Не говори никому. Беглец Кобен Харлан

Глава 30

Я лежал в темноте, закрыв глаза и заложив руки за голову. Это был какой-то странный полусон — то промежуточное состояние между сном и явью, когда, бывает, вдруг чувствуешь, что проваливаешься куда-то, и, резко дернувшись, приходишь в себя, в ужасе ухватившись за край кровати.

Я уже рассказывал, как Шейла любила танцевать. Она даже уломала меня вступить в танцевальный клуб при Еврейском культурном центре. Он был недалеко и от больницы, где лежала мать, и от родительского дома в Ливингстоне. Мы навещали мать каждую среду, а потом, в шесть тридцать, встречались с друзьями в клубе. Мы с Шейлой были там самой юной парой — моложе лет на семьдесят пять, если считать суммарный возраст, — но, боже мой, как же они умели двигаться, эти старики! Я старался изо всех сил, чтобы не отстать, но это было просто немыслимо. Шейла, в отличие от меня, совершенно не смущалась в их компании. Иногда посреди танца она отпускала мои руки и начинала двигаться одна, с закрытыми глазами. В такие минуты ее лицо излучало блаженное сияние, — казалось, Шейла полностью растворялась в танце.

Одна пожилая пара, муж и жена Сегал, занималась танцами дольше всех — с сороковых годов. Они прекрасно смотрелись вместе. Мистер Сегал всегда носил белый шейный платок, а его супруга — что-нибудь голубое и жемчужное колье. На паркете они выделывали просто чудеса: двигались как любовники, как единое целое. Сегалы были чрезвычайно дружелюбны и открыты и во время перерывов с удовольствием общались с друзьями по клубу. Но когда начиналась музыка, они видели только друг друга.

В феврале прошлого года — в тот день грянул сильный мороз, и мы сначала думали, что танцы отменят, — мистер Сегал появился в клубе один. Его костюм был, как всегда, безупречен, а шейный платок аккуратно повязан, но, взглянув на его окаменевшее лицо, мы поняли все. Шейла сжала мою руку, на глазах у нее выступили слезы. Когда заиграла музыка, мистер Сегал решительно встал, занял свое обычное место и стал танцевать один. Он держал руки и двигался так, будто жена была по-прежнему с ним. Мистер Сегал вел ее в танце столь нежно и бережно, и это выглядело до того трогательно, что никто так и не решился заговорить с ним. На следующей неделе он не пришел. Мы узнали от других членов клуба, что миссис Сегал долгие годы вела битву с раком и все же проиграла ее. Танцевать она продолжала до самого конца. В тот вечер, когда началась музыка и все вошли в зал, я прижал Шейлу к себе и подумал, что Сегалам, как бы грустно ни окончилась их история, можно только позавидовать.

Так вот: в своем странном полусне я очутился в том самом танцевальном клубе. Мистер Сегал тоже был там, и, кроме него, много других, незнакомых мне людей. Все они были без партнерш и танцевали в одиночестве. Я огляделся и увидел отца, который также пытался изобразить некий неуклюжий фокстрот. Он заметил меня и кивнул. Приглядевшись к танцорам, я понял, что каждый из них ощущал незримое присутствие ушедшей возлюбленной — обнимал ее и смотрел в призрачные глаза. Я попытался последовать их примеру, но, видно, что-то было не так. Шейла все не приходила…

Где-то вдалеке зазвонил телефон, и мощный бас из автоответчика ворвался в мой сон:

— Говорит лейтенант Дэниелс из управления полиции Ливингстона. Мне нужен Уилл Клайн.

Одновременно с голосом послышался приглушенный женский смех. Я дернулся и раскрыл глаза — танцевальный клуб исчез. Потянувшись за трубкой, я услышал еще один взрыв смеха. Голос напоминал Кэти Миллер.

— Я должен сообщить твоим родителям, — говорил лейтенант Дэниелс своей смешливой собеседнице.

— Нет! — Это точно была Кэти. — Мне уже восемнадцать! Ты не можешь…

Я схватил трубку.

— Уилл Клайн у телефона.

— Привет, Уилл, это Тим Дэниелс. Мы учились вместе, помнишь?

Тим Дэниелс… Он работал на местной заправочной станции и приходил в школу в форменном комбинезоне с пятнами машинного масла и фамилией, вышитой на груди. Похоже, любовь к форме Тим сохранил на всю жизнь.

— А как же, помню, конечно! — Я ничего не понимал. — Как дела?

— Спасибо, хорошо.

— Служишь в полиции? — Моя догадливость не знала границ.

— Ага. И живу все там же. Женился на Бетти Джо Стетсон, у нас две дочки.

Я попытался вспомнить Бетти Джо, но не преуспел в этом.

— Молодец, поздравляю!

— Спасибо, Уилл. — Его голос стал серьезнее. — Я это… Прочитал в «Трибьюн» о твоей матери. Прими мои соболезнования.

— Очень любезно с твоей стороны, спасибо.

Кэти Миллер снова начала хохотать.

— Послушай, я вот почему звоню… ну, в общем… Ты ведь знаешь Кэти Миллер?

— Знаю.

Тим помолчал, очевидно вспомнив, что я встречался с ее сестрой. С той, с которой потом случилось несчастье.

— Она попросила меня позвонить тебе.

— А что случилось?

— Я нашел Кэти на детской площадке в обнимку с полупустой бутылкой «Абсолюта». Пьяная в стельку. Я собирался звонить ее родителям…

— И не думай! — заорала Кэти. — Мне уже восемнадцать!

— Ладно, как хочешь… Короче, она попросила вместо этого связаться с тобой. Я человек понимающий — ведь мы в их возрасте тоже не были паиньками, верно?

— Это точно.

В этот момент я снова услышал крик Кэти и буквально окаменел. Я очень надеялся, что неправильно расслышал. Но ее слова и издевательский тон, которым она их выкрикивала, подействовали на меня как холодный душ.

— Айдахо! — вопила она. — Правильно, Уилл? Айдахо!

Я изо всех сил прижал трубку к уху.

— Что она говорит?

— Не знаю. Все время кричит что-то про Айдахо. Она еще сильно под мухой…

— Чертов Айдахо! Картофельный рай! — надрывалась Кэти. — Айдахо, правильно?

Мне стало трудно дышать.

— Послушай, Уилл, я знаю, что уже поздно, но не мог бы ты подъехать и забрать ее?

Собравшись с силами, я с трудом выдавил:

— Еду.

Глава 31

Крест тихонько поднялся вверх по ступенькам — лифтом он пользоваться не стал, боясь разбудить Ванду. Центр йоги владел всем зданием, и они с Вандой занимали два этажа над школой. Было три часа утра. Крест осторожно открыл дверь и заглянул внутрь. Свет в комнате не горел, и лишь уличные огни слегка разгоняли мрак, бросая на стены резкие серебристые отсветы.

Ванда сидела на диване с поджатыми ногами, скрестив руки на груди.

— Привет, — сказал Крест. Он говорил очень тихо, как будто боялся кого-то разбудить, хотя, кроме них с Вандой, в доме никого не было.

— Ты хочешь, чтобы я от него избавилась?

Крест пожалел, что снял темные очки.

— Ванда, я устал, дай мне поспать хоть несколько часов!

— Нет.

— Ну что ты хочешь, чтобы я сказал?

— Я пока еще на третьем месяце — достаточно принять одну таблетку. Поэтому мне надо знать: ты хочешь, чтобы я от него избавилась?

— Я что, вот так вдруг должен решать?

— Я жду ответа.

— Где же твой любимый феминизм? Как насчет права женщины на выбор?

— Хватит с меня этой белиберды!

Крест засунул руки в карманы:

— А чего бы хотела ты?

Ванда отвернулась. Крест мог видеть ее профиль: длинную шею, гордо посаженную голову. Он любил ее. Никого не любил прежде и никогда не был любим. Пока он был младенцем, матери нравилось обжигать его горячими щипцами для завивки. Она перестала это делать, лишь когда ему исполнилось два года. И в этот день, по странному совпадению, отец забил ее до смерти, а потом повесился в туалете.

— Ты носишь свое прошлое на лбу, — сказала Ванда. — Не все могут позволить себе такую роскошь.

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

Никто не позаботился, чтобы включить свет. Глаза привыкли к полумраку, но все вокруг было видно словно сквозь дымку — это оказалось даже кстати.

— Я считалась первым оратором в классе, — сказала Ванда.

— Я знаю.

Она закрыла глаза:

— Просто дай мне договорить, ладно?

Крест молча кивнул.

— Я выросла в богатом пригороде, там почти не было черных семей. В школе я была единственной чернокожей девочкой из трех сотен и при этом училась лучше всех. Я могла выбирать любой колледж — и выбрала Принстон.

Крест все знал, но говорить об этом не стал.

— В колледже я решила, что у меня плохая фигура. Не буду вдаваться в подробности: тут сыграла роль и недостаточная самооценка, и нервы, и многое другое. Так или иначе, есть я перестала. С утра до ночи делала приседания. Я потеряла шестьдесят фунтов и тем не менее продолжала ненавидеть толстуху, смотревшую на меня из зеркала.

Крест подошел поближе к Ванде. Ему хотелось взять ее за руку, но он сдержался. Кретин…

— Я довела себя до такого состояния, что попала в больницу. Повредила себе все, что можно: печень, сердце… Доктора до сих пор не могут определить, насколько все плохо. Дело едва не дошло до остановки сердца. Я все же выкарабкалась, но мне сказали, что я вряд ли когда-нибудь забеременею. А если и повезет, то выносить ребенка, скорее всего, не смогу.

— А что твой врач говорит сейчас?

— Она ничего не обещает. — Ванда подняла глаза. — Мне никогда не было так страшно.

У Креста дрогнуло сердце. Он так хотел сесть рядом и обнять ее! Но сдержался, хоть и ненавидел себя за это.

— Если это связано с риском для твоего здоровья…

— Это мой риск! — перебила Ванда.

Крест неловко улыбнулся:

— Феминизм возвращается?

— Когда я сказала, что мне страшно, то имела в виду не только свое здоровье.

Он это знал.

— Крест…

— Да?

— Не бросай меня, ладно? — В ее голосе прозвучала мольба.

Он не нашел ничего лучше избитой фразы:

— Это серьезный шаг.

— Я знаю.

— Не думаю, — задумчиво протянул Крест, — что я готов к нему.

— Я люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя.

— Ты самый сильный из всех, кого я встречала.

Крест покачал головой. На улице кто-то пьяным голосом орал, что «там любовь расцветет, где его Розмари пройдет, и знает о том только он». Ванда ждала ответа.

— Может быть, — начал Крест, — нам все-таки не стоит в это ввязываться? Хотя бы ради твоего здоровья…

Ванда смотрела, как он делает шаг назад и поворачивается лицом к двери… Она не успела ответить — Крест ушел.

Я взял напрокат машину в круглосуточном агентстве на Тридцать седьмой улице и поехал в полицейский участок Ливингстона. В этих священных стенах я не был с тех пор, как в первом классе нас привели сюда на экскурсию. В то далекое солнечное утро нам не показали тюремную камеру — ту самую, где сейчас сидела Кэти, — потому что камера была занята. Помню, как мурашки бежали у меня по спине при мысли о том, что в нескольких ярдах от нас находится настоящий и наверняка опасный преступник. Какое приключение для первоклассника!

Лейтенант Тим Дэниелс приветствовал меня нарочито крепким рукопожатием. Фигура его отяжелела со времен юности — ремень на животе частенько приходилось поправлять, — но лицо осталось гладким и свежим. Когда Тим ходил, все время что-то звенело — то ли ключи, то ли наручники.

Я заполнил несколько бумаг, и Кэти отпустили под мое ручательство. За тот час, что я ехал в участок, она заметно протрезвела. Смех уступил место унынию: она сидела с опущенной головой, на лице было обычное угрюмое выражение нашалившего подростка. Я еще раз поблагодарил Тима. Моя подопечная не сочла нужным даже улыбнуться или помахать рукой.

Мы вышли на улицу и уже направились к машине, как Кэти вдруг взяла меня за руку:

— Давай прогуляемся!

— Сейчас четыре утра, я устал.

— В машине меня вырвет.

Я остановился.

— Почему ты кричала по телефону про Айдахо?

Но Кэти уже переходила Ливингстон-авеню. Я пошел за ней. Она шла быстро, и мне пришлось догонять.

— Твои родители будут волноваться.

— Я сказала им, что останусь ночевать у подруги, так что все в порядке.

— Ты не расскажешь мне, почему пила в одиночку?

Кэти продолжала идти, жадно вдыхая ночной воздух.

— Мне хотелось пить.

— Ясно. А почему Айдахо?

Она взглянула на меня, но не замедлила шага.

— Ты сам знаешь.