Не говори никому. Беглец Кобен Харлан

Глава 39

Брутус ждал около машины.

— Доброе утро, — сказал я.

Брутус не сказал ничего. Интересно, он вообще разговаривает? Я скользнул на заднее сиденье, рядом, ухмыляясь, уселся Тайриз. Вчера вечером мой добровольный «адъютант» убил человека. Конечно, парень сделал это, спасая мне жизнь, но, судя по его поведению, он даже не помнит, что нажал на спусковой крючок. Я, как никто, должен был понимать, как Тайриз дошел до жизни такой. Я не понимал. Я вообще слабоват по части моральных принципов и, когда что-то случается, просто стараюсь осознать ситуацию и сделать свой собственный выбор. Элизабет была более принципиальна в таких вопросах, она обладала своеобразным моральным компасом и, несомненно, ужаснулась бы гибели человека. И не важно, что этот человек пытался похитить, изувечить и даже убить меня. А может быть, важно. Я уже ни в чем не уверен. Горькая правда в том, что я далеко не все знал о своей жене. А она, в свою очередь, обо мне.

В университете меня учили, что делать подобный выбор неэтично. Правила просты: первым получает помощь наиболее тяжелый больной. Независимо от того, кто он и что натворил. Ему хуже всех — ты лечишь его первым. Прекрасная теория, я понимаю ее необходимость. Только вот если в больницу доставят, с одной стороны, моего племянника Марка с резаной раной, а с другой — напавшего на него серийного педофила с пулей в голове? Я сделаю выбор и думаю, никто не сомневается, каким он будет.

Можно спорить, что тут я ступаю на скользкую почву. Согласен, хотя в жизни подобные ситуации случаются чаще, чем кажется. Проблема в том, что, когда вы делаете выбор, его эхо влияет на всю дальнейшую жизнь, и не только теоретически: непредсказуемые последствия любого поступка не только уродуют вашу душу, они могут сокрушить всю вашу жизнь.

— Вроде все тихо, док.

— Похоже на то, — отозвался я.

Брутус высадил меня возле дома Шоны и Линды на Риверсайд-драйв.

— Мы будем за углом, — сказал Тайриз. — Если что — звоните.

— Хорошо.

— Пистолет при вас?

— Да.

Тайриз положил руку мне на плечо.

— Тут либо вы, либо они, док, — сказал он. — Держите палец не спусковом крючке.

Какой уж тут выбор…

Я вылез из машины. Вокруг гуляли мамаши и няньки, толкая перед собой суперсовременные детские коляски, которые складывались и раскладывались, поднимались и опускались, наклонялись под нужным углом вперед и назад, играли музыку и, кроме ребенка, а то и двух, вмещали еще памперсы, салфетки, печенье фирмы «Гербер», коробочки с соком (для детей постарше), запасную одежду, бутылочки и даже аптечки. Все это я знал не понаслышке (работая с неимущими, вовсе не обязательно отказываться от вызовов в богатые районы), и после испытаний, выпавших на мою долю за последние дни, меня странно успокаивала столь идиллическая картина. А также тот факт, что она может спокойно сосуществовать рядом с тем ужасом, через который мне пришлось пройти.

Я подошел к дому, Линда и Шона уже спешили навстречу. Первой успела Линда — подбежала и обвила меня руками. Я обнял ее в ответ. Удивительно приятное ощущение.

— Как ты? — спросила сестра.

— Прекрасно, — ответил я.

Все мои заверения не помешали ей снова и снова, в различных вариациях, повторять этот вопрос. Шона остановилась в нескольких шагах от нас, вытирая слезы. Я поймал ее взгляд через плечо Линды и улыбнулся.

Объятия и поцелуи продолжились в лифте. Шона вела себя сдержаннее, чем обычно. Сторонний наблюдатель приписал бы это тактичности, желанию дать брату и сестре без помех проявить свои чувства. Сторонний наблюдатель не знал Шону. Та всегда оставалась собой, в любых обстоятельствах. Она бывала резкой, требовательной, забавной, сердечной, искренней, верной и преданной. Она никогда не притворялась и не носила масок. Если бы вы искали полную противоположность понятию «нежная фиалка», вам не пришлось бы долго выбирать. Шона была такой, какая она есть. Даже прямой удар в лицо не заставил бы ее отступить.

Я внутренне напрягся.

Когда мы вошли в квартиру, Линда и Шона обменялись многозначительными взглядами. Рука Линды соскользнула с моего плеча.

— Шона хочет сначала поговорить с тобой наедине, — сказала сестра. — Я буду на кухне. Сделать тебе сэндвич?

— Да, спасибо, — сказал я.

Линда поцеловала и обняла меня еще раз, как будто хотела увериться, что вот он — я, живой, из плоти и крови, а потом вышла из комнаты. Я взглянул на Шону. Она по-прежнему держала дистанцию. Я развел руками, будто спрашивая: «Ну?»

— Почему ты сбежал? — спросила Шона.

— Получил еще одно сообщение.

— По тому адресу, на «Бигфуте»?

— Да.

— Почему оно пришло так поздно?

— Потому что было зашифровано. Я не сразу сообразил.

— Как зашифровано?

Я рассказал про Бэтледи и «Тинейджеров-секспуделей».

— Так вот зачем ты использовал компьютер «Кинко»? Ты разгадал шифр, гуляя с Хлоей?

— Точно.

— И что было в том сообщении?

Я не мог понять, почему Шона расспрашивает меня так подробно. Человек она, как я уже говорил, открытый; детали обычно лишь путают ее, отвлекают от главного.

— Элизабет хотела, чтобы мы встретились в парке на Вашингтон-сквер вчера, в пять часов вечера. Предупредила, что за мной могут следить. И приписала, что, несмотря ни на что, любит меня.

— И поэтому ты бежал? Чтобы не пропустить встречу?

Я кивнул:

— Эстер сказала, что под залог меня освободят не раньше полуночи.

— Ты попал в парк в назначенное время?

— Да.

Шона качнулась ко мне:

— И что?

— Она не появилась.

— И, несмотря на это, ты убежден, что сообщения были именно от Элизабет?

— У меня нет других объяснений.

В ответ на мои слова Шона улыбнулась.

— Что? — спросил я.

— Ты помнишь мою подругу Венди Петино?

— Модель, — сказал я. — Глупая как пробка.

Шону явно насмешило мое определение.

— Как-то, — продолжила она, — Венди взяла меня с собой на обед к ее знакомому, «гуру-экстрасенсу». Клялась, будто он умеет читать мысли, предсказывать будущее и тому подобное. В тот момент гуру помогал ей общаться с погибшей матерью — та покончила с собой, когда Венди было всего-навсего шесть.

Я слушал Шону молча, не задавая лишних вопросов, так как знал: она никогда не говорит зря и рано или поздно все объяснится.

— И вот мы пообедали и перешли к кофе. Гуру — по-моему, его звали Омей — поглядел на меня блестящими пронзительными глазами, знаешь, как они обычно смотрят, и сказал, что чувствует — он так и сказал: «Чувствую» — мой скептицизм и предлагает высказать все, что у меня на уме. Ну, ты меня знаешь, я сказала ему, что он мешок с дерьмом и выкачивает из бедной Венди последние деньги. Омей не рассердился, что разозлило меня еще больше, и протянул маленький кусочек картона, размером с визитную карточку, попросив написать что-нибудь, что знаю только я: какую-то дату, чьи-то инициалы, все, что угодно. Я проверила карточку, она была пуста, но я все-таки решила использовать свою собственную. Ясновидец не возражал. Я достала визитку, Омей предложил ручку, однако я опять отказалась и взяла свою — боялась, что у него она с каким-нибудь секретом. Он снова согласился. Я написала твое имя. Просто: «Бек». Гуру взял картонку. Я следила во все глаза, не сделает ли он пальцами какой-нибудь фокус, но он просто передал ее Венди, а потом взял за руку меня. Закрыл глаза, затрясся, как в припадке, и, клянусь тебе, я почувствовала, как что-то прошило меня, какое-то непонятное ощущение. Омей открыл глаза и спросил: «Кто такой Бек?»

Шона присела на диван. Я устроился рядом.

— Я, конечно, знала, что некоторые люди обладают невероятной ловкостью рук и способны одурачить вас своими фокусами. Только я-то сидела совсем близко и пристально наблюдала за ним. И почти купилась. Представляешь, чуть не поверила, что этот Омей обладает невероятными способностями. Как ты сказал, у меня не было других объяснений. Венди с торжествующей улыбкой сидела рядом. Тогда я так и не поняла, в чем дело.

— Он разузнал о тебе, — предположил я. — О том, что мы с тобой дружим.

— Не обижайся, но как он мог догадаться, что я напишу не «Марк», не «Линда», а именно «Бек»?

Она была права.

— Так что, теперь ты веришь в такие вещи?

— Говорю же тебе — я чуть не купилась. Почти. Однако Омей оказался прав: я скептик. Все доказывало, что он действительно был провидцем, кроме одного: я ему не верила. Потому что провидцев не бывает. Как и привидений.

Она замолчала. Дипломатия — не твоя игра, моя дорогая Шона.

— Поэтому я провела небольшое расследование, — продолжила она. — Профессия модели хороша тем, что ты можешь позвонить кому угодно и тебе не откажут. Вот я и позвонила иллюзионисту, выступление которого пару лет назад видела на Бродвее. Он выслушал мою историю и захохотал. Когда я спросила, что же тут смешного, фокусник поинтересовался, не за обедом ли все происходило. Я удивилась, при чем тут это? Но ответила, что да, за обедом, и спросила, как он догадался. Вместо ответа иллюзионист спросил, а не кофе ли мы пили. Я опять подтвердила, что да, кофе. Гуру пил черный? И снова в точку. — Шона улыбнулась. — Не догадался?

Я помотал головой.

— Ни малейшей идеи.

— Когда Омей передавал визитку Венди, он пронес картонку над своей чашкой. Черный кофе, Бек. Отражает не хуже зеркала. Вот как он узнал, что я написала. Это был старый, бородатый трюк. Просто, правда? Проводишь карточкой над своей чашкой и видишь все, словно в зеркале. А я ему почти что поверила! Чувствуешь, к чему я клоню?

— Конечно, — сказал я. — Ты имеешь в виду, что я такой же болван, как и Венди Пробка.

— И да и нет. Понимаешь, Бек, секрет популярности Омея в том, что люди жаждут чуда. Венди попалась на его удочку, потому что захотела, чтобы все это мумбо-юмбо существовало на самом деле.

— А я хочу верить в то, что Элизабет жива?

— Больше, чем человек, умирающий в пустыне, хочет найти оазис, — подтвердила Шона. — Хоть я и не совсем это имела в виду.

— Что же?

— Встреча с гуру научила меня тому, что, если не видишь других объяснений случившемуся, это не значит, будто их нет. Это значит только, что ты их не видишь.

Я откинулся на спинку дивана, скрестил ноги и молча смотрел на Шону, которая избегала моего взгляда. Не похоже на нее.

— Так что произошло, Шона?

Она старательно отводила глаза.

— Я ничего не понял, — сказал я.

— Мне казалось, я объяснила достаточно ясно…

— Нет, недостаточно. По телефону ты сказала, что нам надо встретиться. Наедине. Зачем? Чтобы ты сообщила мне, что моя погибшая жена по-прежнему считается погибшей? — Я потряс головой. — Я в это не верю.

Шона молчала.

— Объясни, — попросил я.

Она отвернулась и тоном, от которого у меня мурашки пошли по коже, сказала:

— Я боюсь.

— Чего?

Я слышал, как Линда звенит на кухне тарелками и стаканами и как чмокает, открываясь, холодильник.

— Все это длинное вступление, — сказала Шона, — требовалось не столько тебе, сколько мне.

— Все равно не понимаю.

— Я видела кое-что… — Голос Шоны сорвался. Она сделала глубокий вдох и попыталась снова: — Я видела кое-что, что мой рациональный мозг принять не в состоянии. Прямо как с Омеем. Я понимаю, какое-то объяснение должно существовать, но найти его не могу.

Шона нервно перебирала пуговки блузки, отряхивала несуществующие соринки. И неожиданно сказала:

— Я начинаю верить тебе, Бек. Теперь я тоже думаю, что Элизабет жива.

У меня комок подкатил к горлу.

Шона резко встала.

— Смешаю коктейль. Будешь?

— Нет.

Шона удивленно взглянула на меня:

— Уверен, что не хочешь…

— Объясни, что ты такое видела?

— Результаты вскрытия.

Я чуть не свалился с дивана. Потом с трудом выговорил:

— Как?

— Ты встречался с Ником Карлсоном из ФБР?

— Этот тип меня допрашивал.

— Он считает, что ты невиновен.

— Мне так не показалось.

— Однако сейчас он думает именно так. Когда улики указали на тебя, Карлсон решил, что слишком уж гладко все сходится.

— Это он тебе сказал?

— Да.

— И ты ему поверила?

— Я понимаю, это наивно, но, знаешь, поверила.

Я в свою очередь верил чутью Шоны. Если она говорит, что Карлсон — нормальный парень, то это значит, что он либо великолепный актер, либо великолепный сыщик.

— И все-таки, — сказал я, — при чем тут результаты вскрытия?

— Карлсон нашел меня. Спрашивал, почему ты сбежал. Я не сказала. Они отслеживали твои перемещения и знали, что ты хотел увидеть записи о вскрытии тела Элизабет. Карлсону стало интересно зачем. Он позвонил коронеру и получил все документы. И показал их мне, дабы я помогла ему понять, что в них такого необычного.

— Показал их тебе?!

Шона кивнула.

У меня пересохло в горле.

— Ты видела фотографии тела?

— Их там нет, Бек.

— Что?!

— Карлсон думает, что их кто-то стащил.

— Кто?

Шона пожала плечами:

— Единственным человеком, когда-либо получавшим бумаги на руки, был отец Элизабет.

Хойт. Опять все вернулось к нему. Я посмотрел на Шону:

— Но хоть что-то ты видела?

Ее кивок показался мне томительно-медленным.

— Что?

— Результаты экспертизы. Они показали, что Элизабет принимала наркотики. Не просто раз или два, а длительное время.

— Невероятно, — сказал я.

— Может быть, а может быть, и нет. Одного анализа было бы недостаточно, чтобы заставить меня сомневаться. Люди обычно скрывают свою склонность к наркотикам. Трудно поверить в это, когда дело касается Элизабет, но в то, что она жива, поверить еще труднее. Возможно, в анализы вкралась ошибка или результат спорный. Так ведь бывает, верно? Можно как-то объяснить.

Я облизнул пересохшие губы.

— А что нельзя объяснить?

— Рост и вес, — ответила Шона. — Там написано, что Элизабет весила около ста фунтов, а ростом была пять футов семь дюймов.

Очередной удар под дых. Рост жены равнялся пяти футам четырем дюймам, а вес был примерно сто пятнадцать фунтов.

— Ничего общего, — прошептал я.

— Абсолютно.

— Она жива.

— Возможно, — подтвердила Шона и метнула взгляд в сторону кухни. — У нас тут выяснилось кое-что еще.

Она громко позвала Линду. Та появилась в дверном проеме и застыла. Сестра суетливо вытирала руки о фартук и казалась неожиданно маленькой и жалкой. Я удивленно смотрел на нее.

— Что еще? — спросил я.

Линда заговорила. Она рассказала о таинственных снимках, о том, как Элизабет пришла к ней ночью и попросила сфотографировать ее, как Линда была только рада сохранить в секрете нападение Брэндона Скоупа на мою жену… Сестра не оправдывалась и ничего не приукрашивала. Хотя, с другой стороны, что тут приукрашивать? Линда просто огорошила меня своей историей, все так же стоя в дверях и ожидая неминуемой расплаты. Я слушал, опустив голову и не глядя ей в лицо. На самом деле я тут же простил ее. У всех есть свои слабые места. У всех.

Мне захотелось обнять Линду и сказать, что все понимаю, Но я не смог, мне нужно было время. Когда она замолчала, я просто кивнул:

— Спасибо, что рассказала.

Линда поняла намек и снова ушла на кухню. Почти минуту мы с Шоной сидели молча.

— Бек?

— Отец Элизабет обманывал меня, — сказал я.

Она кивнула.

— Мне надо с ним поговорить.

— Он ничего не сказал тебе раньше. Где гарантия, что скажет сейчас?

Шона была права. Я рассеянно пощупал в кармане пистолет.

— Посмотрим.

Карлсон перехватил меня на лестничной площадке.

— Доктор Бек?

В это же самое время на другом конце города в офисе окружного прокурора проходила пресс-конференция. Репортеры скептически выслушали путаные объяснения Фейна, без конца придираясь к неточностям и накладкам в его рассказе. Это, собственно, и было целью Фейна: заморочить журналистам голову, внести как можно больше путаницы в их репортажи. В таких случаях путаница полезна. Она приводит к пространным разъяснениям, толкованиям, описаниям и другим «-ниям», а публика этого не любит, публике подавай что покороче да поинтереснее.

Карлсон шагнул ко мне:

— Можно задать вам несколько вопросов?

— Не сейчас, — отрезал я.

— У вашего отца имелся пистолет, — сказал сыщик.

Его слова пригвоздили меня к полу.