Мир без конца Фоллетт Кен

Гвенда добралась до дороги. Для женщины путешествовать в одиночку по дорогам было едва ли не опаснее, чем бродить по лесным тропам. Банда Тэма Проныры вовсе не единственные разбойники в округе, а есть еще сквайры, крестьянские парни и солдаты, и все они могут польститься на беззащитную женщину. Но сейчас важнее всего удрать от Сима и его дружков, а по дороге будет быстрее, чем по лесу.

Куда податься? Если она пойдет домой в Уигли, Сим вполне может заявиться туда и потребовать свою собственность обратно. Можно только гадать, как поступит папаша. Нужны верные друзья, которым можно доверять. Керис ей поможет.

Она повернула на Кингсбридж.

Стоял солнечный день, но дорога была вся в грязи после недавних дождей, и идти было трудно. Дойдя до вершины пригорка, Гвенда обернулась. С возвышенности дорога расстилалась перед нею приблизительно на милю. Вдалеке виднелась одинокая фигура в желтой блузе.

Сим-торгаш.

Девушка бросилась бежать.

Церковный суд слушал дело Полоумной Нелл в северном трансепте собора в субботу днем. Председательствовал епископ Ричард, справа от него сидел приор Антоний, а слева – личный помощник епископа, кислолицый и черноволосый архидьякон Ллойд. Говорили, будто на самом деле епархией управляет именно он.

Горожан в соборе собралось немало. Процессы против еретиков являлись неплохим развлечением, а Кингсбридж не развлекался подобным образом уже несколько лет. По субботам многие ремесленники и работники заканчивали трудиться к полудню. За стенами собора потихоньку завершалась шерстяная ярмарка, торговцы разбирали лотки и укладывали непроданный товар, покупатели готовились к возвращению домой или договаривались о сплаве купленного добра на плотах к морскому порту Мелкум.

Ожидая открытия судебного заседания, Керис мрачно думала о Гвенде. Что с нею стало? Торгаш Сим наверняка принудил ее к соитию, но это, пожалуй, не самое худшее, что может случиться. Что еще ей придется терпеть в положении рабыни? Керис не сомневалась в том, что Гвенда попытается бежать, но получится ли у нее? А если ее поймают, как Сим накажет Гвенду? Девушка понимала, что может никогда этого не узнать.

Странная выдалась неделя. Буонавентура Кароли не переменил своего решения: флорентийские купцы не вернутся в Кингсбридж – по крайней мере, пока аббатство не благоустроит шерстяную ярмарку. Отец Керис и другие крупные торговцы шерстью несколько дней провели за закрытыми дверями с графом Роландом. Мерфин по-прежнему ходил молчаливый и мрачный. И снова пошел дождь.

Констебль Джон и монах Мердоу приволокли в храм Нелл. Единственной одеждой ей служила накидка без рукавов, закрепленная спереди и обнажавшая костлявые плечи. Простоволосая, босая, Нелл вяло трепыхалась в руках мужчин и выкрикивала проклятия.

Когда ее заставили успокоиться, суд заслушал нескольких горожан, которые свидетельствовали, что слышали, как она призывала дьявола. Они говорили правду: Нелл грозила горожанам дьяволом все время – за то, что ей не подали милостыни, не уступили дорогу, за то, что кто-то хорошо одет, а то и вообще просто так.

Все свидетели приводили доказательства – мол, после слов Нелл с ними что-нибудь случалось. У жены ювелира пропала ценная брошь; у владельца постоялого двора передохли куры; у одной вдовы на ягодице вскочил болезненный прыщ – это свидетельство вызвало смех, но тоже было засчитано как обвинение, ведь ведьмы славились недобрыми шутками.

В разгар показаний к Керис протиснулся Мерфин.

– Какая глупость! – возмущалась девушка. – Я могу привести вдесятеро больше людей, которые скажут, что после проклятий Нелл с ними ничего худого не произошло.

Мерфин пожал плечами.

– Люди верят в то, во что хотят верить.

– Обычные люди могут верить сколько угодно. А вот епископ с приором должны бы понимать – они люди образованные.

– Мне нужно кое-что тебе сказать, – проговорил юноша.

Керис насторожилась. Может, сейчас она наконец узнает причину его плохого настроения? До сих пор девушка лишь искоса поглядывала на Мерфина, но теперь развернулась к нему лицом – и увидела под его левым глазом огромный синяк.

– Что с тобою стряслось?

Толпа громко рассмеялась в ответ на какие-то слова Нелл, и архидьякону Ллойду пришлось несколько раз призывать к спокойствию. Когда гомон чуть улегся, Мерфин ответил:

– Не здесь. Отойдем куда-нибудь, где потише?

Керис было согласилась, но что-то ее остановило. Всю неделю Мерфин изводил ее и мучил своей холодностью, а теперь вот соизволил, видите ли, поделиться и ждет, что она вскочит и побежит, как по команде? Почему Мерфин должен решать, когда им разговаривать по душам? Она ждала его пять дней, так почему бы и ему не потерпеть часок-другой?

– Нет. Не сейчас.

Он явно опешил.

– Почему?

– Потому что мне так удобно. Дай послушать.

Отворачиваясь, девушка заметила, что Мерфин обиделся, и тут же пожалела о своем выпаде, но было уже слишком поздно, а извиняться она не собиралась.

Между тем свидетели закончили выступать. Заговорил епископ Ричард:

– Женщина, ты утверждаешь, что землей правит дьявол?

Керис стиснула зубы от ярости. Еретики поклонялись Сатане, считая, что тот правит землей, а Бог лишь повелевает небесами. Полоумная Нелл вряд ли была способна осознать этакое разделение. Какой позор, что епископ Ричард поддерживает смехотворные обвинения монаха Мердоу.

– Засунь себе хрен в задницу! – крикнула Нелл.

Все засмеялись, довольные, что досталось и епископу.

– Если таковы ее оправдания…

Архидьякон Ллойд вмешался:

– Кто-то должен выступить от ее имени. – Он говорил вроде бы уважительно, но было очевидно, что ему не впервые исправлять действия епископа. Вне сомнения, ленивый Ричард полагался на Ллойда во всем, что касалось соблюдения правил.

– Кто будет говорить в защиту Нелл? – спросил епископ, оглядывая горожан.

Керис ждала отклика, но никто не вызвался. Она просто не могла допустить подобное. Кто-то же обязан открыть людям глаза на вздорность судилища. Поскольку все молчали, Керис встала и произнесла:

– Нелл сумасшедшая.

Люди заозирались в поисках глупца, вставшего на сторону Нелл. Потом послышались шепотки – большинство горожан знали Керис, – но никто особо не удивился, поскольку за нею водилась склонность выкидывать что-нибудь этакое.

Приор Антоний наклонился к епископу и что-то сказал тому на ухо. Ричард объявил:

– Керис, дочь Эдмунда-суконщика, говорит нам, что обвиняемая сумасшедшая. Мы пришли к этому выводу и без посторонней помощи.

Его холодная язвительность только подстегнула девушку.

– Нелл понятия не имеет, что несет! Кричит про дьявола, про святых, про луну и про звезды. В ее воплях смысла не больше, чем в собачьем лае. На том же основании можно повесить лошадь, которая заржала на короля! – Она не удержалась от толики презрения в своих словах, хотя хорошо знала, что неразумно выказывать пренебрежение, обращаясь к знати.

Зеваки одобрительно загудели. Людям нравились жаркие прения.

– Ты сама слышала, как люди свидетельствовали об уроне, понесенном от ее проклятий, – изрек Ричард.

– Я вчера потеряла пенни, – ответила Керис, – потом сварила яйцо, а оно оказалось тухлым. Мой отец кашлял всю ночь и не мог уснуть. Но нас никто не проклинал. Всякое случается.

На это многие с сомнением закачали головами. Большинство людей верили в существование злонамеренной воли, стоящей за каждым несчастьем, большим и малым. Девушка лишила себя поддержки толпы.

Приор Антоний, дядя Керис, осведомленный о ее взглядах: им уже не раз доводилось спорить, подался вперед и спросил:

– Но ты ведь не думаешь, что Господь повинен в болезнях, несчастьях и утратах?

– Нет.

– Тогда кто же виноват?

Керис воспроизвела благочестивый тон приора:

– А ты ведь не думаешь, что во всех невзгодах следует винить либо Господа, либо Полоумную Нелл?

– Почтительно говорить с приором! – прикрикнул архидьякон Ллойд.

Ему не сказали, что Антоний – дядя Керис, а горожане засмеялись: они-то знали чопорного приора и его вольнодумку племянницу.

– Я считаю, что Нелл никому не причиняет вреда. Да, она сумасшедшая, но совершенно безобидная, – закончила Керис.

Вдруг вскочил монах Мердоу и зычно возопил:

– Милорд епископ, жители Кингсбриджа, други! Среди нас бродит нечистый, понуждая слабых ко греху – ко лжи, чревоугодию, винопитию, к гордыне и плотской похоти. – Людям нравились красочные описания Мердоу: вынося безоговорочное осуждение, монах будил воображение и расписывал пороки яркими красками. – Но нечистый не может оставаться невидимым. – Голос Мердоу гремел под сводами собора. – Как лошадь оставляет следы в грязи, как мышь на кухне оставляет крошечные отпечатки в масле, как сластолюбец оставляет свое проклятое семя во чреве обманутой девушки, так дьявол должен оставлять свою метку!

Все одобрительно зашумели. Люди знали, что имеется в виду, как знала и Керис.

– Слуг нечистого можно узнать по меткам, которыми он их одаривает. Ведь он сосет их горячую кровь, как дитя сосет сладкое молоко из набухшей материнской груди. Подобно ребенку, ему нужен сосец, откуда сосать, – третий сосец!

Керис невольно позавидовала умению Мердоу завладевать вниманием толпы. Каждую фразу он начинал негромко, еле слышно, затем повышал голос, нанизывая одну распаляющую воображение фразу на другую и подводил к выплеску возбуждения. А слушатели жадно ему внимали, молчали, покуда он вещал, и под конец взрывались одобрительными криками.

– Эта метка темная, морщинистая, как сосец, и выделяется среди чистой кожи вокруг. Она может быть где угодно на теле. Иногда она располагается в нежной ложбинке промеж женских грудей и предстает неестественной метой, коварно выдающей себя за естество. Но чаще всего дьявол помещает оную метку в потайных частях тела, на чреслах, в срамных местах, в особенности на…

– Спасибо, брат Мердоу, – громко перебил епископ Ричард, – не нужно продолжать. Вы требуете, чтобы женщину проверили на наличие метки дьявола?

– Да, милорд епископ, чтобы, так сказать…

– Довольно, вы ясно выразились. – Епископ осмотрелся: – Мать Сесилия здесь?

Настоятельница сидела сбоку на скамье, с сестрой Юлианой и несколькими старшими монахинями. Обнажать Полоумную Нелл мужчинам, разумеется, возбранялось, в отдельном помещении это следовало сделать женщинам, которые потом доложат о результатах осмотра. Тут очевидным выбором представлялись монахини.

Керис им не завидовала. Большинство горожан каждый день мыли руки и лицо, но вот пахучие части тела омывали раз в неделю. А целиком мылись в лучшем случае дважды в год, как полагалось, к главным праздникам, ибо мытье считалось опасным для здоровья. Но Полоумная Нелл едва ли мылась хоть когда-нибудь. Ее лицо было чумазым, руки почернели от грязи, а воняло от нее, как от навозной кучи.

Сесилия встала. Ричард распорядился:

– Будьте добры, отведите эту женщину в отдельную комнату, снимите с нее одежду, внимательно осмотрите ее тело, вернитесь и правдиво изложите все то, что обнаружите.

Монахини тут же встали и подошли к Нелл. Сесилия мягко заговорила с безумицей и ласково взяла ее под руку. Но обмануть Нелл не вышло. Она вывернулась, вскинув руки в воздух.

Монах Мердоу закричал:

– Вон! Я вижу! Вижу!

Монахини вчетвером сумели усмирить Нелл.

Мердоу произнес:

– Не нужно снимать с нее одежду. Посмотрите под правой рукой.

Нелл опять стала вырываться, но Мердоу приблизился к ней и задрал ей руку вверх.

– Вот! – воскликнул он, указывая на подмышку.

Толпа хлынула вперед.

– Вижу! – крикнул кто-то.

Этот возглас покатился по храму, повторяясь на разные голоса. Керис разглядела разве что совершенно обычную, поросшую волосами подмышку, и вовсе не собиралась рассматривать тело Нелл пристальнее, ибо это было унизительно. Наверное, у Нелл там родимое пятно или бородавка. У многих людей хватает пятен на теле, особенно у пожилых.

Архидьякон Ллойд вновь призвал к порядку, а констебль Джон дубинкой оттеснил зевак назад. Когда все наконец утихомирились, Ричард встал.

– Полоумная Нелл из Кингсбриджа, я нахожу, что ты повинна в ереси. Тебя привяжут к телеге и провезут по городу, бичуемую плетями, а затем доставят к развилке дорог, именуемой «перекрестком Висельников», и повесят за шею, дабы ты умерла.

Толпа ликовала. Керис отвернулась, пряча негодование. При таком правосудии ни одна женщина не может чувствовать себя в безопасности. Взгляд девушки упал на Мерфина, терпеливо дожидавшегося поблизости.

– Ладно, – раздраженно бросила она. – Чего тебе?

– Дождь перестал. Пошли к реке.

Монастырь держал пони для пожилых братьев и сестер, которые разъезжали по окрестностям, и нескольких ломовых лошадей для перевозки грузов. Этих животных заодно со скакунами состоятельных гостей размещали в каменной конюшне в южном торце двора аббатства. Смешанную с навозом солому с конюшен затем отправляли на огород при кухне, что располагалась по соседству.

Ральф со свитой графа Роланда ждал хозяина у конюшен. Лошади были оседланы и готовы к двухдневному путешествию обратно в замок Эрлкасл возле Ширинга. Все дожидались графа.

Сквайр, удерживая под уздцы своего гнедого Гриффа, беседовал с родителями.

– Не знаю, почему лордом Уигли сделали Стивена, а мне ничего не пожаловали, – говорил он. – Мы с ним одного возраста, он ничуть не лучше меня в седле, на мечах и на турнирах.

При каждой встрече сэр Джеральд с надеждой задавал сыну одни и те же вопросы, и каждый раз Ральфу приходилось огорчать отца. Когда бы не очевидное отцовское стремление увидеть возвышение сына, Ральфу было бы куда легче переносить разочарование.

Молодой Грифф был из гунтеров, простому сквайру не полагался дорогостоящий боевой конь. Но Ральф полюбил своего гнедого, и тот всегда охотно слушался, когда хозяин посылал его вперед, преследуя добычу. Из-за суматохи и сутолоки у конюшни Грифф разволновался, и ему явно не терпелось тронуться в путь.

Ральф пробормотал ему в ухо:

– Спокойно, дружок, скоро разомнешь ноги.

Услышав знакомый голос, конь успокоился.

– Будь начеку, не упусти случая угодить графу, – наставлял сэр Джеральд. – Тогда он вспомнит о тебе, когда появится свободное владение.

«Это все хорошо, – думал Ральф, – но настоящие возможности открываются лишь в бою». Правда, за эту неделю война как будто стала чуть ближе. Сквайр не присутствовал на встречах графа с торговцами шерстью, но разузнал, что купцы согласились дать в долг королю Эдуарду. Они очень хотели, чтобы король решительно выступил против французов, покарал тех за набеги на порты южного побережья.

А сам Ральф мечтал отличиться и приступить к постепенному восстановлению семейной чести, утраченной десять лет назад, – не столько ради отца, сколько в утоление собственной гордыни.

Грифф рыл землю копытом и мотал головой. Чтобы успокоить коня, Ральф принялся водить его по двору конюшни, а отец шагал рядом. Мать стояла в стороне. Она расстроилась из-за сломанного носа Ральфа.

Вместе с отцом Ральф прошел мимо леди Филиппы, которая твердой рукой держала под уздцы резвого скакуна и говорила со своим мужем, лордом Уильямом. На Филиппе была облегавшая тело одежда, отлично подходившая для длительных поездок и подчеркивавшая полную грудь и длинные ноги. Ральф постоянно подыскивал предлоги заговорить с нею, но это было без толку: для нее он оставался всего-навсего одним из воинов в свите свекра, и она никогда не заговаривала с ним без надобности.

На глазах Ральфа она улыбнулась мужу и с притворным упреком ткнула тыльной стороной ладони в грудь. Сердце Ральфа захлестнула обида. Почему не с ним она делит эти минуты нежности и близости? Все обстояло бы иначе, будь он владельцем сорока деревень, как Уильям.

Всю жизнь он к чему-то рвался. Когда же наконец чего-то добьется? Вместе с отцом они прошли до конца двора и повернули назад.

Из кухни вышел однорукий монах и направился через двор. Ральф замер, потрясенный тем, сколь знакомым выглядит этот человек. Мгновение спустя он вспомнил, кто перед ним: Томас Лэнгли, рыцарь, десять лет назад убивший в лесу воина. С тех пор сквайр его не встречал в отличие от Мерфина, поскольку бывший рыцарь ныне ведал строительством в аббатстве. Вместо дорогой рыцарской одежды Лэнгли теперь носил бурый балахон, а на макушке сверкала выбритая тонзура. Он слегка располнел, но все равно держался со статью бывалого бойца.

Когда Томас проходил мимо, Ральф небрежно сказал лорду Уильяму:

– Вот он, тот таинственный монах.

Уильям резко спросил:

– О чем ты?

– Я про брата Томаса. Некогда он был рыцарем, и никто не знает, что привело его в монастырь.

– Что тебе, черт подери, о нем известно? – В тоне лорда Кастера сквозила угроза, хотя Ральф вроде бы не сказал ничего обидного. Может, у него плохое настроение, несмотря на улыбки красавицы жены.

Сквайр пожалел, что затеял этот разговор.

– Я был тут в тот день, когда он явился в Кингсбридж. – Ральф помедлил, припоминая клятву, которую все дети тогда принесли. Из-за этой клятвы, а еще из-за необъяснимого раздражения Уильяма, он не стал пересказывать историю целиком. – Рыцарь ввалился в город, весь в крови из раны от меча. Мальчишки такое хорошо запоминают.

– Любопытно. – Филиппа посмотрела на мужа. – Ты знаешь подробности истории брата Томаса?

– Конечно, нет, – огрызнулся лорд. – Откуда мне их знать?

Леди пожала плечами и отвернулась.

Ральф с облегчением двинулся дальше.

– Лорд Уильям лжет, – негромко сказал он отцу. – Интересно почему.

– Не задавай больше вопросов про этого монаха. – Отец явно встревожился. – Наверняка тут какая-то щекотливая история.

Наконец появился граф Роланд. Его сопровождал приор Антоний. Рыцари и сквайры уселись в седла. Ральф расцеловал родителей и тоже вскочил в седло. Грифф заплясал под седоком, предвкушая скачку. От резкого движения в сломанном носу заломило, и Ральф заскрипел зубами. Оставалось только терпеть.

Роланд подошел к своему молодому жеребцу Виктори, черному как смоль и с белым пятном над глазом, взялся за поводья и сделал несколько шагов по двору, продолжая беседу с настоятелем.

Лорд Уильям крикнул:

– Сэр Стивен Уигли и Ральф Фицджеральд, езжайте вперед и освободите мост.

Ральф и Стивен пустили коней вскачь по двору. Посетители ярмарки втоптали всю траву в грязь. Большинство лотков свернулись, кое-кто уже уехал, торговали лишь немногие. Кони пролетели сквозь монастырские ворота.

На главной улице Ральф увидел того самого парня, стычка с которым обернулась для него сломанным носом. Этого малого звали Вулфриком, и он был из деревни Уигли, теперь принадлежавшей Стивену. Левая половина его лица, куда в основном пришлись удары Ральфа, вспухла и посинела. Он стоял у таверны «Колокол» с родителями и братом. Похоже, они собирались домой.

«Молись, чтобы нам с тобою никогда больше не встретиться», – мысленно пожелал Ральф.

Хотелось крикнуть что-нибудь оскорбительное, но его отвлек шум.

По мере того как они со Стивеном двигались по главной улице, а кони уверенно ступали по грязи, впереди становилась все заметнее многолюдная толпа. В итоге на полпути вниз с холма пришлось остановиться.

Сотни мужчин, женщин, детей кричали, смеялись, толкались. Все они стояли спинами к Ральфу. Тот присмотрелся поверх голов.

Во главе густой толпы виднелась повозка, запряженная волом. Позади повозки плелась наполовину раздетая женщина. Ральф видел такое не впервые: бичеванием на городских улицах обычно наказывали преступников. На женщине была только юбка грубого сукна, стянутая на поясе веревкой; лицо ее, как различил Ральф, было грязным, волосы спутались, и сперва она показалась сквайру старухой, но затем он разглядел обнаженную грудь и понял, что женщине чуть за двадцать.

Руки женщины были стянуты веревкой, привязанной к заднику повозки. Женщина устало брела по дороге, иногда падала, и тогда ее волокло по грязи до тех пор, пока ей не удавалось подняться на ноги. Городской констебль вышагивал следом и полосовал голую спину женщины длинным пастушьим кнутом, что представлял собою отрез кожи на конце палки.

Толпа, подзуживаемая бежавшими впереди юнцами, издевалась над женщиной, выкрикивала ругательства, хохотала, бросалась грязью и мусором. Она веселила зевак, осыпая их проклятиями и плюясь в каждого, кто к ней приближался.

Ральф и Стивен послали коней в толпу.

– Освободите дорогу! – возвысил голос Ральф. – Дорогу графу!

Стивен тоже кричал, требуя расступиться, но никто не обращал на них внимания.

К югу от аббатства земля круто обрывалась к реке. Берег здесь был каменистым, непригодным для погрузки барж и плотов, так что пристани располагались на более удобном южном берегу, в предместье Новый город. Зато северный берег в это время года радовал глаз зеленой порослью кустарника и дикими цветами. Мерфин и Керис уселись на низкий, нависший над водой выступ.

После дождей река поднялась, течение стало быстрее. Мерфин понимал, отчего это произошло: русло значительно сузилось против прежнего. Все дело было в берегах. Раньше, в его детстве, большая часть южного берега представляла собой широкую заиленную полосу, за которой простиралась болотистая местность. Тогда река текла плавно и величаво, и мальчишкой он переплывал ее на спине с берега на берег. Однако новые пристани, защищенные от паводков каменными стенами, сузили русло, и то же количество воды устремлялось ныне словно в малую воронку, а вода неслась стремглав, будто торопясь поскорее миновать мост. За мостом река снова расширялась, и около острова Прокаженных течение замедлялось.

– Я сделал кое-что ужасное, – признался Мерфин.

К несчастью, сегодня Керис была особенно хороша, в своем темно-красном льняном платье, и ее кожа словно светилась изнутри. В соборе она разозлилась из-за суда над Полоумной Нелл, но теперь казалась разве что озабоченной, и оттого вдруг сделалась какой-то уязвимой; у Мерфина засосало под ложечкой. Керис не могла не заметить, что он всю неделю избегал смотреть ей в глаза. Но его признание будет, пожалуй, хуже всего того, что она успела себе навоображать.

Он ни с кем не разговаривал после ссоры с Гризельдой, Элфриком и Элис. Никто даже не знал, что его дверь погибла. Мерфину очень хотелось с кем-нибудь поделиться, но он сдерживался. С родителями откровенничать не было смысла: мать примется рассуждать, что да как, а отец лишь посоветует быть мужчиной. Конечно, можно было бы потолковать с братом, но после той драки с Вулфриком их отношения стали прохладнее. Мерфин считал, что Ральф повел себя недостойно, и брат это знал.

Признаваться Керис в допущенной глупости было страшно. На мгновение Мерфин задумался, в чем причина этого страха. Он вовсе не боялся того, что она может сделать, когда узнает правду. С Керис станется облить его презрением – в этом она, без сомнения, хороша, – но вряд ли скажет что-то такое, чего он сам не внушал бы себе всю неделю.

Он вдруг понял, что боится сделать ей больно. Мерфин мог стерпеть ее гнев, но причинять ей страдания было для него невыносимо.

– Ты еще любишь меня?

Юноша не ожидал такого вопроса, но ответил сразу:

– Да.

– Я тоже тебя люблю. Со всем остальным мы справимся вместе.

Как бы он хотел, чтобы Керис оказалась права. На глазах выступили слезы сожаления, и Мерфин отвернулся, чтобы Керис ничего не заметила. По мосту брела многолюдная толпа, следуя за медленно двигавшейся повозкой; ну да, Полоумную Нелл гнали кнутом к перекрестку Висельников в Новом городе. Мост и без того запрудили отъезжающие торговцы со своими повозками, и давка была неизбежна.

– Что случилось? Ты плачешь?

– Я был с Гризельдой, – резко сказал он.

Керис разинула рот.

– С Гризельдой? – с сомнением переспросила она.

– Мне очень стыдно.

– Я-то думала, с Элизабет Клерк.

– Она слишком гордая, чтобы предлагать себя.

Тут Керис задала вопрос, который смутил Мерфина:

– А, так ты пошел бы с нею, есл бы она предложила?

– Я не это имел в виду!

– Гризельда! Пресвятая Дева Мария, я думала, что достойна большего.

– Конечно, достойна!

– Lupa[29], – коротко высказалась Керис.

– Она мне даже не нравится. Это было так противно.

– По-твоему, от этого мне легче станет? Хочешь сказать, что не извинялся бы, если бы тебе понравилось?

– Да нет же!

Керис будто нарочно все истолковывала превратно, и Мерфин был близок к отчаянию.

– А что на тебя нашло?

– Она плакала.

– А, чудесно! Значит, ты теперь будешь утешать каждую девушку, которую застанешь в слезах?

– Да погоди ты! Я просто пытаюсь объяснить, как все случилось. Я сам не хотел…

Чем больше он оправдывался, тем сильнее становилось ее презрение.

– Не пори чепухи. Раз не хотел, ничего бы не было.

– Пожалуйста, послушай! – раздраженно воскликнул Мерфин. – Гризельда меня соблазняла, я отказался. Потом она заплакала, я обнял ее, чтобы успокоить, а потом…

– Будь добр, избавь меня от отвратительных подробностей. Я ничего не хочу знать.

Мерфину стало обидно. Он сознавал, что натворил дел, и ждал, что Керис рассердится, но вот презрение ранило.

– Ладно.

Мерфин умолк, но Керис его молчание не устраивало. Она сурово посмотрела на Мерфина и спросила:

– Что-то еще?

Он пожал плечами.

– Чего воздух сотрясать? Ты переиначиваешь все, что я говорю.

– Просто не хочу выслушивать жалкие оправдания. Но ты сказал мне не все.

Мерфин вздохнул.

– Она беременна.

Керис снова его удивила. Ярость сгинула бесследно. Лицо девушки, до того искаженное негодованием, вдруг сделалось умиротворенным. Во взгляде осталась лишь печаль.

– Ребенок… У Гризельды будет ребенок от тебя.

– Может, этого и не случится. Иногда…

Керис покачала головой.

– Гризельда здоровая и хорошо питается. Никаких причин для выкидыша.

– Я ей этого не желаю, – произнес Мерфин, не вполне уверенный, что говорит правду.

– Что же ты собираешься делать? Это твой ребенок. Ты будешь любить его, даже ненавидя мать.

– Мне придется жениться на ней.

Керис обомлела.

– Жениться? Но ведь это навсегда.

– Я зачал ребенка, мне и заботиться о нем.

– Но провести всю жизнь с Гризельдой!..

– Знаю.

– Нельзя этого делать. Подумай. Отец Элизабет Клерк не женился на ее матери.

– Он был епископом.

– А Мод Робертс со Слотерхаус-дич? У нее трое детей, и все знают, что их отец – Эдвард-мясник.

– Мясник уже женат, у него четверо своих детей.

– Но не всегда люди женятся. Ты можешь жить, как жил раньше.

– Нет, не могу. Элфрик вышвырнет меня.

Она задумалась.