Опомнись, Филомена! Коростышевская Татьяна
На уроке хозяйственной арифметики новенькая попыталась блеснуть, продемонстрировав способность справляться в уме с большими числами. Но так как задание заключалось в сведении баланса прибыли и расходов, рисовка была лишней. Я царапала цифры на бумаге, зато не забыла вычесть из суммы нововведенный налог за уборку мусора, чем заслужила похвалу пожилой донны Дундели.
– Вы станете хорошей супругой любому аквадоратскому купцу, синьорина Филомена, – сказала она, – приумножающей семейные богатства.
Карла со своего места изобразила бесшумные аплодисменты в мою сторону.
К последнему уроку в школу вернулся маэстро Калявани. Разбившись на пары, мы кружились в танцевальной зале под присмотром синьоры Грацио, дамы выдающихся внешних качеств и бурного балетного прошлого. В партнерши мне досталась крошечная Лили По, в первые же минуты сбившаяся с шага.
– Лили, – шепнула я, – деточка, не пытайся изображать мужчину. Позволь вести мне.
И, когда синьорина По вняла совету, дело пошло на лад настолько, что последним танцем меня удостоила сама Грацио.
– Три-три, – обмахиваясь веером после урока, сообщила Карла. – Мы вышли на ничью.
Я-то знала, что сегодня мы выиграли, потому что победа синьорины Раффаэле в риторике очков ей не принесла.
– Отчего же матушка во всеуслышанье не разоблачила подлог? – поинтересовалась Маура.
– Сестра Аннунциата – мудрая женщина, даже мудрейшая, и не идет на поводу сиюминутных желаний.
– Опять политика… – Синьорина да Риальто зевнула, прикрыв розовый рот ладошкой. – Можешь не продолжать, Филомена.
После ужина все девицы по обыкновению собрались в общей гостиной, места и местечки которой были распределены в соответствии со строгой школьной иерархией. Центральный оконный альков с широким подоконником и россыпью подушек на нем принадлежал Аквадоратской львице, то есть мне, ну и, разумеется, моим «фрейлинам». Прозвище я сочинила себе сама, потому что, если столь важное дело пустить на самотек, можно оказаться Рыжей бестией или Драчуньей. А после, хоть убейся, кличка прилипнет намертво. Предвосхищать события – качество, которое я ценила в себе превыше прочих.
Устроившись на подоконнике с ногами, я разложила на коленях рукоделие. Многие ученицы последовали моему примеру, то есть раскрыли шкатулки и корзинки с золотистой канителью, сотнями локтей лент и шелков, пайетками, блестками, мишурой. Подразумевалось, что эти богатства со временем превратятся в драгоценные подарки предметам страсти. По крайней мере три из двадцати синьорин успели обручиться и теперь вышивали женихам перевязи, ну или на что там можно употребить кособокие, бесконечно длинные лоскуты. Творение малышки Лили По завивалось кольцами на ковре у ее туфелек, что позволяло представить обхват туловища ее будущего супруга. Представить и ужаснуться.
– На воле немного шумно, – сообщила Карла, занявшая скамеечку у окна. – И огни над Гранде-канале сияют непривычно ярко.
Синьорина Маламоко обшивала гагатовыми бусинами бархатный кошель и, судя по скорости, с которой продвигалась работа, собиралась закончить ее на смертном одре.
– Какой-нибудь праздник? – Маура, которой после выпуска предстояло выбирать себе супруга из нескольких десятков отпрысков богатейших фамилий Аквадораты, не мудрствуя лукаво, заготавливала для каждого претендента лоскутную розу с жемчужными капельками на лепестках.
– Добрым горожанам сегодня дозволяется надеть маски, – сказала я уверенно, потому что пассажиры гондолы, проплывающей сейчас мимо окна гостиной, пялились на меня сквозь прорези лаковых личин.
– Как зовут тебя, красавица? – прокричал один, одетый арлекином.
– Не твоего поля ягода, любезный клоун, – рассмеялась я и спрыгнула с подоконника, зная, что сейчас последует.
Ученицы ринулись к окнам, стремясь занять выгодную позицию для обзора и флирта. Посыпались шуточки, потом зазвучала струнная мелодия и приятный баритон принялся воспевать женские прелести и удовольствия, которые они могли бы доставить.
Над столиком у камина ярко горела лампа, туда я и отправилась. Мужчины, все, кроме Эдуардо, меня не интересовали. Прочие девушки сейчас столпились у окон, и я без помех продолжила свою тонкую работу.
– Рыжая! Пусть покажется рыжая! – кричал мужчина. – Я отдам ей свое сердце!
Голос его отдалялся, но, кажется, на нашей улице появлялась целая вереница гондол, звучали другие песни. Шуточки, впрочем, оставались прежними.
Филигранная резьба по дереву требует специальных инструментов. У меня были тонкие резцы и крошечные фрезы, шлифовальная бумага и, самое главное, заготовка шкатулки из драгоценного ароматного сандала. Мужская красота не требует украшений. Я решила подарить Эдуардо да Риальто самое дорогое, чем владела, – найденное в каррарских мраморных каменоломнях яйцо волшебной саламандры. Такой вещицы не было ни у кого. Янтарно-желтая сфера с небольшую сливу размером с заключенным в ней алым тельцем древней ящерки. Папенька, когда я показала ему находку, долго рылся в справочниках, а затем сообщил:
– Эти существа до наших дней не сохранились, милая. Иногда их останки находят среди окаменелостей, но очень, очень редко.
Мне было пять лет, но ощущение абсолютного счастья обладания яйцом волшебной огненной саламандры никуда не делось. Я поделюсь этим счастьем с Эдуардо.
Подарок требовал достойного обрамления, например резной сандаловой шкатулки. Орнамент изображал сплетенные язычки пламени с хороводом пляшущих саламандр и был почти закончен. Яйцо лежало внутри на атласной подушечке.
Погрузившись в работу, я не замечала ничего, что происходило вокруг. Последняя ящерка заняла место в хороводе, я сдула стружку, полюбовалась.
– Филомена, – Маура прикоснулась к моему плечу, привлекая внимание. – Какая тонкая резьба! Ты закончила?
– Осталась полировка.
– Великолепно! – Лицо подруги сменило выражение, и она прошептала, склонившись ко мне: – Кажется, я видела гондолу Эдуардо.
Сердце пустилось в галоп. Я ринулась к окну, расталкивая товарок:
– Где?
Канал запрудила целая флотилия гондол, ярко освещенных, нарядных и не очень. В них сидела публика в маскарадных костюмах, горланящая песни, орущая, запускающая в воздух россыпи конфетти, шутихи и серпантин.
– Теперь не вижу, – вздохнула Маура, которую я притащила с собой. – Гондола исчезла.
– Бешеная корова! – визжала Бьянка, баюкая ушибленное плечо.
На синьорину Сальваторе я не обращала внимания. Мысли неслись в такт стуку сердца.
Эдуардо явился, чтоб встретиться со мной? Повидаться? Тогда почему он не остановил судно у окон школы? Потому что обмена страстными взглядами на расстоянии ему недостаточно! Я сама рассказала синьору да Риальто о проходном дворике соседнего палаццо, через который по суше можно пройти к черному ходу школы. Эдуардо ждет меня там. Он удостоверился в том, что его визит заметила сестра, и знает, что Маура немедленно об этом мне сообщит.
– Чезаре! – заорала вдруг Карла, свешиваясь из окна и размахивая руками. – Я здесь!
Разумеется, меня переполняла любовь, но любопытству местечко тоже нашлось. Увидеть хотя бы одного из загадочных кузенов синьорины Маламоко – это, знаете ли, событие нетривиальное.
Придержав «фрейлину» за узкие плечи, я проследила за ее взглядом и разочаровалась. Кузен не представлял собой ничего особенного. Он правил черной лаковой гондолой самолично и был в лодке не один. Его темный камзол контрастировал с ярким платьем сопровождающей его дамы. Хотя, судя по бесстыдно обнаженной груди, это была вовсе не дама, а куртизанка. Бедняжка Карла!
– Чезаре!
Кузен услышал, исполнил шутовской поклон, сдернув с головы шляпу. Черные волосы, стянутые на затылке, атласная полумаска, сквозь прорези которой блеснули невероятно светлые, какие-то серебристые, глаза. Синьор Тень, не иначе.
– Синьорина Маламоко! – его зычный глас перекрыл царящую снаружи какофонию. – Твоя краса на звезды так похожа…
– Какое непотребство! – Директриса решительным шагом пересекла комнату и одно за другим захлопнула все окна. – Стыдитесь, девицы! Каждый раз, когда…
Нотаций сестры Аннунциаты я не слушала. За мгновение до того, как она захлопнула створки, жаркий взгляд Чезаре встретился с моим и произвел с синьориной Саламандер-Арденте нечто отвратительное. Он ее донага раздел, взвесил, измерил и… ею воспользовался. Как какой-то куртизанкой. Как будто спросил «Да?», я ответила «Да!», и все завертелось.
Опомнись, Филомена. Это всего лишь взгляд и…
Убью мерзавца! Заколю кинжалом при первой же встрече. Никто не смеет на меня так смотреть!
Директриса бушевала недолго, скорее для порядка. Праздники в Аквадорате явление частое, недаром иностранцы называют его «город-карнавал», и иногда пути маскарадных флотилий проходят под окнами «Нобиле-колледже-рагацце». И каждый раз сестра Аннунциата выжидает около получаса, прежде чем ворваться в ученическую гостиную и прервать «непотребства». Если бы меня спросили, зачем, я бы ответила без раздумий: чтоб девицы безопасно «сбросили пар», ощущая себя при этом бесшабашными нарушительницами. За три года из школы не свершилось ни единого побега, которые, разумеется, были бы, заведи директриса строгие монашеские порядки в своем заведении.
Ах, как же я ею восхищалась!
Пристыдив и покарав – на целую неделю нас лишили сладкого, – сестра Аннунциата покинула гостиную.
– Голубка, – наступившую тяжелую тишину разрядил возглас Бьянки. – Где Паола? Я хотела ее просить развлечь нас игрой на виоле.
Синьорины Раффаэле в комнате не оказалось, и, когда она успела исчезнуть, никто не заметил.
– Новенькая получила прозвище, – пробормотала Карла с оттенком недовольства.
– Фу ты ну ты! – фыркнула Маура. – Голубка?
Но мне было не до злословия. Едва дождавшись, пока общество придет к согласию в теме, кто из несчастных будет его, общество, развлекать, и неудачница Годинели извлечет из старенького клавесина первый аккорд, я, не забыв прихватить драгоценную шкатулку, выскользнула за дверь.
Меня ждала встреча с Эдуардо.
Глава 2
Фарфоровый поцелуй
Дверной молоток на двери отсутствовал. Пузан в черной сутане и маске чумного доктора заколотил в створку ногой.
– По голове себе постучи, – раздраженно начал привратник, выглядывая из смотрового окошка, но резко сменил тон, закончив напевно и торжественно: – жалкий смертный!
Толстяк замер на одной ноге.
– Сеют ли в ваших… – он покачнулся, маска съехала в сторону, – к примеру, елиледж?
– Чего?
– Ну, синий анис, зеленый барбарис, – зачастил гость, – и прочую петрушку в сердцах верных? Сеют? А, брат-привратник?
В тишине, воцарившейся после вопроса, было слышно, как летучая мышь сорвалась со ската крыши. Палаццо, в котором собирались заговорщики, имело вид крайне заброшенный. Двор зарос сорняками, колонны покосились, фасад испещряли трещины.
– Мир сошел с ума, – вслух решил привратник.
Дверь широко распахнулась:
– Входи, жалкий смертный.
– Я забыл, – оправдывался толстяк, переступая порог. – Столько обществ, столько паролей, а я… всего лишь…
– Смертный? – Привратник осклабился, блеснув в фонарном свете зубами. – Вступать нужно во все?
– А как иначе? Кто не успел, тот опоздал, знаешь ли. Хочешь жить, умей вертеться… И прочее в таком роде.
Они прошли длинным коридором, поднялись по лестнице в полукруглый зал с большим столом по центру. За столом сидели закутанные в сутаны фигуры, повернувшиеся к вошедшим клювами чумных докторов.
Сердце пузана ушло в пятки, когда за его спиной закрылась дверь залы. Тот, которого он принял за привратника, обошел стол, ступая бесшумно, как кошка, и сел в резное кресло, повернутое спинкой к камину.
– Что это за клоун, экселленсе? – гулкий голос, раздавшийся из-под какой-то маски, навевал мысли о могильном холоде.
– Человечек. – «Абсолютно точно не привратник» пожал плечами и щелчком расправил белоснежную манжету, выбившуюся из рукава камзола. – Почему бы и нет?
Бледные его губы растянулись в улыбке, поморщились, сложились дудочкой, будто примеряя непривычные гримасы:
– Предлагаю игру. Кто первым угадает профессию этого… гм… синьора, получит…
Кто-то азартно перебил экселленсе:
– Чую аптекарский запах. Касторка и живоцвет. Он лекарь?
– Скорее больной, – проговорил другой с не меньшим азартом, – его пользовали от запоров.
– Господа, – протянул третий, – нельзя ли менее физиологично?
– А что плохого в физиологии?
– Это неприлично.
– Что нам человеческие приличия?
Экселленсе втянул воздух, отчего ноздри его длинного носа затрепетали подобно парусам корабля:
– Клейстер и дерево. Столяр? Нет, что-то еще. Краски, грим, свечной жир. Кукольник?!
Толстяк, до которого наконец дошло, куда именно он попал, рухнул на колени, сорвал маску, обнажая ничем не примечательное пухлощекое лицо:
– Так точно, экселленсе, директор кукольного театра маэстро Дуриарти к вашим услугам.
Общество разочарованно забормотало: «Опять он выиграл».
– Теперь можно поесть? – раздраженно спросила женщина.
– Питаться пожилым господином апоплексичного вида, страдающим к тому же запорами? – Экселленсе поморщился. – Нет, великолепная Лукреция, предлагаю другую игру. Сейчас дражайший маэстро просветит нас, какие заговоры плетутся его сородичами в благословенной Аквадорате.
Дуриарти на четвереньках пополз к трону.
– Идиотская игра, – слышался шелест.
– И скучная.
– Сколько можно забавляться заговорами? Тысячу раз уже…
– Нелепо…
– Неуместно…
Верховный вампир зашипел, заставляя недовольных умолкнуть.
– Начинай, кукольник.
И тот забормотал, перечисляя все тайные общества, в которые успел вступить, раскрывая цели и задачи, примерно одинаковые у всех, ибо состояли они в свержении теперешней власти и извлечении выгод, которые всенепременно за свержением последуют.
– Пожрет чудовище из моря? – через некоторое время переспросил экселленсе.
– Именно так, хозяин. – Лебезить маэстро Дуриарти умел лучше всего на свете. – Видимо, во время ежегодного обряда обручения с морем на дожа нападет кракен.
– У вас есть кракен? – ахнула женщина.
– Наверное, – растерялся толстяк.
– Ничего у них нет. Последнего кракена убил лет двести назад какой-то болван в рогатом шлеме.
– Который? Зигфрид?
– На нем написано не было!
– На кракене?
– Нет, на шлеме.
Перепалка разгорелась нешуточная, но кто именно участвовал в ней, понять не удалось бы никому. Из-под клювастых масок раздавались одинаково надтреснутые мужские голоса.
– Точно Зигфрид, вождь этих беловолосых дикарей, которые убивают друг друга на берегах северных морей.
– Буду я еще имя каждого варвара запоминать!
Экселленсе зашипел, призывая к порядку, и возвестил:
– Дож Муэрте получит свое чудовище от нас.
– Кракена? – пискнул кукольник, разум которого от невозможности объять все происходящее слегка помутился.
– Прекрасную деву, – ответил верховный вампир напевно. – Ее подарит дожу море во время обручения.
– Я, кажется, понимаю, – заливисто хихикнула женщина. – Его безмятежности придется вступить в брак с этим чудом.
– А ночью она его сожрет, – закончил экселленсе.
Кто-то предложил:
– Сразу после этого неплохо было бы напустить на город мор: холеру или чуму. Чтоб людишки окончательно осознали свое проклятие.
– Лишнее, – сказал верховный. – Если только мы не собираемся строить здесь вампирскую утопию с горсткой выживших.
Все хором решили, что строить и организовывать – скука смертная и что устранения дожа для того, чтоб продемонстрировать забывчивому человечеству мощь аквадоратского клана вампиров, вполне достаточно.
Маэстро радостно покивал:
– Что прикажете делать мне, хозяин? Все забыть?
– Не время забывать. – Глаза экселленсе вспыхнули нестерпимым алым светом.
Директор кукольного театра синьор Дуриарти проснулся наутро в грязной подворотне, голова гудела, хотелось пить.
– Надо же было так набраться! – сказал себе синьор и отправился домой, почесывая шею, на которой непонятно откуда появились две аккуратные круглые ранки.
Из его жизни пропало целых четыре дня, подушечки пальцев были стерты и испещрены порезами, будто в своем многодневном пьяном угаре почтенный кукольник работал не покладая рук.
Искусством бесшумных вылазок я владела неплохо. Конечно, до совершенства синьорины Маламоко мне еще расти и расти, но шаги мои были легки, а движения осторожны.
– Куда ломишься? – спросила Карла, когда я, до хруста вытянув шею, вглядывалась в темный коридор первого этажа.
– Дохлый кракен! – Я прижала руку к груди, чтоб сердце не выскочило от испуга. – Как тебе удается быть столь бесшумной? Ты вообще человек?
– Куда, Филомена?
– Меня ждет Эдуардо.
– Где?
– Предполагаю, что у черного хода.
– И на чем основаны твои предположения? – Карла опустила голову к плечу, прожигая меня любопытным взглядом.
Таккола – «галка», так ее иногда называли, за черную масть и такие вот птичьи движения.
– Маура видела на воде гондолу да Риальто.
– И?
– И во время последнего нашего свидания я намекнула Эдуардо…
– Намекнула? – перебила подруга. – Этот синьор не распознает намека, даже если тот наступит ему на голову.
– С этим я, пожалуй, соглашусь, – сообщила синьорина да Риальто, появляясь за нашими спинами. – То есть чтоб быть понятым, твой намек должен был звучать примерно так: Эдуардо, показавшись перед окнами «Нобиле-колледже-рагацце», продолжи движение по направлению к Гранде-канале, отсчитай четвертую пристань и…
«Тайным» ходом за три прошедших года пользовалась хотя бы один раз каждая из нас, и дорогу Маура описала без труда.
Девушка вздохнула:
– Ну и неплохо было бы заставить братца этот намек повторить.
Галка-Маламоко гнусно захихикала.
Такого оскорбления предмету моей любви я снести не могла:
– Стыдитесь, рагацце. Эдуардо – благородный синьор!
– Тихо! – Карла обняла нас за плечи обеими руками и замерла, прислушиваясь. – Не знаю, благородный ли синьор да Риальто бродит снаружи… Кстати, если это все-таки он, Филомена, я принесу тебе извинения.
– Посмотрим? – Кончик чуть вздернутого носика Мауры дрожал от возбуждения.
– Может, это кто-то из учениц, – недовольно прошептала я.
– В гостиной все, кроме нас и Паолы.
– Сестра Аннунциата уединилась в молельне.
– Слуги?
– Отпущены на праздник.
– Пошли, – решила я. – Только поклянитесь, что, если там действительно Эдуардо, вы не будете за нами подглядывать. Или хотя бы постараетесь, чтоб ваши едкие комментарии не достигли его ушей.
Карла, наверное, ущипнула Мауру, потому что та хихикнула.
Мы шли в абсолютной темноте коридора к двери, укрепленной всяческими запорами и засовами после одного из моих «злодейских» озарений, а точнее, после исповеди сестре Аннунциате. Здесь существовала одна хитрость, в исповеди не затронутая. Порог массивной двери, по периметру укрепленный стальными полосами, был полым. Он, видимо, служил прежним владельцам потайным сундуком. Зная, куда и в какой последовательности нажимать, можно было открыть горизонтальную дверцу, лечь на живот, протиснуться под дверью и, потянув за рычажок, отодвинуть внешний наличник.
Я ползла первой, немедленно выяснив, что с последней вылазки тело мое несколько раздалось в верхней его части. Кряхтя и чертыхаясь, я нащупала рычаг и вывалилась наружу.
Дворик, нависающий на сваях над поверхностью воды, в прошлом использовался под свалку ненужного в хозяйстве хлама. Теперь же, под завязку забитый старой мебелью, рассохшимися сундуками, битыми горшками, тюками ветхого тряпья, не посещался вовсе. Никем, кроме учениц, желающих незаметно покинуть «Нобиле-колледже-рагацце».
– Филомена! – донесся жалобный писк Мауры. – Я, кажется, застряла.
Из щели показалась пухлая, усеянная перстнями ручка подруги.
– Панеттоне! – глухо ругалась Карла. – Сдобная булочка да Риальто! Филомена, тащи ее наружу, а я подтолкну.
Ухватив запястье, я потянула. Маура охнула. Из щели показалось ее плечо, затем голова, и, наконец, она целиком выкатилась мне под ноги. Через мгновение к нам присоединилась синьорина Маламоко, скользнув под дверью, будто нитка сквозь игольное ушко.
Мы осмотрелись и прислушались. Шум канала сюда почти не доносился, навесная галерея, уводящая к соседнему дому, была пустынна. Карла заглянула вниз, на лесенку, спускающуюся под настил.
– Разделимся? – предложила я. – Ты с Маурой – наверх, а…
– Все страшные истории мира начинаются с того, что компания решает разделиться, – возразила подруга, – и древние чудища, или вампиры, или просто кровожадный безумец с ножами вместо пальцев расправляются с молодыми людьми по одному.
– Если бы наш таинственный некто шел под настилом, – сказала Карла, – звук его шагов скрыл бы плеск воды. Он воспользовался галереей.
– Не опасаясь быть увиденным, – кивнула Маура. – Это значит, он знал, что ни одно из окон не выходит на эту сторону.
– Умница моя, – похвалила синьорина Маламоко.
Я ощутила крошечный укол ревности. Мы с «фрейлинами» были лучшими подругами, но эти две синьорины являлись друг для друга лучшими из лучших, составив почти родственную пару.
– В одном с тобой не соглашусь, – продолжила Карла. – Не «он», а «она», иначе трудно объяснить свежие розовые лепестки.
Мы посмотрели на ступени. При жизни, до того как их ощипали, розы были белыми.
– Она нервничала?
– Паола? Ведь вы узнали цветы из нашего школьного розария? И никто, кроме синьорины Раффаэле…
– Может, перенесем демонстрацию вашего, рагацце, ума на другой день? – недовольно протянула я и стала подниматься на галерею.
Представить Эдуардо, обрывающего лепестки с бутона, не получалось, надежда на свидание таяла, я злилась.
– Интересно, как ей удалось выбраться? – бормотала за спиной Таккола. – Подпорожьем никто до нас не пользовался. Неужели существует какой-то способ, о котором я не знаю?
– Крыша, – отвечала ей Панеттоне. – Помнишь заросли плюща под чердачным окошком? Он вьется поверх деревянного трельяжа.
– Тогда новенькая обладает ловкостью гимнастки.
Пухлая Маура грустно вздохнула.
Стена закончилась. Мы спрыгнули в щель между домами и прокрались к кованой решетке заброшенного палаццо Мадичи. Место было зловещим до такой степени, что даже при свете дня липкий ужас охватывал любого сюда забредшего.
Говорили, что палаццо некогда принадлежало Лукрецио Мадичи, чудовищному князю, и до сих пор в нем можно слышать стенания убитых в его пыточных людей.
К счастью, само здание нас не интересовало. Миновав сорванную с петель калитку, мы пересекли отрезок запущенного парка и присели за расколотой чашей мраморного фонтана. Площадка его тремя плавными ступенями спускалась к причалу.
– Вот она, Голубка, – шепнула Карла.
– Голубки, – отозвалась Маура.
Ужас, охвативший меня на мгновение, объяснялся просто: сослепу я приняла собеседника Паолы за Эдуардо. Этого мгновения мне, впрочем, хватило, чтоб догадаться, что прошлым летом, во время семейного путешествия, синьор да Риальто покорил сердце блистательной дочери губернатора, представить их свидания и поцелуи, возненавидеть обоих до глубины души и почти умереть от несчастной любви.
– Чезаре?
Восторженный шепот синьорины Маламоко вернул меня с того света, где я уже настраивала арфу, чтоб присоединиться к ансамблю невинных дев, погибших до того, как они познали радости плотской страсти.
Беспутный кузен? Ну конечно. Как я могла их перепутать? Эдуардо гораздо шире в плечах, чем долговязый Чезаре, и ниже ростом. И вряд ли позволил бы себе столь вопиюще непристойно прижимать девицу к гранитному парапету. То есть любую девицу, в том числе меня. И, что можно принять за аксиому, производя эти манипуляции, Эдуардо озаботился бы снять хотя бы маску!
Край лаковой личины в этот момент впивался в правую глазницу синьорины Раффаэле, заставляя ее болезненно щуриться. Выглядело это забавно. То есть девица как бы полностью отдавалась поцелую, издавая томные вздохи, ее тело обмякло, как воск от жара, руки жадно елозили по мужской спине, опускаясь и задерживаясь на поджарых ягодицах, но она при этом изо всех сил щурилась, чтоб не потерять глаз!
Я посмотрела на подруг. Ротик Мауры был приоткрыт, грудь вздымалась, Карла саркастично ухмылялась.
– Товар явно испорчен, – проговорила она, напоминая мне утренний разговор. – Чезаре своего не упустит. Так вот кто, значит, тот окольцованный капитан. Бедная Голубка.
– Отчего же бедная? И почему мне слышится в твоих словах ирония?
– У до… то есть у кузена, целая коллекция из колец влюбленных дурочек собрана. Нет, он, конечно, парень честный, всегда одаривает в ответ своим перстнем. Золотым таким, печатным, с площадкой по фронтону и гравировкой в виде мертвой головы. Их у него мешок, на вес у какого-то ювелира в колониях купил.
Поцелуй наконец закончился, видимо, синьору Маламоко наскучил массаж ягодиц.
– Любовь моя! – жалобно воскликнула Паола, смахивая с правой щеки слезы.
Левый глаз был сух и полон обожания.
– Как жаль, что вновь пришло время расставания, – напевно изрек кузен, поправляя перевязь, – но твой поцелуй, и твои… – тут он запнулся, будто у него не было полной уверенности, как именно зовут возлюбленную, – моя помокомская роза, очи…
Читать бесплатно другие книги:
