал. Но я не ребенок, и ты — тоже. Ты ведь не ждал, что я устрою тебе сцену или, например, выброшусь из окна, верно?

— Конечно, нет.

— Как я уже сказала, я не в диком восторге. Но я в восторге от многого другого в наших отношениях. Сделаешь мне одолжение?

— Конечно.

— Скажи: «Я люблю тебя».

— Я люблю тебя, — сказал он. Она загасила сигарету, сбросила халат на пол и легла рядом с ним.

— Поговорили, и довольно. Болтливое настроение прошло. — Она положила голову ему на грудь.

— Я люблю тебя, — прошептал он, касаясь губами ее спутанных волос.

Они спали долго, а когда проснулись, светило солнце и пели птицы. Констанс позвонила в Марсель: деньги из Сент-Луиса еще не поступили, а офицер, ведавший борьбой с наркотиками, будет только завтра. Они решили остаться в Мейраге еще на один день, и Крейг не стал сообщать в Канн, где он находится. Пусть этот день безраздельно принадлежит им.

На следующее утро выяснилось, что деньги все еще не пришли. Им жаль было уезжать, и они остались еще на сутки.

На другое утро, расставаясь с ней в марсельском отеле, он сказал, что в понедельник поведет ее обедать в Париже. Она рассчитывала к вечеру вызволить Юношу из тюрьмы. Если же ей это не удастся, она все равно уедет обратно в Париж, предоставив парня своей судьбе. И так она достаточно времени провела на юге. Она же все-таки работает.

15

— Черт подери, Джесс! — кричал Клейн по телефону. — Я десять раз пытался до вас дозвониться. Где вы сейчас?

— В Кассисе, — сказал Крейг. Он остановился там перекусить на обратном пути и звонил из ресторана у самой гавани. Гавань была голубая и словно игрушечная. Сезон еще не начался, у городка был сонный, пустынный вид, с лодок после зимы еще не сняли брезент. Был час обеда.

— В Кассисе, — повторил Клейн. — Именно тогда, когда человек тебе нужен, он оказывается в Кассисе. Где этот чертов Кассис?

— Между Марселем и Канном, — ответил Крейг. — А о чем вы хотели со мной говорить?

— Кажется, у меня будет для вас контракт. Вот об этом я и хотел с вами поговорить. Когда вы приезжаете?

— Часа через три-четыре.

— Я буду ждать, — сказал Клейн. — Весь день никуда не выйду.

— Можете сделать мне одолжение? — спросил Крейг.

— Какое?

— Позвоните Мэрфи и попросите его зайти к вам в пять часов вечера. — Ему показалось, что Клейн на другом конце провода поперхнулся, даже закашлялся от замешательства.

— Зачем вам Мэрфи? — спросил он наконец.

— Хочется пощадить его самолюбие, насколько это возможно.

— Это — нечто новое: чтобы клиенту хотелось щадить самолюбие агента-посредника, — сказал Клейн. — Мне бы такого клиента.

— Я не агента щажу, а друга, — возразил Крейг.

— Мэрфи, конечно, читал рукопись, — сказал Клейн.

— Конечно.

— И не хотел за нее браться?

— Нет.

— Ну что ж, — нехотя согласился Клейн, — если вы настаиваете…

— Я думаю, так будет лучше во всех отношениях. Но если вы не хотите, чтобы кто-то заглядывал вам через плечо, когда вы работаете…

— К черту, — сказал Клейн. — Пусть хоть сам папа римский заглядывает мне через плечо. Ладно, позову Мэрфи.

— Вот умница.

— Конечно, умница. Что бы обо мне ни болтали.

— В пять часов я буду у вас, — сказал Крейг и положил трубку. Собственно говоря, он просил позвать Мэрфи не только из дружеского расположения к нему. Он хотел, чтобы тот присутствовал при начале переговоров о контракте. Себя он считал плохим защитником своих интересов, не любил и не умел торговаться, и Мэрфи при подписании контрактов всегда следил за тем, чтобы все было в порядке. Тем более что нынешние переговоры обещали быть сложными. Правда, он написал сценарий не ради денег, которые мог на нем заработать, но по долголетнему опыту работы в кино знал, что, чем больше тебе заплатят, тем легче потом отстаивать свою позицию в других вопросах. Хотя старая формула «деньги против искусства» и продолжает во многих случаях действовать, он пришел к выводу, что в кинематографе, применительно к нему лично, более точной была бы формула «деньги приумножают искусство».

Крейг сел за столик возле окна, откуда открывался вид на гавань. В ресторане он был единственным посетителем. Приятное одиночество, маленькая, залитая солнцем гавань, предвкушение обеда, Клейн, который будет ждать его до самого вечера, — все это действовало успокаивающе. Он попросил анисовой водки и не спеша принялся за изучение меню.

Он заказал дораду и бутылку белого сухого вина, а пока маленькими глотками пил водку. Средиземное море от этого казалось еще прекраснее, в памяти всплывало множество таких чудесных дней. Общество Констанс сказалось на нем благотворно. Он подумал о ней с нежностью. Он знал, что если бы употребил это слово в ее присутствии, то она пришла бы в ярость. Все равно. Неплохое слово. Люди относятся друг к другу недостаточно нежно. Они говорят, что любят друг друга, но в действительности стремятся лишь использовать друг друга, опекать друг друга, властвовать друг над другом, терзать друг друга, уничтожать друг друга, плакать друг о друге. А они с Констанс, если не всегда, то в большинстве случаев, наслаждаются друг другом, и слово «нежность» применимо к их отношениям так же, как любое другое. Мысль о Сан-Франциско он отгонял от себя.

Он сказал Констанс «Я люблю тебя» и сказал Гейл «Я люблю тебя» — и в обоих случаях говорил правду. Возможно, слова эти относились и к той и к другой одновременно. Здесь, в лучах солнца, за рюмкой молочно-белого холодного южного напитка это казалось ему вполне возможным.

Не мог он не признаться себе и в том, что ему доставляет удовольствие сидеть и смотреть на безлюдную гавань, зная, что такой занятой человек, как Уолтер Клейн, звонил ему вчера десять раз и даже сейчас с нетерпением ждет его приезда. Он полагал, что уже утратил способность наслаждаться сознанием своей силы, теперь же не без удовольствия понял, что это не так.

«Ну что ж, — подумал он, — после всего случившегося ясно, что не такая уж это была плохая мысль — приехать в Канн». Он надеялся, что к вечеру, когда он туда прибудет, Гейл уже не окажется в городе.

Подъехав в начале шестого к дому Клейна, он увидел на площадке автомобиль с шофером: значит, Мэрфи уже здесь. Мэрфи не любил водить машину сам. Он побывал в трех авариях и, по его выражению, «получил повестку».

Мэрфи и Клейн сидели возле плавательного бассейна с подогревом. Мэрфи что-то пил. В последний раз — это было во время званого вечера — Крейг встретил здесь Сиднея Грина, безработного режиссера, которого хвалил журналист из «Кайе дю синема». Грин вышел к нему из кустов, помочившись на дорогую лужайку Уолтера Клейна. «Лужайка для побежденных», — пошутил тогда про себя Крейг. Хотя он и сегодня еще не чувствовал себя победителем, но к побежденным тоже себя не причислял.

— Привет, друзья, — сказал Крейг, подходя к бассейну. — Надеюсь, не заставил вас долго ждать. — Он быстро сел, чтобы освободить их от необходимости решать, как с ним здороваться — стоя или сидя.

— Я только что приехал, — сказал Мэрфи. — Успел сделать лишь глоток виски.

— Кое-что я уже объяснил Мэрфи по телефону, — сказал Клейн.

— Что же, — грубовато сказал Мэрфи, — если нашелся дурак, готовый дать под этот сценарий миллион долларов при сегодняшнем положении дел на рынке, желаю ему удачи.

— Миллион? Откуда ты взял такую цифру? — спросил Крейг.

— Я просто прикинул, во сколько это обойдется, — сказал Мэрфи. — Миллион как минимум.

— Финансовую сторону я ни с кем еще не обсуждал, — сказал Клейн. — Все зависит от того, как вы его собираетесь ставить и с кем.

— Вы говорили, что какой-то режиссер уже читал сценарий, — сказал Крейг. — Кто этот режиссер?

— Брюс Томас, — ответил Клейн. Он быстро взглянул сначала на одного собеседника, потом на другого, наслаждаясь произведенным впечатлением.

— Ну, если Брюс Томас хочет его ставить, тогда будут и деньги. — Мэрфи покачал головой. — Никогда бы не подумал, что Томас согласится. Почему вдруг? Он же сроду ничего такого не делал.

— Именно поэтому. Так он мне и сказал. — Клейн повернулся к Крейгу. — Теперь о сценарии. Томас, как и я, считает, что он нуждается в переработке. Как вы думаете, Мэрф?

— Еще в какой.

— И Томас хотел бы привлечь другого сценариста, — сказал Клейн. — Лучше было бы, чтобы он работал один, но если возникнут возражения, то совместно с этим Хартом. Как вы договаривались с Хартом, Джесс?

— Никак не договаривался, — помолчав, ответил Крейг.

Мэрфи встревожено засопел.

— Что значит «никак не договаривался»? — спросил Клейн. — Сценарий принадлежит вам или нет?

— Да, — сказал Крейг. — У меня на него все права.

— Так в чем же дело? — спросил Клейн.

— Я сам его написал. Собственной старой авторучкой. Никакого Малколма Харта в природе не существует. Я просто взял первое попавшееся имя и поставил на титульном листе.

— Зачем ты это сделал, черт побери? — сердито спросил Мэрфи.

— Долго объяснять, — сказал Крейг. — Но факт остается фактом, давайте исходить из него.

— Для Томаса это будет неожиданностью — сказал Клейн.

— Если ему понравился сценарий, подписанный Малколмом Хартом, — сказал Мэрфи, — то понравится и в том случае, если на нем будет стоять имя Крейга.

— Я тоже так думаю — неуверенно сказал Клейн — Но на ход его мыслей это может, повлиять.

— В каком плане? — спросил Крейг. — Почему бы не позвонить ему и не позвать сюда?

— Ему сегодня утром пришлось улететь в Нью-Йорк, — сказал Клейн. — Поэтому я так усиленно и разыскивал вас. Не люблю, черт побери, когда люди исчезают из виду.

— Вам еще повезло, — сказал Мэрфи. — Вы-то потеряли его всего на один день, а я, бывало, по три месяца не мог его найти.

— Что ж, — вздохнул Клейн. — Раз уж начал, то доскажу до конца. Итак, он хочет привлечь другого сценариста. А теперь не падайте, друзья. Этого сценариста зовут Йен Уодли.

— Рехнуться можно! — сказал Мэрфи.

Крейг засмеялся.

— Смеешься, — сердито сказал Мэрфи. — А ты можешь себе представить, как ты будешь работать с Йеном Уодли?

— Пожалуй, — сказал Крейг. — А впрочем, нет. Но почему Томас выбрал именно Уодли, а не кого-нибудь еще?

— Я сам спрашивал его, — сказал Клейн. — Уодли случайно попался ему на глаза. Вы знаете, как это здесь бывает. Встретились раза два, поговорили, и Уодли дал ему свою последнюю книгу. Наверно, как-то ночью Томас не мог заснуть, взял книгу в руки, полистал ее, и чем-то она его заинтересовала.

— Ну уж и книга! — фыркнул Мэрфи. — Самые скверные рецензии со времен «Гайаваты».

Страницы: «« « ... 910111213141516 » »»