Вечер в Византии Шоу Ирвин

12

В любой компании, даже маленькой, всегда находится человек, служащий центром притяжения, основой ее существования как единого целого — без него она была бы просто скоплением не связанных друг с другом людей. Именно таким центром, по мнению Крейга, была в тот вечер Гейл Маккиннон. Энн, явно очарованная Гейл, живо реагировала на каждое ее слово, обращалась к ней чаще, чем к остальным, и, даже говоря что-нибудь Крейгу или Уодли, поглядывала на Гейл, словно искала ее поддержки. Когда они шли из отеля в ресторан, Крейга позабавило и одновременно раздосадовало то, что Энн, сознательно или бессознательно, чуть-чуть подражала смелому, размашистому шагу Гейл. Но это все же лучше, чем ее обычная скованная, по-детски неуклюжая походка.

Для Уодли Гейл была аудиторией. В последние годы люди не часто баловали его вниманием, и теперь он разговорился вовсю.

Что касается Крейга, то он пришел сюда только ради Гейл. Да, именно так. Наблюдая за ней через столик, он чувствовал, что его захватило не только кино. «А здесь я для того, чтоб отделаться от этого „наваждения“», — подумал он.

Большей частью он молчал, слушал. Когда заговаривала Гейл, он искал в ее словах какой-нибудь намек, сигнал, осторожное обещание, решительный отказ. Но ничего не улавливал.

«Завтра я забуду ее в объятиях Констанс», — сказал он себе.

Уодли старательно изображал хозяина стола: заказывал вина и советовал девушкам, какие выбирать блюда. Они ужинали в том самом ресторане старого порта, где Крейг видел Пикассо. «Если Уодли собирается платить из своего кармана, — думал Крейг, — то денег у него останется после этого разве что на поездку в Тулон. О Мадриде нечего и думать».

Уодли пил сверх меры, но пока без видимых последствий. На этот раз на нем был хорошо скроенный серый костюм, темная рубашка и новый полосатый галстук.

Гейл была очаровательна — в розовых облегающих чесучовых брюках и кофточке из тонкого шелка. Волосы она зачесала кверху, что придавало ее лицу взрослый, не соответствующий стройной юной шее вид.

Энн, бедняжка, пришла в ужасном, чересчур коротком платье из желтого органди, которое колом торчало вокруг ее длинных ног, В нем она выглядела неуклюжей школьницей, нарядившейся на свой первый бал.

Крейг осмотрелся вокруг: посетителей в ресторане было еще немного, но, судя по табличкам на столиках, зал будет скоро забит. «Может быть, Энн повезло и один из столиков предназначен для Пикассо», — подумал он.

В зал вошли двое молодых людей: один нес львенка, другой — фотоаппарат «Поляроид»; Крейг уже видел их на набережной Круазетт и в прилегающих кафе. Когда они приблизились к столику, Крейг сделал им знак отойти.

— В ресторане с такими ценами следовало бы избавить нас от львов, — сказал он.

Однако Уодли взял у молодого человека львенка и посадил на стол между Гейл и Энн.

— Снимите их с царем зверей. Я всегда питал слабость к укротительницам львов. Мечтаю предаться любви с женщиной в трико, расшитом блестками, прямо в клетке.

«Уодли непременно должен поставить человека в неловкое положение перед собственной дочерью», — подумал Крейг.

Вспышки блиц-лампы раздражали львенка, и он ворчал, пока фотограф не перестал нащелкивать снимки. Гейл рассмешило это проявление свирепости у детеныша.

— Приходи к нам, когда вырастешь большой, сынок, — сказала она, гладя львенка.

— Где-то я слышал, что многие погибают уже на втором месяце, — сказал Крейг. — Не выносят они такого обращения.

— А кто выносит? — спросил Уодли.

— Ну тебя, папа, — сказала Энн. — Не порти ты нам настроение.

— Я увлекаюсь экологией, — пошутил Крейг. — Хочу, чтобы львы не вымерли во Франции. И чтобы каждый год они съедали некоторое количество французов.

Фотограф достал из аппарата снимки. Они были цветные. Рядом с рыжевато-коричневым львенком, щерившимся среди бокалов, белокурая Энн и темноволосая Гейл выглядели весьма эффектно. Крейг с тревожным чувством заметил, что Энн на глянцевой фотографии похожа на мать, только волосы у нее светлее.

Помощник фотографа взял со стола львенка, и Уодли щедро расплатился. Один снимок он подарил Гейл, другой — Энн.

— Когда я буду стар, сед и слаб и на меня нападет хандра, я позову кого-нибудь из вас к своему креслу-качалке и попрошу показать эту фотографию. Пусть она напомнит мне об одном счастливом вечере, когда я был молод. Отец, ты заказал вина?

Когда Уодли разливал вино, Крейг вдруг увидел Натали Сорель, только что вошедшую в ресторан в сопровождении высокого, изысканно одетого мужчины с серебристой проседью в волосах. «Лет пятьдесят пять-шестьдесят, — прикинул Крейг, — как бы там ни старались парикмахер, массажист и лучшие портные сделать его моложе». Рядом с ним Натали, в платье, выгодно подчеркивавшем ее тонкую талию и изящные бедра, выглядела хрупкой и беззащитной.

Хозяйка ресторана повела их в глубь зала, как раз мимо столика Крейга. Крейг заметил, что Натали быстро взглянула на него, отвела глаза, потом, должно быть, решила не останавливаясь пройти мимо, но в последний момент все же передумала.

— Джесс! — воскликнула она и, взяв своего спутника под руку, задержала его. — Какая приятная встреча! — Крейг встал, Уодли — тоже. — Это мой жених Филип Робинсон. — Крейг надеялся, что в том, как она произнесла слово «жених», только он один уловил предостерегающие нотки. — А это — Джесс Крейг.

Крейг пожал жениху руку и представил ему всех остальных. Энн встала. Гейл осталась сидеть. Крейг пожалел, что его дочь в таком платье. Ладонь у мужчины была сухая и гладкая. Лениво-добродушная техасская улыбка, здоровый цвет лица, как у человека, проводящего много времени на открытом воздухе, Натали говорила, что он фабрикант, но по его виду этого не скажешь.

— Кажется, в этом городе Натали всех знает, — заметил Робинсон, ласково дотрагиваясь до ее руки. — Мне трудно запомнить сразу, как кого зовут. Но ваши фильмы я, по-моему, видел, мистер Крейг?

— Надеюсь, что да, — сказал Крейг.

— «Два шага до дома», — поспешно подсказала Натали. — Это была последняя картина. — Ей хотелось всех оградить от неприятностей.

— О да, конечно, — сказал Робинсон. У него был сочный уверенный голос. — Она мне очень понравилась.

— Благодарю вас, — сказал Крейг.

— Я не ослышался? — обратился Робинсон к Уодли. — Вы писатель?

— Было дело, — ответил Уодли.

— Ваша книга вызвала у меня подлинное восхищение, сэр. Огромное.

— Это которая? — спросил Уодли. Робинсон немного смутился.

— Ну, та, про мальчика, выросшего на Среднем Западе и…

— Это моя первая книга. — Уодли сел. — Я написал ее в пятьдесят третьем году.

— Пожалуйста, садитесь, — поспешно сказала Натали. — Садитесь.

Энн села, но Крейг продолжал стоять.

— Нравится вам в Канне, мистер Робинсон? — спросил он, переводя разговор с опасной литературной темы на более спокойную, банальную тему туризма.

— Я уже бывал здесь, конечно, — сказал тот. — Но впервые, так сказать, заглянул за кулисы. Благодаря Натали. Совсем другое впечатление. — Он отечески похлопал ее по руке.

«Ты и не представляешь себе, братец, как глубоко за кулисы ты забрался», — подумал Крейг, изображая на лице светскую улыбку.

— Надо сесть, милый, — сказала Натали. — А то хозяйка нас ждет.

— Надеюсь скоро снова увидеть всю вашу милую компанию, — сказал Робинсон. — Вас, мистер Крейг, и вашу прелестную дочку, и вас, мистер Уодли, и вашу…

— А я — не дочка, — заметила Гейл, жуя сельдерей.

— Она не поддается определению, — сказал Уодли. Тон у него был враждебный.

Робинсон был явно неглуп: лицо его стало жестким.

— Приятного аппетита, — сказал он и, пропустив Натали вперед, направился к столику, приготовленному для них хозяйкой.

Крейг смотрел, как Натали пробирается между рядами столиков своей легкой, слегка покачивающейся, танцующей походкой, которую он никогда не забудет. Хрупкая, изящная, созданная для того, чтобы радовать глаз мужчины, вызывать желание. Отважная и хитрая.

Когда оказываешься в таком месте, не удивительно, что в твоем сознании возникают обрывки прошлого, вызывая ностальгию, становясь, хотя бы на короткое время, частью настоящего. Глядя на Натали Сорель — прелестную, незабываемую, уходившую от него под руку с другим мужчиной в глубь зала, — он спросил себя: по какому капризу судьбы заявляет на него сегодня свои права та часть его прошлого, что воплощена в образе Йена Уодли, а не та, что воплощена в образе Натали Сорель?

Он сел на место, чувствуя на себе насмешливый, понимающий взгляд Гейл.

— «Я не ослышался? Вы писатель?» — сказал Уодли, подражая техасской манере Робинсона слегка растягивать слова.

— Тише, — сказал Крейг. — Ресторан ведь маленький.

— «Ваша книга вызвала у меня подлинное восхищение, сэр», — не унимался Уодли. И, помолчав, с горечью добавил: — Я пишу уже двадцать лет, у меня восемь книг, а ему, видите ли, понравилась моя книга.

— Успокойся, Йен, — сказал Крейг. Но вино уже начало действовать.

— И всегда люди вспоминают только про мою первую книгу. Ту самую, которую я написал, едва умея водить пером по бумаге. Эта книга мне до того осточертела, что в свой ближайший день рождения я сожгу ее на площади. — Он наполнил до краев бокал и даже пролил часть вина на скатерть.

— Если это поднимет вам настроение, — сказала Энн, — мой профессор английского языка и литературы сказал, что вторая ваша книга — самая лучшая.

— Дерьмо он, ваш профессор. Что он понимает?

— Очень даже понимает, — с вызовом сказала Энн.

Крейга обрадовало, что его дочь обладает этим редким достоинством — умением не пасовать во время застольной беседы.

— А еще он сказал…

— Ну что, что? Я сгораю от любопытства, — сказал Уодли.

— Он сказал, что книги, которые вы написали с тех пор, как перебрались за границу, довольно неудачные. — При этих словах Энн упрямо выпятила подбородок. Крейг вспомнил, что так она делала еще в детстве, когда упорствовала и хотела настоять на своем. — Что вы губите свой талант и вам следовало бы вернуться в Америку…

— Так он и сказал?

— Так и сказал.

— И вы с ним согласны? — спросил Уодли намеренно спокойным, ледяным тоном.

— Да, согласна.

— Оба вы дерьмо.

— Если ты будешь так разговаривать, — сказал Крейг, — то мы с Энн уйдем. — Он понимал, что Уодли, захмелев, потерял управление, что он может пойти на любой скандал, лишь бы помучить себя, ибо ему разбередили самую больную рану; но Крейгу не хотелось делать Энн объектом слепой ярости Уодли.

— Прекратите, Йен, — резко сказала Гейл. — Мы не можем рассчитывать на то, что весь мир будет вечно нас обожать. Будьте же взрослым мужчиной, черт побери. Будьте писателем, профессиональным писателем, или идите зарабатывать себе на жизнь чем-нибудь другим.

Крейг был уверен, что, если бы эти слова сказал он, последовал бы взрыв. Но Уодли только поморгал глазами, потряс головой, точно вынырнул из воды, поглядел на Гейл и ухмыльнулся.

— Устами младенцев… — пробормотал он. — Извините меня, друзья. Надеюсь, вам нравится в Канне. Хочу еще рыбы. Официант… — Он помахал рукой официанту, спешившему мимо с дымящейся супницей на подносе. — Закажем на сладкое суфле? — сказал Уодли тоном гостеприимного хозяина. — Насколько я знаю, здесь отличное суфле. «Гран Марнье» или шоколадное?

Дверь ресторана отворилась, и в зал, как всегда стремительно, влетел Мэрфи, будто вышибала, спешащий разнять дерущихся. Следом за ним вошли Соня Мэрфи, Люсьен Дюллен и Уолтер Клейн. «Ну, сошлись два клана, — подумал Крейг. — Встреча вождей на высшем уровне». Он слишком долго жил в Голливуде, чтобы не удивляться, видя за дружеским обеденным столом людей, которые в другое время поносят друг друга последними словами. В этом тесном мире соперничества каналы связи должны всегда оставаться открытыми. Крейг был уверен, что Мэрфи не скажет Клейну о том, что читал «Три горизонта», а Клейн не скажет Мэрфи, что рукопись у него на столе. Вожди осмотрительны и расставляют свои боевые порядки под покровом тьмы. Тем не менее он облегченно вздохнул, когда хозяйка ресторана посадила их поблизости от входа, на достаточном расстоянии от его столика.

Много лет назад, когда дела у Уодли шли хорошо, Мэрфи был его агентом-посредником. Но потом, с наступлением плохих времен, Мэрфи отказался от своего клиента, и Уодли, как и следовало ожидать, отнюдь не питал к нему теплых чувств. Окажись их столики рядом, атмосфера в ресторане установилась бы далеко не дружественная, особенно если учесть, что Уодли уже изрядно выпил.

Но Мэрфи, привыкший при входе в любое помещение обшаривать его глазами, как корабельными радарами, нащупал Крейга и, пока его компания усаживалась за столик, стремительно двинулся к нему по центральному проходу.

— Добрый вечер всем! — сказал он, улыбаясь девушкам и неуловимо давая понять, что его приветствие не относится к Уодли. — Я пять раз звонил тебе сегодня, Джесс. Хотел пригласить поужинать.

В переводе на обычный язык это означало, что Мэрфи позвонил один раз, услышал в трубке два длинных гудка и тут же положил ее, поскольку ничего важного сообщить не собирался. Он даже поленился еще раз набрать номер телефона и попросить телефонистку передать Крейгу, кто ему звонил. А может, и вообще не звонил.

— Я ездил в Ниццу, — сказал Крейг. — Встречал Энн.

— Господи, неужели это Энн? — воскликнул Мэрфи. — А я все гадаю, где ты отыскал такую красотку. Ведь, кажется, совсем недавно была костлявой веснушчатой девчонкой — и нате вам!

— Здравствуйте, мистер Мэрфи, — без улыбки сказала Энн.

— Соня была бы рада на тебя посмотреть, Энн. Знаешь что? Почему бы тебе вместе с мисс Маккиннон и твоим отцом не приехать к нам завтра в Антиб на ужин?

— Завтра меня в Канне не будет, — объявил Крейг. — Я уезжаю. — И, почувствовав на себе вопросительный взгляд Энн, добавил: — Дня на два, не больше. Встретимся, когда вернусь.

— Зато я никуда не уезжаю, Мэрф, — сказал Уодли. — Так что завтра можешь мной располагать.

— Заманчивая перспектива, — сухо произнес Мэрфи. — Ну пока, Джесс. — Он отвернулся и пошел к своему столику.

— Милостивый благодетель богатых Брайан Мэрфи, ходячий биографический справочник. Отлично, Джесс, я рад, что ты еще в нем числишься, — сказал Уодли деланно простодушным тоном. Он хотел было продолжать, но осекся, увидев, что Мэрфи идет обратно.

— Джесс, — сказал Мэрфи, — забыл тебе сказать. Ты читал сегодняшнюю «Трибюн»?

— Нет, — ответил Крейг. — А что?

— Вчера Эдвард Бреннер умер. Пишут, что от сердечного приступа. Сообщение краткое, но вполне пристойное. Как обычно: «После первого успеха он исчез с театрального горизонта» и так далее. И тебя упомянули.

— А что обо мне сказано?

— Просто, что ты был продюсером его первой пьесы. Купи газету и почитай. У тебя есть его адрес? Хочу послать семье телеграмму.

— Есть старый. Утром дам.

— О'кей, — сказал Мэрфи и ушел.

— Он был твой друг, папа? — спросила Энн.

— Эдвард Бреннер? — В последнее время — нет. — Крейг чувствовал на себе испытующий взгляд Гейл.

— Вытрем наши слезы, — сказал Уодли. — Еще одного писателя не стало. Официант! Encore une bouteille.[29] Выпьем за горемыку.

Старый друг или старый враг — одно лишь имя осталось в отслужившей свое адресной книжке — умер по ту сторону океана, и теперь требовалось соблюсти ритуал, отметить скорбное происшествие. Но Крейг лишь поднес к губам бокал с вином, когда Уодли провозгласил небрежный тост: «За мертвых писателей, где бы их ни настигла смерть».

Наблюдая за собой как бы со стороны, Крейг отметил, что не потерял аппетита и с удовольствием ест суфле, которое им подали. Наверно, если бы в газете появилось сообщение о его, Крейга, смерти, Бреннер реагировал бы острее.

«Интересно, — подумал Крейг, — изменился ли у Эдварда Бреннера почерк за несколько месяцев до смерти?»

К концу ужина Уодли окончательно опьянел. Он расстегнул воротник, жалуясь на жару, и медленно трижды проверил счет; расплачиваясь, долго разглаживал вынутые из кармана мятые стофранковые бумажки. Вставая из-за стола, опрокинул стул.

— Выведите его поскорее на улицу, Гейл, — шепнул Крейг. — А мы с Энн пойдем поздороваемся с Соней Мэрфи.

Но когда они подошли к столику Мэрфи и его компании, Уодли как вкопанный встал за стулом Мэрфи, хотя Гейл настойчиво тянула его за рукав. Соня поздоровалась с Крейгом и Энн, а Клейн представил им мисс Дюллен, которая сказала с мелодичным французским акцентом, что давно хотела познакомиться с мосье Крейгом. Пока Соня Мэрфи уверяла Энн, что просто счастлива снова видеть ее после стольких лет разлуки, и настойчиво предлагала в любое время пользоваться их пляжным домиком при отеле «На мысу», Уодли, плавно покачиваясь на каблуках за стулом Мэрфи, громко пропел:

— Шефу нашему слава!

Клейн дипломатично делал вид, что это его забавляет.

— Не знал я, что вы так музыкальны, Йен.

— Один из многих моих талантов, — сказал Уодли. — Мистер Мэрфи собирается ангажировать меня на следующий сезон в «Ла Скалу», верно, мистер Мэрфи?

Мэрфи оставил его слова без внимания.

— Так позвони мне утром, Джесс, — сказал он и снова принялся за еду.

— Пошли, Йен, — сказал Крейг.

Но Уодли не сдвинулся с места.

— Мистер Мэрфи — великий антрепренер, верно, мистер Мэрфи? Все, что вам требуется, — это лучший бестселлер года и фильм, собравший сорок миллионов долларов, и тогда мистер Мэрфи почти наверняка устроит вам контракт на скабрезный фильм или на рекламу аспирина для телевидения. А вам, мистер Клейн, тоже хотелось бы преуспеть в торговле живым товаром наравне с мистером Мэрфи?

— Конечно, хотелось бы, Йен, — примирительно ответил Клейн. — Зовите меня просто Уолтер.

— Прекрати, Йен, — резко сказал Крейг. Уодли говорил громко, так что люди за соседними столиками перестали есть и смотрели на него.

— Я скажу вам, как это делается, мистер Клейн, — сказал Уодли, продолжая плавно и угрожающе покачиваться за стулом Мэрфи. — Раскрою вам секрет большого успеха мистера Мэрфи. Вы тоже можете разбогатеть и прославиться и приглашать к себе в пляжный домик девушек, когда захотите. Тут дело не в том, кого вы представляете, а кого бросаете. Вы должны уметь вовремя бросить ненужного человека, мистер Клейн; делать это надо быстро, пока никто еще и не подозревает о том, что он вышел в тираж. Появилась плохая рецензия — и бросайте. Только вряд ли, мистер Клейн, вы сможете достичь такого мастерства, какого достиг мистер Мэрфи, ибо это у него в крови. Он просто гений века по части бросания людей, и ничто его не останавливает — ни дружба, ни преданность, ни талант. Он вроде библейского боевого коня, — нюхом угадывает неудачника на расстоянии. Ему звонят по телефону, а его нет дома. В этом весь секрет, понимаете? Когда звонит телефон и вы знаете, что звоню я, то вас нет дома. Не важно, что вы заработали на мне много тысяч долларов. Вас нет дома — и все. Запомните этот нехитрый трюк, мистер Клейн, и вы далеко пойдете, очень далеко. Правда, пойдет, мистер Мэрфи?

— Убери его, Джесс, — потребовал Мэрфи.

— Пошли, Йен. — Крейг попробовал увести его. — Все поняли, что ты хотел сказать.

Уодли сбросил его руку со своего плеча.

— Раз я не могу поговорить с мистером Мэрфи по телефону, то буду говорить в ресторанах. Мне хочется говорить с мистером Мэрфи о его профессии — о том, сколько было работ, для которых он мог бы меня порекомендовать, но не порекомендовал…

Наконец Мэрфи повернулся к нему.

— Не смеши меня, Уодли, — спокойно сказал он. — В последние десять лет ты докатился до того, что я не мог бы тебя даже на мясо для собак продать.

Уодли перестал раскачиваться. Рот его скривился. Весь ресторан замер. Соня Мэрфи сидела, нагнув голову, и смотрела в тарелку, Люсьен Дюллен слегка улыбалась — казалось, эта сцена забавляла ее. Видимо, она не поняла пьяную английскую речь Уодли и решила, что происходит обычный дружеский, хотя и чересчур громкий разговор. Клейн играл бокалом и ни на кого не смотрел. Тронулась с места только Энн. Она охнула и бросилась вон из ресторана. Уодли сделал было шаг, точно хотел догнать ее, но вместо этого вдруг повернулся и ударил Мэрфи. Удар был нацелен в голову, но кулак соскользнул и угодил Мэрфи в плечо. Мэрфи не шевельнулся, а Крейг обхватил Уодли и прижал его руки к бокам.

— Убери отсюда этого болвана, Джесс, — сказал Мэрфи, — пока я не убил его.

— Ладно, сам уйду, — хрипло сказал Уодли. Крейг медленно разнял руки. Уодли пьяной походкой направился к выходу.

— Я найду такси и отвезу его в гостиницу, — сказала Гейл и поспешила следом за Уодли.

— Симпатичные у тебя друзья, — сказал Мэрфи.

— Он же пьяный, — зачем-то объяснил Крейг.

— Я так и понял, — сказал Мэрфи.

— Прошу прощения за случившееся, — обратился Крейг к остальным.

— Ты же не виноват, — возразила Соня. — До чего скверно все вышло. А ведь когда-то он был такой славный.

Выходя на улицу, Крейг слышал, как зал снова загудел: жизнь в ресторане потекла по привычному руслу.

13

Уодли согнулся пополам у причала и блевал в воду. Рядом стояла Гейл, готовая подхватить его, если он начнет падать. Энн держалась немного поодаль, стараясь не смотреть на Уодли. Крейг был уверен, что, как ни пьян Уодли, рвет его не из-за выпитого вина.

Глядя на содрогающиеся в конвульсиях плечи Уодли, Крейг почувствовал, что у него испаряется гнев. Он обнял дрожащую Энн, успокаивая ее.

— Извини, Энн, — сказал он. — Я не должен был брать тебя в такую компанию. Думаю, это был наш последний ужин с мистером Уодли. Во всяком случае, сделаем перерыв.

— Бедный, бедный, отчаявшийся человек, — сказала Энн. — Все так жестоки к нему.

— Он же сам напрашивается.

— Я знаю. И все-таки.

Уодли выпрямился и обернулся, прижимая ко рту носовой платок. Он попробовал улыбнуться.

— Пропал мой стофранковый ужин, — сказал он. — Но все равно приятный вечер. Стоил затраченных денег. А теперь, Джесс, выкладывай, что у тебя на уме.

— Нет у меня ничего на уме, — сказал Крейг.

Гейл окликнула шофера такси, который делал разворот у подъезда ресторана.

— Я отвезу вас в гостиницу, Йен, — ласково сказала она.

Уодли покорно пошел за ней к машине. Дверца за ним захлопнулась, и Гейл и такси умчались прочь. Ни намека, ни тайного знака.

— Ну, вот и все, — сказал Крейг.

Энн вдруг заплакала, тяжело, отчаянно всхлипывая.

— Ну, ну, полно, — беспомощно проговорил он. — Постарайся выбросить это из головы. Да он и сам до утра все забудет.

— Не забудет, — сказала она сквозь рыдания. — Всю жизнь будет помнить. Как могут люди так мерзко относиться друг к другу?

— Могут, — намеренно сухо сказал Крейг, боясь излишней мягкостью вновь вызвать у нее слезы. — Не принимай это так близко к сердцу, дорогая. Бывал Уодли и в худшем положении, чем сегодня.

— Подумать только, как ужасно может вести себя человек, — с удивлением сказала Энн, перестав всхлипывать. — Человек, который так чудесно пишет и, казалось бы, если судить по его книгам, так уверен в себе…

— Книга — это одно, а человек, который ее пишет, — другое. Чаще всего книга — это маска, а не портрет автора.

— «Когда звонит телефон и вы знаете, что звоню я, то вас нет дома», — сказала Энн. Она уже не плакала, а только вытирала слезы тыльной стороной ладони, как потерявшийся ребенок. — Как это ужасно — знать о себе такое. Я ненавижу мир кино, папа, — сказала она с силой. — Да, да, ненавижу!

Крейг снял руку с ее плеча.

— Он ничем не отличается от других видов бизнеса. Разве только в нем потеснее.

— Неужели никто не поможет ему? Мистер Мэрфи? Ты?

Крейг с удивлением посмотрел на нее и засмеялся.

— После сегодняшнего… — начал он.

— Из-за сегодняшнего, — упрямо сказала она. — Сегодня на пляже он рассказывал, как вы дружили, как интересно проводили время, каким замечательным человеком он тебя считает…

— Много воды утекло, — сказал Крейг, — с тех пор, как мы интересно проводили время. Люди отвыкли друг от друга. И если он считает меня замечательным человеком, то это для меня новость. По правде говоря, я боюсь, что это заявление не совсем точно характеризует твоего отца.

— Уж хоть ты-то не занимайся самоуничижением, — сказала Энн. — Почему мистер Мэрфи и ему подобные уверены в себе?

— Ладно. — Он взял ее под локоть, и они медленно зашагали по набережной. — Попробую сделать что-нибудь для него, если смогу.

— А знаешь, ты ведь тоже много пьешь, папа.

— Да, пожалуй.

— Почему люди старше тридцати так старательно губят себя?

— Потому что они старше тридцати.

— Брось ты свои шутки, — резко сказала она.

— Когда не знаешь, что ответить, только и остается, что шутить, Энн.

— Ну, хоть при мне не надо.

Некоторое время они шли молча: сделанный ею выговор не располагал к беседе.

— Господи, — сказала она, — а я-то думала, что чудесно проведу здесь время. Средиземное море, этот замечательный город, все эти знаменитости, таланты… И побуду с тобой. — Она печально покачала головой. — Видно, никогда ничего нельзя загадывать заранее.

— Это же только первый вечер, Энн. Будут и приятные дни.

— Завтра ты уезжаешь, — сказала она. — А меня даже не предупредил.

— Как-то неожиданно вышло.

— Можно мне поехать с тобой?

— Боюсь, что нет.

— Я не спрашиваю почему.

— Да я и уеду-то на день-два, не больше, — смущенно сказал он.

Они опять замолчали, слушая плеск воды у причала, где стояли лодки.

— Хорошо бы сейчас сесть в одну из этих лодок и уплыть куда глаза глядят.

— Тебе-то от чего бежать?

— От многого, — тихо сказала она.

— Не хочешь мне сказать?

— Когда вернешься.

«Все женщины, — подумал он, — независимо от возраста умеют заставить человека почувствовать себя так, словно ты их бросил, даже если ты вышел на десять минут купить сигарет».

— Энн! У меня идея. Пока я буду в отъезде, почему бы тебе не перебраться на Антибский мыс? Там и купаться приятнее. Ты сможешь пользоваться пляжным домиком Мэрфи и…

— Я не нуждаюсь в наставниках, — отрезала Энн.

— Я не думал о наставниках, — возразил он, хотя и понял теперь, что подсознательно имел в виду именно это. — Я просто думал, что там тебе будет приятней, есть с кем поговорить…

— Я и здесь найду, с кем поговорить. Кроме того, я хочу посмотреть побольше фильмов. Странно, но я люблю смотреть кино. А ненавижу я только то, что делает кино с людьми, в нем работающими.

Автомобиль, проезжавший по набережной, замедлил ход. В нем сидели две женщины. Одна из них — та, что была ближе к тротуару, — зазывно улыбнулась. Крейг отвернулся, и машина пошла дальше.

— Это проститутки, да? — спросила Энн.

— Да.

— В храмах древней Греции женщины отдавались незнакомым мужчинам прямо перед алтарем.

— С тех пор алтари стали другие, — сказал Крейг. «Не ходите ночью одна», — сказала Гейл, когда познакомилась с Энн у подъезда отеля. Надо бы ей добавить: не ходите даже с отцом. «Проституткам, — сердито подумал он, — следовало бы придерживаться каких-то правил».

— Ты когда-нибудь бывал с проституткой?

— Нет, — солгал он.

— Будь я мужчиной, мне, наверно, захотелось бы попробовать.

— Зачем?

— Один только раз. Узнать, что это такое.